Loe raamatut: «Преподобный Серафим»

Font:

* * *

ПРЕПОДОБНЫЙ СЕРАФИМ

Храм Св. Панкратия

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Приступая к беседам о преподобном Серафиме, я испытываю чувство особого волнения…

И это не потому только так, что вновь как бы переживаешь все недавно пережитое при нашем паломничестве в Саровскую пустынь.

Да, все пережитое останется навсегда в нашей памяти. И при имени преподобного Серафима мы всегда будем ощущать особое движение души. Нам будет вспоминаться дорога в Саров, песнопения в открытом поле, Саровский лес, в котором жил преподобный, дорога, по которой ходил он, пустынь, источник, камень, на котором он молился. Нам будет вспоминаться и вновь будет охватывать нас то чувство радости и умиления, которое было пережито нами.

Но причина не только в личных воспоминаниях, она лежит в самом отношении к преподобному Серафиму каждого православного русского человека.

Из всех угодников Божиих преподобный Серафим как-то особенно близок нам. Это было всегда. А последние годы достигло необычайной силы.

Почему так близок нам преподобный Серафим?

Если хочешь узнать народ, смотри на него не тогда, когда он беснуется, а тогда, когда он молится.

Образ преподобного Серафима – это есть образ святости русского народа. Он близок нам так потому, что мы в нем чувствуем лучшее, что есть в самом русском народе. Преподобный Серафим – наш национальный русский святой.

Ни в одном угоднике Божием так не воплощается дух нашего православия, как в образе убогого Серафима, молитвенника, постника, умиленного, всегда радостного, всех утешающего, всем прощающего старца всея Руси.

Он близок нам потому, что он кровь от кровей наших и плоть от плоти нашей. Он – это мы сами, но поднятые из грязи, очищенные подвигом, просветленные благодатью Божией. Он не только близок нам, он нам родной.

Так было всегда.

Но человек ценит и с особой силой чувствует то, чего ему не хватает. И святость преподобного Серафима стала особенно близка и необходима русскому народу в эпоху нравственного упадка. Ныне исполняются слова преподобного Серафима, сказанные им Мотовилову.

Оправдываясь, что до канонизирования для себя называет преподобного Серафима «угодником Божиим», Мотовилов говорит:

– Но о канонизировании великого старца никого не просил и не прошу, ибо сам он при жизни своей из уст в уста мои сказал ив сердце запечатлелись слова его, что «Господь не иначе воздвигает святых своих, заставляя Церковь свою канонизировать их, как только тогда, когда она в членах своих тяжко страдает каким бы то ни было нечестием.

Вот потому-то мы как бы вновь открываем мощи преподобного Серафима, как бы вновь прославляем их через 25 лет после причисления его к лику святых.

В наших беседах мы постараемся «всмотреться» в образ ныне вновь прославляемого нами угодника Божия. А в этой вступительной беседе хотелось бы сказать лишь о самом главном.

Основная черта духовного облика преподобного Серафима – его постоянное умиление, радостность, веселость.

«Когда в сердце есть умиление, тогда и Бог бывает с нами»,

В сердце его всегда было умиление, потому и Бог всегда был с ним.

«Радость моя, что нам унывать. Погляди какой у нас собор-то будет, – при этом, бывало, поднимет ручки да и скажет: «Во, во, матушка, чудный собор. Вельми, матушка, чудный». И сделается при этом личико его необыкновенно светлое, благодатное, и станет он такой веселый и радостный, точно весь уйдет в небеса. Даже жутко станет глядеть на него.

С необычайной силой и ясностью это состояние благодатной радостности нам открыто в одной из бесед преподобного Серафима с Мотовиловым. Вот в отрывках этот главный момент беседы.

– Истинная цель жизни нашей христианской есть стяжание Духа Святого Божьего. Пост же, бдение, молитва, милостыня и всякое Христа ради делаемое добро – суть средства для стяжания Святого Духа Божьего.

– Каким же образом, – спросил я батюшку о. Серафима, – узнать мне, что я нахожусь в благодати Духа Святого?

И когда Мотовилов не мог уразуметь ответа, преподобный Серафим взял его весьма крепко за плечи и сказал:

– Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою, что же Вы глаза опустили, что же не смотрите на меня.

Я отвечал:

– Не могу смотреть, потому что из глаз Ваших молнии сыпятся. Лицо Ваше светлее солнца сделалось, и у меня глаза ломит от боли.

И далее преподобный Серафим спрашивал:

– Что же чувствуете Вы теперь?

– Необыкновенно хорошо.

– Да как же хорошо-то, что же именно-то?

Я отвечал:

– Такую тишину и мир в душе моей, что никаким словом-то выразить не могу.

И дальше:

– Что же Вы еще чувствуете?

Я отвечал:

– Необыкновенную сладость.

– Что же Вы еще чувствуете?

Я сказал:

– Необыкновенную радость в сердце моем.

И он продолжал:

– Когда Дух Божий приходит к человеку и осияет его полнотой своего наития, тогда душа человека преисполняется неизреченной радостью.

– Что же еще чувствуете Вы, Ваше Боголюбие?

Я отвечал:

– Теплоту необыкновенную.

Преподобный Серафим сказал:

– Состояние, в котором мы оба с Вами теперь находились, есть то, про которое сказал Господь: «Суть неции от здесь стоящих, иже не имут вкусити смерти, дондеже видят Царствие Божие пришедшее в силе», вот что значит быть в полноте Духа Святого.

Преподобный Серафим молился перед иконой Божией Матери «Умиление». И Владычица призвала его, наименовав высоким званием «сей из рода нашего»… Чувством умиления и радостного восторга так обильно наполнены и все пророческие слова преподобного:

«Небесная Царица, батюшка, – сказал он протоиерею Василию Садовскому, – Сама Царица Небесная посетила убогого Серафима и во радость-то нам какая, батюшка. Матерь-то Божия неизъяснимой благостию покрыла убогого Серафима.

“Любимиче мой, – рекла Преблагословенная Владычица Пречистая Дева. – Проси от меня чего хощещи”. – Слышишь ли, батюшка, какую нам милость-то явила Царица Небесная».

И угодник Божий весь так сам и просветлел, так и сиял от восторга:

– А убогий-то Серафим, Серафим-то убогий и умолил Матерь-то Божию о сиротах своих, батюшка. И просил, чтобы все, все в Серафимовской пустыне спаслись бы сироточки, батюшка. И обещала Матерь Божия убогому Серафиму сию неизреченую радость, батюшка.

Мы читаем эти слова преподобного Серафима, и нам кажется, что мы слышим самый голос его, видим его живым пред собой. В белом полотняном балахоне, в кожаных рукавицах, в кожаных бахилах, поверх которых надеты лапти, в поношенной камилавке, с крестом на шее, которым благословила его родная мать.

И самих нас охватывает чувство умиления и радости, что не только жил когда-то среди нас угодник Божий преподобный Серафим, но что и ныне он живет среди нас, слышит молитвы наши, утешает нас, исцеляет и вразумляет.

Будем же с чувством благоговения и молитвенной радости внимать его словам и читать о его великих подвигах, молитвах и чудесах.

Аминь.

Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа!

Не может мир относиться безразлично к святости. То злое, что есть в мире, всегда восстает против духовного пути, наипаче когда этот путь достигает таких высот, как в жизни святых. Не представлял исключения и преподобный Серафим Саровский. Не для того, чтобы вызвать осуждение, а для того, чтобы во всей полноте уяснить себе его подвижнический путь, мы должны в начале наших бесед о преподобном Серафиме Саровском со скорбью сказать подробно о тех тяжких условиях, в которых протекала его подвижническая жизнь. Это важно и для нашего назидания. Нам надлежит коснуться тех монастырских условий, в которых протекала жизнь преподобного Серафима, ибо, уйдя из мира, уйдя в монастырь, в пустыню, все-таки не убежал он дыхания мирского, проникающего и за монастырские стены. Как говорит описатель жизни преподобного Серафима архимандрит Чичагов, ныне митрополит Серафим, «было бы несправедливо и исторически неверно, если бы мы промолчали о гонениях, которые претерпел отец Серафим».

Законы земли не могли измениться там, где жил такой великий и святой старец. Наоборот – враг человечества всегда возбуждает вражду окружающих против праведников с наибольшей силой.

Чем же соблазнялись окружающие, видя подвиги преподобного Серафима? Что соблазняло их в его личности?

Многое. Начиная с его одежды. Одежда преподобного Серафима описывается так:

«В продолжение всего подвижничества отец Серафим постоянно носил одну и ту же убогую одежду: белый балахон, кожаные рукавицы, кожаные бахилы, вроде чулок, поверх которых надевал лапти, и поношенная камилавка».

Вот вам и соблазн осуждения. Мы поклоняемся ему, как преподобному, а там, небось, говорили: почему не как все, зачем этот балахон, зачем эти бахилы, почему не одевается так, как отец Иван или отец Петр?

Некто вошел в церковь, дабы увидеть преподобного Серафима, а обедня еще не начиналась.

– И вот, – говорит он, – увидел я его, до ранней еще обедни придя в церковь: Серафим сидел на правом клиросе на полу. И братии казалось каким-то странным чудачеством: почему не как все, почему уселся на полу? И так до всего было дело этому мирскому духу.

Когда преподобный Серафим удалился в пустыню, стали смущаться монахи мыслью: почему это он не ходит из своей пустыни причащаться в монастырь, хотя, как говорит описатель жизни, ни на минуту никто не сомневался, что он без вкушения Тела и Крови не оставался, т. к. кто-то, но тайно от других, приходил со Святыми Запасными Дарами и причащал преподобного. Но вот почему не так, как все, молится, почему не так, как все – подвизается, почему не ходит в монастырь причащаться из своей пустыни и затвора?

Собрали монастырский собор и постановили: предложить отцу Серафиму, чтобы он или ходил, буде здоров и крепок ногами по-прежнему, в обитель по воскресным и праздничным дням для Причащения, или же если ноги не служат, то навсегда бы перешел жить в монастырь из пустыни. Когда первый раз принесший ему пищу послушник передал это постановление, Серафим ничего не сказал. Тогда было приказано вторично передать его преподобному Серафиму. И тогда преподобный Серафим молча последовал за послушником, исполнив смиренно требование братии. Но он пришел в монастырь после пятнадцати лет пребывания в пустыни для того, чтобы уйти в затвор. Ему продолжали приносить Причастие в келью. Преподобный Серафим жаждал уединения в лесу и потому испросил разрешения у игумена, чтобы ему было позволено из затвора, по мере надобности, уходить в ближнюю пустынь. И опять начался ропот среди братии: в церковь не ходит причащаться, а в пустынь за две версты ходит. Дошло дело до епископа Тамбовского. Епископ прислал указ, чтобы преподобный Серафим ходил в Церковь для причащения Святых Таин. Ему говорили: ты всех учишь. Преподобный Серафим смиренно на это отвечал:

– Я следую учению Церкви, которая повелевает – не скрывай словес Божиих, но возвещай Его чудеса.

Другой осуждал: «Зачем он всех, кто к нему приходит, помазывает маслом из своей лампады?» Третий говорил: «Зачем ты в такое рубище одеваешься?» – И ему ответил преподобный Серафим:

«Иосаф царевич данную ему пустынником Варлаамом мантию считал выше и дороже царской багряницы».

Но это все было ничто по сравнению с теми нападениями, которые пришлось пережить преподобному Серафиму из-за Дивеевских сестер. Описатель жизни говорит: «Вражда не оставляет человека в покое до самого гроба, поэтому преподобный Серафим во многих возбуждал злобу и зависть. Слова осуждения сказал ему на этот раз игумен Нифонт. Преподобный смиренно поклонился в ноги, но строго сказал игумену, что не подобает ему делать такие замечания. Произвели обыск.

«Раз пришло нас семь сестер, – говорит сестрица Ксения Кузьминишна, – к батюшке, работали у него целый день, устали и остались ночевать в пустыни. Часу эдак в десятом увидела наша старшая из окна, что идут по дороге с тремя фонарями прямо к нам. Догадались мы, что это казначей Исаия, и поскорее навстречу, отперли мы дверь. Вошли они, не бранили ничего, оглядели нас, зорко и молча чего-то искали, и приказали нам тут же одеться и немедленно идти прочь».

Преподобный Серафим относился к этим нападкам, как и должен был относиться: с великим смирением, с великим терпением, но умел, когда это находил нужным, и дать надлежащее назидание. Не только так, как это сделал с Нифонтом, которому прямо сказал, что не надлежит ему делать таких замечаний, была и другая форма этих назиданий, она столь характерна для преподобного Серафима, что я позволю себе сделать большую выдержку, рассказав все это происшествие словами самой монахини Евпраксии, которая была действующим здесь лицом.

– То всем уже известно, – говорит монахиня Евпраксия, – как не любили саровцы за нас батюшку, даже гнали и преследовали его за нас постоянно, много, много делая ему огорчений и скорби. А он, родной наш, все переносил благодушно, даже смеялся и часто сам, зная это, шутил над нами.

И далее передает одну из таких «шуток» преподобного Серафима:

«Пришла я однажды, наложил он мне, по обыкновению, большую суму-ношу, так что насилу сам ее с гробика-то поднял и говорит:

– Во, неси, матушка, и прямо иди во святые ворота, никого не бойся.

Что это, думаю, батюшка-то, всегда бывало сам посылает меня мимо конного двора, задними воротами, а тут вдруг прямо на терпение да на скорбь святыми воротами посылает. А в ту пору в Сарове-то стояли солдаты и всегда у ворот были. Саровские игумен и казначей с братией больной скорбели на батюшку, что все дает де нам, и приказали солдатам-то всегда караулить да ловить нас, особенно же меня им указали.

Ослушаться батюшку я не смела и пошла сама не своя и тряслась вся, потому что не знала, чего мне так много наложил батюшка. Только подошла я это к воротам, читаю молитву, солдаты-то двое сейчас тут же меня за шиворот и арестовали.

– Иди, – говорят, – к игумену.

Я и молю-то их, и дрожу вся, не тут-то было.

– Иди, – говорят, да и только.

Притащили меня к игумену в сенки. Его звали Нифонтом, он был строгий, батюшку не любил, а нас еще пуще. Приказал он мне, так сурово, развязать суму. Я развязываю, а руки-то у меня трясутся, так ходуном и ходят, а он глядит. Развязала, вынимаю все, а там – старые лапти, корочки сломанные, трубки да камни разные, и все-то крепко так упихано.

– Ах, Серафим, Серафим, – воскликнул Нифонт, – глядите-ко, вот ведь какой, сам-то мучается да и Дивеевских мучает, – и отпустил меня.

Так вот в другой раз пришла к батюшке, а он мне сумку дает: ступай, говорит, прямо к святым воротам. – Пошла, остановили же меня и опять взяли и повели к игумену. Развязала суму, а в ней песок да камни. Игумен ахал-ахал, да отпустил меня. Прихожу, рассказываю я батюшке, а он и говорит мне:

– Ну, матушка, теперь в последний раз ходи и не бойся. Уже больше трогать вас не будут.

И воистину, бывало идешь, и в святых воротах только спросят:

– Чего несешь?

– Не знаю, кормилец, – ответишь им. – Батюшка послал.

Тут же пропустят».

Когда преподобный Серафим жил в пустыни, это вызывало не только смущение мирское в смысле злых нападений на него, было и другое. – «Отче, – спросил инок, – говорят некоторые, что уединение от общежительства в пустыню есть фарисейство, что этим оказывается пренебрежение к братии или еще бросается на нее осуждение».

Tasuta katkend on lõppenud.