Естественная история разрушения

Очень своевременная книга. «Правильное понимание бесконечно учиняемых нами катастроф – первая предпосылка общественной организации счастья».

Книга безусловно хорошо написана, поэтому есть ощущение того, как форма работает на содержание. Перспектива, которую Зебальд предлагает, иногда удивляет деталями, иногда просто удивляет. Но в итоге остаешься с впечатлением, что текст работает, потому что мысли после оседают где-то в сознании.

Это небольшая книга Зебальда - одна из первых попыток исследовать коллективную травму немецкого народа, на долю которого выпало беспрецедентное испытание: к концу войны практически все крупные города Германии лежали в руинах, их исторические центры были буквально стерты с лица земли. Но колоссальные материально-культурные утраты сделались лишь фоном для кошмарных потерь среди мирного населения: сотни тысяч горожан в одночасье лишились крова, десятки тысяч людей были изувечены или погибли под завалами и на объятых пламенем улицах. Зебальд намеренно не касается морально-этической стороны вопроса, походя признавая, что разрушение немецких городов и массовая гибель гражданского населения являлись неизбежным злом, жестоким, но в глазах истории справедливым возмездием, основную тяжесть которого принял на себя, по закону коллективной вины, народ.

Однако невозможно отрицать, что масштабные бомбардировки самым пагубным образом сказалось на спасшихся из-под снарядов. Тем интереснее, что тема это практически никак не поднималась на национальной повестке дня, оказавшись вытесненной куда как более важными насущными вопросами выживания и восстановления городов и инфраструктуры. Кроме того, сильно было (и остаётся даже до сих пор) чувство коллективной вины, а также естественное при такой психотравме замыкание в себе. Простой защитный механизм - не вижу, не слышу и не скажу. Кошмар пережитого, казалось бы, просто атрофировал и притупил чувства людей, отнял слова.

Вот почему попытки немецких послевоенных писателей осмыслить эту травму были немногочисленны и неодинаково хороши. Многие просто пытались с почти документальной точностью и отстраненностью зафиксировать катастрофу, облечь в слова и передать потомкам. Другие стремились создать напряженное, драматичное повествование, выставив напоказ обнажённый нерв трагедии. Доступные литературе языковые средства оказались недостаточными. Надо сказать, что в книге Зебальда содержатся описания кошмарных сцен из гибнущих городов – интересные свидетельства, которые могут шокировать читателя, даже русскоязычного, у которого, в сущности. Не так много причин сочувствовать немецкому населению.

Интересно, что исследователь представляет бомбардировки не столько как спланированную английским военным гением военно-стратегическую операцию - напротив, подчеркивая иррациональность и неэффективность многих её сторон, Зебальд представляет её почти как воплощение слепой стихии. Возможно, здесь и ключ к названию очерка - "Естественная история разрушения". Словно бы народы, пробудив древние хтонические силы, сами же сделались их жертвами. И, что хуже, впервые в таком масштабе подверглась разрушению культура – суть воплощенный логос, противоположность хаосу.

Три очерка, идущие "в довесок" к "титульному", можно расценивать и в качестве своеобразных исллюстраций к краткому экскурсу в историю послевоенной немецкой литературы. Герои этих эссе - Альфред Андерши, Жан Амери и Петер Вайс. Какими увидел их Зебальд? Андерши, запятнавший себя службой в вермахте и пытающийся представить "спрямленную" автобиографию в своих книгах. Амери, его полная противоположность, бывший узник концлагерей, вынужденный жить с этой травмой, вновь и вновь тяжело переживая кошмар перенесенных пыток - который в итоге довел его до самоубийства. Наконец, Вайс, избравший третью судьбу и эмигрировавший из Третьего Рейха, чтобы после войны вернуться на родину наполовину своим, наполовину - чужаком. Откровенно говоря, читать эти эссе было не слишком интересно - слишком много имен и названий, вообще ничего не говорящих русскоязычному читателю. Поэтому интерес эти очерки представляют интерес скорее для круга узких специалистов, остальные могут с чистой совестью их пропустить.

Эссе Зебальда, давшее заглавие и всей книге, хочется рекомендовать. Этот текст помогает чуть лучше представить, как осуществлялся болезненный, непростой переход от Германии нацистской к Германии современной. Коллективная травма и жестокие потрясения, ставшие прологом к долгому переосмыслению и сложной рефлексии – то, без чего не было бы возможно современное благополучие этой страны.

«Ныне очень трудно составить себе хотя бы мало-мальски удовлетворительное представление о масштабах уничтожения немецких городов, которое происходило в последние годы Второй мировой войны, и ещё труднее размышлять о кошмаре, связанном с этим уничтожением»

Этими словами начинаются Цюрихские лекции, вышедшие потом под заголовком «Воздушная война и литература», автор — В. Г. Зебальд, исследователь исторической травмы целого народа и целой эпохи, писатель, эссеист и историк литературы... Он находился во чреве матери, когда союзнические войска бомбардировали их родной город Бамберг, поэтому позволил себе сказать: «я, так сказать, родом из этой войны». Он будет воспитываться у бабушки с дедушкой в горной альпийской деревеньке, потом учиться в Швейцарии, а последние тридцать лет жизни будет жить и преподавать в Великобритании. (Мой отзыв на «Аустерлиц»)

Сборник эссе «Естественная история разрушения» состоит из упомянутых публичных выступлений (с дополнениями) и трёх эссе, где исследуется послевоенный опыт осмысления произошедшей трагедии как в личном плане, так и в культурологическом, философском, нравственном, художественном направлениях. Это эссе о пережившем концлагерь и выжившем философе Жане Амери, об одном из создателей «Группы 47» (заявляли в своё время, что они пришли в послевоенную литературу, чтобы воссоздать, как всё было), писателе Альфреде Андерше, а также о художнике и драматурге Петере Вайсе, который с семьёй эмигрировал из Германии в 1935 г.

«…Беспримерное национальное унижение, выпавшее … на долю миллионов, никогда по-настоящему не находило словесного выражения, и люди, непосредственно его изведавшие, не делились пережитым ни друг с другом, ни с теми, кто родился позже»

Зебальд задаётся вопросом, почему ни писатели, ни общество не хотят касаться пережитой трагедии, когда в результате союзнических воздушных бомбардировок уничтожались целые немецкие города вместо с мирными жителями (стёртые с лица земли Кёльн и Гамбург особенно впечатляют в этой истории). Как немцы переживают коллективную вину и как пытаются умолчать или сказать о произошедшем?

Документальной гримировке, а то и откровенному замалчиванию автор противостоит, собирая по крупицам художественные тексты, воспоминания и свидетельства, радио-репортажи... При этом хирургически точно и мастерски препарирует материал, высвечивая опустошающую и ужасающую действительность произошедшего. Его анализ произведений Генриха Бёлля, Германа Казака, Ганса Эриха Носсака и других авторов, так или иначе отразивших пережитое в те военное время, читается как отдельное произведение, полное ярких метких метафор и той самой зебальдовской меланхолии (как выразилась Сьюзен Сонтаг, «одержимость историей» и «меланхолия сокрушений»).

Тема беспамятства и амнезии, захватившей целый народ, волнует Зебальда, он ищет разные причины этого феномена и описывает нечеловеческие условия, в которых оказались люди разбомблëнных и горящих городов, так что ты оказываешься то внутри чьей-то истории, то посреди пылающего мегаполиса, то следишь за самим языком автора, подыскивающего слова для интерпретации текста и события.

Три эссе — о писателе, о философе и о художнике-драматурге — словно проводят нас через жизни и восприятие случившегося с ними и с их страной. Один пошёл на войну в рядах вермахта и дезертировал, женился на еврейке и развёлся, а потом пытался оправдать себя через свои же романы, в самомнении и гордости решив обелить совесть, а по мастеству даже переплюнуть Томаса Манна (Альфред Андерш). Другой пережил концлагерь, в своей жизни и произведениях пытался преодолеть травму, осмыслить пережитое, откровенно описал свой опыт унижения и насилия в текстах, но покончил жизнь самоубийством (Жан Амери). Третий рисовал картины и писал пьесы, где до натурализма жестоко отразил метаморфозы человека в его падении и хождении по дантовским кругам ада — мучителя и мучимого (Петер Вайс).

«И всë-таки по сей день, когда я вижу фотографии или смотрю документальные фильмы военных лет, мне кажется, будто я, так сказать, родом из этой войны и будто оттуда, из этих не пережитых мною кошмаров, на меня падает тень, из которой мне никогда вообще не выбраться»

В. Г. Зебальд поражает глубиной осмысления и высотой критики, поэтикой и беспощадностью, стилем и актуальностью всего, о чëм пишет. Очень рекомендую! И в контексте сегодняшнего дня поднятые здесь проблемы весьма кстати.

Для меня всегда худшей литературой были советские книги о второй мировой и околотого. Все-таки это было, есть и будет слишком патриотичным, односторонним и навязчивым взглядом. У меня в семье никто не воевал, мне некому посвящать и некого слепо ненавидеть. Так что эссе было интересно читать, как то мнение, которое обычно остается в стороне и отражено через литературу. «Естественная история разрушений», конечно, может казаться наглым оправданием нацизма, если не видеть ничего дальше себя любимого. Вроде как это и в самом деле прямое оправдание. Германия, конечно, развязала войну, но все ведь к этому шло, она не могла не случиться. Но ведь нигде не говорится, что она в этом не виновата вовсе. Вот будем честными. Разве не было в истории аналогичных случаев? Немецкое вооружение привело к войне, потому что как так-то, разработали множество всего, а проверить и не на ком. Но может тогда вспомним и о том, что две атомных бомбы были сброшены на Японию по ровно той же самой причине? И Россия в сирийский конфликт по доброте ли душевной влезает? Так что, честно говоря, я верю как раз в это. Все изобретенное потребовало своего применения, а люди не посчитали нужным отказать. Так в самом деле бывает. Но это лишь начальное спорное утверждение, предваряющее основной факт. Немецкая литература практически не отразила то, как в самом деле они пережили это время. И чем ближе писатели были к событиям, тем меньше о них говорили. В военное время не принято помнить о существовании мирного населения, которое никуда ни на каких танках не выезжало, но огребало за обе воюющие стороны. И в первую очередь – это своеобразный способ борьбы со стрессом. Когда мир вокруг рухнул, но ты все еще не веришь и цепляешься за его остатки. Упорно повторяешь раз за разом ежедневные ритуалы. Выглядишь сумасшедшим, чтобы просто не сойти с ума. И конечно же, не говоришь об этом. Пока не фиксируешь ничего черными буквами на белом фоне, кажется, что всего этого и не было. И город не в руинах. И знакомые вовсе не лежат где-то трупами, а просто давно не встречались. Во-вторых, может быть мне просто кажется, а может так и есть. Самые достоверно искренние и пробирающие истории выходят вовсе не у участников, а у тех, кто отстраненно пишет, мысленно проживая за героев. Ведь препарированные чувства описать куда проще, чем то, что пережил сам и не можешь просто взять и абстрагироваться. Отрицать до последнего – типичное человеческое спасение от всего. Мне очень жаль, что одного все-таки мы добились. Уничтожили ту часть немецкой культуры, которая могла бы напоминать, что война не так однозначна, как перед каждым 9 мая бьют себя в грудь желающие повторить. Чтобы просто не было одного фальшивого взгляда советщины, никогда не допускавшей, что в мире может не быть однозначно правой своей стороны и однозначно неправой вражеской. Только и остается, что история разрушений.