Ее воспоминания о мире Адама, о его людях, о той свободе, которую они испытывали, выражая себя через музыку, стали ее единственной опорой. Она начала тайком играть на скрипке, которую нашла в заброшенном городе, стараясь вернуть в свою душу хотя бы тень той музыки.
Ее мир, как и она сама, стал двойственным: день, когда она жила в тишине, как все остальные, и ночь, когда она открывала свою душу звукам. В своей музыке Элис отражала свой путь, свое одиночество и тоску по Адаму, по его миру, по той жизни, которую они едва успели начать.
Она обнаружила, что ее музыка не просто звучит, она вибрирует, создавая вокруг нее тонкие, но ощутимые вибрации. Со временем эти вибрации стали заметны другим. Сначала люди замечали только необычное свечение вокруг Элис, особенно заметное в ночное время. Затем они стали слышать тихие, еле уловимые звуки, исходящие от нее.
Ее мир начал меняться. Люди, окружавшие ее, стали чувствовать что-то необычное, что-то, чего не могли объяснить. Но никто не смел больше называть Элис больной. В их глазах было нечто большее, чем любопытство: страх, восхищение, надежда.