Loe raamatut: «Коротко обо всём. Сборник коротких рассказов», lehekülg 39

Сливовое дерево.

– Он не хочет, есть спаржу!

– А вчера отказался надеть строгий галстук, соответствующий торжественной обстановке.

– А вы видели его носки? Они разного цвета.

– Он сошёл с ума.

– Сегодня утром, ему три раза говорили, что сидеть нужно ровно, но он назло скрючивался, как вопросительный знак.

– А как он разговаривает, говорит не прикрытым гортанным звуком.

– И ржёт всё время как лошадь, скаля свои неровные зубы.

– Он издевается над нами.

– Пора положить этому конец.

– Поставить его на место.

– В конце концов, мы не должны ему позволять так издеваться над нами.

– Да.

– Но что мы можем сделать?

– Оставим его без обеда?!

– Плевать ему на наши обеды, вспомните, как он презрительно отозвался о спарже.

– Тогда отправим его спать, раньше других.

– Отправить то мы его, конечно, можем, но вот заставить заснуть, сомневаюсь.

– Не будем обращать на него внимания, создадим вокруг него пустоту, никто не сможет выдержать эту пытку. Человек существо коллективное.

– Только не он, он в пустоте чувствует себя гораздо лучше, чем в коллективе.

– Ну, можно же, хоть что ни-будь с ним сделать?!

– Может быть, розги…

– Розги… вы, что хотите его рассмешить?

– Должны же быть у него хоть какие-то слабости?!

– Я, кажется, знаю, чем его укротить.

Всё. Чем?

– Женской лаской. Никто не сможет устоять против неё.

– Да он тебя, обсосёт как конфету и выплюнет. Я уже пробовала.

Всё. Как?!

– Однажды мы катались с ним верхом, и заехали в чудный лесок. Я оголила своё плечико, и сказала – Какое романтическое место, оно просто пышет любовью, клянусь, я бы отдалась под тем чудесным кустом, тому, кто бы осмелился… – и томно посмотрела на него.

Всё. И…

– Он долго ржал как конь, а потом сказал – А я бы охотно справил нужду под этим кустом.

– Все. Хам!

– Не то слово. Он никого не ставит и во грош.

– Ему никто не нужен.

– Он любит только себя.

– Эгоист!

– Животное – сказала дама рассказавшая историю с кустом.

Потом возникла пауза. Она застыла на сосредоточенных лицах, отразилась, растерянностью в глазах, и в замерших в пространстве телах.

Входит он.

– Тише. Это он… он… он… – Тела задвигались, и улыбки растянули их в ширину.

Он. Я хочу яблоко.

Они. Он хочет яблоко… яблоко… яблоко… – тела засуетились, и пространство закачалось вокруг них. – Вот… вот… вот… – кто-то протянул сливу. – Но это слива… слива… слива… зашелестели голоса в недоумении – но яблока нет… яблока нет… яблока нет… снова зашелестели голоса. – Пусть будет слива… пусть будет слива… пусть будет слива… пусть будет… – прошелестели голоса, и протянули ему сливу.

Он. Ух ты! Это же слива!

Они. Конечно слива… конечно… слива… конечно слива…

Он. Обожаю сливы.

Они. Прекрасно… прекрасно… прекрасно…

Он. Почему вы всё повторяете?

Они. Мы не повторяем… не повторяем… не повторяем…

Он. Ну, вот, вы опять повторяете.

Они. Тебе кажется… тебе кажется… тебе кажется…

Он. Я что, сумасшедший?

Они. Сумасшедший… сумасшедший… сумасшедший…

Он. И давно?

Они. Давно… давно… давно…

Он. И что теперь делать?

Они. Слушать нас… слушать нас… слушать нас…

Он. Но вы всё время, всё повторяете.

Они. Не всё время… не всё время… не всё…

Он. Странно всё это. – Уходит.

– Он ушёл.

– Обиделся.

– Это всё из-за сливы.

– Да.

– Кому вообще пришло в голову дать ему сливу?

– Ему.

– Нет.

– Ей.

– Нет.

– Им.

Они. А что мы ещё могли дать, когда, яблока не было… не было… не было… закачались они.

– Грушу.

– Персик.

– Тыкву.

– Арбуз.

– Причём тут арбуз?

– А причём тут яблоко?

Они. Не знаю… не знаю… не знаю…

– Это не выносимо!

– Я так больше не могу.

– Он совсем измучил нас, своим яблоком.

– Так дальше жить нельзя.

– Мы должны, что ни будь сделать.

Они. Что ни будь сделать… что ни будь сделать… сделать…

– Что?

– Сказать!

Они. Гениально… гениально… гениально…

– А кто скажет?

– Может быть ты?

– Нет.

– Тогда может ты?

– И я нет.

– Тогда кто?

Они. Мы… мы… мы… – Снова зашелестели голоса, и пространство закачалось вокруг них.

Снова входит он. На его ладони косточка от сливы.

Он. Вот. – Сказал он, протягивая им кость.

Они. Что это… что это… что…

Он. Это косточка от сливы.

Они. От сливы… от сливы… от сливы…

– Он принёс нам кость.

– Какая чёрная неблагодарность.

– После всего, что мы для него сделали, швырять в нас, нашей же костью…

– Неприкрытое хамство.

– Он должен, наконец, сделать выбор…

Они. Выбор… выбор… выбор…

– Да. Или мы, или эта кость!

Они. Кость… кость… кость…

– Причём тут кость?

Они. Причём тут кость…при чём тут кость… при чём тут кость…

– Замолчите!

– Он ещё здесь.

– Стоит и смотрит на нас.

– Может быть, он передумал?

Они. Он уже всё решил… всё решил… решил…

Он зажимает кость в кулаке, и она пускает росток. Росток выходит из кулака, и тянется к солнцу. Корни просачиваются сквозь пальцы, и тянутся к земле, опутывая его.

Они. Он превращается в дерево… дерево… дерево…

Вскоре он становиться стволом, руки ветвями, на ветках появляются, цветы, потом сливы, много слив. Они спеют, и падают на землю, брызгая соком.

– Какие спелые сливы.

– Очень спелые сливы.

– Прекрасные сливы.

Они. Прекрасные… прекрасные… прекрасные сливы…

Несколько историй из жизни маленького городка, или Джоанна, и её ноги.

Джоанна не спала, она дремала, вытянув ноги, как две параллельные рельсы. Они у неё были такие длинные, что можно было бы вполне проложить из них железную дорогу, до самого мыса. До того его, места, где он обрывался вниз, и тонул, острыми, серыми скалами, в глубине, синей бездны. Так, по крайней мере, у нас называли это место. Говорят оттуда, сбросилась вниз головой, девушка. Звали её, я не помню её имени, знаю только, что ноги у неё были не такие длинные, как у Джоанны, но, тем не менее, они привлекли внимание, молодого миллионера, приехавшего полюбоваться, глубиной, синей бездны.

Но столкнувшись с этой девушкой, он утонул в её голубых глазах, и застрял в нашем городке на целый месяц. Это был хороший месяц не только для него и той девушки, которая ответила ему взаимностью, но и для всего нашего городка.

Этот миллионер, сыпал деньгами так, что наши, небольшие магазины, не говоря уже о гостинице, где он снял для себя целый этаж, сделали за этот месяц столько, сколько не делали за последние лет пять. А за эти пять лет многое происходило в нашем городке. Во-первых, у нас построили мусоросжигательный завод, но ввиду того, что наш городок производит не такое большое количество мусора, для которого необходим мусоросжигательный завод, его закрыли.

Во вторых, два года назад умер Боб. Боб это наш городской сумасшедший. Он прославился тем, что, плевался в прохожих, и испражнялся на главной площади под памятником отцу основателю нашего города, Ричарду Гроку, который сто лет назад остановился в том месте, где сейчас стоит его памятник, что бы справить нужду. И так ему понравилось это место, что он решил заложить тут город, в котором теперь рождаются, живут, и умирают горожане.

В третьих, я не помню, что в третьих, но уверен, что это, что-то очень и очень важное. Поскольку, всё, что происходит в нашем городе, будь то смерть Боба, или болезнь Сары, коровы, которая принадлежит мисс Стефани, и является, кормилицей, доброй половины наших горожан, выросших на её молоке. И теперь пьющих виски, в баре у Кларка, первого и единственного в нашем городе транссексуала. Который несколько лет назад, продал всё, что у него было, что бы сделать себе операцию по смене пола. Но сделав её, он понял, что не хочет быть транссексуалом, а денег на обратную смену пола у него уже нет, вот он и живёт теперь с тем, что у него есть.

Первое время он надеялся на миллионера, и даже строил ему глазки, но перспектива, влюбиться в транссексуала, что бы потом оплатить ему операцию по смене пола, и в итоге получить себе в любовницы мужика, миллионера не устроила, и он влюбился в девушку, которую потом бросил. А она в отместку ему бросилась со скалы в синею бездну. Которую, теперь, только ленивый не показывает туристам за деньги, рассказывая историю неразделённой любви, юной девушки, к богатому прохвосту. Правда… у нас, поговаривают,… что она просто оступилась, перебрав виски, в баре у Кларка. Впрочем, история об этом умалчивает, хотя, долгое время ходили слухи, что её видели в большом городе, на улице красных фонарей, так это или, нет, сказать не могу. Ведь тело её, так и не нашли.

Чёрт моя очередь подошла. Мой психотерапевт освободился, и мне надо идти, а Джоанна, вытянула свои ноги, до самой стены. И теперь, что бы пройти в кабинет я должен переступить через них. А я никак не могу этого сделать, поскольку у меня фобия, боязнь, переступать через лежащее на пути препятствие.

А особенно, через женские ноги, поскольку они всегда волновали меня. Ещё с тех самых пор, когда к нам в школу, пришла учительница физкультуры. В прошлом она была спортсменка, и бегала на длинные дистанции, потому ноги её были как ноги страуса, что живёт у дяди Френка. Он привёз его с собой из Австралии, когда работал там, на ферме по выращиванию крокодилов. Там дядя Фрэнк влюбился в одну местную проститутку. Она брала с него больше чем с остальных, потому, что, как она говорила, любовь стоит дороже. И Фрэнк платил до тех пор, пока, у него не кончились деньги. А когда у него кончились деньги, она перестала принимать его у себя, и дядя Фрэнк, затосковал, он тосковал так, что забывал кормить крокодилов. А голодные крокодилы намного опаснее сытых крокодилов, это вам скажет любой Австралийский школьник. Но этого не может знать, школьник, приехавший с мамой, и папой из Великобритании. Они приехали специально, что бы посмотреть на крокодилов, ведь у них там не водятся крокодилы. Зато, в Великобритании, водиться парламент, а в парламенте, как говорил дядя Джонатан, водятся такие гады, каких не встретишь, и в серпентарии. Джонатан, наш мусорщик, он занимается сортировкой, мусора, который потом отвозят на переработку, в соседний город. Так как наш завод по переработки мусора был закрыт, за нерентабельностью. В отличие от Английского парламента, поскольку, как говорит, Джонатан, более бесполезного заведения, нет на всём земном шаре, разве только, кроме английской школы, которая так и не смогла объяснить английскому школьнику, что к голодному крокодилу лучше не походить близко. В результате, у крокодила несварение желудка. Так как переварить англичанина, это всё равно, что переварить большой булыжник. Тот самый, через который споткнулась Миранда, когда засмотрелась на страуса. Которого привёз из Австралии, дядя Фрэнк, и которого, показывал по выходным, на главной площади, у памятника отцу основателю. Пока Боб, наш городской сумасшедший, не стукнул страуса палкой по голове. Да так, что страус, упал, и протянул свои ноги. Большие, и длинные ноги, накаченные как бейсбольные мячи, загнанные ему под кожу, нашим местным хирургом, Маркусом. Именно такие ноги были у учительницы физкультуры, в которую я имел неосторожность влюбиться, когда мне было четырнадцать лет. Это был тот самый возраст, который открыл мне дверь во взрослую жизнь, делая понятными вещи, которые ранее были совершенно не понятны детскому сознанию. Именно тогда я понял, почему дядя Фрэнк столько лет отдавал весь свой заработок Австралийской проститутке, и почему он купил себе страуса, когда она отказала ему. Именно тогда, всё это в одночасье произошло и со мной, после того как я в первый раз увидел нашу новую учительницу по физкультуре. Нет, я не бросился к её ногам. Не пел серенады под её окнами. Но всякий раз, когда я видел её натруженные ноги, торчащие из-под горохового платья, так беззаботно, ласкающего их на ветру, я чувствовал, что физкультура станет моим самым, любимым предметом. Я буквально свихнулся, на спорте. Я прыгал через козла, ходил по бревну, кувыркался на матах, и тянулся на перекладине. Я делал всё, что бы моя жизнь впоследствии превратилась в сплошные соревнования, а ноги и руки мои, не говоря о теле, стали такими упругими, и жилистыми, как у физручки. В конце концов я сам, вскоре, стал похож на страуса. Чучело, которое до сих пор стоит в кабинете нашего психотерапевта, к которому я вот уже восемь лет, как, хожу на приём, пытаясь разобраться, где и когда, со мной произошло то, что сделало меня тем, чем я являюсь на сегодняшний день.

Очередь моя подошла, а я стою и не могу переступить через узловатые, накаченные ноги Джоанны, что, как две железнодорожные шпалы, протянулись от кресла до самой стены. И пока я стою и думаю, что мне делать, я расскажу вам ещё парочку историй из жизни нашего города.

Готовы?

Скука.

Жаркий, летний день откатился за гору, и ночная свежесть потянулась, белым паром, по темнеющему саду.

На веранде зажглась тусклая лампочка, и мошкара заплясала, вокруг неё.

– Скучно. – Зевнула Анна Павловна, и вытянула ноги, откинувшись на спинку плетёного кресла.

– Да. – Промычал Антон Семёнович, и взял со стола сливу.

– Сливы нынче, хороши. – Сказала Анна Павловна. И закачала ножкой.

– Да… – протянул Антон Семёнович, и добавил – Кислые, только.

– Зачем же вы их весь вечер потребляете? – Спросила Анна Павловна, и почесала, своё плечо.

– Так ведь витамины, нужно есть, пока сезон, а то ведь лето пройдёт, потом всё, адью, как говорится.

– Бросьте, теперь, зимой, любой фрукт можно купить.

– Так ведь то турецкий, а это свой.

– А чем вам турецкий не подходит?

– Не вкусные, – захрустел сливой Антон Семёнович.

– А эти? – Спросила Анна Павловна, и со всего размаху хлопнула комара у себя на коленке.

– Эти кислые.

– Так какого, ж, чёрта, вы их уплетаете? – И Анна Павловна хлопнула второго комара.

– Так ведь витамины.

– Да ну, вас. – Встала, с кресла Анна Павловна – я ему про Фому, а он мне про Ярёму. Никакого терпения на вас не хватает. – Сказала Анна Павловна, и ушла в дом.

Переезд.

Дождь мелкими каплями сыпал на двойное стекло, застывшее в жёлтой сосновой раме. Поезд медленно шёл вдоль протянутых в воздухе проводов, оставляя позади мокрые, бетонные столбы. Дорога текла навстречу тёмно-зелёным вагонам, и проплыв мимо окна, пропадала позади поезда.

Сложенные из брёвен, домики, с приросшими к ним огородами, привлекали моё внимание больше, чем длинные, бесконечные поля, тянущиеся, от насыпи до горизонта, изредка разделённые лесополосами. Они наводили на меня скуку, своим однообразием, и бесконечностью. Я начинал зевать, и смотреть по сторонам. Но вот поля кончились, и за окном снова, замелькали домики. Я с жадностью прильнул к вагонному окну, расплющив нос на холодном стекле. Между домиками, и насыпью тёмным полозом, извивалась дорога. Сначала она блестела большими лужами, и чернела раскисшим чернозёмом. Затем она выпрямилась, и засверкала, свежим, вымокшим под дождём, асфальтом. Кое-где стали встречаться, проезжающие по ней машины. Они неслись на встречу, исчезая за оконной рамой, либо ехали не спеша, нагоняемые поездом, и протрусив некоторое время рядом с окном, терялись где-то сзади.

Поезд дёрнулся и стал снижать скорость, я напрягся в ожидании полустанка, но его не было. Вместо него, в оконной раме появился велосипедист. Он поравнялся со мной, поезд заскрипел колёсами, и стал тормозить, выравнивая свой ход, с ходом велосипедиста. Они поравнялись, и покатились рядом, как два шара пущенных с одной скоростью. Я прижался к стеклу и с колотившимся сердцем и стал рассматривать своего попутчика. Он был в длинном плаще с капюшоном, и в резиновых сапогах, блестящих от дождя. Он крутил педали, и велосипед катился по дороге, разбрызгивая лужи чёрными шинами. Я смотрел на чуть сгорбленную фигуру, на старый велосипед, на мокрую дорогу, и мне было хорошо. Мне было хорошо, от того, что поезд идёт, колёса велосипеда крутятся, сверкая серебряными спицами. И мир плывёт мне на встречу, разворачиваясь в сосновой раме, всё новыми, и новыми, сюжетами.

Вдруг вагон заскрипел, поезд стал тормозить. Дорога сделала поворот, и уткнулась прямо в переезд. Вагон выкатил на дорогу и замер. Красный огонёк светофора прыгал из окошка в окошко под трезвон электрических колокольчиков. Велосипедист подкатил к полосатому шлагбауму, и остановился. Он скинул с себя капюшон, и посмотрел прямо на меня. Ему было далеко за сорок. Лицо уставшее, глаза тёплые, с морщинками вокруг них. Он смотрел на меня, а я на него, и мне казалось, что я уже, где то видел это лицо. Я напрягался, пытался вспомнить, но всё было тщетно. Поезд тронулся, и вагон медленно поплыл. Его губы задвигались, казалось, что он, что то говорит мне, но я не слышал. Я стал махать ему рукой. Я махал до тех пор, пока он не скрылся за сосновой рамой. За стеклом поплыли новые пейзажи. И увлечённый ими, я забыл о своём велосипедисте.

Я вспомнил о нём спустя тридцать лет. Это было в одно дождливое летнее утро, какие бывают в средней полосе. Я ехал на велосипеде, по просёлочной дороге, вдоль железнодорожного полотна, когда меня нагнал поезд. Какое то время он шёл с моей скоростью, пока не остановился на железнодорожном переезде. Я тоже стал там, в ожидании, когда он освободит дорогу. Я скинул капюшон, и увидел в окне одного из вагонов, мальчика. Он смотрел прямо, на меня, прижав к стеклу нос, так, что он стал похож на маленького лягушонка. Вихрастый, с большими любопытными глазами, он всматривался в меня, так, словно хотел, что-то вспомнить. А я смотрел на него и думал, где я уже видел это лицо. Вдруг поезд тронулся, и я вспомнил, тот переезд, на котором увидел велосипедиста, тридцать лет назад. Я стал кричать ему, я хотел сказать ему, что-то очень и очень важное. Но вагон медленно поплыл. Мальчишка оторвал нос от стекла и замахал мне в ответ.

Равновесие.

На левом край сцены выходит человек. С другой стороны на сцену выходит другой человек.

– Аккуратнее, я вас прошу, не делайте резких движений. – Говорит ода другому. Другой замирает.

– Почему? – Спрашивает другой.

– Она может сдвинуться.

– Кто?

– Земля.

– Земля!?

– Именно. Если делать очень резкие движения, то она может накрениться, и тогда все моря и реки выльются из берегов, и зальют всю землю.

– Вы так думаете?

– А разве вы думаете иначе?

– Как вам сказать, я не совсем в этом уверен.

– А в чём вы уверенны?

– Ну, в том, что у меня левая нога, чуть короче правой.

– Вы поэтому прихрамываете?

– Нет, я хромаю, потому, что у меня болит колено.

– У вас болит колено?

– Да.

– Странно…

– Почему?

– Вы не похожи на человека, у которого не в порядке с коленями.

– Почему?

– Не знаю, мне так кажется.

– А что вам ещё кажется?

– Мне кажется, что мы все в опасности.

– Вы так думаете?

– А разве вы думаете иначе?

– Я право, не знаю, сначала я так не думал, но после того как вы сказали мне об этом, я уже начинаю так думать.

– Это хорошо, что вы начинаете так думать, это значит, что у мира появился шанс, шанс избежать катастрофы. Вы согласны со мной.

– Да, я согласен с вами в том, что мир, нужно уберечь от беды.

– Это прекрасно. Значит мы с вами на одной волне. Мы справимся.

– Конечно. – Делает неосторожное движение.

– Осторожней, я прошу вас.

– Хорошо, хорошо. Я сяду?

– Подождите! Давайте одновременно, чтобы не нарушить равновесия.

– Согласен. – Садятся.

– Теперь давайте говорить.

– О чём?

– О равновесии.

– О равновесии?

– Конечно, ведь это чуть ли не главная тема, на сегодняшний день.

– Что вы говорите, и давно вы занимаетесь этим вопросом?

– Это предмет моих долгих наблюдений.

– Могу я поближе ознакомиться с предметом наблюдений?

– Конечно, я с удовольствием ознакомлю вас со своими наблюдениями. Вот, к примеру, если взять стакан, наполненный водой. И поставить на плоскость, например стол, то линия воды в стакане, будет параллельна, линии, стола. Понимаете меня?

– Думаю, да.

– Тогда пошли дальше, линия стола, в этом случае, будет параллельна, линии…

– Земли.

– Верно,… вы хватаете на лету.

– Благодарю вас.

– Так вот. Теперь представим, что некая сила, наклонила стол, что, по-вашему, произойдёт?

– Линия воды, наклониться параллельно линии стола.

– Правильно. А если предположить, что на поверхность земли, тоже будет воздействовать, некая сила. И воздействие её будет неравномерно…– делает шаг к собеседнику. Тот отскакивает в испуге назад.

– Остановитесь! – Он останавливается.

– Теперь вы понимаете, что может произойти?

– Да, только, пожалуйста, не делайте больше ни одного шага. Мы должны сохранить равновесие.

– Я рад, что мы понимаем друг друга. Равновесие это главное.

Трактат.

Козякин решил написать трактат о мире. Он взял лист бумаги, ручку, и сел писать. – Мир состоит из плохих и хороших людей. Нет! – Подумал Козякин, и перечеркнул написанное. – Мир состоит их шизоидных, и здоровых людей. – Козякин посмотрел в окно, и увидел на улице Аллу Сергеевну. Она стояла на углу, и торговала пирожками. Козякин дописал. – И из Аллы Сергеевны. – Алла Сергеевна была красивой женщиной сорока восьми лет, и любила кокетничать с мужчинами, особенно с Козякиным. Козякину нравилось, когда она с ним кокетничала, а ещё Козякину нравились пирожки Аллы Сергеевны. Алла Сергеевна пекла прекрасные пирожки с печёнкой, и картошкой. Они у неё всегда получались румяные и пропитанные свежим растительным маслом. Глядя на Аллу Сергеевну, Козякин почувствовал скопившуюся во рту слюну, и подумал, хорошо бы сейчас скушать пару пирожков от Аллы Сергеевны. Козякин порылся в своих карманах, и понял, что у него совершенно отсутствуют деньги. Тем временем аромат пирожков долетел через форточку, до чуткого обоняния Козякина, и слюны во рту стало столько, что терпеть больше не было сил. И Кузякин решил пойти и попросить у Аллы Сергеевна пару пирожков в долг, в конце концов, подумал Кузякин, недаром же она с ним кокетничает. Кузякин оделся и вышел на улицу. Завидев Кузякина, Алла Сергеевна расплылась в улыбке, и защебетала, птичьем голосом – давненько я вас не видала, господин Кузякин. Кузякин улыбнулся и, подойдя к Алле Сергеевне, непринуждённым тоном заговорил – И вам, здравствуйте, уважаемая Алла Сергеевна.

– К чему же такие формальности, пропела Алла Сергеевна – Можно просто Алла.

– Как скажешь дорогая, – сказал с грузинским акцентом Козякин Алла, так Алла.

Алла Сергеевна засмеялась и прикрыла рот ладошкой, дабы Козякин не увидел вырванный стоматологом на днях передний зуб Аллы Сергеевны. Козякин заметил отсутствие зуба, но не подал виду, дабы не смутить Аллу Сергеевну. Алла Сергеевна взбодрилась своей уловкой, и, прикрыв глаза, заворковала – Ах как же без вас скучно Господин Козякин, и поговорить не с кем, вокруг столько тёмного народа, аж жуть берёт.

– Да… – Многозначительно промычал Козякин, вдыхая аромат пирожков. – Пора бы уже переходить к делу. – Подумал Козякин. И вскользь произнёс – а что пирожки у вас сегодня отменные?

– Обижаете, у нас всегда пирожки отменные.

– А тогда не могли бы вы мне завернуть парочку по горячее…

– Конечно, схватилась Алла Сергеевна – и полезла за пирожками.

– А я бы вам деньги завтра занёс, сегодня, видите ли, не при деньгах.

– Что ж это вы такое говорите – Вспыхнула Алла Сергеевна, кладя пирожки обратно. – Завтра занесёте!? Так завтра и приходите, а сейчас нечего меня от работы отвлекать, – Сказала она, сверкая дыркой от зуба, и оттесняя Козякина от прилавка.

– Что ж вы так кипятитесь – сказал Козякин – нет, так нет, зачем же скандалить на всю улицу, да ещё и беззубым ртом светить.

– Ах так – сказала Алла Сергеевна, и хотела уже стукнуть Козякина, но тот вовремя ретировался, скрываясь в подъезде своего дома.

Мир, состоит из шизоидных людей, и нормальных – написал Козякин. Потом подумал и вычеркнул Аллу Сергеевну.