Loe raamatut: «Коротко обо всём. Сборник коротких рассказов», lehekülg 40

Букин и бутылка лимонада.

Захотел как то Букин, купить себе бутылку, сладкого лимонаду. Но денег у него хватило, только на бутылку воды с газом. Тогда Букин купил бутылку воды с газом, принёс её домой и стал думать, как ему сделать её лимонадом. И тут Букин вспомнил, что год назад, он нашёл на улице, отклеившуюся от бутылки лимонада этикетку. Букин тогда её наклеил на свой старый баян, который по ошибке, перепутав его со своим чемоданом, увёз его дядя Никодим в город – в город… в город…– Букин замялся, вспоминая название города, и вдруг стукнул себя ладонью по голове, вскрикнул – Север-град-торический. Букин тут же открыл карту, и понял, что добираться до дяди придётся очень и очень долго, а лимонаду хочется уже сейчас. Тогда Букин, снова стукнул себя ладонью по голове, и вспомнил, что дядя оставил Букину свой телефон. Букин полез в шкаф и отыскал дядин телефон. Но с телефоном вышла не задача. Дело в том, что, сколько Букин не звонил дяди, телефон его всё время был занят. Тогда Букин позвонил в телефонную компанию, и попросил отключить дядю от назойливого абонента, который своей болтовнёй отвлекает дядю, и не даёт Букину дозвониться до родного дяди. В телефонной компании, посоветовали Букину позвонить дяде со своего телефона. Букин принял это предложение, и набрал дядю со своего телефона. Когда пошли гудки, и дядин телефон зазвонил, Букин обрадовался, и снял трубку. Дядин голос показался Букину очень знакомым, и немного взволнованным. Букин описал дяде всю ситуацию, попросил его прочесть состав лимонада на этикетке, которую Букин наклеил на чемоданчик, в котором дядя увёз его баян. Дядя, сказал, что сделает это для родного племянника, с радостью, и ушёл за чемоданом. А Букин остался ждать дядю у телефона. Он и до сих пор там сидит и ждёт, пока дядя прочтёт ему состав лимонада на этикетке, которую Букин наклеил на чемодан, с баяном.

Булкин.

Булкин любил колбасу. Но он, терпеть не мог, булку. Потому Булкин всегда ел бутерброды, исключительно с колбасой.

Гастрономическая мелодрама.

Колбаскин, любил селёдку, а селёдка не любила Колбаскина. Потому, и устроила переворот в его животе. С тех пор Колбаскин, не любит больше селёдку, а любит теперь макароны по-флотски.

Старая, новая сказка.

Жила была работница почты. И понесла она однажды бабушке пенсию. А по дороге на неё напала инфляция, и съела всю бабушкину пенсию. А к бабушке инфляция не пошла, потому, что бабушка не вкусная.

Вечная история.

– Сколько я тебе говорила, вынеси ёлку, а ты кактус вынес. Зачем?!

– Ёлка мне не мешает, а на кактус я всё время натыкаюсь, когда в окно выглядываю.

Через потерю, к обретению.

Святочный рассказ.

Один человек, не верил в бога, а верил только в деньги, и любил их больше самого себя. Иной раз ложиться спать, деньги на кровати раскладывает, да одеялом накрывает, а сам на полу жмётся. Вот как он любил деньги. А бога он не любил, потому, что считал его выдумкой, для глупых и бедных людей. Что бы те, не имея денег, не страдали, потому, что у них вместо денег бог есть. – Дураки – думал о них этот человек. И вот однажды, под рождество, пошёл этот человек в банк, что бы проведать там, свои деньги. Да по дороге споткнулся, упал, и забыл, куда шёл. И вот стоит этот человек, на тротуаре, и растерянно, чешет свою, ушибленную, голову. А мимо него бог идёт. Бог видит растерянного человека, и подходит к нему. Подходит он к нему и спрашивает – что это ты, человече стоишь тут и голову чешешь? А тот отвечает – хочу и чешу, тебе чего?

– Ничего. – Отвечает ему Бог. – Только мне как Богу, это, грустно видеть, поскольку нахожу вас весьма в потерянном состоянии. И хочу вас спасти. А человек ему отвечает – я, гражданин, в бога не верю, и потому, мне такие слова неприятно выслушивать. А если вы помочь хотите. То может, скажете мне, куда это я направлялся, пока не упал, и голову не зашиб. – А Бог ему и, отвечает, направлялись вы гражданин в банк, что на углу улицы Кошкина, и Мышкина, шли туда, что бы проведать свои деньги, которые вы больше меня любите.

– Вот спасибо! – Сказал человек и собрался идти в банк. А Бог ему и говорит. – Только вы, зря торопитесь, банк ваш давеча сгорел, вместе с вашими деньгами.

Не поверил ему человек, и побежал в банк. Прибежал он в банк, глядит, а от банка одни головёшки остались. Стал он на себе волосы рвать, и бога в помощь призывать. А Бог, тут, как тут смотрит на человека и говорит – что ж ты Бога зовёшь, коль не веришь в него. – Да как же теперь не верить, – отвечает человек – когда такое несчастье у меня, ведь теперь кроме бога у меня ничего и не осталось. – Говорил человек, утирая слёзы.

– Что ж – ответил Бог, пряча спички в карман – потерял меньшее, приобрёл большее.

Прыщ.

Жил был нос, большой и красивый. Он возвышался над всеми частями лица. Над подвижными губами, что, порой, волновались под ним, подобно волнам, под скалой. Они-то расслабленно блуждали, томясь, в тени исполина. То сердито плескались у его подножья. А иногда даже надменно искривлялись, выражая своё призрение. Но всегда оставались у самых ног великана.

Ещё по краям носа были два розовых холма. Они довольно добродушно относились к носу, хотя и они, иногда раздувались, пытаясь, стать выше носа, но, сколько они не тужились, а едва ли доходили до его середины.

Были ещё два озера, сверкающих своей гладью, под небольшими, поросшими тонкой травой берегами. Имя им глаза и брови. Но они жили отражением, и не предавали значения величию носа.

Так было до тех пор, пока однажды утром, на носу не появилось странное образование. Оно появилось из маленького красного пятнышка. И сначала было не очень приметным. Но очень скоро, оно стало расти, пока не стало большим, и лилово красным. Оно восседало на самом кончике носа, и было таким важным, что даже брови с глазами, выразили своё восхищение ими.

– Как вы удивительно красивы. – Изогнулись брови.

– Потрясающе. – Заблестели глаза, отражая это новое чудо света.

– Да. Сказало это новое образование. – И заметьте, я восседаю на самой вершине, попирая ногами этот жалкий, и отвратительный нос.

– Истина, истина. – Зашелестели губы. А щёки, налились краской, и стали тужиться, что бы хоть чуть, чуть быть похожими, на то, что стало выше самого носа.

И только нос, ничего не сказал. Он грустно выпустил из себя воздух, и стал думать о чём то своём. О чём? Не знаю. Думаю о том, о чём думают горные вершины, скрытые от нас за густыми, белыми облаками.

А то, что восседало на самой вершине носа, стало вещать, беспрекословно, внимающим, ему, частям лица.

– Я! – Говорило оно. – Есмь великая сила, попирающая твердь, и устремляющаяся к небесам. Я ваша Альфа, и ваша Омега. Мне подвластно всё, от малого до великого. Я есть единственная константа, и мерило всего, сущего, на земле, и на небесах. И все должны поклониться мне. А кто не поклониться, того я сурово покараю, властью, данною мне, свыше.

Так говорило оно, и все трепетно внимали, не смея прекословить ему. А оно говорило громче, переходило на крик, усиленно размахивая руками. Порой голос его становился похожим на рыкающий, истеричный лай.

Это происходило до тех пор, пока злоба не разлилась белой пеной по его голове. А само оно не потемнело, и не раздулось до такой степени, что вдруг, в какое то мгновение, лопнуло, и забрызгало, всех, кто безропотно внимал его речам.

– Да, это же, просто, обыкновенный прыщ! – Просияли, очистившиеся глаза.

– Прыщ! – Произнесли брови, и выпрямились, так, как не могли позволить себе выпрямиться всё это время.

– Прыщ, прыщ! – зашелестели губы.

– Всего-то обыкновенный прыщ. – Стыдливо покраснели щёки.

И только нос ничего не сказал. Он по-прежнему, думал о чём то своём.

Побег.

Марк проснулся в четыре утра. Зелёные цифры, статично светились на мёртвом циферблате. И только маленькая точка разделяющая, их периодически исчезала, в темноте.

Марк выдохнул, сердце бешено колотилось. Мокрые волосы прилипли к вспотевшему лбу. В душе было пусто и холодно, точно что-то ледяное и склизкое проползло сквозь неё. Марк оглядел комнату. Комната, была такой же, какой он её оставил вчера, переходя в состояние сна.

Марк встал и, поёживаясь от холода, подошёл к окну. Огромная неоновая картина, мерцала мертвенно-бледным цветом. – Холодно, и страшно – подумал Марк глядя на каменный мешок, в котором прожил последние тридцать лет. – Бежать! Бежать отсюда, немедленно, туда, где нет ни бетона, ни асфальта, опутанного цепями пластиковых труб, и стальных проводов.

Марк оделся, вышел, на двор, сел, на велосипед, и понёсся по пустым улицам, унося свой страх, подальше от каменной пасти, железобетонного монстра.

Уже через час он почувствовал как сырость утреннего леса, пробирается в его лёгкие. Дорога стала неровной, и резина велосипедных колёс, запрыгала на кочках. Марк свернул с дороги, и понёсся, по мокрой траве к зияющему мраку, глубокого оврага. Ему казалось, что город гонится за ним, вместе с каменным солнцем, выплывающим, из-за бетонных коробок.

Велосипед прыгал на кочках, жалобно звеня звонком, и дребезжа, крыльями. Марк жал на педали всё сильней и сильней, он мчался к оврагу, он хотел успеть до рассвета.

Вдруг велосипед вздрогнул, колёса бессмысленно закрутились в воздухе. И Марк полетел, в глубокий колодец, вырытый, дождевыми потоками.

Его нашли на третий день, на дне оврага.

Месть.

Ветер обгонял прохожих, и закручивал полы их плащей. Серый дождь, тонкими иглами колол не прикрытые лица. Люди шли, съёжившись, глядя себе под ноги.

Тёмная Нева вспенивала свои волны, и гнала их на каменные основания моста.

Женщина вышла на мост, и пошла по нему глядя прямо перед собой.

Если бы не капли дождя, было бы видно, что она плачет.

Брошенная, и униженная, любимым мужчиной, она вышла на середину моста, и остановилась.

Остановившись, она поглядела вниз.

Вода вскипала, и закручивала огромные воронки.

Женщина качнулась и впилась побелевшими пальцами в перила моста. Сердце её билось в груди как загнанная в клетку зверушка. Солёный ком подкатывал к горлу. Безысходность тянула, камнем вниз. Ещё мгновение, и всклоченная вода поглотит её навечно. И не будет больше ничего, ни боли, ни страха, ни безысходности. Она медленно клонилась к бушующей пучине. В широко раскрытых глазах, носились белые клоки пены. Тьма надвигалась на неё чёрной разорванной тучей, и уже готова была поглотить её, как вдруг… прозвучал чей – то тихий голос.

– Не нужно.

– Что? – Она вздрогнула, точно пробудилась ото сна. – Что? – Переспросила она.

– Не нужно. – Повторил голос.

Она обернулась. На мосту было пусто. Только издали, на противоположной стороне шло несколько людей. Обёрнутые в свои плащи, они шли глядя себе под ноги, не обращая на неё внимания.

– Кто здесь? – Спросила она, всё ещё оглядываясь, в надежде найти того кто говорит.

– Я. – Ответил голос.

Убедившись, что рядом нет никого, она испугалась, и бросилась бежать.

– Постойте. – Окликнул её голос.

Но она не послушалась его. Она продолжала бежать, подгоняемая тем страхом, который возникает в нас при столкновении с чем-то, таким, что мы не можем себе объяснить.

Она бежала не оборачиваясь, до тех пор, пока не вбежала в свою комнату и не заперла за собой дверь. Переведя дыхание, она прислушалась. В комнате было тихо. Она облегчённо вздохнула и села на табурет.

– Аккуратнее. – Снова услышала она. Девушка вскочила с табурета и осмотрелась. В комнате никого не было. – Я схожу с ума? – Спросила она.

– Нет. Но если вы и дальше будете себя так вести, то непременно сойдёте.

– Тогда кто со мной разговаривает?

– Я, я же вам уже говорил.

– Но где вы? Я не вижу вас.

– Конечно, не видите, ведь я в вашем кармане.

– Что? В Кармане?

– Да в кармане.

– Что вы там делаете?

– Сижу.

– Вам, что сидеть больше негде? Ну, ка вылезайте, от туда сей час же.

– Я не могу, я не достаю до края кармана. Если вы поможете мне, то я с удовольствием выберусь на свет.

– А вы не кусаетесь?

– Нет, что вы, я же не мышь. Просуньте мне палец, я ухвачусь за него.

Она просунула в карман палец, кто-то очень маленький, но цепкий ухватился за него, и девушка вынула его от-туда.

– Ой, какой вы маленький. – Она посадила его на табурет. – Какой вы смешной, и совсем не страшный. Но кто вы и как попали ко мне в карман.

– Вы сами меня посадили сюда вчера.

– Что, я, сама, посадила вас туда вчера?

– Вы разве не помните? Ох уж эта женская память. Вы сказали, что если бы была, на то ваша воля, то вы бы держали своего мужчину у себя в кармане.

– Ой, простите, а ведь вы действительно мужчина. Как я сразу этого не заметила.

– Вот, ещё и оскорбляете меня.

– Извините, я не хотела вас обидеть, но вы такой маленький, что я и подумать не могла, что вы мужчина.

– По-вашему, мужчина должен быть, обязательно под два метра?

– Нет, но хотя бы… – она внимательно всмотрелась в мужчину. – Постойте это вы!?

– Я.

– Ах, вот как, значит, справедливость всё-таки восторжествовала.

– Да, и я раскаиваюсь, и прошу помочь мне вернуться в прежние размеры, обещаю, не бросать вас, больше, никогда.

– Ну, уж нет! Теперь, вы будете моим карманным мужчинкой. – Сказала она и засунула его обратно в карман.

Три дня она наслаждалась своей местью, но на четвёртый пожалела его. – В конце концов – заключила она, помогая ему вернуть свой прежний размер – Какой прок, от карманного мужчины.

Будни ведущего.

Под одобрительные вздохи, Вениамин, закончил свою горячую речь. Поцеловал руку вдове, и в последний раз взглянул на покойного. Гроб накрыли крышкой, и заколотили гвоздями.

Чёрные комья земли, гулко упали на гроб.

Вениамин, стоял у самой могилы, и боролся с рвотным рефлексом. В голове у него гудело, после проведённого им накануне корпоратива, по поводу дня рождения директора автосервиса, в горле стояла сушь, во рту, ночевал эскадрон гусар. Сознание было спутанным и рванным. Почему-то на чёрную вуаль вдовы накладывались большие рисованные губы клоуна.

Племянник покойного, был похож на стервятника, с изогнутым хищным носом.

Друзья и коллеги усопшего, казались ему раздутыми пингвинами, с бессмысленными стеклянными глазами.

Могильщики, быстро работающие лопатами, виделись ему, в образе двух Чебурашек, с огромными и круглыми ушами. А сам покойный, скрытый от всех, деревянной крышкой гроба, и слоем чёрной земли, казался ему счастливцем.

Вскоре торжественная часть была закончена. И все отправились к вдове на поминки. Вдова лично пригласила Вениамина к себе. По дороге она держала его под локоток, и благодарила за великолепную речь, сказанную Вениамином над гробом.

Вениамин морщился от головной боли, но улыбался вдове, и даже сделал ей несколько комплиментов.

После третьей рюмки, за поминальным обедом, Вениамин, посмотрел на мир другими глазами.

Пингвины, уже не казались ему такими надутыми. Племянник, стал больше похож на добродушного, плотно отобедавшего филина.

А вдова, вдова показалась ему прелестной кокоткой, строящей ему глазки.

Прославляя память покойного, за столом, он то и дело отвешивал ей комплементы, заставляя краснеть не только вдову, но и её чёрную кружевную вуаль.

Позже, запершись с вдовой в спальне, Вениамин говорил ей о своей любви, и скоротечности времени. Он говорил много и красноречиво, до тех пор, пока вуаль вместе с платьем не пали под натиском, его речей.

Ночью, его мучали кошмары. Ему снилось, что он умер, и был приглашён вести свои собственные похороны.

Всё можно перенести – думал он, лёжа в гробу. – Но перенести, эту гадкую, пошлую речь, дешёвого фигляра, снующего в поисках заработка между свадьбами, похоронами, и днями рождениями, выше сил даже самого усопшего.

Он плюнул и отвернулся от него.

Рядом захохотала вдова, захлопали крыльями пингвины, а маленький, мальчик, с белокурыми завитками, всё пытался затушить свечи на торте. Свечи не гасли, а мальчик всё дул и дул, на глазах превращаясь в старика.

Потом голая вдова легла к нему в гроб, крышку закрыли, и он услышал, как чебурашки заработали молотками.

Потом стало темно и тихо.

Проснулся Вениамин утром, в своей комнате. Голова гудела как медный колокол, сознание напоминало разбитый детский калейдоскоп. Часы показывали девять утра.

– Надо вставать – подумал Вениамин, и потянулся за халатом – В двенадцать, нужно провести детский утренник.

Обретение цели.

Вечер сумраком проник в мою комнату, и заполнил её, собой.

Мне стало тесно, я оделся, оставил ключ на столе, и захлопнул дверь комнаты, что бы никогда больше в неё не возвращаться.

Я вышел на промокшую после дождя улицу, и пошёл, шурша жёлтыми, осенними листьями.

Я медленно брёл по пустой, ночной улице. Ни о чём не думая, и не о чём не жалея, я уходил в пустоту, оставляя за спиной, ещё большую пустоту. И одно это служило мне утешением.

Я шёл, окутанный пустотой, без какой либо определённой цели. Не имея никаких устремлений, и никакого желания их иметь.

Я шёл мимо светящихся, рекламных стендов, мимо уснувших домов, глазеющих на меня своими тёмными, пустыми глазницами.

Изредка мимо меня проносился автомобиль, задевая край, сверкающей яркими огнями лужи. И тогда сотни, холодных капель впивались в мою одежду.

Мир сворачивался в кокон, вокруг меня. И я должен был, уснуть в нём навеки, опутанный, проводами, домами, и лентами продрогших, от осеннего дождя дорог.

Я ничего не ждал, и ничего уже не хотел, когда она вышла из-за рекламного щита. Она была похожа на заморскую, продрогшую птицу, вымочившую под осенним дождём все свои перья. – Мужчина, хотите отдохнуть? – Спросила она, с надеждой глядя на меня. Её глаза были похожи на две спелых сливы, готовые в любую минуту оторваться от ветки, и разбиться о жёсткий асфальт.

– Да. Ответил я. – Хочу.

– Три тысячи часик. – Я протянул ей две.

– Всё что у меня есть. – Она взяла деньги.

– Ладно… всё равно… уже поздно… будем считать это вечерней распродажей. – Сказала она, ёжась от холода. – Пойдём к тебе, или ко мне? – Я вспомнил, про ключ, оставленный в комнате, и сказал – К тебе.

Мы прошли через двор, и вошли, в старый, пятиэтажный дом. Поднялись по лестнице, и после небольшой возни, с замком, она протолкнула меня в полумрак длинного, заваленного старой мебелью, коридора. Натыкаясь на мебель и спотыкаясь о предметы, разглядеть которые в полумраке коридора было не возможно, мы дошли до двери, замок которой, щёлкнул два раза, и мы вошли в комнату.

Собственно комнатой это назвать было нельзя, скорее это было продолжение коридора, вернее его самая короткая часть, заканчивающаяся глухой стеной, возле, которой, под тусклым торшером стояла кровать.

– Раздевайся. – Сказала она, и, взяв со стула халат, вышла. Я сел на кровать, и уставился, на противоположную стену. Стена была крашенная, с длинной, ломаной, трещиной протянувшейся от потолка до самого пола. Разделяя стену на две части, на одной из которых висело зеркало, а на другой, большие часы. Часы тихо щёлкали, и длинная стрелка, вздрагивая, обходила циферблат.

Она вошла в халате, с подобранными волосами, и розовыми щёчками. Одной рукой она положила на стул платье, а другой, распустила свои волосы.

– А ты почему не разделся?

– Я… не хочу.

– Почему? – Спросила она, распахивая халат. – Ты любишь, когда тебя раздевают? – Она приблизилась ко мне, и стала, расстёгивать мою рубашку.

– Нет. Я продрог.

– Ты мой маленький, я сейчас тебя согрею. – Она сняла с меня рубашку, и расстегнула брюки. – Снимай.

– Нет.

– Ты стесняешься? – Она нажала кнопку торшера, лампа погасла, и брюки сползли с моих ног.

– Давай просто полежим? – Сказал я в темноту.

– Ты не хочешь?

– Нет.

– Ладно, но деньги я не верну.

– Не надо. Просто полежи со мной рядом.

– Хорошо.

Она накрыла меня одеялом, и легла рядом. Я не видел её, в темноте, но чувствовал её горячее дыхание на своей шее, и сладкий запах её духов, кажется, это была смородина. Впрочем, я не могу сказать с уверенностью. Она дышала, тихо, и ровно, вселяя в меня покой.

– Можно я останусь до утра?

– Тебе, что, не куда идти?

– Я сегодня ушёл из дома.

– Совсем?

– Не знаю, думаю да.

– Хорошо, тогда давай спать, я тоже сегодня не в форме. Пять часов под проливным дождём, не придали мне уверенности в завтрашнем дне.

– Можно я возьму тебя, за руку.

– Конечно. – Она протянула мне руку. – Так хорошо?

– Да. – Сказал я, сжимая тёплую ладонь.

– Если хочешь, то можешь потрогать меня.

– Можно волосы?

– Можно.

– Они пахнут, смородинной.

– Это шампунь. Тебе нравиться?

– Да.

– Это хорошо. – Сказала она, прижимая меня к себе. – Ты согрелся?

– Согрелся.

– Давай спать.

– Спой мне что ни будь.

– Что?

– Не знаю,… ты знаешь про сверчка?

– Про сверчка… хорошо, закрывай глаза.

Она запела, а я закрыл глаза, и увидел, сверчка, он сидел в свете горящей лучины, и смотрел на меня большими, лучистыми глазами. Усы его медленно покачивались в такт мелодии. Потом, сверчок исчез, и волны смородиновых волос, полились на меня, образуя вокруг меня океан. Океан подхватил меня, и я закачался на смородиновых волнах.

Я плыл, качаясь на волнах, пока вдруг корабельный рёв, не разбудил меня. Смородиновый океан, превратился пододеяльник. Возникли ясные очертания комнаты, и гудок превратился в трель телефона. Она протянула руку и выключила будильник.

– Всё вставай. – Она откинула одеяло, и вспорхнула с кровати. Накинула халат и вышла из комнаты. Я встал и прошёлся по комнате. Дощечки старого паркета, местами качались под ногами, и скрипели. Я подошёл к небольшому столику. Среди уймы, косметических принадлежностей, пахнущих цветами, стоял портрет, женщины. Я взял портрет в руки. Дверь скрипнула и она вошла. – А ты, что ещё не оделся?!

– Я не успел.

– Давай живее, мне уходить пора.

– А можно я останусь?

– Нет. – Она взяла портрет, и поставила на стол.

– Кто это?

– Мама, умерла полгода назад. – Он Она сбросила халат и стала одеваться.

– Ты красивая.

– Спасибо. Ты тоже ничего, только оденься. – Она бросила мне вещи.

– А можно я ещё приду?

– Можно, только когда у тебя будут деньги.

– Тогда я приду. Когда достану деньги.

– Приходи.

Я оделся, она накрасилась, и мы вышли на улицу. – Ладно, мне пора – Она, чмокнула меня в щёку, села в такси и уехала. А я медленно пошёл по улице, думая, где мне раздобыть денег.