Loe raamatut: «Совок»

Глава 1

Хорошие парни, это очень зыбкая условность. Особенно, если эти хорошие парни из Белгорода. И, если зовут их Лёша и Боря. Профессиональный пилот и профессиональный авиатехник. В отличие от меня, почти дилетанта в пилотировании и обслуживании самолетов. Я-то просто авиационный партизан-анархист. Самоучка, волей счастливого случая реализовавший хрустальную мечту своего детства.

Извечная русская беда – бухло. Лёша пилот от бога и мне бы очень хотелось летать, как летает он. Да, что там, как он, хотя бы вполовину! В четверть бы!. Алексей с шестого класса по личному разрешению трижды Героя Советского Союза Покрышкина, тогда еще Председателя ДОСААФ, официально пилотировал планеры. Потом он окончил белгородский Учебный центр того же ДОСААФ, получив офицерское звание и специализацию военного летчика. У него профессиональная квалификация пилота с официальными допусками на десяток типов самолетов. Два из которых, Л-29 и Л-39, на минуточку, реактивные.

Но при всем этом Лёша запойный алкаш. На свою беду я тогда этого не знал. Да и потом, когда взял их на работу, не сразу это понял, поскольку бывал у них на полях наездами. А перед каждым своим прибытием честно их предупреждал, дабы не разминуться. Ну, а при начальном знакомстве и найме Лёша был вполне себе адекватным и внешне забулдыгой никак не выглядел. Весел, совсем не глуп и со вкусом одет. Боря тогда про этот синий косяк своего напарника тихо промолчал, паскуда. А потом уже стало поздно менять этих коней, сезон авиахимработ начался. Летчик АХР, это тебе не узбек-водитель с городской маршрутки. Их, летчиков АХР, совсем не как блох на бездомной собаке. Летчик АХР, он товар штучный.

Авиахимработы, это очень специфичная деятельность. Далеко не каждый профессиональный пилот способен выполнять ее. Даже, если он военный летчик и заслуженно числится в асах. И еще, нынешние самолеты АХР, это вам далеко не советский кукурузник АН-2, сплошной струей льющий пестициды и гербициды на поле с комфортной высоты в пятьдесят метров. Расходуя при этом двести литров отравы на гектар. Теперь все не так, теперь работают ультра-малым расходом дорогостоящей импортной химии и с высоты полутора-трех метров. Норма расхода рабочего вещества три-пять-семь литров на гектар. Ультра, это значит, что не капля, а влажная пыль, которая дорого стоит и при этом стремительно исчезает после трех метров полета к культуре. То есть, отрава высыхает еще до того, как она опустилась на рожь, пшеницу или подсолнух. Потому и высота не более трех метров. И то, если не слишком жаркое лето. Если жаркое, тогда работают еще ближе к земле.

А теперь представьте, что все это происходит на скорости сто двадцать километров в час. Малейшая ошибка пилота или неисправность самолета и эти три метра за сотые доли секунды становятся вполне себе реальной смертью. Убийственный краш-тест об землю. Просто смерть пилота и аппарата. Закона тяготения, как и прочих законов физики не обмануть. Выход один – железный контроль. Однако постоянно быть рядом с летунами я тоже не мог. Слишком далеко друг от друга мы находились. Была надежда на техника-химика Борю. На то, что он удержит летчика-химика Лёшу от чрезмерного потребления синьки. И ведь он, сука, клятвенно обещал Лёшу удержать. Обещать-то можно все…

Но зарплата у них была сто баксов за лётный день с выполнением нормы пилоту и семьдесят процентов от того технику. А за такие деньги Боря действительно мог постараться. Мне очень хотелось в это верить, тем более, что платил я им больше, чем платят другие в той же Белгородской области или на рисовых чеках Краснодарского края. На то я и рассчитывал. Кровь из носа, но надо было доработать сезон. Хотя, службу в милиции я начинал с участковых и, не питая никаких иллюзий, точно знал, что алкаши, это самая худшая разновидность из животных. Хуже алкашей только наркоманы, да и то не намного. Ни с теми, ни с другими дел иметь нельзя. Справедливости ради надо признать, что и сам я выпить люблю. Но только с интересными собутыльниками или с красивыми женщинами. И обязательно под хорошую закуску. Жаль, что не часто такие праздники случаются.

За полгода до того, я ушел из большой корпорации, где пришлось руководить подразделением численностью более пяти тысяч работающих. И тут надо сказать, что девяносто пять процентов этих работающих были женщины.

С тех пор я не боюсь ничего. Следует отметить, что тот террариум, то есть женский коллектив мне удалось приручить не сразу. Но зато теперь я точно знаю, что лучшие соратники и подчиненные в самых ответственных делах, это слабые женщины. Которые во многом сильнее мужчин.

Если они видят, что ты их ценишь и верят, что не предашь, то никакие мужики не идут в сравнение с ними. И нет в этих словах никакого лукавства. Они самые лучшие и добросовестные. В силу своей природной женской дотошности они умеют качественно исполнить то, на что ни у какого мужика просто не хватит терпения. Они и дело сделают и, если надо, твоих врагов безжалостно сгрызут. И все это, опять же, выполнят очень методично и добросовестно.

А самое главное, что женщины гораздо меньшие словоблуды и сплетники, чем мужики. Это не шутка, это объективная реальность. Женщины и без того мне всегда нравились больше мужиков, ну а после совместной созидательной работы я их еще и зауважал. Женщины существа более высокого порядка, чем мы, мужики и этим они выгодно отличаются от человека, наивно считающего себя венцом природы. И еще, они гораздо приятнее на ощупь…

Моя работа мне очень нравилась и смею сказать, что она у меня получалась. А зарплата порой нравилась больше самой работы. Но общероссийское поветрие не обошло и наши палестины. Настали черные времена, когда на завод зашли московские твари из самых государственных верхов. Их еще почему-то называют эффективными менеджерами. После этого стало не просто грустно, а очень душно и тоскливо. Их главным принципом, который они, не стесняясь, озвучивали вслух и прилюдно, была фраза – «А зачем нам завтра ботинки, нам лучше тапки, но сегодня!».

Присланных из Москвы упырей – эффективных менеджеров меняли часто, как затасканных шлюх в солдатских борделях. И наверное, именно потому они так остервенело грабили завод. Каждый день, как в последний раз. Убивали они производство хуже самых беспредельных хищников. Как будто они не сограждане на русской земле, а мародеры-иноверцы на захваченной территории. Даже в 90-е при засилье бандитов такого не было. Чтобы одномоментно урвать стакан молока, они безжалостно вспарывали своими канцелярскими ножами вымя дойной коровы. То, что корову можно доить без поножовщины и не по стакану, а по ведру многие годы, они понимать не хотели. Или не были способны понять. Москвичи, что с них взять… С новыми управленцами было трудно, их почему-то все время хотелось ударить. С ноги, да по их наглым московским мордам.

Противостоять московским оккупантам и при этом самому не подставиться какое-то время получалось. Исключительно благодаря неплохим навыкам в оперативной работе. Свою милицейскую карьеру я начинал с должности участкового, а завершил в Центральном аппарате МВД РФ несколько лет назад. В должности начальника отдела ОРБ-1 и потому среди московской беловоротничковой шпаны я чувствовал себя относительно уверенно. Но воевать с системным явлением, одобренным на самом верху, было не просто глупо, а преступно. Преступно по отношению к себе и к своей семье. Никакая самая хорошая зарплата не стоила тех издержек, которые уже назревали. И я ушел. Сам, чтобы меня не ушли они. На лесоповал или того хуже.

Так получилось, что на ту пору свободные деньги были, а давние друзья, знающие о моей потаенной страсти, предложили купить у них зависшие два самоля. То есть самолета, как говорят летуны. Которые они уже построили по заказу других москвичей. Те москвичи, в связи с очередным кризисом сдулись и дальше частичной предоплаты не пошли. Не сдюжили. И мои друзья-самолетостроители сделали мне царский подарок. Они зачли мне их предоплату за два ероплана в общую цену и вдобавок еще сделали скидку. На оба аппарата. И за новый «Корвет», и за новую «Цикаду». Как в рекламе из телевизора, два почти по цене одного, такое у меня было условие. Ребятам срочно были нужны деньги на строительство нового придуманного аппарата.

Оба самолета двухмоторные, на Ротаксах. Только один для покатушек, то есть, для души, а второй для работы. Который для работы, тот двухместный, а «Корвет», тот, который для души, тот трех. Но, если сзади сядут две некрупные девушки, то и вовсе четырех. При моем увлечении подводной охотой и проживании на берегу Волги, амфибийный самолет «Корвет» был сказочной опцией. На порядок увеличивающей степень моей свободы. Взлетел с земли и сел на воду, взлетел с воды и сел на землю. Сказка! Четыре часа и я за Волгоградом. Со всем своим снаряжением, аквалангом и двумя запасными баллонами. Ни тебе ям на дорогах, ни пробок, ни мерзких извращенцев в желтых жилетках, таящихся в придорожных кустах и занимающихся там гибдидизмом.

Через друзей-товарищей из Минсельхоза республики Марий-Эл я заключил несколько договоров с марийскими, татарскими и кировскими сельхозпредприятиями на производство авиахимработ. Это была абсолютно свободная ниша в этих регионах. И ниша очень доходная. Особенно, если это обработка полей с посевами льна. Лен из этих краев всегда шел на экспорт, в основном во Францию. Пока наземная техника за сутки обрабатывала поле в сорок гектар, моя «Цикада» за утро и вечер без надрыва опыляла девятьсот. Только вот, если в поле сыро и грязь, то наземная техника стояла мертво, а мой самолет исправно работал. К тому же наземная техника неизбежно вытаптывала своими колесами двадцать процентов урожая, а то и больше. Самолет же не вытаптывал ни одного квадратного сантиметра культуры, поскольку опирался не на посевы, а на воздух.

После очередного пьяного косяка я послал белгородских хороших парней лесом. И на мне повисли обязательства перед селянами, которые надо было исполнять. После интенсивных раздумий решил, что исполнять буду сам. Во-первых, интересно, а во-вторых, искать кого-то, просто уже не было времени. Вегетация льна, пшеницы или ржи, она как беременность, ее не уговоришь подождать. Так что переместился я от дома, от семьи на семьсот пятьдесят километров севернее и вот уже почти месяц «химичу» над полями.

Оба двигателя встали на развороте, на высоте меньше пятнадцати метров. Почти одновременно, сначала левый, а потом замолк и правый. Высоты, а, стало быть, времени на еще сколько-то пожить не оставалось. Его совсем не было. Не тот самолет «Цикада», чтобы прощать такое. Это не узкий «Бекас», тут за два места плечом к плечу в кабине, конструкторам пришлось заплатить лишним весом аппарата и более широким миделем фюзеляжа. А это как ни крути, аэродинамические потери. Оно бы и не страшно, да вот беда, я и так разворачивался на гон со снижением, а перед полем вот он овраг и, чтобы выжить, его надо как-то перелететь. А на такой высоте, да с неработающими двигателями это нереально. Скорости катастрофически мало. Ну, хоть какой бы встречный ветерок и высоты бы еще метров тридцать, а лучше сто… Закрылки, выпущенные на все сорок два процента, не сильно помогли. Повторно запускаться времени нет, да и бессмысленно это, просто так сразу два движка не глохнут. Топливо или фильтры. Темная, как стена могилы, глина оврага стремительно несется навстречу, сука!!! Удар!..

Глава 2

Меня спасло то, что я не зашел в грузовой лифт, который пришел раньше пассажирского. Спас даже не лифт, а молодая женщина с детской коляской. Она закатила ее в подъезд позже меня, но, разумеется, я ее пропустил, благо, что лампочки пассажирского лифта уже шли вниз. Трое разномастных парней, стоявших раздельно, совсем не производили впечатления, что они вместе. Они с мамочкой в лифт тоже не вошли. Оно и понятно, чего ее пугать, от таких рож у любой кормящей, не то, что женщины, а коровы, молоко разом скиснет.

На самом деле парней было двое. Один, громадный и грузный детина, со взглядом отмороженного судака, был лет под тридцать. По виду он был явно не финалистом из башковитой программы «Что? Где? Когда?». И второй, крепыш лет двадцати трех, розовощекий, с неглупым, но неуверенным лицом старательного хорошиста, комплексующего, что он все еще не отличник. А вот третий, худощавый, был уже повидавшим жизнь мужиком, с серым лицом и глазами уставшего исполнителя высшей меры. Неприятный тип. Довелось мне таких встречать, сажать, а некоторых приходилось и на ноль множить. Он точно не пацифист и не вегетарианец. Но и не волк. Он гиена. Но в подъезд они вошли не следом за мной, все трое уже там были и стояли они порознь. Вот я и не напрягся. Н-да…

В лифт они зашли, вежливо пропустив меня вперед. На вопросительный взгляд мужика я кивнул, мол, нажимай. Ехать мне предстояло на последний этаж. Мужик и нажал последний. Остальные двое промолчали и вот это уже царапнуло мое сознание. Они вместе? Интересно, к кому? А чего тогда стояли друг от друга в стороне и делали вид, что не родные? Пассажирский лифт маленький, метр на метр и я встал спиной к стенке. Что-то все-таки мне уже не нравилось. Надо было заходить последним. А лучше совсем не заходить… Но до моей площадки оставалось всего пара этажей и я начал смещаться к дверям.

Замах мужика я не столько увидел, сколько почувствовал. Наверное, это еще одна причина моего спасения. Голову я успел отвернуть не намного, но все же успел. И обрезок трубы не врезался мне за ухо, как метил мокрушник, а прилетел сверху и почти по лбу. Если бы попал за ухо, то одним ударом все бы и закончилось. А так этих ударов трубой было не менее восьми. Это я потом, по количеству зашитых на голове ран узнал. Мое человеческое спасибо тому бородатому старику, который все это наблюдал, сидя на своем облаке. Если бы он мне послал просторный грузовой лифт без мамки со спиногрызом, меня бы точно забили. А так получилась бойня балтийских шпрот в тесной банке заплёванного лифта.

У ублюдков, пришедших по мою душу, не хватило ума где-то смошенничать. Или просто украсть себе на хлебушек и на гульбище с себе подобными самками. По чьему-то наущению и добывая денег на прокорм, они сейчас пытаются отобрать у меня мое здоровье. А то и жизнь. Вот эти огрызки криминальной быдломассы у целого младшего лейтенанта милиции! Со старшины свою службу начавшего.

От бешенства мой разум переклинило, а кровь из головы уже лилась ручьями из нескольких ран сразу. Пистолет я еще вчера сдал в оружейку. Тарасов заставил, он зам начальника РОВД по службе. Всему личному составу приказал разоружиться. На этой неделе из УВД города опять ожидается супервнезапная проверка дежурной части, а потому все, за кем закреплено оружие, почистили свои табельные стволы и сдали их в оружейку. Оружие теперь выдают только ППС, ОВО и ГАИ. Второй день у меня на поясе пустая «босоножка». Зато в кармане у меня сейчас лежит никчемная карточка-заместитель. Нормальная такая игра в поддавки с криминалом.

Я впервые пожалел, что у меня не было с собой ножа. А ведь в ящике рабочего стола валяется несколько изъятых у шпаны выкидух. Впрочем, вряд ли я смог бы сейчас достать нож. Одна пара рук против трех, это слишком мало в такой драке. Особенно, когда чужие три пары тебя активно убивают. Это вам не завлекательное кино про суперменов. Тут все пошло, некрасиво и не эстетично. Все, как в жизни.

Шакалы уже давно пытались свалить из залитого кровью лифта, но в дверях был я и отпускать их мне не хотелось. Бился я насмерть. Буквально. Мое тупое, подкорректированное обрезком трубы сознание напрочь отказывалось от рационального здравомыслия и инстинкта самосохранения. Я уже всерьез примеривался, как бы половчее перегрызть глотку старшему. И запала, и сил на этот последний аккорд мне хватило бы. Но для этого надо было хотя бы на несколько секунд задействовать обе руки, чтобы притянуть его к себе. Но даже отбитыми мозгами я понимал, что тут же меня и убьют. Всего лишь парой ударов. Этим же вот обрезком трубы. По, уже и так, в хлам разбитой голове. А, значит, руками надо было отбиваться. И ногами тоже. Лифт дергался, ехал, потом стоял и опять ехал. Все это происходило неестественно долго. Мне казалось, что давно уже не обед, а вечер. Удивительно, но я совсем не испытывал не только страха и даже боли никакой не чувствовал. Голова была как твердая деревяшка и прилетавшие в нее удары просто гулко отдавались в неё откуда-то снаружи.

Створки лифта наконец распахнулись и три мрази, перелезая через меня, уже сползающего на пол, выскочили на площадку какого-то этажа. Мой отбитый интеллект, конечно, был потрясен вместе с мозгами. Однако условный ментовский рефлекс служебной собаки Павлова на раскрытие более тяжкой статьи сработал. Все по Марксу, у которого бытие определяет сознание. Палочная, сука, система, это наше все! А, если честно, то вдобавок еще очень хотелось навредить этим тварям по самому максимуму.

Рванув левый карман на рубашке, я швырнул в проем лифта удостоверение с традиционной заначкой в виде красного червонца внутри. Кто-то из упырей ожидаемо подхватил с пола и деньги, и ксиву. Что и требовалось. Быдло, оно всегда быдло. Жадное и тупое. Генетика, это все-таки наука, а не продажная девка империализма, как утверждали большевики. Раз у них моя ксива и еще хоть какие-то мои деньги, то теперь это разбой! И уже независимо от тяжести нанесенных мне телесных повреждений. Телесные пойдут, как отягчающее. А палка по разбою, это намного круче, чем палка по вульгарной «бакланке». И сроки у них будут совсем другие! На этой мысли я отключился.

Глава 3

– Виктор Филиппович, он очнулся! – голос был женский и молодой.

Но звучал он неприятно из-за его излишней громкости, которая нещадно била по мозгам. По моим и без того многострадальным отбитым мозгам.

Сильно пахло аптекой. И очень болела голова. Болела она как изнутри, так и снаружи. А еще голове было очень тесно. На ней ощущалась жесткая шапка, которая была сильно меньше, чем голове требовалось. Размера на два-три меньше. Лицо тоже болело. Через веки что-то просвечивало, но глаза почти не открывались. Мои ресницы кто-то склеил. Но было понятно, что я не слепой и это уже хорошо. Если бы еще только не болела голова и ребра не мешали дышать. И писать очень хочется! Очень! Но обоссаться мне сейчас никак нельзя, тут где-то совсем рядом женщина. Марина, мать ее за ногу!..

– Марина, ты протри бойцу лицо, а то еще запаникует, что ослеп и рваться начнет! – мужской голос был тоже болезненно громкий, сговорились что ли?

– Хорошо, Николай Филиппович! Ой, да он головой крутит! – еще громче обеспокоилась невидимая мне женщина, разрезая мой мозг своим воплем.

– Не ори, – просипел я, с трудом разлепив губы, которые мне тоже склеила какая-то сволочь, – Где тут у вас туалет? – я осторожно начал сучить ногами.

– И впрямь очнулся! Честно говоря, удивлен! Я и не надеялся, уж слишком крепко по нему прошлись. Вы не шевелитесь, молодой человек, не надо!

А мужик-то молодец, он все сообразил и говорил вполголоса. Уже хорошо.

– Какой тебе туалет?! Теперь твой туалет под твоей кроватью. Сейчас, подожди! – сначала что-то загромыхало внизу, а потом чьи-то загребущие руки по-хозяйски зашарились у меня в паху. Впервые в жизни со мной такое. Раньше я всегда писал самостоятельно и уж точно, без женской помощи.

– Эй, ты чего делаешь! – заволновался я, пытаясь перехватить ее руки.

Сослаться на то, что я женатый человек, я не успел, струя безудержно и с жестяным грохотом уже била во что-то холодное. В то, что мне пристроили к промежности.

– Экий ты, парень, зассанец, неделю, что ли копил? – весело, с циничной бесстыдностью медработника хохотнул все тот же задорный голос еще невидимой мною незнакомки, но теперь уже не совсем мне чужой.

– Дольше. Я знал, что мы с тобой встретимся, – беспомощность всегда меня злила.

О как! Огрызаюсь, следовательно, мыслю. Значит живу. Но как?! Стена же! И скорость!! Пусть закрылки, но все равно около сотни на приборе было, я же видел!

– Вы, юноша, большой молодец! Шутить в таком состоянии, это немалого стоит! Очень хороший признак! Значит, все не так плохо! Теперь я верю, что и рентген подтвердит мой оптимизм, – невидимый мужик, назвавший меня юношей, вполголоса радовался за меня где-то тут совсем рядом.

А, может, он радовался не столько за меня, сколько за статистику своего отделения? У них, у медиков, как я точно знаю, тоже своя палочная система.

По моему лицу завозили чем-то мокрым и пахнущим лекарством. Я опять выпростал руки из-под одеяла. Хотелось самому протереть свое лицо.

– Не дергайся, сейчас я тебя умою и ты хотя бы глаза откроешь, – все тот же женский голос снисходительно, но уже без насмешки обнадежил меня.

– Ты после горшка руки-то помыла? – всерьез забеспокоился я.

Ответом мне прозвучал сдвоенный хохот мужика и молодухи. Почему-то я чувствовал, что женщина, недавно теребившая мои гениталии, преклонных годов еще не достигла. А глаза, что ж, глаза, это хорошо, ладно, пусть умывает.

– Помыла, помыла! Вот ведь, какой привередливый больной нам достался! – притворно запричитала девица, чье привлекательное лицо я уже достаточно хорошо рассмотрел через узкие щелки своих подбитых, но зрячих глаз.

Я видел, как медсестрица выбросила в кювету очередной влажный тампон, испачканный засохшей кровью с моего лица. Их там валялось уже не менее десятка. Девушка знала свое дело и рука у нее была легкая. Ощущение засохшей краски на моей физиономии постепенно уходило.

– Молодой человек, не беспокойтесь, вы в медучреждении и все санитарные нормы здесь соблюдаются. Вы лучше скажите, как вы себя чувствуете? – слева, на стул уселся мужик в очках и в белом халате, лет сорока на вид.

– Очень хреново я себя чувствую, – не стал я геройствовать и лукавить, – Голова сильно болит и дышать больно. Как там мои ребра? Целы?

– Это нормально. Не хорошо, но нормально. В вашем состоянии, разумеется, нормально, – уточнил очкарик, – Уж очень серьезные у вас травмы. И ребра у вас, молодой человек, к сожалению не целы, два ребра у вас сломаны.

– Пить хочешь? – рядом опять появилась милое фигуристое существо в белом, которое даже в этом моем состоянии очень хотелось потрогать.

И я внезапно понял, что больше всего на свете я сейчас хочу пить. Хочу воды. Холодной и много! Во рту сразу появилось невыносимое ощущение сухого картона и наждачной бумаги. Никогда прежде мне так не хотелось пить.

– Пей! – какой-то белый сосуд типа заварочного чайника уткнулся мне в зубы.

Я выпил все и попросил еще. Марина не стала вредничать и снова чайник перелился мне в рот. Во рту появился привкус крови. Это от разбитых губ, наверное. Я обследовал языком зубы, все они были на месте. Это напрягло. Так не должно было быть. Верхней шестерки слева не должно там быть. И мост справа отсутствует. Вместо моста были обычные зубы. Я в дурке?

– Марина, готовь молодого человека на рентген, – доктор опять появился в поле моего зрения. – Голова и грудная клетка. Ребра, грудина, позвоночник.

Он издевается, что ли? По сравнению со мной он пацан, потому что лет на десять меня моложе. Чего он глумится-то? Это нехорошо, если я в дурке.

– Доктор, а с какого это перепугу я для вас молодой человек? – начал я бычиться, еще не понимая в чем подвох, но, уже не желая быть объектом чьих-то шуток. Врач подошел и, нависая надо мной, с легкой тревогой всмотрелся мне в глаза. И медсестра придвинулась, и тоже с любопытством уставилась. А вот теперь их изучающие взгляды меня расстроили всерьез.

– Что-то не так, голубчик? Что вас беспокоит? – было незаметно, что он издевается, он, скорее, озадачился моими словами.

– Зеркало мне дайте! – не стал я обострять и без того непонятную ситуацию.

В конце концов, из всех присутствующих, это у меня голова не в порядке.

– Где я тебе здесь зеркало возьму? Да и, что ты там увидеть хочешь? Лучше не надо тебе в зеркало смотреть, – медсестрица Марина подумала и, взглянув на меня, с сомнением продолжила, – С неделю не надо, а лучше бы дней десять.

Сейчас моя голова работала уже гораздо лучше, чем еще полчаса назад. И мои глаза видели почти совсем хорошо. Вот только очень узко. Я начал внимательно прислушиваться к своим ощущениям и к состоянию своего тела. Ощущения меня тревожили. Они отличались от прежних. И если поначалу, в силу понятных причин, я не придавал этому значения, то теперь все несоответствия лезли, как иголки из ежика.

Тело было, мало того, что побитым, оно просто было другим. И не сказать, что хуже прежнего. Прежним я тоже был доволен, но это было поновее и кажется, немного постройнее. Меня опять начали терзать смутные сомнения.

– Ты, Марина, иди сюда, я спросить тебя хочу. А потом мы с тобой еще раз пописаем, – начал я подманивать к себе роскошную барышню в белом.

– Чего тебе? – девушка подошла, но особой радости в ее глазах я не заметил.

– Это что за больница? Здесь кого лечат? – вполголоса начал я издалека.

И начал я, похоже, не очень удачно. Лицо девушки меня не радовало своим выражением, но надежды, на то, что это не психушка, я пока еще не терял.

– Ты дурак, что ли… – медсестра осеклась и замялась. – Или… Ну да, башка-то у тебя как помидор раздавленный. В больнице УВД ты. А еще к тебе скоро из прокуратуры приедут, они звонили и спрашивали, когда тебя опросить можно.

– Прокуратура, это понятно. А почему это больница УВД? – продолжал я свой немудреный разведопрос, не обращая внимания на обидное поношение.

То обстоятельство, что приедут прокурорские, меня как раз не удивило, оно так и должно быть при летном происшествии. Все так, подследственность транспортной прокуратуры, тут все верно. Пилотского свидетельства у меня нет, самолет не сертифицирован, свидетельства эксплуатанта нет, а потому его коммерческая эксплуатация абсолютно незаконна. Жопа полнейшая, а потому, пока есть хоть малейшая возможность, буду косить на больную голову и уклоняться от вопросов.

– Потому, что больница ведомственная и наше отделение как раз по твоему профилю, что тебе опять не так? – медсестра явно была удивлена моей привередливой тупостью. – Ладно, давай перебираться на каталку и поехали на рентген! Утку тебе сейчас или потом? – девушка терпеливо ждала ответа.

– А можно и сейчас, и потом? Ты только руки согрей, в прошлый раз они у тебя слишком холодные были, – от скользкой и неясной сути происходящего медсестру Марину мне приходилось отвлекать пошлостью, так как ничего другого в голову не шло.

– Значит, потом, – главная по уткам проигнорировала мои сомнительные заигрывания и, повернувшись к открытой двери, мстительно, во весь голос заорала, призывая какую-то Марьванну.

Вместе с пожилой теткой, которая, скорее всего и была той самой Марьей Ивановной, они бережно помогли мне перекатиться на внутрибольничное транспортное средство и мы, не спеша, головой вперед поехали из палаты в коридор. В самом конце которого был лифт. Затем мы прикатились в рентгенкабинет, где меня опять перевалили на холодную лежанку при аппарате и нимало не стесняясь, обнажили мой сильно побитый организм.

Очередное потрясение я испытал от вида своей голой тушки, признавать которую мое сознание не торопилось. Неужели такая контузия от удара? Но и раньше у меня были контузии, однако таких сюрпризов никогда не случалось. Кожа на моем тулове была загорелая, а волос на груди не было совсем.

– Ты вот, что, Марина, ты мне дай мою историю болезни, я почитать ее хочу, – начал я разводить средний медперсонал на информацию о себе самом. – Ты ведь можешь мне ее показать? – увещевал я девушку, снова вперед головой, но уже в одиночестве катившую меня в палату.

– Могу, только зачем тебе это, ты все равно там ничего не поймешь. Водительница каталки на ходу достала из кармана халата шоколадную конфету и одной рукой ловко освободив ее от обертки, сунула себе в рот.

– Просто хочу посмотреть. А за это я тебе потом килограмм любых конфет подарю! – мягким и, как мне казалось обаятельно-вкрадчивым голосом, коррумпировал я медицинскую сестру больницы МВД.

– Врешь! – недоверчиво, но заинтересованно смотрела на меня уже готовая продаться за бочку варенья здравоохранительница из внутренних органов.

– Да, чтоб он у меня отсох! – указал я глазами на область своего паха. – Килограмм! Любых! Тех, каких ты сама захочешь! Я девушек никогда не обманываю!

Не поверить мне она не могла, слишком уж нешуточной была моя клятва. Марина задумалась и утвердительно кивнула своим красивым и моментально посерьезневшим лицом. В палату мы уже въезжали будучи состоявшимися сообщниками по свершившейся коррупционной сделке.

В палате меня ждал обед. Молочный суп и жидкая манная каша с киселем на третье. От такой еды я тут на третий день ноги протяну. Добьет меня отечественная медицина. Бессмысленная и беспощадная, как русский бунт.

– Тебя покормить? – в дверях стояла все та же Марина с чашкой кофе в руке, судя по запаху.

Вряд ли у болящих и у медперсонала обед здесь проходит в одно время. Похоже, что мед-барышня просто манкирует службой, совмещая исполнение своих обязанностей с сибаритством и пренебрежением дисциплиной.

– Сам справлюсь, а ты мне пока мою историю принеси, – напомнил я ей о своем интересе. – И прокурорских пока не надо бы. Как подумаю о них, так голова сразу раскалывается. Ты притормози их через доктора, а? – просительно проскулил я, глядя снизу вверх на единственную свою защитницу в этом трэше.

Она задумчиво посмотрела на меня, потом молча крутанулась и удалилась, а я начал поедать то, что здесь по какому-то недоразумению считалось обедом. Пока я ел, санитарка Марья Ивановна протерла полы и воздух в палате стал еще противнее от запаха хлорки. Больничный сервис тоже не знал пощады…

– На, смотри! И быстрее давай! – вполголоса прошипела Марина, протягивая мне журнал «Работница» с тощей подшивкой бумажек внутри.

Достав из журнального чрева картонку, я обмер. Все-таки дурка, мать ее! Тогда, где похмельные рожи санитаров и почему двери настежь? И ведь окна! Решеток на окнах не было. Все эти мелочи по своей совокупности вселяли надежду. Навидался я психушек в свое время, что-то здесь не так.

– Душа моя, ты скажи мне честно, чья это книжка? – стараясь держать себя в руках, потрясал я перед собой серой картонкой с типографской надписью «История болезни». – Что это за херня?!! – орал я, уже не владея собой.

– Дай сюда, придурок! – жопасто-сисястая фурия выхватила у меня из рук картонку и, перегнув пополам, засунула ее в карман своего халата.