Loe raamatut: «Андрей Пастухов. Кто он?»

© В. П. Фролов (текст), 2019

© ООО Центр «Златоуст» (редакционно-издательское оформление, издание, лицензионные права), 2019

Военным топографам посвящается

Государство имеет место быть, если оно отображено на карте.

Вместо предисловия, или несколько слов о корпусе военных топографов

Создание в России Корпуса военных топографов было обусловлено исторической необходимостью. Быстрое прирастание государства новыми территориями в XVII–XVIII веках выявило необходимость картографирования как уже имеющихся обширных земель, так и присоединенных. Графические отображения границ отдельных княжеств и внутреннее межевание России не соответствовали требованиям времени, тем более что картографическая наука западноевропейских государств ушла далеко вперед. Поначалу топографическим обеспечением армии занимались офицеры Квартирмейстерской части, организованной Петром I 20 февраля 1702 года. После разгрома Наполеона, находясь в Европе, русская армия смогла оценить достижения передовых западных стран в области картографии.

На основании изучения зарубежного опыта указом императора Александра I от 28 января (по старому стилю) 1822 года в Санкт-Петербурге создается Корпус военных топографов и училище при нем. Корпус состоял из офицеров-геодезистов, классных топографов, топографов унтер-офицерского звания, классных военных художников, неклассных художников, а также учеников. Офицеры и специалисты Корпуса начали работу над точными планами и картами местности, для чего выполняли обширные астрономо-геодезические работы по созданию государственной геодезической сети тригонометрических пунктов в качестве основы при топографических съемках. Эта сеть сыграла также важную роль при определении формы и размеров Земли и взаимного расположения на ней различных объектов.

С указанной даты началась регулярная подготовка военных топографов России. За двести лет своей деятельности они совершили невозможное. Десять поколений русских военных топографов вначале карандашом, а затем чертежным пером и тушью в тяжелых полевых условиях создали величайшую рукотворную трехмерную картину. Ее площадь превышает 25 млн квадратных километров. Но это еще не все: на эту канву они вручную нанесли десятки миллиардов условных знаков и нескончаемое количество линий по разработанной ими же математической основе. Впоследствии этот поистине титанический труд был растиражирован в миллионах экземпляров карт самых разных масштабов.

Так, только в годы Первой мировой войны общее количество отпечатанных для нужд армии карт вместе с довоенными запасами составило 139,6 млн экземпляров. Для сравнения: другие государства отпечатали: Австро-Венгрия – 65, Великобритания – 32, Италия и Франция – по 20 млн экземпляров карт. И только Германии удалось превзойти своих противников: в ходе подготовки к войне она отпечатала 275 млн экземпляров карт.

Приказом по военному ведомству № 140 от 10 апреля (по старому стилю) 1913 года для Корпуса военных топографов и военно-топографического отдела Главного управления Генерального штаба был установлен годовой праздник 10 февраля, в честь преподобного Ефрема Сирина.

Корпус военных топографов русской императорской армии просуществовал 95 лет, в дальнейшем неоднократно преобразовывался уже в составе Красной армии. Картографическая деятельность Корпуса была широко известна в научных кругах и за их пределами. На всемирных выставках (в Вене в 1873 году и в Париже в 1889 году) военно-топографическому отделу Главного штаба за выполнение топографических съемок на обширных территориях и за особые достоинства русских карт присудили премии, в Вене – еще и почетный диплом выставки. Многие из проектов Корпуса, например градусные измерения земной поверхности, не потеряли значения и в наши дни благодаря научной основе и высокой точности измерений. Военные топографы вывели русскую картографию в XIX веке на передовые позиции мировой картографии, их работу достойно продолжила советская военно-топографическая служба.

Книга, которую вы держите в руках, посвящена одному из выдающихся русских военных топографов.

В. В. Фролов, военный топограф

Глава I
Мечты и действительность

Рождение детей в поселке – явление, не ахти какое редкое. Вон сколько их, босоногих, оборванных, по улицам в пыли вместе со свиньями да курицами копошатся. Но все равно появление нового человека не только в семье, но и на улице – явление отрадное и никого равнодушным не оставляет. Поди предусмотри, что ему предстоит в жизни, чем он будет потом в семье – радостью или горем. Но сейчас и Доминикия Васильевна и Василий Антонович не скрывают радости по поводу появления в семье третьего.

Старшенькой Наденьке – девятый, нянька уже, Алешке – пятый. А без троицы, как говорят, и дом не строится. То, что и Андрейка в семье лишним не будет, все подтверждают своим отношением к нему, каждый по-своему, но явно доброжелательно.

В эти дни ни одна соседка не пройдет мимо Пастуховых, чтобы не забежать, и каждая что-нибудь прихватит. То какую-нибудь одежонку, что от своего выросшего осталась не доношена, то просто к чаю что-нибудь сладенькое; да что там говорить, и посудачить случай подходящий. Тем более что хозяйка – женщина добрая и отзывчивая, не обидится и сама не обидит, если что-то не то кто-то скажет.

– Весь вылитый Василий, – говорит одна, желая потрафить отцу, сидящему на лавке у печки, с явным достоинством принимающему поздравления по случаю рождения еще одного сына, тем более, как все говорят, на него похожего. Да как же иначе могло быть!

– Да брось ты, Маланья! Ни капельки нет в мальце от Пастухова, – тараторит другая, склонившись над люлькой, подвешенной на крюке, торчащем из потолка недалеко от «большого угла». Из небольшого свертка торчит розовое личико младенца с чуть заметными прорезями глазенок, рта да двумя дырочками ноздрей курносого носика.

– Ты мели, да знай меру, – встрепенувшись и поперхнувшись дымом от цигарки, отозвался на явный вызов соседки Василий, – может, в твоего Ивана пошел?

– Вот срамник, креста на тебе нет! У нас с моим своих хватает. И побольше, чем у тебя, – огрызнулась та, отпрянув от люльки.

– Да полноте вы, бездельники! Чего ершитесь-то? Шуток не понимаете, а шутить беретесь, – вмешалась в разговор Доминикия. – Сам на себя он похож, и тем довольны все будьте.

А Андрейке было все равно, на кого он сейчас похож. Посапывал потихоньку, благо сытенький маминым молочком, под присмотром своей старшей сестры. Наденька Лешку от люльки решительно оттесняет, тому так и хочется «побеседовать» с братом, не с девчонками же дела иметь, нет у него к ним никакого доверия.

– Мама! – кричит Лешка. – Чего она меня трогает? Не с ней играть хочу, а с Андрюшей.

– Так он же спит, а ты его разбудишь. Кому потом успокаивать его придется, мне? – не сдается Надя.

– Пойдем со мной на огород, – говорит мать, беря за руку Лешку и, обращаясь ко всем, кто был в хате, тихо добавляет, направляясь к двери: – Да пойдем-ка все по делам своим.

Соседки, как бы вспомнив, что у них дел много, за хозяйкой заторопились, только Василий неторопливо, покрякивая, поднимается со скамейки. Ему тоже пора было идти на конюшню, упаси бог опоздать: штутмейстер строг, накажет не раздумывая.

Тяжка была служба коннослужащего, как называли солдат, прикрепленных к государственным конным заводам. Воинская служба никогда не была легкой, повинность всегда есть повинность, тут и долг, тут и принуждение, но коли жить хочешь, так умей выживать. Ладно и то, что теперь коннослужащим разрешено семьями обзаводиться, от казны участок земли предоставляется, на постройку хаты помощь полагается. Как-никак в своем домишке. Да когда в нем хозяйка хорошая, не такими постылыми служба и жизнь кажутся.

Невелик был достаток от государственной службы, на одни провиантские не свести бы концы с концами, если бы не усердие Доминикии. За годы совместной жизни с Василием она делит с ним все труды и заботы, все пополам, а потом и радости, хотя и не столь частые, но случаются.

– Слава Богу, Василий, – шепотом говорит Доминикия мужу, уложив спать детей и подсев к нему, так еще и не вышедшему из-за стола после ужина, – в этом году мы на провиантские кое-что из одежонки себе и детишкам справим, благо что урожай в огороде лучше прошлогоднего намного.

– Ну, я так думаю, что не только от Бога все зависело, – ласково сказал Василий, обняв жену левой рукой и поправляя правой пряди волос на ее голове. – Воду на огород ты без него носила, да и не видел я, чтобы он там еще что тебе помогал делать.

– Ты все шутишь, а если бы Бог здоровья не давал, то попробовал бы ты осилить всю работу, – осторожно освобождаясь из-под руки мужа и приподнимаясь со скамейки, проговорила Доминикия.

– Будем надеяться, что все будет хорошо, – ответил Василий, вылезая из-за стола. Усмехнувшись, он глазами показал на спящих ребятишек: – Тем более что помощников у нас с тобой все больше и больше становится в доме.

А семья росла. Через два года у Пастуховых родилась еще одна помощница, Ксенией ее назвали.

– Вырастет и эта, вот только бы у самих здоровье было, – говорили Пастуховы, – а помехой дети никогда не будут, ведь в них и радость, и надежды родителей.

Но не миновало семью лихолетье, прокатилась в то время по югу волна холеры. Как ни крепился Василий, не выдержал напасти, скончался, оставив на руках Доминикии четверых мал мала меньше.

Маленький Андрюша так и не понял, куда же делся папаня. Он же вчера дома был, на кровати лежал, еще по головке его ласково гладил, а их всех потом к соседям отвели, там они и ночевали.

В хате стало совсем тихо. Ксюшка и та как будто утихомирилась, меньше капризничает. Мама, такая добрая, нежная и веселая раньше, теперь часто ходит с заплаканными глазами и нередко, обхватывая своими теплыми руками все вместе четыре головенки, молча долго их целует.

Надюшке тринадцатый год, матери по дому во всем помогает, да и на огороде многие дела на ее еще не окрепшие плечи легли. Надо бы давно ее в школу пристроить, но не принимают, да и содержать ее у матери сил нет, работать надо. Меньшие тоже под ее присмотром.

Глядя на сестренку, они по мере сил тоже помогают матери на огороде, а ведь им хочется побегать с другими ребятами по степи и на речку.

– Мам! – кричит с огорода Андрейка. – Чего Лешка отнимает у меня самый большой гарбуз?! Это я его сажал, а не он.

– Этот я сажал, – настаивает старший, – спроси Надю, она видела, кто какой сажал.

– Леша! Не спорь, – вмешивается в спор братьев сестра, – отдай гарбуз Андрюше, а я тебе свой дам, еще больший.

– Так нечестно, – обижается Алешка и, оставив Андрея в покое, шарит в густой листве, пытаясь найти побольше плод, чтобы отнести в погреб, куда начали складывать все то, что выросло в огороде.

Время лечит многие раны, даже душевные. Доминикия Васильевна теперь работает за двоих, стараясь сделать в доме все так, чтобы дети не чувствовали отсутствия отца. Она была еще молода, но считала, что вся ее жизнь в детях, и они признавали непререкаемый авторитет матери, отвечали ей нежностью и взаимной дружбой.

Соседи нередко говаривали Доминикии, какие хорошие у нее дети, и жаловались на своих «дармоедов».

– Бросьте вы, бабы, сетовать на своих ребятишек. Все они одинаковы, что мои, что ваши, – отвечала она, – только мы с вами в разное время бываем разными по отношению к ним. Потому они не всегда и не сразу понимают, какими же им быть нужно и можно, зачем взрослые занимаются их воспитанием по настроению, ведь им, несмышленышам, трудно угнаться за взрослыми.

Что для Доминикии было само собой разумеющееся, для многих оставалось недоступным для понимания, а все это было не от науки; все соседки были либо неграмотны, либо знали только азбуку, могли написать разве что свою фамилию.

Однажды, возвратившись домой позже обычного, Андрей пытался незамеченным проникнуть в хату, но где там, разве укроешься от Надюшкиного внимания.

– Мам, мам! – раздается ее зычный голос из хаты. – Андрейка опять полные карманы камней притащил. Все подоконники завалил ими, я их выброшу.

– А вот и не выбросишь, – раздается из открывшегося окошка, на подоконник которого аккуратно раскладываются находки, – а если посмеешь, то я еще больше принесу.

– Не трогай его, доченька, – вмешивается мать, хлопочущая у глиняной печурки во дворе, готовя ужин, и поворачивается к Андрею: – Ты где пропадал сегодня?

– На Бабий Палец ходили, – отвечает он, – там много хороших камней.

– Вот чудак, – не сдается и Надя. – Разве камни могут быть хорошими? Не верь ему, мама! Из-за его камней мне цветы некуда стало ставить.

– Ладно, Надюша, не серчай на него! Лучше пусть камни собирает, чем по чужим садам и огородам шастает, – вполголоса говорит мать дочери, подошедшей к ней.

– Обедать или ужинать будешь? – спрашивает Доминикия сына, все еще хлопочущего у окна в хате.

– Я сейчас, а буду все сразу, да еще и за всех могу.

– Вот как проголодался, видать, камни-то несъедобные, – иронизирует Надюша, удрученная тем, что не смогла постоять за свое право поддерживать красоту в хате, и в то же время гордая за своего любимого братишку, который «не как все».

Теперь на подоконниках свободного места нет. На одном – самые невзрачные по цвету, но причудливой формы камешки, на другом – разнообразные по цвету, на остальных – засушенные цветы, листья деревьев и трав. Даже Ксюше позволено потрогать, поиграть с его сокровищами, но при условии – положить все на место. Хотя и сетует Надя, но придраться к брату не может, порядок поддерживается на окнах, и для ее цветов места хватает, Андрей сам за этим следит строго.

– Завтра мы пойдем на конюшню, – жуя, сообщает Андрей матери.

– А что там смотреть будете? – спрашивает она.

– Говорят, сам начальник на выводке будет, – подняв вверх большой палец правой руки, сообщает Андрей, – всех жеребцов будут выводить¹.

– Да пустят ли вас, сорванцов, туда? – с сомнением спрашивает Надя, не упускающая случая подзадорить Андрея.

– Мы когда ходим на выводку, то никого не спрашиваем, через свой лаз пробираемся, – сообщает он. – Поняла?

– А чего понимать-то? – стараясь придать голосу безразличную интонацию, отвечает Надя. – Подумаешь, невидаль – выводка.

– Конечно, что девчонки понимать в лошадях могут? – парировал Андрей. – А о выводке и совсем ни-ни.

– Все, хватит, дети, ссориться! Марш по своим местам! – решив пресечь перепалку, строго сказала мать, убирая посуду со столика, стоящего здесь же, рядом с летней кухней, под раскидистой грушей.

* * *

– Андрейка! – окликнул Ванюшка, когда ватага ребят пробиралась через тайную лазейку на ипподром. – Как думаешь, Уголек или Нечаянный сегодня возьмет первый приз?

– А по мне хоть оба сразу, – не задумываясь, отрезал Андрей.

– Что так? Или они тебе не нравятся, – не унимался дружок.

– То-то и оно, что нравятся оба – и разницы в них не вижу.

– Вот чудак. Все знают, что Уголек еще ни разу не обогнал Нечаянного. А ты не знаешь, который из них лучше?

– Кончай базар, братва! – приглушенным голосом прикрикнул на спорщиков Сергей как самый старший в ватаге, когда все очутились на краю поля, скрываемые кустарником, растущим вдоль всего забора. Выбрав место, с которого было все хорошо видно, ребята расселись и стали внимательно всматриваться под навес трибуны, где собиралась администрация.

– Вона, сам полковник пришел, – восторженно вскрикнул Федотка, самый маленький. Он, как всегда, старался оказаться в чем-либо первым, чтобы старшие товарищи могли его заметить. Но, получив от соседа щелчок по макушке, осекся и замолчал.

Рассаживались приглашенные дамы и господа. Полковник Леонов в парадном мундире, поминутно снимавший картуз и вытиравший платком потную большую округлую наголо бритую голову, отдал последние указания штутмейстеру Мальцеву, считавшемуся самым лучшим на заводе. Жокеи и конюхи заканчивали приготовление к состязанию.

Ребятишки издали узнавали своих отцов и их подопечных лошадей. Споры о том, чей жеребец будет первым, для каждого из них были бессмысленными: каждый оставался при своем мнении, не подлежащем сомнению, и никакой авторитет остальных зрителей не мог поколебать его.

– Что там твой Голиаф?! – горячился Федотка, глядя страшными глазами на Ванюшку, которого в этом споре он не только не боялся, но готов был и биться с ним, если надо, чтобы отстоять право Буцефала на призовое место по перевозке грузов. Ведь это был жеребец его отца.

Андрейка сидел грустный. Уткнувшись подбородком в колени согнутых ног, он исподлобья следил за подготовкой на поле и в спорах участия не принимал, да его никто и не задевал в общем споре.

Как только состязания начались, все с головой увлеклись ими, сообща, с видом знатоков, восхищались и рысаками, и упряжными, и рабочими лошадьми, что проносились мимо них по дорожке поля.

– Смотрите, ребята, смотрите, сколько везет Бонапарт! Молодец! – восторженно кричал Серега, когда конь по кличке Бонапарт обогнал Дебютанта, ведомого Серегиным отцом.

Возвращаясь домой, дети наперебой делились впечатлениями. Все говорили, и никто никого не слушал, и никто этого не замечал. Еще долго после ребятишки вспоминали прошедшие в Деркуле состязания. Андрей иногда нехотя уступал просьбам друзей и высказывал свои суждения, чаще примиряя спорщиков, чем оспаривая их мнения. Он по-прежнему любил предаваться своим увлечениям, уходил в степь или на берега Деркула, лазил по меловым кручам или, закатав штанишки, бродил по его плесам, выискивая наиболее примечательные «чертовы пальцы» или ракушки.

Его привлекали бескрайние степи, изрезанные серебристой змейкой реки, бездонная синева неба и уже недетские мысли о том, что не видно отсюда. Что там? Ответа пока не было.

Мать видела стремление сына познать все, что было вокруг него, но сама помочь ничем не могла. В школу детям пора, да нет возможности пристроить ни его, ни Надюшку, ни Лешку, которым еще больше лет.

При заводе имелась небольшая школа, но туда принимали детей тех, кто служил, и то только по личному указанию полковника Леонова. С его подачи в школе готовили служащих в канцелярию или других работников.

О семье бывшего коннослужащего Пастухова на конном заводе не помнили. Только старый учитель, живший на одной улице с ними, давно приметил любознательность Андрейки и не упускал при случае возможность расспросить его, чем он занимается, и ответить на вопросы, которых у мальчика всегда было предостаточно.

Не думала Доминикия Васильевна сдаваться и покоряться судьбе, мечтала о лучшей доле для своих детей, чем досталась ей самой.

Надежда уже невеста, хорошая девушка, не засидится в девках, на примете и жених есть. Алексея, да и Андрея, скоро можно будет на какую-нибудь работу пристраивать, все легче жить станет. Младшей Ксюше девятый год пошел.

Но беда приходит всегда неожиданно. Нет бы пощадить эту, ничем не провинившуюся ни перед богом, ни перед людьми семью; так нет, снова обрушивает на нее свой неумолимый меч.

Снова холера стала косить людей. Только неделю мучилась Доминикия Васильевна, и окончательно осиротели дети. Никто из них не представлял, как жить будут теперь без мамы.

В их возрасте дети понимают, что происходит, но как жить одним, без родителей – в головенках никак не укладывается.

– Ну что я с вами теперь делать-то буду? – сквозь горькие слезы говорила Надя.

– Надо искать работу, чтобы хоть какой да заработок был, – отвечал на вопрос Алешка. – Не найду работы в Деркуле – поеду в город. Буду зарабатывать, вам пришлю.

– Ты большой, Леша, может быть, и на работу устроишься, – согласилась Надя. – А с малышами как быть?

– Я тоже работу искать буду! – вставил свое слово Андрей.

– Из тебя какой еще работник-то, братец? – нежно поглаживая рукой по густой, слегка вьющейся шевелюре Андрея, сказала Надя. – Учиться бы тебя пристроить где-нибудь хотелось, чтобы ты у нас грамотным стал. Хотя бы один из всех нас.

– Учитель говорил мне, что при случае поможет меня определить в заводское училище, – оживившись, сказал Андрей.

– Вот бы хорошо было. Ты ему напоминай о себе, – просто, как о должном, подсказала сестра.

– Ты не думай, что это просто, захотел, пошел и учись, – снова, как-то сразу сникнув, ответил Андрей.

– Что не так просто – это я по себе знаю. А чтобы ты учился, так я все сделаю, – с твердой ноткой в голосе заявила Надя, смахивая уголком черного платка крупную слезу, скатившуюся на щеку да там и застывшую.

В первые дни после похорон Доминикии Васильевны соседки, то одна, то другая, забегали к Пастуховым, помогали, кто чем мог, советовали Наде, как и что делать. Но поскольку у каждой своих забот хоть отбавляй, то скоро дети были предоставлены сами себе, и уж редко кто-то посторонний появлялся в хате.

Все заботы по дому взяла на себя Надя, а младшие ей во всем помогали и слушались. Дружно жили. Но течение жизни неумолимо. Младшие знали, что за их сестрой давно ухаживал Колька Кемарский, живший поблизости. И когда Надя, собрав всех малышей за столом, раскрасневшаяся и волнующаяся, тихо сказала, что выходит замуж, – никто из них не удивился.

– Вот хорошо-то! – радостно хлопнув в ладоши, даже привскочив со стула, вскрикнула Ксения.

– Ты чему так радуешься? – оборвал сестренку Лешка. – Ведь самой потом хозяйкой в хате быть придется. И нас с Андрейкой кормить будешь, как Надя к Кемарским перейдет жить.

– Не серчай на нее, Леша! – примирительным тоном, положив руку на плечо брата, сказала Надя. – Она у нас еще глупенькая по малости, а помогать я вам все равно буду. Приходить буду.

Сыграли свадьбу, и Надя ушла из дома.

Дальние родственники, жившие в Луганске, обещали устроить Лешу учеником к мастеровому. Так что в скором времени и он покинул родную хату навсегда. Андрей и Ксения остались вдвоем. Они оба еще дети, а детство их уже далеко в прошлом.

Пришла однажды к ним младшая сестра покойной матери, живущая в другом селе. Посидели, поплакали, а потом и спрашивает она:

– Как же, горемыки мои, жить-то будете дальше?

– Мы уже привыкли одни жить и проживем, – храбрился Андрей, но грустно у него выходило.

– Знаю, Андрюшенька, что живете вы дружно и дом ведете, – говорила тетя, – а зима придет, что делать будете? Того нет, другого нет, а заготовить все нужное ваших силенок не хватит. Вот и выходит, что надо что-то придумывать.

Ушла тетя к Кемарским, вечером снова с Надей пришла и сказала, что они посоветовались и решили их разделить.

– Как это разделить? – вспыхнул румянцем, недоуменно спросил Андрей.

– Андрюшенька! – ласково, стараясь смягчить резкость сказанного тетей, обратилась к нему Надя. – Так нам всем легче будет, пойми!

– Так я не пойму, что мы с Ксюшей должны понять.

– Тетя возьмет Ксюшу к себе, где она и будет жить, а ты пойдешь жить к нам, к Кемарским, – пояснила Надя, – все согласны.

– Все согласны, а нас спросили? – уже более спокойно спросил он.

– Так вот мы и пришли спросить вас, да вместе с вами и порешить, как лучше сделать.

– Ты как, Ксюша? – обратилась Надя к сестренке.

– Как Андрюша, так и я, – глядя в глаза братцу, тихо ответила Ксения.

– Я за то, чтобы было тебе хорошо, – ответил Андрей, – а обо мне не волнуйся!

– Ну вот и сговорились, – скороговоркой выпалила тетя, молчавшая, пока дети разговаривали между собой. Она поняла, что начала весь этот трудный разговор слишком резко, не подумав, как дети воспримут, особенно Андрей.

– Хорошо, согласен и я, – примирительно сказал Андрей, – но Ксюша будет приезжать к нам, а я ее навещать буду.

– Конечно, никто вам перечить не будет, – с облегчением ответила ему тетя. – Мы сами-то чужие все, что ли?

На другой день Андрей провожал Ксению далеко за поселок, неся узелок с ее нехитрым скарбом. Глаза обоих детей были полны слез. Андрей очень любил младшую сестренку, и, провожая ее, он как бы терял последнее тепло своей семьи. Расставаясь, он крепко поцеловал Ксюшу в мокрую от слез щеку и, осторожно отстранив ее от себя, сказал:

– Иди, Ксюшенька, я тебя не забуду, – и долго стоял посреди пыльной дороги, провожая уходящих тетю и сестренку.

В последнюю ночь перед уходом из дома Андрей попросился у Нади ночевать одному, и она не перечила, согласилась, поняв, что ему хочется побыть в одиночестве. Да, он хотел этого. Как никто другой из детей, Андрей очень тяжело расставался с той жизнью, которая напоминала ему об умерших родителях, о сестрах и брате, уже покинувших дом, о том, что безвозвратно уходило в прошлое.

А мечты сейчас все сбились в расплывчатую череду каких-то туманных клочков. Сегодня Андрей мечтать не мог, он весь был в воспоминаниях. Он просто хотел выплакаться до конца, и чтобы ему никто не мешал, понимая, что потом плакать не придется, надо будет начинать жизнь.

У Кемарских Андрею жилось не так уж плохо. Работы по дому и огороду он не чурался, все мог делать и всегда добросовестно, что нравилось новым родственникам.

Отцовский дом за ненадобностью скоро продали, а на вырученные деньги купили всем детям одежду, обувку, да и мало ли еще в чем нужда бывает.

В свободное от работ время, особенно длинными осенними и зимними вечерами, Андрей посещал своих друзей, школьников, вместе с ними осваивал грамоту, часто помогал с домашними заданиями, так как жадно старался познать то, что до сих пор ему было недоступно, и преуспевал в этом.

Когда Андрею удавалось навещать учителя, то тот и не удивлялся, что мальчик мог отвечать ему на вопросы по арифметике и не только за первый класс. Выписывая буквы алфавита, Андрей тщательно выводил каждую из них, и получались они на удивление аккуратными и красивыми.

– Да ты молодец, Андрейка, и без школы можешь грамоте научиться, – подбадривал его учитель. – Вот если бы все мои сорванцы в школе так прилежно учились!

– А как стать путешественником, чтобы везде побывать, все увидеть? – спросил как-то Андрей.

– Совсем необязательно, мой друг, везде бывать и все самому видеть, чтобы много знать, – в раздумье, растягивая слова, сказал учитель. – Научившись читать, прочтешь книги, написанные людьми, которые что-то видели или слышали и описали это. И ты все так же представить себе сможешь, как будто сам там побывал и видел то, о чем прочитал.

– Не горюй, Андрейка! Раз у тебя есть большое желание, то будешь ты грамотен, – усмехаясь в свои пышные усы, говорил учитель. – Может быть, не таким, каким стал Ломоносов в свое время, но ты будешь самим собой и, думаю, не хуже многих других.

– Про Ломоносова я слышал, он и того позже в школу пошел.

– Вот-вот, я про это и хотел тебе сказать. Так что не отчаивайся, не падай духом, у тебя все еще впереди!

Андрей и не думал падать духом. Он уже мечтал, как выучится грамоте, как будет работать, заработает денег для себя, да еще и Ксюше даст. Тогда и поехать можно будет, куда захочет, хоть на край света.

Ох уж эти мечты! О чем только не подумаешь, когда вот так, устремив взор свой в синеву августовского неба, лежишь в пожухлой, но еще со стойким запахом полыни траве, когда тебя никто не видит, а ты охватываешь в мыслях весь пока еще незнакомый мир.

«Кто-то кличет. Вроде бы меня?» – всполошился Андрей.

– Андрейка, Андрейка, – теперь уже явственно слышится от поселка.

– Нашли-таки, – недовольно себе под нос бурчит он.

– Тебя учитель зовет, скорее! – кричит Ванюшка.

– А как ты меня нашел? – спрашивает Андрей, он же ведь никому не говорил, куда пошел.

– Знаю я твое место, всегда туда, в траву, прячешься.

– Ну ладно. А зачем я нужен?

– В школу давай, бегом, учитель тебя шукает. Дело, говорит, есть.

Взметнувшись с косогора, что есть мочи помчался Андрей. До школы рукой подать, раз-два – и там.

– Прибежал, пострел? Молодец! – отозвался учитель, повернувшись на табуретке к запыхавшемуся Андрею, стоящему в проеме двери.

– Сказали, что звали, – выдохнул он.

– Звал, звал. Очень ты мне нужен.

– Пошто?

– Вот теперь не торопись, отдышись и слушай, что я буду тебе говорить, – снимая очки и пристально вглядываясь в Андрея, как будто впервые его увидел, сказал учитель. Затем продолжал, подвигая ему другую табуретку: – Проходи и садись рядышком.

– Наверное, что-нибудь очень важное вы мне хотите сказать? – осмелев и немного придя в себя, спросил Андрей.

– Да. Очень. Есть возможность попасть в наше училище.

– Как попасть? – недоуменно спросил Андрей.

– Не прикидывайся непонимайкой! – усмехнулся учитель.

– Вот это да! Учиться?

– Да. Учиться. Слушай и не перебивай! – ласково повторил учитель. – А о чем скажу, пока никому не говори. Начальник завода послезавтра будет смотреть мальчишек и подбирать в ученики в первый класс. Он дал мне список, чьих ребятишек ему представить, но я решил «подсунуть» тебя ему без списка, ведь он будет проверять всех по их познаниям и пригодности к учебе, чтобы выбрать самых достойных. А я думаю, что тут-то мы с тобой ему и предъявим все свои козыри и можем выиграть.

– Что это, как в карты? – обиженно спросил Андрей.

– Обижаться будешь потом, если у нас с тобой ничего из нашей затеи не выйдет, – посерьезнев, ответил учитель.

– Хорошо, я на все согласен, Как вы скажете, так и сделаю, – примирительно сказал Андрей.

В назначенный час полковник Леонов соизволил прибыть в классы заводского училища. Развалившись в заранее приготовленном кресле, приказал стоявшему рядом в почтительной позе учителю:

– А ну-ка давайте сюда вашу голоштанную гвардию!

– Извольте, ваше высокоблагородие, – приосанившись, ответил тот и, открыв дверь на улицу, крикнул:

– Заходите, ребята, гуськом, по одному.

Пред грозные очи «самого» предстала целая дюжина, ребятишки стояли смущенные, раскрасневшиеся и такие притихшие, что в них нельзя никак было признать тех удалых сорванцов, которые навечно были прокляты в поселке всеми бабками, как родными, так и чужими, за свои вечные, как мир, проделки.

Все они были приодеты, даже подстрижены. Это были настоящие смотрины, только не невест, а мальчишек, может быть, их судьба определялась в тот момент. Потому и немудрено, что так волновались не только ребятишки, но и их родители, скучившиеся неподалеку, на лужайке.

Андрей был здесь же, в общей толчее, которую учитель пытался без особого успеха упорядочить в подобие воинской шеренги. Как ни предупреждал учитель накануне, он не мог не чувствовать себя лишним в списке и потому жался позади остальных. Но возраст и рост выдавали его, и он от этого еще больше смущался.

Полковник Леонов наметанным глазом определял пригодность будущих своих подчиненных к службе на заводе. Задав один-два вопроса, ставил против фамилии ребят значок, который означал, кому придется потом служить на конюшне, а кому – в канцелярии, если, конечно, пойдет учеба.