Loe raamatut: «Альманах всемирного остроумия №1»

Собрание перлов всемирного остроумия составленное В. Поповым
О роли острословия в истории человечества

Нужно учредить Нобелевскую премию за остроумие. Без физиков, химиков, экономистов мы, если прижмет, как-нибудь обойдемся. Без мира обычно тоже обходимся. Без остроумия – пропадем.

Джордж Ф. Уилл

Существует притча об Истине, законной супруге Разума, которая, преследуемая вечной своей соперницей, нарумяненной и разукрашенной Ложью, призвала на помощь Остроумие, и оно посоветовало Истине «стать дипломатичной», надеть на себя платье Лжи, прибегая к разного рода приятным вымыслам, дабы иметь успех, так как «истина всухомятку невкусна», и горькую правду надо подслащать. Это притча о значении остроумия, которое пользуется условным вымыслом для успеха истины.

В 1639 г. итальянец Перегрини опубликовал книгу «Об остроумии» (Delle acutezze), в которой порицает модное злоупотребление остроумием у современных поэтов как порчу вкуса.

Через три года в трактате на ту же тему («Остроумие или Искусство изощренного ума») Бальтазар Грасиан явно имеет в виду своего предшественника-итальянца (не удостаивая даже указать его имя), с пренебрежением и вскользь упоминая о «чудовище, антиподе таланта», о «человеке, чей ум – бесплодная пустыня», высказавшем «не парадокс, а невежественное мнение, осуждающее остроты», тогда как «остроумие – это жизнь стиля, дух речей»; ибо «слова то же, что листья дерева, а острые мысли – его плоды» (LX).

Таким образом у Бальтазара Грасиана «остроумие» – это лишь одна из разновидностей комического, занимающая в художественном творчестве периферийное, даже переходное место.

И с той поры человечество не устает собирать перлы остроумия, старинные, но весьма меткие остроты, высказывания, исторические анекдоты и высказывания «людей великих, средних и мелких», а порой и не людей вовсе, а отдельные высказывания, которые тем не менее имеют право на жизнь, поскольку уже живут в общественном сознании.

Потому на свете и появилась эта книга, в которой собраны остроты и курьёзные высказывания самых разных людей, большей частью оставивших по себе сколько-нибудь заметный след в истории человечество. Впрочем попадаются и такие, которые по себе вовсе никакой славы не оставили, ни хорошей, ни худой, так разве что – забавное высказывание – тоже само по себе слава. Ведь бывают иногда глупости такие удачные и заключающие в себе столько натуральной остроты, что, право, иной умник охотно купил бы их, чтобы выдать потом за свои. Это было постоянным мнением известного своим умом аббата Вуазенна, жившего в блестящую эпоху XVIII века.

Читайте же эту забавную и остроумную книгу и продолжайте ее, ибо с той поры как она была написана, в свете прибавилось и ума, и глупости.

* * *

Глава 1. Остроумие и юмор из Всемирной истории

Острота – это неожиданное бракосочетание двух идей, которые до свадьбы даже не были знакомы.

Марк Твен

Цари и короли старины и древности

Коринфяне, сделав Александра Македонского гражданином своего города, уверяли его, что этим они почтили его, как Геркулеса. – «По правде, господа, – сказал им этот завоеватель, – в чести, оказанной мне вами, мне нравится только сравнение».

* * *

Ганнибал советовал царю Прузию дать неприятелю сражение. – «Я не могу, – отвечал царь, – внутренности жертвы не предвещают мне ничего доброго». – «Как! – живо возразил Ганнибал, – разве вы больше доверяете падали, нежели опытному полководцу?»

* * *

Веспасиан, умирая, сказал одному из своих друзей, тонко подсмеиваясь над лестью римлян, творивших богов из своих усопших императоров: – «Я чувствую, что становлюсь богом!»

* * *

Император Август охотно отправлялся кушать ко всем, приглашавшим его. Один гражданин пригласил его однажды на ужин и угостил его очень простыми блюдами. Владыке миpa пришлось довольствоваться лишь самым неприхотливым угощением. Уходя, он сказал: – «Я не думал, что мы такие короткие приятели».

* * *

Китайский император говорил одному из своих историографов:

«Я вам запрещаю более говорить обо мне».

Мандарин стал тотчас писать. – «Что вы делаете?» – спросил император. – «Я записываю приказание, которое ваше величество только что отдали мне».

* * *

Сиамский король Лагу был однажды разбужен ревом осла и благодаря этому избавился от верной смерти, которую готовил ему один из самых злейших врагов его, закравшийся во дворец. Повелитель счастливых сиамцев, в знак признательности к длинноухому животному, приказал, чтобы в его государстве отныне осел был почитаем как священное животное и чтоб имя его придаваемо было людям, пользующимся какими нибудь особенными преимуществами и служило указанием их высокого сана. Вскоре по обнародовании этой воли его сиамского величества ко дворцу прибыл китайский посланник. Обер-церемониймейстер доложил королю следующим образом: «Могущественный Лагу, повелитель вселенной, царь белых слонов, блюститель правосудия и хранитель священного зуба! Из Китая прибыл превеличайший осел и желает предстать пред светлые очи твоего величества!…» Король махнул рукой, и посол, пожалованный в ослы, был допущен в королевскую палату.

* * *

Князь Милош Обренович, достойный правитель Сербии, был однажды, в сороковых годах, призван к визирю Хуршид-паше.

– Знаешь ли, – грозно сказал ему паша, – что ты теперь в моей власти, и что я могу умертвить тебя?

– Знаю! – твердо отвечал благородный сербский вождь; – но ты этим ничего не выиграешь: тридцать шесть тысяч моих соотчичей жаждут случая заступить мое место. В числе их нет и одного, который бы был хуже меня.

* * *

На всякого мудреца…

Философ Зенон находился в очень коротких отношениях с Антигоном, царем Македонии, и сильно порицал омерзительную страсть этого государя к вину. Однажды монарх, будучи пьян, приближается к мудрецу и обнимает его, говоря: – «Мой милый Зенон, проси у меня чего хочешь, и я все дам тебе». – «Ну, так я вас прошу, – отвечал Зенон, – чтоб вы теперь же пошли протрезвиться».

* * *

Зенон, один из семи мудрецов Греции, имел обыкновение говорить, что если б ученые и люди умные не были способны ощущать любви, никто бы более красавиц не был бы достоин сожаления, потому что они были бы принуждены довольствоваться любовью одних глупцов.

* * *

Цицерон рассказывает, что кому-то приснилось во сне, что он ест яйцо. Встав, он отправился к снотолкователю, который объяснил ему, что белок означал серебро, а желток – золото, которые он должен получить. В скором времени он действительно получил наследство золотом и серебром. Желая отблагодарить снотолкователя, он пришел к нему и подарил серебряную монету. Провожая его, снотолкователь спросил: – «А от желтка ничего не осталось? – «nihil de vitello?».

* * *

Однажды Сократу, у которого в гостях был приятель, надоело ворчанье жены его – Ксантиппы. Он вышел из дома и под окном продолжал беседу с другом. Вдруг из окна его облили помоями. Приятель заметил в окне Ксантиппу и выразил удивление по этому поводу. – «Не удивляйся, друг мой, – сказал Сократ, – после грома всегда бывает дождь».

* * *

Кто-то говорил древнему философу Менедему: «Великое благо – иметь то, что желаешь». – «Есть высшее благо, – отвечал философ, – не желать ничего, кроме того, что имеешь».

* * *

Молодой человек хвастался пред Аристиппом¹, что много читал. – «Не те, – отвечал ему философ, – сами полные и здоровые, которые много едят, а те, которые хорошо переваривают принятую ими пищу».

* * *

Некий мот жаловался Сократу, что у него вечно не хватает денег. «Займите у себя, сократив свои расходы», – отвечал ему мудрец.

* * *

Софокл сказал однажды, что три стиха стоили ему трех дней труда. – «Трех дней! – воскликнул некий посредственный поэт, услыхавший эти слова. – Да я в это время написал бы сто». – «Да, – отвечал Софокл, – но они и просуществовали бы только три дня».

* * *

Цицерон оказал: – «Нет такой глупости, которую бы не поддерживал какой-нибудь философ».

* * *

Все эти Людовики

«Надо подождать, они еще сердиты» – слова самой гениальной умеренности, которые сказал Генрих придворному, сообщавшему ему, что были еще провинции во Франции, в которых народ отказывался молиться его Богу в общественных богослужениях.

* * *

В течение тридцати лет, которыми Сюлли² пережил Генриха IV, он редко появлялся при дворе. Людовик ХIII послал однажды за ним, чтоб посоветоваться о делах; он отправился, хотя и против желания. Молодые придворные старались посмеяться над его старомодным платьем, которое он никогда не покидал, над его важным видом и его манерами, походившими на манеры прошедшего столетия. Сюлли, заметив это, сказал королю: – «Государь, когда ваш батюшка, блаженной памяти, оказывал мне честь совещаться со мной о важных делах своего государства, то он предварительно отсылал всех шутов и паяцев в переднюю».

* * *

Аббат Бове, сын шляпника и сначала сам учившийся этому мастерству, вступив в духовное звание, решился или завоевать епископство, или попасть в Бастилию. Раз в последние годы царствования Людовика XIII, призванный в Версаль, чтоб проповедовать в присутствии короля, он громко восстал против беспутной жизни некоторых стариков. Король, не желая применить к себе слова Бове, обернулся к Ришелье и сказал ему: «Мне кажется, Ришелье, этот проповедник накидал порядочно каменьев в ваш огород.» – «Да, ваше величество, – отвечал Ришелье, и он бросал их так сильно, что они из моего огорода отскакивали в самый Версальcкий парк.» – Бове был сделан епископом в Сане, и тогда «камни» его приняли другое направление.

* * *

Людовик XI до того боялся смерти, что в молитвах, которые он заказывал за себя, он не хотел, чтоб для него просили у Бога чего-либо кроме здоровья. Дав обет быть у св. Эвтропия и когда священник к молитве о здоровье душевном присовокупил и молитву о здоровье телесном, Людовик XI сказал ему: – «Не просите столько зараз, чтоб не надоесть: удовольствуйтесь на этот раз получить молитвами святого здоровье тела».

* * *

Людовик XV в определенные дни приезжал в комитет иностранных дел. Льстецы положили однажды на письменный стол, за которым король обыкновенно занимался делами, сочинение, содержавшее в себе пышную похвалу добродетелям и воинским качествам этого государя. На его бумагу положили также очки, которые король употреблял для чтения. Король приходит в комнату присутствия, садится к столу, надевает очки и, прочитав бумагу, исполненную самой приторной лести, говорит окружавшим его: – «Какие дурные очки! Они уж черезчур увеличивают!»

* * *

Один очень красноречивый прелат, в середине речи, которую он говорил Людовику XIV, несмотря на свою привычку говорить публично, смутился. Государь с тем видом благородства и величия, который он так ловко умел принимать, сказал ему; – «Мы, счастливы, милостивый государь, что ваша память дает нам время восхищаться теми прелестными вещами, о которых вы нам говорили».

* * *

В сражении при Бренвилле, в 1111-м году, английский кавалерист бросился на Людовика Толстого, короля Французского. Схватив лошадь за узду, он уже воскликнул: – «Король в плену!» – как вдруг меч Людовика поразил его. «Заметь, – сказал король хладнокровно, что королей никогда не берут в плен, даже в шахматной игре.»

* * *

Однажды королю Людовику ХVIII была представлена депутация от провинциальной школы. Король принял педагогов весьма ласково и спросил их между прочим: – «А есть ли между вами эллинисты?» – «Никак нет, ваше величество, мы давно прогнали их из училища. Во всей вашей области не найдется и трех человек, которые бы интересовались узником Св. Елены». – Король едва мог удержаться от смеха при таком недоразумении господ депутатов.

* * *

Франциск I не очень спокойно переносил то обстоятельство, что короли испанский и португальский делили Америку исключительно между собой. – «Я бы очень желал видеть, – говаривал он, – ту статью духовного завещания праотца нашего Адама, которая оставляет им одним это огромное наследство».

* * *

Несколько придворных дам, сильно набеленных нарумяненных, присутствовали при аудиенции, данной королем Людовиком XV турецкому посланнику. Кто-то спросил посла, что он скажет о красоте этих дам? «Ничего не могу сказать, – отвечал тот. – Я не знаток в живописи».

* * *

Людовик XIV говорил однажды о власти, которую короли имели над своими подданными; граф Гьюш осмелился доказывать, что эта власть имела границы; но король, не желая допустить никаких ограничений этой власти, сказал увлекшись: – «Если б я вам приказал броситься в море, вы должны были бы, не раздумывая ни минуты, броситься, и к тому еще вперед головою». Тот, вместо ответа, быстро повернулся и направился к дверям. Удивленный король спросил, куда он пошел. – «Я иду учиться плавать», – отвечал граф. Людовик XIV засмеялся, и разговор этот прекратился.

* * *

Людовик XV, проходя мимо гренадеров своей гвардии, сказал сопровождавшему его английскому послу: – «Вы видите храбрейших людей моего государства; между ними нет ни одного не покрытого ранами». – «Государь, отвечал лорд, – что должно думать ваше величество о тех, которые их ранили?» – «Они умерли!» – вскрикнул кто-то из гренадер.

* * *

Известный французский историк, Пеллисон, работал над историей Людовика XIV. Однажды, этот монарх спросил его, каким образом он изложит его отношения к госпоже Монтеспан. – «Государь, – отвечал историк-царедворец, – надо же, чтоб в вашей истории было что-нибудь и человеческое; иначе ей не поверят».

* * *

Однажды знаменитый адмирал Дюге-Труэн рассказывал, в присутствии французскаго короля Людовика XIV об одном блистательном морском сражении, в котором между прочими судами участвовал корабль «Слава». Людовик очень любил слушать рассказы храброго моряка, и когда Дюге-Труэн произнес: «В эту минуту я приказал «Славе» идти за собою…» – «Она так буквально повиновалась, – подхватил король, – что с тех пор следует за вами повсюду!»

* * *

Людовик XI любил шутки, не исключая и тех, который были на его счет. Известно, что государь этот, будучи о себе череcчур большого мнения, редко совещался с кем-либо, что раз и дал ему понять его любимец, Пьер Боссе. Однажды король ехал на иноходце, которого он предпочитал всем лошадям своей конюшни за его покойную поступь. – «Как ни малосилен, по-видимому, этот иноходец, – сказал Боссе королю, – однако вряд ли можно найти более сильное животное, потому что оно одно везет короля и весь его совет».

* * *

Крилон, тот храбрец, храбростью которого Генрих IV часто пользовался, но которому он не мог платить, сказал ему однажды: – «Государь, три слова! – деньги или отставку!» – «Крилон, – отвечал король, – четыре слова: ни того, ни другого». Несколько дней спустя, король наградил его сообразно его долгой и полезной службе.

* * *

Отец Котон, тонкий и хитрый иезуит, имел большое влияние на Генриха IV, что дало в то время повод к следующей игре слов: – «Наш король – добрый государь: он любит правду. Жаль только, что у него ушах хлопчатая бумага!»

* * *

Кардинал Ришелье, увеличив пенсию академика Вожела, сказал ему весьма ласково: – «Вы не забудете, милостивый государь, в словаре, над которым вы трудитесь, слово: пенсия». – «Нет, ваше высокопреосвященство, – отвечал ему Вожела, – но я еще лучше буду помнить слово – благодарность».

* * *

Какой-то маркиз расхваливал раз королеве, жене Людовика XV, какое-то прекрасное лекарство, секрет которого был известен ему одному и которое он заставил принять своего друга, бывшего при последних минутах. – «Друг ваш выздоровел?» – спросила королева. – «Ваше величество, на другой день, когда я пришел к нему, его уже не было дома». – «Как, не было дома?» – «Точно так, государыня, его повезли хоронить».

* * *

Знаменитый скрипач Лицинский чересчур любил мадеру и бордосские вина. Он должен был играть в Сен-Клу и явился к Людовику XVIII в нетрезвом виде. – «Откуда ты?» – спросил его король. – «С обеда», – отвечал знаменитый музыкант. – «На подобных обедах ты можешь потерять славу!» – «Что за беда? – прервал музыкант, – меня мучила жажда». – «Ну смотри, – сказал Людовик XVIII, – чтоб эта жажда не уморила тебя с голоду».

* * *

Смерть г-жи Шатору, фаворитки Людовика XV, произвела странное впечатление па воображение королевы Марии Лещинской³. В первую ночь, которую она проводила, узнав об этой, почти мгновенной смерти, она не могла заснуть и заставила сидеть около себя одну из своих женщин, старавшуюся успокоить ее рассказами историй, подобных тем, которые няньки рассказывают детям. Уже было три часа пополуночи, и женщина, звавшаяся Буаро, очень наивная, говорила ей: – «Что с вами, ваше величество, делается в эту ночь? Не надо ли разбудить доктора?» – «О, нет, моя добрая Буаро, я не больна; но эта несчастная г-жа Шатору, ну, если б она пришла?!» – «О, Иисусе Христе! – отвечала ей Буаро, потерявшая всякое терпение, – если б г-жа Шатору и пришла, то уж, наверное, не за вашим величеством».

* * *

Людовик XIV, показывая герцогу Вивонскому новые строения в Версале, оказал: – «Вы помните, что на этом месте была мельница?» – «Точно так, государь, здесь нет уже мельницы, но ветер остался».

* * *

После похоронной церемонии, бывшей в Сен-Дени по случаю погребения Людовика ХVIII, обер-церемониймейстер пришел к королю Карлу X. В службе произошло некоторое смятение по случаю небольшого недоразумения между двумя прелатами. – «Ваше величество, – сказал тогда Гре-Брезе, – правда, что были некоторые неточности; но, ваше величество, можете быть уверены, что в следующий раз их не будет».

* * *

Старый австрийский фельдмаршал, будучи представлен королем Марии Антуанетте, во время представления говорил ни о чем другом, как о своих двух старых лошадях, которых он страстно любил. В другой приемный день королева, затрудняясь разговором, который она должна была с ним вести, спросила его, которой из двух своих лошадей он отдает преимущество. – «Государыня, – возразил он с комическою важностью, – если в день битвы я взлезал на мою пегую лошадь, то не стал бы слезать с нее, чтоб сесть на мою карюю лошадь; и если я садился на карюю, то не слезал бы с нее, чтоб сесть на пегую». – После минутного молчания заговорили о придворных дамах; две из них считались в числе самых красивых. Королева спросила одного из своих камергеров, сидевшего около нее, его мнение об этих двух дамах. Веселый камергер, принимая важный вид австрийского фельдмаршала, тотчас отвечал: – «Государыня, если бы в день битвы я взлезал на…» – «Довольно, довольно!» – крикнула ему, хохоча, королева, которая, как известно, не прочь была позубоскалить.

* * *

Марсельские депутаты, желал приветствовать Генриха IV и воспользоваться своей ученостью при этом случае, начали свою речь так: – «Аннибал, отправляясь из Карфагена…» – На этих словах, государь, прерывая их, сказал: – «Аннибал, отправляясь из Карфагена, пообедал, почему и я хочу сделать то же самое».

* * *

Людовик XIV, будучи однажды в Трианоне, который строил Лувуа, заметил кривизну в одной раме. Он рассердился на распорядителя. Гордый министр, чтоб помешать ему приезжать впредь смотреть, прямо ли, криво ли выстроены рамы, заставил всю Европу объявить ему войну, Эта черта, которой трудно поверить, была засвидетельствована герцогом Эгильоном в Национальном собрании, когда был поднят вопрос о праве объявлять войну и мир.

* * *

Людовик XIV вызвал из Рима в Париж знаменитого кавалера Бернини или Бервена, в надежде, что он поправит планы, которые Клавдий Перро, так несправедливо осмеянный Депрео, представил для окончания достройки Лувра. Как только итальянский архитектор рассмотрел работы французского архитектора, он вскрикнул: «Когда имеют у себя подобных людей, зачем же искать их в другом месте?»

* * *

Филипп IV⁴, потеряв королевство Португальское и еще некоторые провинции, осмелился принять титул Великого. Герцог Медина-Цели сказал по этому случаю: «Наш государь походит на яму, которая увеличивается по мере того, как из нее берут землю».

* * *

Людовик XIV говорил герцогу Вивонскому: – «Не находите ли вы удивительным, что г-н Шамбер, родом немец, натурализовался голландцем, англичанином, португальцем и французом?» – «Ваше величество, – отвечал герцог, – это просто человек, пробующий все национальности, чтобы жить»,

* * *

Людовик XIV, читая знаменитому стихотворцу XVII века, Буало, свои стихи, просил его сказать его мнение о них. – «Государь, – отвечал Буало, – для вашего величества нет ничего невозможного: вам пришло желание написать вирши, и вы исполнили его».

* * *

Карл ХII одному из своих секретарей диктовал письмо. Бомба упала в палатку и лопнула у ног секретаря, который остановился. – «Что вы написали?» – спросил король. – «Но бомба, ваше величество?» – «Что же вы находите общего между бомбой и письмом, которое я вам диктую? Продолжайте…»

* * *

Фердинанд Кортес, по возвращении своем из Мексики, был удален от Филиппа II его министрами и, не имея возможности представиться ему, он подошел при его проходе по улице и сказал: – «Государь, я – Фердинанд Кортес; я прибрел вашему величеству более сокровищ, чем оно получило в наследство от императора Карла Пятого, своего отца, и я умираю с голода».

* * *

Людовик XIV подсмеивался над чрезвычайной тупостью герцога Вивонского в присутствии герцога Омальского, который был не менее толст, и упрекал его в недостатке движения. – «Государь, – отвечал герцог, – это злословие; не проходит ни одного дня, чтоб к не обошел по крайней мере три раза вокруг моего двоюродного брата герцога Омальскаго».

* * *

Людовику XIV пришли сказать, что кардинал Мазарини отдал Богу душу. – «Государь, – сказал один из придворных, – я сомневаюсь, чтобы Бог ее принял».

* * *

Лакей императора римского Карла V вбегает поспешно в его молельню, опрокидывает стол и разбивает тридцать часов, разложенных государем на столе, Карл засмеялся. – «Ты счастливее меня, – сказал ое лакею, – ты нашел секрет того, как согласить их все».

* * *

Уверяют, что Франциск I, желая заставить поплакать своего канистра Дюпрэ, который со званием канцлера соединял звания аббата, архиепископа, кардинала и папского легата, объявил ему о внезапной кончине папы. – «Государь, – сказал Дюпрэ, – ничего нет необходимее для государства, как, чтобы на первосвященническое седалище был посажен подданный, совершенно преданный вашему величеству». – «А что, если б посадить тебя? – сказал король. – Но ты знаешь, что для того, чтоб удовлетворить аппетиту кардиналов, нужны значительные суммы, а что касается до подарков им, то я не могу дать их». – Дюпрэ приказал привезти из своего дворца две бочки золота во дворец. – «Этого достаточно, – сказал Франциск. – Я о своей стороны прибавлю, что буду в силах». – Между тем частные письма известили, что папа находится в вожделенном здоровье и Дюпрэ стал просить короля о возвращении ему его бочек. Король сказал ему: – «Я сделаю выговор моему посланнику; но потерпи немного, если папа не умер, то умрет».

* * *

В день Эгнадельской битвы с венецианцами, Людовик ХII⁵ постоянно устремлялся в места, где грозила наибольшая опасность. Некоторые придворные, следовавшие за ним по обязанности службы, желая скрыть свою трусость под благовидным предлогом, – прикрываясь пламенным желанием сохранить драгоценные дни государя, – заметили ему об опасности, которой он подвергался! Король, понявший причину их заботливости, отвечал им: – «Пусть те которые боятся, спрячутся за меня».

* * *

Офицер времен Людовика XII сильно хвастался своими подвигами и кичился раной на лице. Людовик ХII, знавший, что он далеко не храбрец, сказал: «Он сам виноват, что ранен: зачем оглядывался назад».

* * *

Несколько времени спустя после битвы при Фонтене Людовик XV, поздравляя маршала Саксонского по случаю этого события, сказал ему: «Господин маршал, в эту войну вы выиграли больше нас всех, потому что до нее у вас была опухоль всех членов, а теперь вы наслаждаетесь прекрасным здоровьем». – «Правда, государь, – сказал маршал Ноэль, присутствовавши при этом, – что господин маршал первый, которого слава не раздула».

* * *

Один заслуженный полковник просил короля Людовика XIV о какой-то награде. – «Мы подумаем!» – отвечал король, которому наушники оклеветали беднаго старика. – «Смею попросить только, ваше величество, заметить, что для меня время дорого!» – сказал смело полковник, снимая парик и обнаруживая свои седины. Король был тронут и немедленно исполнил его просьбы.

* * *

Некий офицер подал Генриху IV просьбу, в которой объяснил, что, получив на его службе много ран, нуждался в пособии. Король, прочитав просьбу, сказал: «Посмотрим!» – «От вас зависит увидеть это сию же минуту», – отвечал проситель, раскрывая свою сорочку и показывая рубцы, покрывавшие его тело.

* * *

В 1763 году, молодая и очень хорошенькая женщина, жена богатого голландского банкира Патера, приехала в Париж вместе с своим мужем. Ее ум и красота наделали много шума; ей писались мадригалы, а мужу ее сыпались эпиграммы. Нисколько вельмож приехали представиться г-ну Патеру, и так как этот светский обычай продолжался слишком долго, то наш добряк, утомленный многочисленностью гостей, в конце концов сказал им: – «Господа, я вам очень благодарен за оказываемую мне честь вашими посещениями; но я не думаю, чтоб они доставляли вам удовольствие – я целый провожу у госпожи Патер, а ночью я сплю с ней».

* * *

Одна королева без короны проживала в Пале-Рояле. Выйдя однажды вечером из своих покоев, она встретила длинный ряд людей, вытянувшихся в ряд. Тронутая вниманием к себе, как она думала, бывшее величество сказало одному из своих придворных: – «Прикажите допустить этих честных и добрых людей», – «Сударыня, – отвечали ей, – эти честные люди находятся здесь не для созерцания вашего величества, она ждут открытия театральной кассы».

* * *

«Тот, кому воздают незаслуженные им похвалы, должен принимать их в виде поучений, – говорил Карл V.

* * *

Офицер Орлеанского полка, посланный с радостною вестью к Людовику XV, просил ордена Почетного легиона. – «Вы еще молоды», – отвечал король. – «Правда, ваше величество, но в нашем полку люди не живут долго», – возразил храбрый воин.

* * *

Арелотто Менарди, известный плут и остряк Испании, имел книгу, в которую записывал все нелепости, шутки и анекдоты, которые случалось ему услышать. Король Аррагонский, услышав об этой «Дурацкой Хронике», как назывался этот сборник, проезжая через Санта-Кресчи, местожительство Менарди, велел призвать его к себе и показать себе книгу. Каково же было его удивление, когда он нашел в ней и свое имя. Король спросил: «Что это значит?» – «Разве ваше величество не дали одному немцу, Дитриху, 5000 червонцев на покупку за границей лошадей?» – «Дал». – «Ну, так не глупо ли доверять иностранцу такую большую сумму?» – «А если немец возвратится?» – спросил король. – «Тогда я вычеркну ваше имя и заменю его именем немца, ибо в таком случай он поступит еще глупее вашего».

* * *