Loe raamatut: «Поезд. Повести и рассказы о любви»

Поезд

В свое время мне пришлось много поездить различными видами транспорта. Естественно, что поезда были наибольшей частью этого транспорта. И особым видом транспорта.

Особая атмосфера… Вроде как длинный дом на колесах. Но!.. Всё временное. Все непривычное. Необычное. Разовое.

Разовые постели, полотенца, места ночевки и отдыха, быстро меняющиеся виды за окном…

…И двое сошлись не на страх,

А на совесть – колеса прогнали сон.

Один говорил: "Наша жизнь – это поезд".

Другой говорил: "Перрон"…

И «разовые» люди. Встретились, расстались, разошлись, разъехались и никогда никто никого не встретит. Один человек пошел своей дорогой, другой человек поехал дальше или тоже пошел своей дорогой. Расстались навсегда. Помните? как в той песне:

…И оба сошли где-то под Таганрогом

Среди бескрайних полей.

И каждый пошел своею дорогой,

А поезд пошел своей…

Хотя… Хотя возможны и исключения. Но также – каждый за себя и для себя.

Минутные увлечения или антипатии, взрыв страстей любви или ненависти, ревности и последующее безразличие.

И, конечно же, встречи и контакты между женщинами и мужчинами.

Чему и будет посвящена эта книга.

Молодая проводник

– Добрый день. Можно у Вас кипятку набрать? – я стоял в дверях «кабинета» проводника и смотрел на молоденькую проводницу, что-то пишущую и считающую в большом блокноте.

Тоненькая, улыбчивая, симпатичная, доброжелательная – приметил ее еще на входе в вагон при посадке. Фигурка обтянута формой, хорошо подобранной или перешитой по ней. Когда она снимала верхний пиджак, то еще более смотрелась на ней облегающая форменная рубашка. Из-под фирменной юбки были хорошо видны стройные ножки. Вот только поднятые на меня глаза были грустные.

– Да, конечно, – ответила она. – Может быть Вам чай или кофе сделать? – и улыбнулась.

– Нет, я свой заварю, наша грустная красавица, – улыбнулся я.

– А что? Видно, что мне грустно? – теперь она уже не улыбалась и потому грусть на лице и глазах отчетливо проявилась.

– Видно, увы видно, – я стоял в дверях и осмотрел полку с продаваемыми товарами. – А сколько стоит упаковка вафель?

Проводник рассказала мне все цены, упомянула про качество и свежесть вафель, печенья, орешком и пр. Показала ассортимент воды. Она уже не старалась улыбаться, потому как-то жаль ее стало. Я редко покупаю что-то вот так в дороге, но мне захотелось продолжить беседу и, – дай-то бог, – развеселить ее.

– Надо всё продать? – спросил «в лоб». – Или не имеет значение?

– Надо, – грустно сказала она. – Очень надо.

Я сходил в купе и вернулся с объемной крепкой сумкой.

– Сыпь всё сюда и считай, сколько я тебе буду должен. Как звать-то тебя, Царевна-Несмеяна?

– Катя, – машинально ответила она. И тут же спохватилась. – Как это ВСЁ СЫПАТЬ?

– Вот так и сыпь. Ну, или складывай. Я всё это, – я обвел рукой в воздухе «петлю» напротив ее импровизированного прилавка на полке шкафа. – Я покупаю у тебя вот это, чтобы ты больше сегодня не торговала и не отвлекалась от основной работы.

– Так я обязана тогда буду вынести еще из служебного купе.

– И много там еще?

– Да почти столько же.

– Хорошо, неси и из купе.

Ошарашенная Катя стала сортировать и перекладывать мне в сумку вафли, печенье, пакетики с конфетами, маленькие бутылочки и водой и пр. Записав всё на странице блокнота, назвала сумму.

– Забирай деньги и сдачу не надо, – протянул ей несколько крупных купюр.

– Но здесь много!

– Забирай, забирай…

Она стояла в дверях и смотрела мне вслед, пока я донес сумку в купе, а когда я вернулся, то вдруг села снова на свое рабочее место и расплакалась.

– Катюша, что случилось?

– Извините, это личное?

– Друг сбежал? – наобум спросил я.

– Ну, почти. Я от мужа ушла.

– Пьет? – снова наобум спросил я.

– Еще как! Пьет и бьется потом, – и показала синяк, подняв рукав рубашки. – Просто невыносимо стало, вот и ушла. Как раз перед рейсом собрала вещи и ушла.

– Есть куда уйти? Вещи хотя бы есть куда отнести было?

– А куда? Вон они в служебном купе и лежат. Да и не много их…

– А куда теперь после рейса пойдешь?

– Не знаю. Вот Вы выйдете на конечной, я уберу вагон, сдам смену и тогда буду думать. Пока не знаю. Не сейчас хочу думать, а то расплачусь не вовремя. Хотя… Мне теперь продавать ничего не надо, потому и говорить с кем-либо много не придется.

Я смотрел на Несмеяну-Катюшу и представлял ее в коротком платье-разлетайке, смеющуюся и счастливую… Однозначно она такая чаще бывает, НО… Жить с алкоголиком, еще и поднимающим на нее руку, – это пытка, как я представляю. Изо-дня в день, из месяца в месяц, из года в год…

– А дети есть у вас?

– Нет, и слава богу, что нет.

– А родители у тебя где живут?

– Уже нигде. Умерли, еще я в училище была. Дом забила гвоздями и уехала. Потом вышла замуж. Скорее от одиночества и боли по родителям. Муж тогда веселым был, когда выпьет…

И она некоторое время рассказывала мне о своей прошлой постоянно ухудшающейся жизни. Как в ней постепенно рушилось всё, что могло разрушиться. Как она перестала улыбаться и смеяться. Как у нее осталась только та одежда, что осталась после общежития в училище. Как с трудом наскребла на два комплекта формы… Как… Словом, жизнь, полная разочарований.

– Да и что тут думать? Могу переночевать у кого-то из подруг. Но не могу же я постоянно жить у кого-то из них или то у одной ночевать, то у другой. И уехать в село не могу, – там нет работы. А ОН на это и рассчитывает. Так мне и говорил.

– Да, задачка!… С большим количеством неизвестных. А сменщица твоя где?

– А нет ее. У нас прошли массовые сокращения, и мы теперь работаем по одной. Редко кому практикантов дают. А практикантов тоже могут поставить по одному на вагон. ЖД деньги экономит на всём. На мою торговлю пока смотрят сквозь пальцы. Но начальник поезда сказал, что, если попадусь, – он меня и сдаст без сожаления. Ему тоже семью надо кормить.

– Так ты все сутки тут и сидишь?

– Чаще всего да. А что делать? Там, где есть длительные перегоны, то немного в служебном вздремну. И вскакиваю потом по будильнику, чтобы на перрон выйти. А можно я Вас чаем угощу?

– Чего вдруг? Давай лучше я тебя. Ты же мне весь чай уже продала, – остался только кипяток.

– И то правда, – как-то грустно сказала она.

Я принес из своего купе коробку конфет из собственного запаса, пакетики вкусного чая, и мы устроились у нее в служебном купе. Немногие пассажиры уже спали, свет был приглушен по всему вагону. Время от времени Катя выходила в тамбур, чтобы фонарем посигналить на остановках машинисту, что она готова к движению. И потом мы продолжали чаепитие.

– Следующий перегон самый длинный, – сказала она перед очередным выходом. – Почти на два с половиной часа.

– Вот и хорошо. Поспишь. А я пойду к себе в купе.

– Не уходите. Я скоро вернусь, – и выскочила с фонарем.

Как только поезд тронулся, Катя вернулась в купе. Когда она проходила мимо меня к столику, вагон качнуло так, что она потерла равновесие и упала ко мне на колени. Я подхватил ее обеими руками, но она не пыталась даже освободиться и встать с моих колен. Просто смотрела на меня снизу вверх. Я подтянул ее несколько выше и поцеловал в губы. Она стала страстно целоваться, словно изголодавшаяся по теплу и любви. Потом подскочила и заперла дверь в купе. Я спокойно наблюдал за ее движениями, как она аккуратно и последовательно снимала с себя одежду, раскладывая ее (чтобы не помялась) на верхней койке. И чувствовал, как у меня в трусах становится тесно.

– Возьми меня, – громко прошептала она, стоя передо мной в темноте. Хотя какая тут темнота, если за окном постоянно проносились фонари и бегло освещали купе и Катю, – совсем голую тоненькую березку. – Не побрезгуй.

Встав перед ней, я тоже разделся и снова сел на койку. Катя села верхом на мои бедра, упершись своей промежность в головку стоящего члена.

– Сделай мне ребенка, – прошептала она мне на ухо, крепко обняла и сама насадилась на член. И замерла. Я только теперь понял, что она не была ухой, и потому насадила себя на всю дину члена так просто и спокойно.

– Знаешь, – словно подслушав мои мысли, быстро-быстро зашептала она. – Я стояла на остановке в холодном тамбуре, и мне так захотелось вдруг прижаться к тебе и согреться… До умопомрачения всадить в себя член, сидеть и двигаться на нем… Тереться сосками о твою грудную клетку… Я даже почувствовала, как у меня стало влажно между ног и ничего поделать с собой не могла. Но до конца еще не была в себе уверена. А когда вагон качнулся и кинул меня на тебя, я подумала, а что я теряю? Я не хочу ребенка от алкоголика. И если мне придется и далее с ним жить, то хоть ребенок будет здоровым и не станет в будущем алкоголиком.

Я тоже не двигался и прислушивался к тому, как она играла с членом мышцами влагалища. «Жим-жим» говорило мне влагалище, и член отвечал собственным вздрагиванием и подъемом вверх. Снова «жим-жим», и снова вздрагивание члена ему навстречу. Упершись ступнями в стенку за моей спиной, Катя стала двигать тазом, насаживаясь на член еще больше, и отодвигаясь, чуть-чуть выпуская его из себя. И снова – «жим-жим» и вздрагивание.

– Он играет со мной, – восторженно прошептала она. И продолжила поддерживать эту игру. Которую затеяла. В какой-то момент она перестала делать интервалы между вход-выход и торопливо стала насаживаться и отпускать уже без внутренней игры и прислушивании. Наступил такой момент, что она обняла меня руками и ногами так крепко, что насадилась на член сильно-сильно и застонала.

Я почувствовал, что раздутый от гордости и возбуждения член тоже стал извергать в нее свою продукцию, и сильнее не только обнял ее, но буквально вдавился в нее членом. Давил ее таз в свой пах обеими ладонями. Всплеск за всплеском происходили «выстрелы» внутрь женского чрева живородящим мужским содержимым.

По окончании мы оба замерли, тесно прижавшись друг к другу.

В дверь раздался стук.

– Проводник, а можно… – и кто-то что-то стал невнятно говорить сквозь закрытую дверь.

Катя вскочила с меня, быстро одела какой-то длинный халат, вжикнула застегиваемым замком-молнией и выскочила в коридор. Я так и не встал. Только прислушивался к тому, как из члена выделилась еще капелька «мужской жидкости» и стала стекать по внутренней поверхности бедра на постель подо мной.

– Что там? – спросил я вошедшую Катю.

– Огоньку искал. Я когда-то поняла, что лучше иметь свой коробок спичек, чем такой полуночный курильщик полвагона разбудит.

Она медленно снимала халат, словно показывая мне свое тело в свете пробегающих фонарных отблесков и давая им полюбоваться. Я встал, подошел к ней со спины и обнял двумя руками. Дамочка почувствовала меня всем телом и вжалась в меня своими ягодицами. Мы оба почувствовали, как стал просыпаться член и тянуться к ее щелке. Я развернул ее в койке, поставил в коленно-локтевую позу и занял место позади. Катя не сопротивлялась, а всячески помогала мне и слушалась моих безмолвных команд. Уже в этой позе она приняла внутрь напрягшийся член и постаралась снова на него насадиться на всю длину. Ну, или на всю глубину, – с какой стороны посмотреть.

В таком положении покачивания вагона стали заметны. Нас раскачивало в разные стороны, но мы не давали этим толчкам рассоединить нас. Мы делали сначала свои встречные толчки с глубоким проникновением, потом несколько раздвигались, удерживаемые моими руками, а потом снова делали сильные встречные толчки. Наслаждение ее телом длилось, как мне казалось, бесконечно, но в то же время закончилось непозволительно быстро. Сначала зарычала в подушку Катя, потом я ускорил свои движения внутри нее и тоже рыкнул, кончая. Я откинулся на койку и прижался спиной к прохладной стенке. Катя повалилась на бок тоже спиной к стене. Мы оба тяжело дышали, остывая от происшедшего.

– Катя, я пойду к себе в купе.

– Останься до конца дороги.

– Я бы это очень-очень хотел. Но мне надо хотя бы пару часов поспать. Меня ожидает трудный день. Будет много серьезной работы.

– Хорошо, иди. Спасибо тебе.

– И тебе спасибо.

Когда я уже выходил в толпе людей из вагона, катя стояла на перроне. Мы попрощались одними глазами. А о чем говорить? Ночью я не хотел рассказывать, что тоже остался один. Что тоже еду в неизвестность. Что не смогу ее ни временно, ни постоянно приютить.

Подхватив свои рюкзак с вещами и сумку с купленными у нее сладостями и быстро пошел к выходу из вокзала.

Узловая станция

– Внимание, пассажиры. Станция Знаменка. Стоянка двадцать восемь минут. Просьба не опаздывать и не отходить далеко от вагона, – станционный репродуктор что-то прохрипел, потрещал и замолк.

Ага! «…Не отходить далеко от вагона…» Отсидеть сколько-то там часов и дней в вагоне, и при этом не выйти из вагона и не пробежаться в ближайшие киоски? За пивом, минералкой, пирожками, сигаретами, – да мало ли за чем!.. Даже если ничего не надо, – всё равно пробежаться и потолкаться там. Или заскочить в местную «столовку» и на скорую руку заказать себе комплексный обед и поесть горячего супа и пюре с отвратительной хлебной, но горячей котлетой. Просто залезть на пешеходный мост над путями и полюбоваться на проходящие под тобой поезда, – электрички, товарные и пассажирские.

Но это всё для пассажиров. А проводники хотят, если есть возможность, просто никого из них не видеть. Запереться в свое служебном помещении, плотно зашторить окно и мысленно плевать на них горькой слюной.

В дверь раздался стук.

– Нина, открывай! Это я! – раздался с той стороны двери мужской голос.

Андрей влетел в купе и сразу начал раздеваться.

Нина и Андрей знакомы уже несколько лет. Познакомились за каким-то застольем во время съезда железнодорожников в областном центре не помним уж какой губернии. Под настроение и под алкогольными парами они спрятались в какой-то отдаленной беседке и провели там просто незабываемые пятнадцать-двадцать минут за опасным (вдруг «застукают») быстрым сексом. А ведь у обоих семьи, дети, начальство… Оба совершенно не понимали, зачем они это сделали, но не жалели.

Уже в спокойной обстановке за столом, сравнивая свои маршруты следования, обнаружили, что они пересекаются на этой узловой станции Знаменка один раз в неделю. И поезда почти всегда стоят двадцать восемь минут. Напротив друг друга.

– А давай повидаемся в будущем? – не вспомнить уже, кто из них первым предложил в тот вечер. И назначили встречу. Поболтали между поездами. В следующую встречу из-за дождя спрятались у нее в тамбуре. А потом как-то само собой получилось, что они влетели в служебное купе и стали буйно и бурно совокупляться. Сдирая с себя и друг с друга одежду, лихорадочно поглядывая на время, – стоянка только двадцать восемь минут!

– Ну, Нина! Давай, помогай. Раздевайся! – вот и теперь Андрей снова торопился и торопился. Он хотел секса, банального «вошел-вышел», а Нине хотелось поговорить, прильнуть к нему, поплакать или посмеяться у него на плече. Фаза дикого желания его члена внутри себя давно уже прошла, как и интерес к новому партнеру, его особенностям, привычкам, возможностям. Ей был нужен ЧЕЛОВЕК, а не челнок швейной машинки или отбойный молоток. Она не первый уже раз задумывалась над этим, не раз даже попыталась ему это объяснить, но опаздывала, а потом не хотела отвлекать и отвлекаться самой, раз уж «понеслось».

Он застрял где-то на глубине трёх сантиметров из-за сухости влагалища, но и этого Нине, казалось, было более чем достаточно. Андрей держал Нину за попу, положив ладони на нежные филейные части, давая ей возможность отдышаться, прийти в себя.

Слегка отклонившись, он вновь боднул её рогом, в этот раз проникнув ещё глубже. Щелка её сжалась вокруг члена.

– Ну-ну, – дядя Андрей сразу дал задний ход. – Так больно? – спросил он с тревогой в голосе.

– Нет, показалось, – она опустилась ниже на столик, чтобы щелка её поймала следующее проникновение.

И действительно, член влетел как по маслу, вновь наглухо забил её под завязку. Она только вздохнула, почувствовав, как мощно он пробивает путь к сердцу.

– Глубже уже не будет, – шептал Андрей, расстёгивая сцепку бюстгальтера на Ниныной спине. Груди вывались и закачались под майкой. Дама невольно прыснула со смеху, щекотливое колыхание сосков над капотом отвлекало и смешило.

– Что там? – партнер улыбался. Его руки вытянулись и нашли болтающиеся сферы.

– Щекотно.

– А-а, – он обхватил соски, легонько зажал их между пальцев, продолжил неуверенно двигать членом внутри. Это было покачивание на волнах, мерное движение застывших друг в друге тел. Будто член его врос ей во влагалище, застрял там и вот теперь силится вырваться, но не может.

Она вновь захихикала, захрюкала в носик. И сразу почувствовала резкий удар, кол вылетел почти полностью и накрыл её продольным скольжением. От неожиданности у неё глаза на лоб вылезли, но это не была боль, это было необычное чувство, самое странное и животное ощущение. Всё удовольствие Андрея проявилось в этом порыве, и женщина в этот момент осознавала, что значит отдаваться мужчине. От этой мысли ей стало глубоко наплевать на последствия, она растворилась в животном инстинкте. Страх накатывал на неё, она по-прежнему боялась, что её проткнут членом-монстром. Она боялась себя, контроль над её телом перешёл мужчине, и она боялась, что и душа её сойдёт с ума от безумного траха, который затеял с ней любовник.

Он влетал в неё с сокрушительной силой, не до конца, а лишь наполовину, как она убеждалась, временами заглядывая под себя. Всё же его яйца болтались на расстоянии вытянутой руки от письки. Но скорости, которую достиг дядя Миша, хватило с лихвой, чтобы внушить ей животный ужас. Воздействие, оказываемое на промежность, было ни с чем несравнимо, будто её потрошили, пользовались ею, и она ничего не могла, а главное не хотела, с этим поделать.

– Мне не больно, – щептала она. – Совсем не больно.

– Вот и умница, вот и молодец, – он выколачивал из неё последние остатки воли. – Сейчас всё закончится, – схватил за бёдра.

И Нина почувствовала, как ходят ходуном её ляжки, как матка её прибивается огромным штырём. Что-то безумное было в этом действии, раскладывающее её на составляющие. Кто есть она, и кто есть он.

Сиськи взлетали под майкой, улетали вверх, чтобы обрушиться вниз, прихлопнуться об грудь. Соски тёрлись об майку, мозолились, натыкаясь на бюстик. Потом майку с бюстиком стащили на шею крепкие мужские руки. Она, очутившись под завесой волос, со стянутыми в замке майки плечами, быстро теряла контроль. Закинув голову вниз и отпустив её в свободное плавание, она закрыла глаза. Из приоткрытого ротика потянулась тонкая нить слюны. Её трахали, жёстко и быстро. И ей было плевать! Абсолютно плевать на бескомпромиссность рога, взрывающего её изнутри изогнутостью формы. Она держалась, чтобы не упасть. На столик, не упасть лицом. Завершить начатое.

Дикий приглушённый рёв возвестил ей о том, что цель достигнута. Мужчина обмотал её волосы на кулак, схватил клешнёй за шею, придавил лицом к столу. Затем вцепился в бёдра и затрахал вдрызг. Что-то безумное творилось за спиной, она цеплялась за обрывки сознания, чувствуя себя дыркой, в которой бился, пульсировал раскалённый штырь. Он буравил её, отбойным молотком застревал в гуще тканей. Таким она его и запомнила впервые: застывающей сваей, взлетающей и расслабляющейся в оргазме. Она никогда не забудет мужской оргазм, прочувствованный изнутри, нутром изученный взлётами и падениями, прокачивающий в неё семя. Это семя мужское, она ощутила его присутствие внутри на женском интуитивном уровне. Жидкость, осеменившая её в матку, хоть и оставленная в презервативе, перекатывалась, грела. Как долго Нина не хотела расставаться с ней.

– Мне понравилось, – промурлыкала она, вывернутой рукой обнимая повалившегося на неё Андрея. – Даже очень.

– Ну вот видишь, а ты боялась, – слабо улыбнулся он в ответ.

– …Даже форма не помялась, – расхохоталась Нина, вспоминая старый анекдот. – Но нам надо поговорить. Не спеши убегать, – поторопилась сказать женщина, видя, как Андрей торопливо одевается.

– Потом, милая, потом, в следующий раз, – уже в дверях застегивая форменную рубашку, ответил Андрей. И побежал к выходу. – Мне еще надо добежать до своего вагона, – последнее, что услышала она из тамбура.

– И так почти каждый раз, – грустно подумала Нина, прибирая упавшие со столика пластиковые бутылки и нераспечатанные пачки с печеньем. – И в следующий раз будет точно так же…