Loe raamatut: «С судьбой не поспоришь»
Дизайнер обложки Любовь Холманова
© Валентина Гусева, 2020
© Любовь Холманова, дизайн обложки, 2020
ISBN 978-5-0051-9492-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Деревенский Тип-Топ
Такое прозвище к дядьке Коле прилипло чуть ли не с рождения. Первый вопрос, который он задает при встрече, всегда один и тот же:
– Как зарплата?
Человек называет, и дядька Коля тянет к нему руку:
– Ну, тогда тип-топ…
И не совсем понятно, одобряет или осуждает он такую зарплату. Вот и ко мне он, когда приезжаю в их деревню, подходит всегда с этим самым вопросом.
– Какая зарплата, – возмущаюсь я, – пенсия и есть пенсия, она у всех примерно одинаковая, чего спрашивать…
Но дядька Коля не унимается, он грозит мне своим скрюченным прокуренным пальцем:
– В газете вижу, читаю даже, старуха-то моя шибко любит, выписывает, деньги на не дело транжирит…
Я тут же прощаю ему излишнее любопытство и одобрительно улыбаюсь.
– А расскажи-ка и ты мне что-нибудь интересное, я и о тебе напишу…
– Тип-топ, – говорит дядька Коля и на минуту прикрывает глаза. Выдержав паузу, вдруг становится совсем другим человеком, серьезным, задумчивым, с каким-то необычно посветлевшим взглядом.
– Вон дорога с пригорка побежала, видишь?
– Вижу…
– А дальше деревня… Видишь?
– Вижу… Кашино…
– Моя деревня, там я родился и прожил много-много лет… Да и любовь моя там жила… Марья… Бывало, сенокос-то ведь в деревне допоздна, спрыгну с воза потный, грязный, а мимо ее дома не пройду, стукну в окошко: «Марья, встречай!» Она выбежит, налетит, как ураган, исцелует меня всего. Прижмусь к ней всем телом и млею, млею… А она, глупая, вздыхает: «Я думала, что обманешь, не зайдешь сегодня…» Да разве мог я не зайти, если и дышал, и жил ей одной…
Дядька Коля вытирает заслезившиеся глаза, вздыхает, трет занывшую разом грудь и вдруг рассыпается мелким старческим смехом:
– Отец-то у Марьи не шибко наше обниманье приветствовал, переживал за дочку, как бы чего у нас раньше времени не вышло, высунется, бывало в окошко и кричит: «Хватит, хватит вам, птичье племя, нечего зря время тратить, давай-ко, Марья, поись сооруди…»
Так и прообнимались до самой армии, без греха обошлись, хоть, признаюсь, и невмоготу мне было. А там проводы, Марья в слезы, а отец и тут прикрикнул на нее: «Нечего глаза зря мочить, явится через два года, твой будет, кому такое барахло надо…» Ошибся старик…, – дядька Коля почесывает темя и беспокойно ерзает по ступенькам крыльца, на котором ведем мы неспешный наш разговор. – В армии-то меня живо девки прихватили…
– Дядька Коля, – фыркаю я, не в силах сдержать смех, – ты говори да не заговаривайся, в армии какие девки?
– А такие, вот какие! Загорелые, титястые и на все согласные… На картошку нас там целую осень гоняли, а там одно, другое, винишко опять же, сама понимаешь… Марье письма пишу, в любви клянусь, а ночами в самоволку, приманила там меня одна, нашлась такая, я стопарь, и она стопарь, ни в чем мне не уступает и ни в чем не отказывает. Скажи, как молодому мужику устоять? Вот так текли, текли денечки, а однажды она и преподносит мне новость, мол, я беременная, если не женишься, все до командира дойдет… И так далее и тому подобное. Вот я и попал. Предлагал ей в город съездить и решить этот вопрос полюбовно, а она ни в какую, со мной ехать собралась. Мальчишечку родила, хиленького, слабенького, хворал бедняга, только три годика и пожил, умер… Здесь уж умер, в деревне, я ведь кралю-то свою с дитем сюда привез…
Я замираю от такой новости.
– А Марья? Что с Марьей-то случилось? Как она это пережила?
– Да никак не пережила! Я и ей жизнь сломал. Она уехала, конечно, сразу, выучилась там, работа у нее хорошая была, замуж вышла, два сына у нее, вот уж и внуки есть, все у нее, вроде бы, устроилось тип-топ… Я-то уж к тому времени второй раз женился, укатила моя хохлушка обратно, как только мы сыночка похоронили. Я тогда, правда, ринулся было в город Марью искать…
– Нашел?
– Нашел, чего долго-то искать… Встретились, вижу, что у нее вид печальный, и голос дрожит, и губа, только бы зареветь… «Слыхала, будто ты опять кобелируешь? – спросила меня. – Все над девками начальник?» – «Нет, – отвечаю, – Марья, ну их всех к шуту, никого мне не надо, ты моя судьба…» А она так на меня поглядела, что жутко стало. «Не тут ты, – говорит, – судьбу свою ищешь, замужем я, дети у меня. Хотя не скрою, без любви замуж пошла, тяжело к мужу привыкала, а теперь вот дети у нас, Господь сразу двойней наградил, чтобы крепче меня к мужу привязать, чтобы лишний раз не приходили в голову глупые мысли…»
Дядька Коля достал пачку с дешевыми сигаретами, нервно закурил. Сплевывая попавшие в рот крошки, махнул рукой:
– Да и зачем я ей тогда был? Выпивал ведь, чего греха таить… Думал, простит она меня, сойдемся, я пить брошу и все у нас будет тип-топ… А она не простила… Да и силы воли у меня не было… Это уж вот теперь, когда встал вопрос о жизни и смерти, я за жизнь ухватился, четверть века, можно сказать, в рот не беру…
– Тебе бы и курить бросить надо…
– И без тебя знаю, что надо… Так я и брошу, готовлюсь…
В окно высовывается строгая, седоволосая старуха:
– Старый ты нахал, забирайся живо домой, только языком чесать и горазд…
– Иду, Марья, иду… Не переживай, у меня все тип-топ…
И, обращаясь ко мне:
– Пойдем… Посидим, выпьем… Под хорошую закуску стопарь-другой мне и сейчас не повредит…
Но, заметив мой растерянный взгляд, широко улыбается своим беззубым ртом:
– Марья-то? Так это она и есть… У нее уж внуки были, когда мы сошлись. Я по городам помотался, время было тяжелое, работы нет, решил, что в деревне как-нибудь проживу, не так еще, было время, жили. Вот и приехал… Да пойдем-пойдем в дом-то… «Марья, давай сальца порежь, да бутылочку скорее доставай, чтобы все было тип-топ, гостья у нас…»
Конечно, я не могла удержаться, чтобы не дослушать до конца дядьки Колину историю, а еще больше хотелось увидеть отношения этих двух пожилых людей, которые в юности чуть не похоронили свою любовь.
Дядька Коля, налив полные стопки, вдруг говорит мне:
– Держись за то, на чем сидишь…
И достает альбом с фотографиями.
– Внуков-то у меня, внуков-то, во, Валерка, и Алена, и Димка… Да они меня сильнее, чем Марью любят… Большие уж, все хорошо у них, Димка вот только жену оставил… А Аленка скоро правнучкой порадует, опять буду сказки говорить…
– Конечно, ты языком-то чесать горазд, тебе ведь не у плиты стоять, не бельишко ихнее стирать, тебе только сказки придумывать, а деткам чего надо… Вот бы кому книжки-то писать…
Марья достает из шкафа толстую пачку писем, перетянутую льняной веревочкой.
– Два года мне мозги пудрил, а сам…
– Марья, Марья, только не надо перекосов, а то давление опять подскочит… Ты лучше расскажи, как встретились мы с тобой…
– Так в больнице встретились, судьба видно. Допился он до ручки, мне потом бабы рассказывали, что полгода его трезвым не видывали, поставит браги флягу и пьет… Вот в больницу и угодил. Язва… Крови много потерял, с того света, считай, вытащили. А я приехала подругу навестить. Она мне и говорит: «Загляни вон в ту палату, там мужик из нашей деревни лежит, тяжелый, умрет, наверное…» Вот я и заглянула себе на беду…
– Какая беда-то, Марья, какая беда? Четверть века уж живем, и все у нас тип-топ… Старая любовь не ржавеет… Жалко, что прихварывать ты начала, да и я не орел…
Марья пересела на диван и, подложив маленькую подушечку, прилегла:
– Устала я, прилягу, вы уж тут без меня пейте, ешьте…
Я пересела поближе к ней и задала главный вопрос, который так мучил меня в последнее время:
– Тетка Марья, неужели это можно простить?
– А чего ж не простить… Если любишь… Особенно, если такой…
И я увидела на ее губах загадочную улыбку.
А мне летать охота…
За окном ранние сумерки, в семье Даньки полнейшая идиллия – мама вяжет носки, сам Данька торчит в телефоне, папа укладывает в рюкзак необходимые инструменты, ему завтра ехать в командировку, в райцентр, откуда он родом.
Бабушка Маня дает отцу наставления:
– Ты, Гоша, к тетке-то Тамаре обязательно зайди, я ей брякну, что ты в родных краях будешь…
– Да я не представляю, где она и живет-то, недавно же переехала…
– Здравствуй, милый… На аэродроме живет, смотри новые-то дома, у нее пятый…
Данька, вроде бы совсем не вникающий в то, что происходит в комнате, срывается с места:
– Ба, ты о чем? Какие дома на аэродроме? Там должен быть вокзал, взлетная полоса, а ты о чем? Дома какие-то…
– А о том я, о том, ты не встревай, чего не знаешь!
– Как это я не знаю? Какой там аэродром, сроду не было!
– С твоего роду, конечно, уже не было, а с моего – был всегда. Мы на самолетах в областной центр за сорок минут добирались, не то, что теперь…
– Ба, с этого места давай поподробнее… Что за аэродром там был?
– Да обычная тесовая избушка на краю поля, самолеты, их еще кукурузниками звали, да посмотри, если интересно, в кино наш аэродром снят, в «Афоне»…
Данька отцепился на время, а, заметив, что бабушка улеглась, подсел к ней:
– Ба, а ты летала на этом «кукурузнике»? Расскажи…
– Так чего рассказывать-то? Обычное дело, садились, как в автобус, в салоне две деревянные лавочки вдоль бортов, под ними всякий груз напехан, тут же и пилот, никакой кабины, все рядом. Летим и летим, невысоко, внизу все видно, комбайны, трактора, бабы картошку копают…
– И ты не боялась?
– А чего бояться-то, встречных машин нет… Потряхивало только, когда в ямы-то проваливались…
– Ба, ты ври да не завирайся, какие ямы? Вы же в воздухе…
– Так и ямы воздушные, другой раз так улетали, сердце замирало, летчик-то, Паша, бывало оглянется, хохотнет, что тряханул нас. Девчонок так тошнило вначале, с бумажным пакетиком около рта летали, а потом привыкли… Бывало, долетим до определенного пункта, самолет сядет, нам скомандуют: «Погуляйте полчасика…» Вылезаем, гуляем по улице, потом опять валенки от снега околотим и на прежние места. Опять летим…
– Вы и на автобусах не ездили?
– Ездили, только на самолете лучше было, на автобусе по бездорожью не езда, а мука была… А лучше всего было летать с Алексеем Михайловичем, директором нашим, один из летчиков, не Паша, другой, был его учеником. Так вот Алексей Михайлович, бывало, его попросит:
– Уважь старика, высади на поле за школой, зачем я до города полечу, а потом ночью оттуда добираться буду…
Пожалеет его летчик-то, и правда сядет за школой, мы высыплем, как горох, радехоньки, а самолет тут же разбежится, взмоет и летит дальше…
– Ба, как все здорово, как кино!
– Так кино тогда тоже в деревнях от самолета зависело. Как-то сидим мы, ждем своего рейса, подъехала почтовая машина, выгрузил работник почты страховой мешок, в котором письма, газеты, наверное, и деньги, а также банки с кинолентами, в дальнюю деревню так кинофильмы отправляли. Оставил он мешок, а сам ушел на край поля с мужиками лясы точить, время до этого рейса еще было. А тут другой самолет начал разворачиваться и чем-то задел этот мешок, он и прицепился. Самолет взлетел, и мешок вместе с ним. Почтовик-то побежал, руками машет, мол, вернись, вернись, чужое взял, а самолет не вернулся. Смотрим, он уж над лесом летит, а мешок-то так и дрягается…
– Ой, бабушка, это же ЧП!
– Еще бы! Мне недавно про этот случай подружка моя рассказала, Ирина, она как раз тогда на почте работала. Пятьдесят лет хранила эту тайну, боялась рассказывать…
– А тогда могли и в тюрьму посадить?
– Конечно, могли, времена-то знаешь какие суровые были…
– И что? Нашел кто-нибудь этот мешок?
– Так почтовики и нашли. Собрал их всех, вплоть до уборщиц, начальник и велел идти мешок искать. А зима, дни-то короткие, снег да мороз… Двинулись к деревне, около нее тот лес-то, над которым последний раз самолет видели. В деревне баба попалась, пуганая какая-то, будто не в своем уме, спросили у нее:
– Ничего интересного у вас в деревне не случилось?
– Да нет, ничего, все тихо, только вот я чудо-чудное видала…
– Что за чудо, говори!
– А вы кто?
– Кто надо, те и есть…
Она смотрит на начальника, ничего понять не может, а он же в форме. Вот она и заговорила:
– Полощу я, значит, белье в проруби, руки околели, а слышу, над головой гудит, гудит… Разогнулась, чтобы на руки подуть, и вижу: летит самолет, а к хвосту у него чего-то привязано, вроде как парашют, но без человека. А вон там, над леском, оторвался этот парашют и полетел. Я испугалась и белье не дополоскала, собрала свои манатки да домой, заперлась на крючок, сижу, дрожу, еле отошла. А сейчас вот пошла к бригадиру, надо доложить…
– Не надо ничего докладывать и говорить никому ничего не надо. – строго сказал начальник. – Это государственная тайна… Учти, если развяжешь свой язык, сама знаешь, что за это бывает… Поняла?
Испугалась баба пуще прежнего, закивала и побежала обратно к дому, наверное, целую неделю с запертой калиткой просидела…
Данька притих, да и бабушка Маня примолкла, решила, что задремал внук. Только не тут-то было, Данька слушал бабушкин рассказ, будто какой-то новый детектив смотрел.
– Ба, так и не нашли мешок-то? Может, он и сейчас там лежит…
– Да нашли, Даня, нашли, хоть и долго искали, до самого вечера, устали все, измучились, а домой хоть и ночью не возвращайся…
Обтоптали они место под елкой, стали ветки ломать, чтобы сесть да отдохнуть, качнули елку-то, а мешок и свалился им на голову, чуть не прибил того почтаря, который мешок-то прохлопал… Ох и досталось ему, и не только от начальника, от всех!
Бабушке Мане непонятно было, обрадовался Данька такому финалу или наоборот расстроился. Подошел отец пожелать матери спокойной ночи, увидел Даньку, прикорнувшего у ее изголовья, изумился:
– Э, полуночники, это что у вас за секреты?
– Пап, а ты на кукурузнике летал?
– Не, не летал, но про него почти анекдот читал, как сейчас помню. Рассказать?
– Да, конечно! – воскликнул Данька.
– Хорошо, только потом сразу спать, договорились?
– Заметано!
– Так вот, слушай. В тот год у нас в районе только-только птичник построили. А яйца как возить? Дороги же асфальтовой не было, каменка, привезешь от этих яиц одни скорлупки. И не придумали ничего лучшего, как отправлять это первое, пока еще небольшое количество яиц на самолете. Событие было для нашего района, можно сказать, историческое, поэтому на следующий день районная газета вышла с жирным, через всю страницу, заголовком – «Самолет с яйцами»! Смеялись все, потому случай этот и остался у многих в памяти…
А теперь спать, спать, Данька! Он подхватил полусонного мальчонку и отнес его в свою комнату.
Ночью Даньке снился почти деревенский аэродром, самолеты-кукурузники взлетали с него стаями, махали Даньке крылом и навсегда исчезали в голубой дали. А вместо них на бывшем аэродроме, как грибы, начали вырастать большие дома с разноцветными крышами. Это было красиво, но картинка почему-то ничуть не радовала мальчика. Утром, едва проснувшись, Данька побежал к бабушке:
– Бабушка, а эти самолеты-кукурузники больше никогда не вернутся?
– Не знаю, Даня, всякое может быть…
– А куда же они прилетят, ведь на аэродроме построены дома?
– Вот ты вырастешь и построишь новый аэродром, он будет даже лучше старого…
Счастливый Данька глянул на бабушку, не шутит ли она, и, поняв, что бабушка говорит серьезно, выдохнул:
– Я построю! Обязательно…
Ах, это белое платье…
С Ульяной мы подружились совершенно неожиданно, она переехала к нам из далекого саратовского села, в соцсетях с моим соседом Володькой познакомилась, что-то нашла в нем и приехала.
У нас не юг, зима рано накрывает, но ее, знать, вот эта придуманная любовь грела. На календаре конец декабря, а она, гляжу, то и дело простоволосая бегает, то до бани, то до дровяного сарая. Володька, он вдовец, лет уж шесть, как жену свою, Настену, похоронил, никак не женился, сорок с лишним ему, а все один да один, ни жены, ни детей, думали, что так бобылем доживать и будет. А тут поди-ка, какая краля к нему пожаловала, зашушукались бабы, зазмеилась по улице молва, мол, эта чего доброго еще и родит ему, вон какая у них любовь-то, по улице он ее за ручку водит, виданое ли дело, не мальчик же. И она сияет, знать, нравится ей быть на виду у деревни, никаких разговоров не боится, да и какие разговоры-то, мы не знаем ее, она не знает нас. Но грех скрывать, хотелось нам с бабами узнать, ждем только удобного случая, чтобы завести душевный разговор да все и выведать. И вот как раз перед Новым годом забегает она ко мне в избу и просит соли. Я так руками и всплеснула, это кто же праздник без соли встречает. Насыпала ей в стакан, а сама к столу приглашаю, мол, давай, соседушка, поближе познакомимся. А она и не отнекивается, видно, и ей это знакомство по сердцу. Бабенка красивая, ничего не скажу, повезло Володьке, только меня другое удручало и уж очень хотелось узнать, что ее в наши снежные края пригнало, почему ей в тепле-то не жилось, ведь там же рай был, а не место, зимы почти никогда не было, не то, что у нас, восемь месяцев зима, а остальное – лето. Но как вырулить на этот разговор, ума не приложу. Уж сама ей все-все про себя расписала, и о том, как от судьбы бегала, и как судьба меня обратно привела да вот на это место и определила, мол, мало ли чего, в город хочется, живи в деревне и не разговаривай, вот и живу сорок лет, вросла в эту землю, хоть краном тащи, не вытащишь. Потом я стала ей показывать подарки, которые приготовила к празднику детям, сношкам, внучатам, ну, и мужу. А купила я мужу кошелек. Ему до меня дети купили, но ему тот не понравился, говорит, мол, больно велик, у меня и денег-то столько не бывает. Капризный мой Игнатьич. Поехала я в город, да и купила этот, поменьше, знаю, что моим подарком доволен будет. Вот, можно сказать, с этого кошелька и завязался у нас с Ульяной душевный разговор, а потом уж и дружба. Она мне вдруг и говорит:
– А вы старый-то кошелек мужа куда денете?
– Так выбросим в мусорку, хватит уж, послужил, чуть не до дыр истерся, дед-то у меня добытчик, мне денежку давал и себя не обижал, в кошельке у него всегда копеечка водилась…
– Вот и берегите старый кошелек, не выбрасывайте, а то вместе с ним можно весь достаток семьи выбросить. Последнюю купюру из него возьмите и в новый кошелек переложите, а старому найдите в доме местечко, пусть лежит, есть не просит…
Я посмотрела на Ульяну с нескрываемым интересом, что-то в этой бабенке было, какой-то свет неземной, подумалось, грешным делом, уж не приворожила ли она нашего Володьку. А тут и он, ступил через порог, зовет ее, а она ему:
– Да вот я пришла соседей наших дорогих пригласить, приходите к нам Новый год встречать…
– Что ты, что ты, – заотнекивалась я, – не под годы уж нам по гостям-то ходить, вы позовите кого-нибудь помоложе, вам повеселее будет, а чего со стариками сидеть, мне уж и выпить нельзя…
– Да разве в выпивке дело? Мы и так споем, что вся улица дрогнет… Столько дней тут у вас живу, а никого не знаю, сижу дома одна да только свист метели и слушаю. А с вами вот познакомилась, теперь встречаться будем, говорить о своем, о женском…
За ней следом и Володька начал уговаривать, пришлось согласиться. Да я еще вовремя вспомнила, что на Рождество ко мне дети мои приедут, так позову соседей, да и отугощаю, в долгу не останусь. Боялась, что Игнатьич мой не согласится, тоже выпивка-то стала проблемой в последние годы, начнет канючить, как обычно: «Зачем да куда?», а он ничего, оживился даже, заулыбался как-то загадочно. «Ах, ты, кобель старый! – хлопнула я ему по загривку. – Гляди-ка, не иначе, и у тебя взыграла молодость…»
В этот день пуржило с самого утра, кажется, заненастило надолго, сыпало откуда-то с небес и крутило уже у земли.
– Вот тебе и праздник! – вздохнул Игнатьич, – с гармонью к елке никак не пойдешь, испортишь снегом весь инструмент, да и сам задрогнешь…
– А ты что, не к елке ли еще собрался? Года уж три не ходил, там другие гармонисты наросли, вон, хоть тот же Володька и поиграет, твой ученик…
– Да я чего? Я ничего…
– Вот и не чевокай, а то рассержусь, так на печке будешь праздновать…
Вот так с шутками да перебранками мы и собрались, прикатили к соседям все в снегу, еле нас Володька веником отмел. Уселись за стол. Надо сказать, что Ульяна богатый стол накрыла, Настена-то, не тем будь помянута, не хозяйственная была, болела смолоду. А тут было видно, что Володьке это все нравится, он счастья своего скрыть не может. Попили, поели, Президента послушали, даже парочку песен спели, да и домой засобирались, решили: чего молодым мешать. А тут Володька вызвал моего деда на крылечко, покурить. Накинули они куртки и вышли. Вот в этот момент я и решила у Ульяны спросить, чего ее в наши-то края привело.
Она не сразу ответила, погрустнела, задумалась на миг, а потом глянула на меня и начала:
– Не судите меня строго. Я от мужа сбежала…
Я не сдержалась, так и охнула:
– Да ты что?
– Не удивляйтесь, сбежала-сбежала, да специально подальше, чтобы он ни за что меня не нашел. А найдет – убьет…
– А Володька-то все знает?
– Почти все, только не знает, с чего наша с мужем вражда началась… Я ведь замуж по большой любви вышла, а у мужа ко мне была только страсть… Я иногда кричала от боли, как он мучил меня в постели, никому не приведи, Господь… Он был старше меня на девять лет, уже угасать начал, вот и старался… А спасло меня знаете что? Ни в жизнь не догадаетесь… Свадебное платье…
– А оно-то при чем?
– А при том, при чем и ваш старый кошелек. Пришла ко мне как-то соседская девчушка, печальная, ее Снежную Королеву назначили играть в школьном спектакле, а платья нет. Вот тогда я и вынесла ей мое свадебное, решила: зачем оно мне теперь, только место в шкафу занимает. Свекруха увидела, закричала: «Что ты творишь, отдаешь свое семейное счастье чужому человеку…» А я и рада, насытилась я уже этим счастьем до слез. Не послушала ее, что-то отрезала, что-то ушила, сделала девчушке костюм…
– И что?
– А то! Начал мой благоверный вдруг ухаживать за молоденькими девочками, придет с работы злющий, в мою строну даже не глядит… А я и рада… Только кончилось все не очень хорошо, привязался он к девятикласснице, прохода девочке не давал со своими похотливыми предложениями. Беда могла случиться, хорошо, что однажды мальчишки сговорились и накостыляли ему, а потом все и всплыло, девочки одна, друга, третья стали рассказывать о нем. Судили его и посадили, срок не очень большой дали, но я за это время успела с Володей познакомиться и улизнуть. Думаю, не найдет он меня теперь, а может, и искать не будет… Так что не отмахивайтесь от примет, они веками проверены, всякое бывает…
Я никому не стала рассказывать об Ульяниных злоключениях, да и уехали они вскоре, думаю, что она Володьку опять в теплые края переманила. Так что продали дом и уехали, Ульяна уж ребеночка под сердцем носила.
