Абсолют (Опыт моделирования)

Итак, согласно Гелиопольскому мифу, верховным божеством египетского пантеона является бог Солнца Атум. Заметим, что само слово «Атум», означающее «полный», «совершенный», представляет собой скорее характеризующий бога эпитет, нежели имя. Поэтому можно предположить, что в форме храма воплощено какое-то другое имя, а имя «Атум» не является подлинным именем бога.

Известно, что Атум возник из Нуна в виде первозданного холма. Совокупившись сам с собой, он породил богов, людей и весь мир. В Гелиопольском храме этот первозданный холм олицетворялся уподобляемым «центру мира» священным камнем Бенбеном, который представлял собой установленный на пьедестале каменный столб. Если учесть, что во всех мифологиях мира холм является фаллическим символом, а корень «бен», по мнению профессора Оксфордского университета Джона Байнса, использовался для выражения сексуальных или связанных с оплодотворением понятий, связь бога Солнца с фаллосом становится более чем очевидной. То есть можно с большой долей вероятности предположить, что настоящее имя верховного бога Солнца не Атум, а Бенбен, и значит, посвященный этому богу храм должен был создаваться в соответствии с иероглифом этого имени.

Но именно такая форма и присуща египетским пирамидам. Как указывает английский египтолог Р.Т. Рандл Кларк, «этот символ первозданной возвышенности (имеется в виду Бенбен – Ю.С.) вскоре был формализован и превратился в возвышение с пологими или сглаженными сторонами или в платформу со ступенями на каждой стороне… Вероятно именно эту идею и воплощали в себе ступенчатые пирамиды»⁷⁸. То есть, с одной стороны, пирамиды символизировали Солнце (их поверхность, покрытая облицовкой из белого известняка, ослепительно сверкала при свете солнечных лучей), а с другой – олицетворяли божественный фаллос, как главную функцию этого бога. Таким образом, храм оказывается фактически иероглифом имени собственного главного божества. Он же свернуто содержит в себе весь мир в виде заполняющих его росписей, барельефов и скульптуры.

Если же вернуться к Имхотепу и его значению для последующих поколений, то оно, очевидно, в том, что он первый связал имя верховного бога с формой храма. В традиции, берущей начало от Имхотепа, отчетливо просматривается связь между исходящим от бога тайным знанием, письменностью и искусством сооружения монументальных архитектурных форм. Не случайно и масонство главными своими символами числит мастерок и фартук строителя, а символическим основателем – Хирама, легендарного создателя храма Соломона.

6

Если идея храма базируется на подсознательном ощущении тождества между именем образа и самим образом, то практическое воплощение этой идеи – на механизме человеческого восприятия, который имеет геометрическую организацию. Поскольку, создавая зрительный образ, мозг формирует его из треугольников, ситуация идеальной гармонии между человеком и внешним миром возможна, по-видимому, лишь в том случае, если внешний мир будет организован на основе идеальных геометрических фигур. Поэтому формализация имени собственного идет в направлении максимальной геометризации.

Все начинается с привязки места расположения храма к положению, которое божество занимает во вселенной. Вот как описывается в надписи храма в Эдфу технология его закладки: «Беру деревянный колышек, держу шнур с богиней Шешет; мой взор следит за бегом звезд; око мое направлено на Большую Медведицу; бог, указующий время, стоит около моей клепсидры; я установил четыре угла храма»⁷⁹. В результате геометрия оказывается тем универсальным средством, которое позволяет объединить земную жизнь со вселенной. Не случайно взаимное расположение пирамид Хеопса, Хефрена, Микерина, а также Сфинкса в Гизе отражает аналогичные отношения Солнца, Венеры, Земли и Марса, а камера в пирамиде Хеопса расположена так, чтобы в нее проникал световой луч альфы созвездия Дракона, которое во времена строительства пирамид являлась полюсом мира.

А далее происходит сначала геометрическая формализация самого имени бога и каменный столб превращается в пирамиду, а затем тот же геометрический принцип переносится внутрь пирамиды, где пропорции элементов росписи определяются системой диагоналей квадратов и прямоугольников и пропорциями золотого сечения.

Более того, как единое имя собственное излучая божественные энергии образует пространство своего самораскрытия, так храм образует пространство своего самораскрытия, распространяя геометрический принцип на весь обитаемый мир. Любопытно, что в поселениях эпохи неолита, обнаруженных в районе современного Меримде, план построек имеет еще круглый и овальный характер. Но уже в эпоху Древнего царства встречается прямоугольная планировка с выделением двух пересекающихся магистралей⁸⁰. А раскопки поселений эпохи Среднего царства, предпринятые английским археологом Флиндерсом Питри, уже выявили строгую упорядоченность каждого элемента: геометрически правильную разбивку участков земли, отведенной под сады и водоемы, а также соответствие их местоположению основных сооружений⁸¹.

Не является исключением и планировка жилых помещений. Их главные элементы – входной портик, крыльцо с двумя колоннами или двойным рядом колонн, двойные проемы в виде пилонов и открытый двор – подчинялась тем же принципам, что и соответствующие элементы в храмах⁸². Правильные геометрические формы придавались и водоемам. В ритмическом порядке располагались также окружающие их деревья. А в обнаруженном на западной окраине Фив поселении мастеров фиванского некрополя в Дейр-эль-Медина жилые дома имели завершия в виде пирамидок⁸³.

Подобным храмовому было и внутреннее оформление жилищ. Помещения убирались циновками, орнамент которых составлял фаянсовую облицовку гробниц (например, подземной камеры гробницы комплекса Джосера в Саккаре). Мебель украшалась изображениями иероглифов, чаще всего воспроизводящих символы жизни и смерти. А в росписях на керамических сосудах все изображения выступают в виде различных стилизованных фигур. В результате этот знаковый язык образовывал цепь символов, имеющих смысловой подтекст. Причем, особенно частым являлся мотив оссирических мистерий, связывающий воду, дерево и женщину. Даже сама форма сосудов повторяла форму священного у египтян цветка лотоса⁸⁴.

Если же охватить всю совокупность принадлежащей древним материальной культуры, то получается, что все храмы, дворцы, жилища, скульптура, орнамент, настенные изображения, их относительное расположение, изображения на предметах быта, сама форма этих предметов, даже украшения и национальная одежда – все это элементы записанной методом рисуночного письма фразы. То есть созданная на протяжении тысячелетий культура является огромным иероглифом, в котором зашифровано единое имя собственное, отражающее вселенную. Но это с одной стороны. А с другой – этот иероглиф является нашим ликом, а единое имя собственное – нашим собственным именем.

7

Итак, если рассматривать деятельность человека по созданию духовной культуры с точки зрения действующих в универсуме начал, она целиком относится к сфере компенсации. Однако здесь важно уяснить следующее. С одной стороны, сфера компенсации возникает у человека как средство восстановления единства его психики. Но с другой – она находится под воздействием силы, обозначенной нами как ностальгия по центру природного равновесия.

Напомню, сила эта возникает как реакция на опасно разрушительный характер деятельности человека, нарушающей необходимое для жизни природное равновесие. Универсум, как всякий стремящийся к выживанию организм, имеет свои механизмы саморегуляции. И когда разница между допустимым и недопустимым отклонением от нормы достигает критического уровня, происходит сброс энергии, который выражается в войнах, революциях и экологических катастрофах.

Чтобы этого не происходило, в психике человека и возникло чувство ностальгии по центру природного равновесия. Оно вынуждает его каждый раз на новом уровне искать возможность для восстановления разрушенной целостности, противопоставляя тем самым тенденции разрушения тенденцию восстановления. И поскольку чувство ностальгии по центру природного равновесия приводит к возникновению сферы компенсации, эта сфера как раз и является способом восстановления утраченной целостности.

Таким образом, вся духовная деятельность человека, включая его стремление к богу, к познанию исходящих от бога истин, а также к распространению божественного влияния на все сферы жизни, противоположна его внеприродной деятельности и является не чем иным, как способом восстановления разрушаемой ею первобытной целостности. Вот эта-то деятельность и приводит, в конечном счете, к построению грандиозного иероглифа, или собора, представляющего собой всю материальную культуру в совокупности.

О природе морали

1

Поведение человека в обществе регламентируется рядом правил, которые называют правилами морали. В отличие от юридического права, которое воспринимается человеком как чисто внешнее ограничение, правила морали основываются на внутреннем ощущении добра и зла. Если от нарушения норм права человека удерживает только страх перед наказанием, то нарушение правил морали может привести к разладу с самим собой, к пересмотру картины мира и, в конечном счете, к разрушению личности. Таким образом, правила морали оказываются более сильным сдерживающим фактором, нежели юридический закон. Вопрос только в том, что следует считать добром и что злом? Существуют ли объективные критерии для их определения?

В прежние времена, правила морали базировались на авторитете религии, как исходящий от Бога нравственный закон. Люди получали его через пророков – посредников между Богом и людьми, таких как Моисей (ХIII–ХII вв. до н.э.), Заратуштра (VII–VI вв. до н.э.) и Мухаммед (VI-VII вв. н.э). Однако в современном секулярном обществе Бог не обладает больше тем авторитетом, который необходим для подчинения человека нравственному закону. Религия постепенно вытесняется из его сознания. Уже для французских энциклопедистов XVIII века религия является суеверием, средством одурачивания необразованных народных масс. А в конце XIX века Ницше своей знаменитой формулой «Бог умер» выносит окончательный приговор и религии, и воплощенным в идее Бога нравственным ценностям – любви к ближнему, доброте, вере, милосердию, истине. С тех пор считается, что традиционная мораль устарела и не соответствует современным реалиям.

Правда, неоднократно предпринимались попытки заменить религиозную мораль какой-то другой, секулярной моралью – начиная от «общечеловеческих ценностей» и заканчивая «кодексом строителя коммунизма». Но эти моральные нормы всегда отражали субъективные представления их автора и не могли носить абсолютный характер. В результате мораль утрачивала свой авторитет, а представление о добре и зле каждый начинал формулировать для себя сам. Отсюда приписываемая Достоевскому фраза: «Если Бога нет – все позволено». Вот здесь-то и возникает необходимость в замене закона нравственного законом юридическим. Значит ли это, что мы имеем дело с естественным процессом, когда старые формы просто заменяются новыми? Или же, утратив представление о добре и зле, мы потеряли ту путеводную нить, которая вела человечество по жизни в течение тысячелетий? Чтобы ответить на эти вопросы надо, прежде всего, понять, какова природа самой морали? И какая необходимость вызвала к жизни ее появление?

2

В истории мысли попытки найти истоки происхождения правил морали предпринимались еще в античности. Так, Демокрит считал, что способность отличать добро от зла заложена в человека естественно, самой природой: добром является все то, что приносит наслаждение, злом, соответственно, – страдание.

Позднее тот же тезис был подхвачен просветителями, полагавшими, что морально то, что естественно. По мнению французского энциклопедиста Поля Анри Гольбаха, чтобы быть добродетельным, не нужно отрекаться от себя и подавлять естественные наклонности. Напротив, необходимо во всем следовать велениям своего естества, потому что «обязанности человека вытекают из его природы», а значит, чтобы быть добродетельным, надо просто быть счастливым.

Этот благодушный эвдемонизм господствовал в умах людей на протяжении всей второй половины XVIII века, но появился Иммануил Кант и ему был положен конец. Кант справедливо рассудил, что стремление человека к счастью часто толкает людей на аморальные поступки. Поэтому, чтобы вести моральный образ жизни, человек не только не должен следовать велениям своего естества, но, напротив, он должен постоянно подавлять в себе природное начало.

Однако, с другой стороны, Кант не мог не признать, что без стремления к счастью мораль утрачивает для человека всякий смысл. Как можно требовать от него исполнения нравственного долга, если, исполняя его, он не уверен, что в итоге ему воздастся? Значит, в понятии морального долга содержится противоречие: с одной стороны, чтобы быть моральным, стремление к счастью надо подавлять, а с другой, без стремления к счастью не может быть никакой морали. Найти выход из этого противоречия Кант не сумел, объяснив это тем, что объективная реальность морального закона, хотя сама по себе и несомненна, но не может быть доказана никакими усилиями теоретического, спекулятивного или эмпирически поддерживаемого разума.

В современной науке существует два основных подхода к решению проблемы происхождения морали – социальный и так называемый биологистский. Согласно первому, восходящему к работам классиков марксизма, возникновение морали было исторически предопределено разложением первобытной общины и формированием первых государственных институтов. Однако такое объяснение скорее отвечает на вопрос «когда?», нежели на вопрос «как?». Для нас так и остается непонятным, почему разложение первобытных отношений обязательно должно было привести к возникновению морали.

Что же касается биологистского подхода к решению данной проблемы, то он предпринимается на основе идей Чарльза Дарвина. Согласно этим идеям, мораль является результатом развития на более высоком уровне тех качеств, которые сложились в животном мире в процессе эволюции. Между тем наблюдения показывают, что механизм регуляции поведения животных целиком физиологичен, то есть рефлекторен, и ни в каких дополнительных правилах не нуждается. Правила же морали потому-то и существуют, что сама по себе мораль не является физиологически необходимой и может легко нарушаться, если человек находится под влиянием эгоистических интересов. Поэтому попытка интерпретировать мораль как результат развития неких биологических свойств тоже не может считаться состоятельной.

3

На мой взгляд, искать истоки морали в животном прошлом человека можно. Но нельзя все связанные с этим факты интерпретировать исключительно с точки зрения теории эволюции. В данном случае это означает, что надо искать не сходство в поведении человека и животного, а, напротив, отличие.

Как известно, действия любого животного, пребывающего в естественных природных условиях, целиком подчинены рефлексу. Это значит, что на каждую ситуацию животное реагирует так, как ему диктует рефлекс, и отклониться от указаний рефлекса не может. Иначе говоря, животное не способно делать самостоятельный выбор и потому является существом несвободным.

Но если исходить из того, что предок человека был стадным животным (что признается большинством исследователей), то это означает, что его деятельность тоже была полностью подчинена рефлексу. Следовательно, он тоже не обладал способностью делать выбор и был существом несвободным.

Но однажды, чтобы выжить, ему потребовалось стать независимым от естественной, природной среды. В этом ему препятствовал рефлекс. Поэтому, чтобы стать независимым от природной среды, человеку пришлось освободиться от рефлекса и стать свободным, получив способность делать выбор.

Но рефлекс – это свойство живых организмов, предназначенное природой для того, чтобы обеспечивать им инстинктивную безошибочность действий. Именно благодаря рефлексу они увеличивают свои шансы на выживание в условиях жесточайшей борьбы за существование. Значит, утрачивая рефлекс, человек, тем самым, утрачивает и способность к безошибочности действий.

Но с утратой способности к безошибочным действиям в условиях конкурентной борьбы за существование шансы на выживание по отношению к организмам, которые рефлексом обладают, у человека должны были уменьшиться. То есть с утратой рефлекса человек как вид должен был погибнуть. Однако этого не произошло. Поэтому можно с большой долей уверенности предположить, что в этот период времени появился некий дополнительный фактор, который компенсировал человеку утрату рефлекса. Я думаю, что таким фактором могло стать только накопление человеком опыта выживания, приобретенного в условиях освобождения от подчиненности рефлексу.

Но освобождение от подчиненности рефлексу, то есть обретение свободы выбора, означает лишь то, что в своем выборе человек получил право на ошибку. Ошибка же, в условиях борьбы за существование, может означать гибель. Значит, опыт выживания в условиях свободы от подчиненности рефлексу есть не что иное, как приобретенная способность делать правильный выбор.

Однако в условиях, когда опыта еще нет, а рефлекса уже нет, выбор может осуществляться только методом проб и ошибок. Иначе говоря, гибель особей в процессе накопления опыта неизбежна. Отсюда следует, что в этой ситуации человек как вид мог выжить лишь в том случае, если опытом, приобретенным ценой жизни индивида, могли воспользоваться другие входящие в популяцию индивиды. То есть если деятельность человека осуществляется в коллективе. В этом заключается трагичность человеческой жизни, которую можно понимать как плату за обретенную свободу.

4

Следует заметить, что до определенного момента человек, видимо, не осознает трагичности своего положения. Поскольку всякое стадо является единым организмом, обладающим единым сознанием и единой волей, отдельные особи в стаде своей индивидуальности не осознают и свою гибель трагически не воспринимают. Но с переходом от стада к роду и от рода к семье форма сознания меняется: стадное сознание ослабевает и набирает силу сознание индивидуальное. А с возникновением индивидуального сознания каждая особь начинает переживать свою смертность индивидуально.

Вот здесь-то жизнь и начинает восприниматься как трагедия. И в первую очередь, через противопоставление жизни и смерти. С этого момента весь мир делится для человека на два противоположных начала – начало добра и начало зла. Все, что способствует к жизни, становится добром, к страданию и смерти – злом⁸⁵.

Видимо, осознание индивидуальной смертности настолько потрясло наших предков, что воспоминание об этом событии нашло отражение практически во всех известных нам культах. Так, сказанные Адаму слова библейского Бога «А от дерева познания добра и зла не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь» прямо связывают момент осознания человеком своей смертности с познанием добра и зла. У древних египтян жизнь от самого рождения была подчинена идее подготовки к смерти. Лидийский Атис, греческий Дионис, скандинавский Бальдр – все это образы умирающего и воскресающего бога. Словом, с этого момента тема жизни и смерти в человеческом сознании начинает доминировать.

Но если учесть, что выжить в ситуации, когда для накопления опыта необходима гибель отдельных особей, может только стадо, то главной угрозой для существования человека как вида, а значит, и фактором зла, можно считать распад единого стадного организма на отдельных, враждебных друг другу особей. Вместе с тем, с возникновением индивидуального сознания и осознанием человеком своей смертности такая возможность становится реальной.

Известно, что в стаде инстинкт самосохранения стада всегда преобладает над инстинктом самосохранения индивида. Достаточно вспомнить тех же полевых мышей, которые оказываются раздавленными многотонной массой своей стаи, преодолевающей рвы, ямы прямо по их телам. Но с осознанием индивидуальной смертности инстинкт самосохранения начинает проявляться и у каждого отдельного индивида. Проявляясь же в стаде у каждого индивида, инстинкт самосохранения оказывается направленным на утверждение интересов индивида вопреки интересам стада. Так возникает эгоизм, объективно нацеленный на разрушение стада как единой общности.

В результате в стаде возникает ситуация борьбы двух противоположных начал – тенденции к индивидуализму и тенденции к объединению. Тенденция к индивидуализму стала проявляться в виде стремления индивида подчинить себе интересы коллектива, что является предпосылкой для возникновения воли к власти. Тенденция к объединению – напротив, в выработке механизма, направленного на подчинение интересов индивида коллективу. Первая тенденция является не чем иным, как проявлением инстинкта самосохранения индивида, вторая – инстинкта самосохранения коллектива.

Таким образом, индивидуальное сознание не разрушило стадные связи, а только изменило их характер. Если в стаде, определяющим фактором, скрепляющим стадо, были брачные отношения, то теперь таким фактором должен был стать механизм, призванный разрешить противоречия между инстинктом самосохранения коллектива и инстинктом самосохранения индивида. Таким механизмом и становится мораль, а стадо превращается в социальное общество.

5

Чтобы противоречия между инстинктом самосохранения коллектива и инстинктом самосохранения индивида получали разрешение, правила морали должны были отвечать двум главным требованиям. Во-первых, быть достаточно авторитетными, чтобы принудить индивида действовать в интересах коллектива даже вопреки собственному инстинкту самосохранения, и, во-вторых, – они должны быть настолько идеальны, чтобы быть способными обеспечивать равновесие между интересами индивида и интересами коллектива. Обоим этим требованиям полностью соответствует сакрализованный в каноне опыт выживания в условиях отсутствия рефлекса.

Правила возникали вместе с развитием сознания, то есть на бессознательном уровне, поэтому воспринимались они наряду с природными явлениями, как исходящие непосредственно от Бога, как созданный Богом естественный порядок вещей. И значит, авторитетность их была абсолютной. Не случайно в десяти заповедях Моисея, наряду с сугубо моральными требованиями («почитай отца и мать», «не убивай», «не прелюбодействуй», «не кради», «не произноси ложного свидетельства», «не желай чужого» [Исх. 20.12-17]), содержится требование почитания субботы («Помни день субботний, чтобы святить его; шесть дней работай и делай в них все дела твои, а седьмой – суббота Господу, Богу твоему») [Исх.20.8-10], как еженедельное напоминание о связи моральных заповедей с Богом.

Что же касается способности правил морали поддерживать равновесие между интересами индивида и интересами коллектива, то здесь надо иметь в виду, что правила эти претерпевали процесс становления в течение тысячелетий. И значит, форма их, постоянно совершенствуясь, не могла не оказаться близка к идеалу.

Так, в ходе эволюции сознания человек получил, с одной стороны, веру в безусловную истинность религиозной картины мира, а с другой – встроенные в эту картину мира идеальные правила поведения. Это и был тот инструмент для установления баланса между инстинктом самосохранения индивида и инстинктом самосохранения коллектива, благодаря которому человек выжил в условиях жесточайшей конкурентной борьбы за существование. В отличие от неандертальцев, вымирание которых может быть связано как раз с их индивидуализмом и неспособностью уживаться в коллективе.

6

Мы знаем, что когда человек не ограничен ничем, кроме моральных запретов, он может эти запреты нарушать. Поскольку всякий индивид является свободным, не подчиненным рефлексу существом, в основе его поступков всегда лежит личный выбор, а выбор свободного человека может быть любым – как в сторону соблюдения моральных норм, так и в сторону их нарушения. Поэтому, чтобы производимый индивидом выбор не составил угрозу существованию коллектива, должен был возникнуть некий общественный институт, обеспечивающий гарантию подчинения индивида коллективу.

И такой институт действительно возникает. Это институт сословий, которые естественно вызревают из самой структуры родовой общины. Как мы установили, на определенном этапе развития производства и появления избыточного продукта создается необходимость в изменении порядка наследования: материнский порядок заменяется отцовским, а род из матриархального становится патриархальным. При этом никаких структурных изменений в нем не происходит: он также состоит из отдельных семей, его члены также находятся друг с другом в родстве и браки внутри рода также запрещаются. Но если во главе материнского рода, как и во главе каждой семьи, стояли женщины, то теперь их стали возглавлять мужчины.

Государство возникает, когда несколько самостоятельных родовых общин объединяются на одной территории. Так, римский народ состоял первоначально из 100 естественно сложившихся родов латинского, сабинского, сикульского и иллирийского происхождения. Взрослые мужчины этих родов объединялись в так называемые курии (союз мужей), которые определяли на народных собраниях политику государства и занимались формированием общего войска. А старшие из глав семейств, входивших в род, составляли совет старейшин, или сенат. Все члены родов образовывали класс патрициев, то есть потомков отцов (от латинского pater – отец), и были равными по статусу вне зависимости от бедности или богатства их семей.

Таким образом, из родовой организации естественно образуются две социальные группы – группа старейшин родов и группа воинов. Но существовала еще и третья группа, которая в корне отличалась от первых двух. Ее члены не относились к числу граждан, не присутствовали на народных собраниях и не участвовали в управлении государством. Это группа пришлых или переселенцев, по той или иной причине оказавшихся на территории государства и не входивших ни в один из родов. Ввиду их большого количества у римлян они назывались плебеями (от латинского plebs – наполнять).

Причина их особого положения известна. Патриархальная родовая община – это община земледельческая, и, значит, главной ценностью и источником существования для нее была земля. Каждый род являлся собственником принадлежащей ему земли, а каждая семья этого рода имела самостоятельное крестьянское хозяйство. Обязанностью рода было обеспечение входивших в него семей землей, которую он отдавал им во владение. Однако, поскольку земли всегда не хватало, а род имел тенденцию к разрастанию, попасть в число лиц, обеспеченных этим основным средством производства, пришлые не могли. Поэтому им не оставалось ничего иного, как становиться либо торговцами, либо ремесленниками, либо наемными рабочими.

Таким образом, плебеями становились люди, не имеющие земли, то есть некрестьяне. А поскольку экономика этих первых государств была крестьянская, то и политическая жизнь их тоже оказывалась целиком связанной с землей (в том числе и с завоеванием новых земель). Поэтому люди, не имевшие земли и не являвшиеся крестьянами, участвовать в политической жизни государства не могли. Так образовались три сословия, два из которых возникли из крестьянской общины, а третье оказалось сословием некрестьян.

Не трудно понять, что если жизнь членов родов была подчинена родовым традициям, то есть определялась традиционным нравственными предписаниями, то жизнь плебеев традициям родов подчинена не была. Иначе говоря, она существовала вне того нравственного поля, которое являлось гарантом существования государства. Более того, сословие некрестьян, стараясь утвердить свои интересы, стремилось освободиться от контроля государства и, следовательно, объективно было нацелено на разрушение его устоев. Отсюда вырисовывается роль каждого из трех сословий: совета старейшин как хранителя родовых традиций, воинов как реальных политиков, решающих тактические задачи и поддерживающих порядок в государстве, и третьего сословия безземельных, противостоящих этим традициям.

Смысл такой иерархии разгадал еще Платон. По мысли философа, в идеальном государстве общество должно делиться на три основных сословия – мудрецов, воинов («стражников») и производителей материальных благ. Каждое из этих сословий поклоняется своему богу: сословие мудрецов – нравственному Закону, воинов – идее справедливости, производителей материальных благ – неограниченному потреблению. Поэтому, чтобы общество было жизнеспособно, оно должно иметь иерархическую структуру и строиться по аналогии с организмом, в котором ум и сердце преобладают над желудком и органами выделения. То есть возглавлять общество должны мудрецы, охранять его – воины, создавать материальные блага – производители.

Необходимо особо подчеркнуть, что, говоря о трех сословиях, надо, вслед за Платоном, иметь в виду не столько три социальные группы, сколько три психологических типа, которые и образуют, в конечном счете, эти социальные группы. К первому типу относятся те, кто является носителями идеи всеобщего блага, ко второму – лишенные чувства страха люди чести, к третьему – одержимое эгоистическими интересами большинство. Платон считал, что только строгое соблюдение такого общественного порядка способно обеспечить приоритет нравственного начала, а приоритет нравственного начала, в свою очередь, обеспечит жизнеспособность общества.

Следует сказать, что подобная структура была характерна практически для всех традиционных обществ древности. Классический ее пример мы находим в Индии. Там, как известно, в соответствии с системой каст высшее положение в обществе занимала каста брахманов, то есть тех же мудрецов, за ней следовала каста кшатриев – воинов и политиков, третье сословие составляла каста вайшьев, или торговцев. Четвертая группа так называемых шудр членами индийского общества не считалась, так как это была группа рабов.

Но и другие древние общества с той или иной степенью приближения тоже были созданы по этой схеме. В Египте власть фараона была существенно ограничена властью жрецов. Обособленным сословием, сосуществующим с царской властью, были вавилонские халдеи. У греков роль жреца выполнял Дельфийский оракул, указаниям которого беспрекословно подчинялись. В Риме существовали специальные жреческие коллегии. А у кельтов, наряду с военными вождями и предводителями племен, большим политическим влиянием пользовались друиды (таков случай Мерлина и Артура: друид Мерлин был воспитателем и мудрым советчиком короля Артура)⁸⁶.