Франкфурт 939

Глава 7

Гунтрам привык не высыпаться. Готов по первому зову подскочить с кровати, быстро приходит в себя. Нет ни вялости, ни растерянности. Но, чёрт возьми, как же сладки объятия с подушкой, когда так хочешь спать. Проснуться – словно младенцу от сиськи отпрянуть.

Делать нечего, поднялся и открыл дверь. На пороге один из слуг герцога Эбергарда.

– Его Светлость велит явиться к нему, – доложил тот. Его Светлость и сам не спит и другим не даёт. Не дай Бог на старости лет таким же сделаться. Ни покоя, ни умиротворения. Нет, у Гунтрама старость пройдёт в тиши и без забот, где-нибудь на отшибе, чтобы ни души вокруг.

– Сейчас буду, – ответил он и хотел закрыть дверь, но слуга придержал её рукой.

– А ещё Саид беспокоится за брата. Юсуф ушёл ночью, да так и не вернулся.

– Если к вечеру не объявится, тогда и будем бить тревогу, – отмахнулся Гунтрам. Сейчас ему некогда заниматься подобным. Он закрыл дверь, но что-то вдруг щёлкнуло в голове. Гунтрам вышел в коридор и окликнул слугу. – Гвардеец Манфред покидал ночью свои покои?

– Не знаю, – слегка задумавшись, ответил тот. – Могу выяснить.

– Выясни.

Слуга ушёл по коридору, а Гунтрам вернулся в комнату. Облачился во всё чёрное, как и подобает тени; одел ремень. На нём в ножнах меч и нож. Ещё один засунул в левый рукав. Покинул свою комнату, отправился в кабинет герцога Эбергарда.

Днём не попадаться на глаза труднее. Сперва один из восточных купцов подсел на уши, но Гунтрам сослался на срочные дела, а после наследник какого-то мелкого графства где-то в Бургундии пожаловался на шум за стеной его спальни.

Что ни день в замке два десятка ссор между гостями. Герцогу Эбергарду надоело слушать их стенания и он поручил это Гунтраму. Что, впрочем, подразумевало разрешение конфликтов, а не прислуживание всем и каждом. К несчастью многие таки решили, что он теперь заботится обо всех хлопотах, и, как ни пытайся, переубедить их не выходит. Стоит ли говорить, что Гунтрам не рад новым обязанностям. Он и раньше-то был не в восторге от всего этого скопа, а теперь готов их поубивать. Уже продумывает план. Нет-нет, серьёзно. Уже и яд купил.

– Милорд, я верю, что вам и без моей помощи по силам разобраться с вашей проблемой. Поговорите с соседом, пожалуйтесь на шум. Вот если дойдёт до драки, тогда зовите меня.

В коридоре, за поворотом, столкнулся с Бернардом. Капитан городской стражи, как всегда, прилизан и аккуратен. Улыбнулся, подслушав их разговор.

– Да как ты смеешь?! А ну быстро пошёл и разобрался с шумом у меня за стеной, а не то голову с плеч! – пригрозил малолетний (ему двенадцать) лорд. Сейчас ему, наверно, невдомёк, что он на чужой земле в гостях у циничного и расчётливого герцога угрожает его самому доверенному и полезному человеку.

«Вот тебе подходящий жених, Ингрид. Тупой, как пробка. Сможешь вертеть им, но вряд ли он знает, что делать с тобой в постели. А ещё капризный, словно девка. Придётся его уламывать».

– Прошу меня простить, милорд. Я не хотел вас обидеть. Вот только доложусь Его Светлости – это быстро – и сразу займусь вашей проблемой, а вы пока подождите у дверей соседа, чтобы лично убедиться в моей исполнительности, – учтивым тоном, едва ли не кланяясь, пообещал Гунтрам.

– Да-да, и поторапливайся, – сказал избалованный молокосос и ушёл прочь.

– Что, и впрямь займёшься? – с недоверием поинтересовался Бернард.

– И пальцем не пошевелю.

– Ох он и разозлится.

– Плевать. Как же там его… А! Графство Форе. От нас до Вюрцбурга дальше, чем от одной границы графства Форе до другой. Я вообще в Бургундию не собираюсь. Дались мне их красоты. Горы, озёра и у нас есть. Да и виноградники их как-то не манят. После испанских вин ничьи другие пить не могу. Вот где встречу старость. Буду есть апельсины с веток и пить молодые вина.

– Там неспокойно.

– А здесь у нас рай, да? – На этом их разговор прервался, двери герцога Эбергарда за следующим поворотом. Правитель Франконии пусть и практичный человек, а родной край любит безмерно. Любой намёк на то, что жизнь в его владениях не сказка – он кипятится. А когда герцог Эбергард в дурном настроении, страдают все. Поэтому луга во Франконии самые зелёные, реки самые чистые и вся рыба с икрой.

– Ваша Светлость, – поприветствовал Бернард.

– Ваша Светлость, – поприветствовал Гунтрам.

– Проходите, – пригласил герцог. Сидя за столом, читает донесения. На вошедших не отвлёкся, даже не глянул. Оторвался, лишь дочитав.

– Про Манфреда что-нибудь есть? – спросил Гунтрам, подойдя к окну.

В проём не выглянул, прислонился к стене, смотрит вниз, на внутренний двор замка. Ничего примечательного. Конюх тащит в стойла вёдра, кухарка у колодца набирает ещё. Кузнецкий подмастерье растапливает печь, а сам кузнец на улице насвистывает мелодию, завязывая кожаный фартук. С солдатской кухни в казармы возвращаются стражники, а им навстречу идут прачки. Один ущипнул пухлую за зад, та визгнула, все засмеялись. Пышка раскраснелась, но улыбается. Прачки ушли, шушукаясь, стражники остановились, о чём-то сговариваются. Варин – капитан гарнизона – пялится на них со второго этажа. Гунтрам его не видит (он прямо над ним), просто услышал знакомое ворчание.

– Ничего. Он ещё не покидал покои, – ответил герцог.

– До сих пор спит? – удивился Бернард. – Устал с дороги?

– Тебе он вчера усталым показался? – Гунтрам отошёл от окна.

– С дороги все выглядят усталыми, сложно судить. Впрочем, с ног он не валился, не шатался, глаза у него не слипались и голос был не вялый, вполне себе бодрый.

– Вот и я о том же. Говорит, что устал, а на усталость ни намёка. Чем он таким ночью занимался, что до сих пор отсыпается? – задал вопрос Гунтрам. – И это королевский-то гвардеец.

– К чему ты клонишь? – полюбопытствовал герцог Эбергард.

– Юсуф ночью не вернулся. Впервые на моей памяти. Той же ночью, когда к нам прибыл этот Манфред. А он ищет Культ и тех, кто покушался на жизнь принца Генриха. Совпадение?

– Что? – удивился Бернард. Остальные, кажется, забыли, что он ещё не знает. – Так вот зачем он прискакал? Но Юсуф мусульманин. С чего бы приплетать его к язычникам?

– Да большинству там плевать на Нертус, у них другие цели и интересы. Притом весьма приземлённые. Этот Манфред не дурак, хоть и похож на сына лесоруба. Как-то же он отследил Культ до Франкфурта.

– И что, выпорхнул ночью из замка и убил Юсуфа? – не поверил Эбергард.

– Вспомните, как он был одет.

Герцог задумался. А как задумается, сразу гладит бороду. Ненароком Его Светлость глянули на Бернарда, тот прибывал в схожем состоянии, и даже пальцы поднёс к подбородку.

– О чем думаешь? – спросил Эбергард.

– Утром в порту нашли тело, – не сразу ответил капитан городской стражи.

– Чьё?

– Не знаю, – ответил и опять задумался. – Его к реке тащили. Явно, знали, как избавиться от трупа, но не знали – где. Упыри из трущоб отчаливают с помойного берега, а этого на главную пристань волокли. Видно, хотели с пирса сбросить. Адалар спугнул. Я это к чему: гвардеец упоминал, что знает город. Наверно, уже бывал во Франкфурте. Может, даже жил здесь прежде.

– А значит, и слухи о мертвецах в реке слышал, – подытожил Гунтрам.

– Как-то уж больно шустро. Только прибыл и сразу людей кромсать? И не понятно, как он узнал, где искать Юсуфа, – заметил герцог Эбергард. – Даже я не знал.

– С кем он встречался? – поинтересовался Гунтрам.

– Понятия не имею, встречу устроил Вигерик. Вот что, надоело гадать, сходи-ка в порт, проверь покойника, а мы с Бернардом пока обсудим, сколько людей из стражи получится взять в Андернах.

Он рад прогулке, а то уже чувствует себя призраком замка. Спешит, но людей не затаптывает, скачет лёгкой трусцой. Утром на улицах Франкфурта тесно. Какой-то кретин перегородил улицу телегой и загружает бочки. Поднял бы шум, но она даже не запряжена, конь здесь же, за уздечку к ней привязан. Быстрей будет в объезд.

В порту и вовсе мрак. Народу как мух над тухлятиной. Вот ведь злачное место.

Где труп, сразу приметил. С лошади обзор отличный, будто с дозорной вышки, а ещё длинный, как столб, стражник сразу в глаза бросается. Вот и Адалар с ним рядом. Гунтрам направился к ним. Здесь сквозь толпу идти сложней, даже перед лошадью не расступаются. Смотрят на ездока недобро, нехотя пятятся, а кто и вовсе игнорирует, даже когда кобыла грудью упирается.

Один из стражников его заметил, сплюнул и закричал во всё горло:

– Расступись! Дайте, блядь, дорогу, – указал рукой на Гунтрама. Сам двинулся навстречу, расталкивая всех бесцеремонно. – Сука, хорош глазеть. Валите по своим делам, – подошёл к Гунтраму вплотную. – Чем можем помочь? – спросил учтиво. Хороша тень, уже городская стража узнаёт.

– Где мертвец? Нужно взглянуть, – ответил Гунтрам.

– Этот бездомный? – удивился стражник. – Зачем он вам?

Гунтрам смолчал, прищурившись. От этого прищура уже по всему лбу и вокруг глаз морщины. Стражник понял намёк. Тяжело проглотил слюну, взял коня под узду, повёл к покойнику. Там Гунтрам спешился, склонился над трупом, согнув колени.

– Где ж ты встречал смуглых бродяг у нас на улицах? – негодуя, спросил у стражника.

– Так загорелый просто, весь день на солнце, – оправдывается тот.

– Баран тупоголовый, – не выдержал Гунтрам, но постарался тихо, как только возможно. Не дай Бог, кто из зевак услышит. – Да он на франка даже не похож. На нос глянь, на губы, на подбородок. И где ты видел у бродяг такие аккуратные бороды?

Понятно. К чему морока, кинул труп в общую могилу и дело с концом. Лентяи чёртовы. Вот так, не поспешил бы и всё, пропал Юсуф – старший сын аббасидского вельможи, гниёт теперь среди франкфуртской черни.

– В замок его везите, – отдал распоряжение, но дожидаться исполнения не стал. Запрыгнул на лошадь и поскакал назад, теперь уже лёгким галопом.

Народ шарахался, как перепуганный. Одного чуть не затоптал, но наплевать, достали они как-то.

Возятся под ногами, словно муравьи. Безликая серая масса. Всю жизнь бы им жрать, спать, сношаться. Других мыслей в голове нет, ничего более не нужно. А как получат всё, что просят, так снова недовольны. Теперь хотят жрать больше, спать дольше, а вместо старой жены новую, чтоб помоложе. Нет, не жаждут они понять этот мир, оставить после себя след, приобщиться к великому, стать частью значимого, снискать славу, овладеть в совершенстве ремеслом, быть в чём-то лучшим. Куда им? Лучше обсуждать других на том пути, а самим лишь жрать, спать, сношаться.

– Это он, – с порога заявил Гунтрам. Отвлёк герцога Эбергарда и Бернарда от разговора, но они, кажется, не против. По крайней мене, новая весть заинтересовала куда больше.

– Как его убили? – спросил Его Светлость.

– Горло перерезано от уха до уха. А значит – сзади, одним быстрым движением, предварительно задрав ему голову, – Гунтрам наглядно продемонстрировал, орудуя невидимым ножом по невидимой шее.

– Мы уверены, что его убил гвардеец? – поинтересовался Бернард.

– А кто ещё?

– Он ведь королевский гвардеец…

– Нет, пока что он гвардеец принца Генриха, посвящённый в рыцари на войне против короля, – уточнил герцог Эбергард.

– Я не о том. Нельзя просто казнить его по одному лишь подозрению, – не унимался Бернард. – Нужен свидетель или пусть сам сознается, но для этого придётся кинуть его в темницу и пытать.

– А если не сознается? – задал вопрос Гунтрам.

– У Вигарда все сознаю́тся. Беда в другом. – Погладил бороду герцог Эбергард. – Он во Франкфурте, чтобы найти того, кто стоит за покушением на принца Генриха. У него и грамота есть. По ней я должен ему помочь. Вот он нашёл культиста, убил, а мы схватили его, пытали и казнили. Как это выглядит? На помощь не похоже. Сам говорил, мальчишка затевает пакость. Как ты верно заметил, этот Манфред больше похож на сына дровосека. Кто бы посвятил такого в рыцари и тут же принял в гвардию? Невероятный взлёт, не находишь? Да всем плевать, казни мы простолюдина, но вот гвардейцу без последствий голову не срубишь.

– И что нам делать? – не понял Бернард.

– Да ничего. Затаились и ждём, – разъяснил герцог Эбергард. – Посмотрим на его действия. Если Манфред убил Юсуфа за то, кем тот являлся, то доложит.

– Если, конечно, он на этом остановится, а не продолжит убивать членов Культа, – подметил Гунтрам.

– И мы будем просто ждать? – опять не понял Бернард. Это начинает раздражать.

– Предлагаешь спросить, не убивал ли он Юсуфа? И как же мы узнали, что он член Культа? Нет уж, спешить нельзя. Лучше потерять ещё одну пешку, чем короля. Да, это на редкость паршивый расклад, но партия ещё не проиграна.

– Это же не шатрандж⁷! Пешка умрёт, – возмутился капитан стражи.

Эх, не годится он для этих дел. Пешка для него человек. Нельзя так думать, совесть заест.

Обременительный дар – замечать в других недостатки. Сперва разочаровываешься, потом свыкаешься, используешь их слабости, как хочешь. И вот, уже не видишь человека, лишь набор черт; возможности, плюсы и минусы. Ни оболочка для души, ни личность, а гвоздь, который нужно вбить в правильном месте.

– Стоит предупредить Культ.

– Совсем сдурел? – не выдержал слюнтяйства герцог Эбергард. – Нет уж, сейчас, пока в городе этот треклятый гвардеец, мы про Культ ничего не знаем, никогда о них не слышали и помощи им не оказываем. Уяснил?

– И это после всего, что они для нас сделали?

– А сколько я для тебя сделал, Бернард? Подставишь меня под удар ради поганого Культа. Запомни, пойду ко дну я, пойдёшь и ты. Сейчас слишком многое на кону, чтобы так глупо рисковать. Я и без того зол из-за дел, что они наворотили. Мне бы самому их головы выслать Генриху, но ведь я о них знать не знаю. Пусть гвардеец занимается своим делом. Мы ему не мешаем, покуда он нам не вредит. Ты меня понял?

– Да, Ваша Светлость, – униженно склонил голову Бернард.

– Значит так, я хочу знать о каждом шаге этого ублюдка. Выдели людей потолковей, пусть следят за ним, но на глаза не попадаются. Даже если сознается в убийстве Юсуфа и скажет, что это ради дела – мне плевать. Куда ходил, с кем встречался, что делал – обо всём докладывай. Если ко мне подбирается, я должен узнать до того, как он приставит нож к моему горлу. Понял? Теперь ты, Гунтрам. Выясни, что за дела были у Юсуфа ночью. Нужно понять, как гвардеец на него вышел. Всё случилось слишком быстро. Сдаётся мне, что этот Манфред тут не один. А ведь и впрямь странно, что он заявился в замок и мозолит глаза. Возможно, он просто отвлекает внимание, а кто-то другой тем временем действует у нас за спиной.

– Разберусь, – пообещал Гунтрам.

– Но сперва сходи к Саиду, расскажи ему про брата.

– Гунтрам, – остановил его Бернард, когда тот уже откла́нялся, – стражники, которых я послал в порт, сейчас, случаем, не в замке?

– Я велел им доставить тело Юсуфа. Если уже добрались, то сейчас в подземелье. Надеюсь, не им ты поручишь слежку? Они же бестолковые.

– Да, Эд и Томас именно такие, но Тео человек надёжный, на него можно положиться. – Бернард отвечал не Гунтраму, а Его Светлости. – Он воевал за вас в Лотарингии и тот саксонский замок осаждал. В первых рядах пробился через ворота. На него кипящее масло вылили, а он не остановился, не убежал, а ещё яростней ринулся на врага.

– Решение за тобой, как и ответственность, – объявил герцог.

На этом и закончили, разошлись по делам.

– Как ты с ними поступишь? – спросил Гунтрам, направившись прямо по коридору.

– С кем?

– Со стражниками. С кем же ещё?

Бернард потупил взор.

– Не понял. Они чем-то провинились?

– Они пытались выдать Юсуфа за попрошайку, лишь бы не утруждать себя работой. Ты уж там накажи их как-нибудь.

– Я и так пригрозил им утром, дескать жалования их лишу. Нельзя слишком на них давить, а то сломаются.

– И что с того? Толку от стражников, если они от обязанностей отлынивают? Сами ведут себя как уроды, а ты над ними трясёшься. Не дай бог бедняги обидятся и уйдут. Нестрашно, найдёшь других.

– Я хочу наладить дружеские отношения в гарнизоне. Конечно, слежу, чтобы они не распоясались, но перегибать тоже не стоит.

– Ты им не друг, ты их капитан. Они должны подчиняться. Если бы они тебя уважали, не подставляли бы под удар своей безалаберностью. Что проку быть добрым в компании козлов? Чего ты от них добьёшься? Хочешь, чтобы они тебя поняли, говори на их языке. Хочешь стать лучше, смотри на них, изучай повадки, пойми их, и стань выше всего этого мелочного говна, которым они живут. Ты ничего от них не добьёшься, но сам достигнешь многого. Вот и решай, что лучше, опуститься до их уровня, дабы продвигать таким людям свои идеи, или плюнуть на них. Ну, жужжат там эти мухи навозные, ворчат на тебя. Ну и что? Тебе не всё ли равно? Главное – пусть обязанности свои исправно исполняют. Так им и скажи. Слово в слово. Не надо смягчать. Будь честен и прямолинеен, так проще. Пусть уяснят, что к чему. Делай, как положено, или пинком под зад – вот. Они лишь инструмент в достижении твоих целей.

– Да, пожалуй, ты прав.

– Что, вот так запросто сдашься? Не будешь отстаивать свои убеждения? Ты ведь хотел дружескую обстановку в гарнизоне создать, чтобы тебе с ними приятнее работалось.

Бернард остановился и уставился на Гунтрама, недоумевая.

– Ты сейчас издеваешься?

– Нет, просто решил занять обе позиций.

– Ты мне этим не помогаешь.

– А ты как хотел? Думал, я найду ответы на все твои вопросы? Может, мне ещё и твою жизнь за тебя прожить? – улыбнувшись, спросил Гунтрам.

В конце коридора они разделились. Бернард отправился в подземелье, а Гунтрам искать Саида, но по пути встретил дочь Эбергарда. Обычно она к нему холодна и равнодушна, но в этот раз обожгла ненавистным взглядом. И что он опять натворил, чем заслужил подобное приветствие? Некогда ломать голову, не до неё сейчас.

Глава 8

Дом стоит на отшибе, у самых трущоб. Рядом коровник и ворота из города на луговое пастбище. Вся дорога в лепёшках. Ну и вонища. Сказавший, что городской воздух освобождает – тот ещё шутник. Владелец коровника по уши в долгах. Работает теперь не на господина в чистом поле, а на церковь в засраном городе. Да уж, освободился. Не заплатит до зимы, будет нюхать свободный воздух бесплатно, сидя с протянутой рукой на ступенях у базилики. Рядом на огороженном пятаке ячмень выращивают.

«А что, удобно, далеко за удобрением ходить не надо».

Рене постучал в дверь так, как должен стучать мужик – три мощных удара. Вышло громко, аж косяк затрещал. Открыла костлявая женщина с лицом болотной жабы. Кожа бледная с желтизной, нос крючком, подбородок острый, с бородавкой, на голове поросль сальных волос. У свиньи морда приятней. При виде Рене скривилась, словно навоза хапнула, уставилась на кулон церковного посланника у него на шее.

– Чего тебе? – спросила с такой неприязнью, будто какого-то побирушку на пороге увидела. – Мы вам ничего не должны. Со всеми долгами уже рассчитались, новые ссуды не брали и даже церковную десятину я исправно плачу. Десятая часть от ничего – это ничто. Так что нечего тебе здесь делать. Проваливай!

– Я ищу Пипина, – ответил ей Рене, не грубо, но строго.

– Не там ищешь.

– Ты его сестра?

– И что с того? Здесь этот гавнюк ни разу не появлялся. Ему плевать, как мы живём. На мать и на меня плевать. Он, поди, и не знает, что нас из дома выперли. Пришёл бы, поглядел, в какой халупе помирает с голоду его семья. Но нет, ему там хорошо под пятой Господа. Сбежал вслед за отцом к лёгкой жизни. Его кормят, одевают на те деньги, которые вы у нас забираете. Что, не помнишь меня, гад? Ты нас из дома выгнал. Нашего дома! Его мой дед построил, а вы забрали. Теперь там купец живёт со своей пухлой уродиной-дочкой. Наверно, выгодно продали, да?

Рене не любит эту часть своей работы. Ему не по душе отбирать у должников последнее имущество и выгонять людей на улицу, но что поделаешь, такие уж обязанности. Не он, так кто-нибудь другой займётся. Какая разница?

– Забрали? А когда деньги просили, думали, что отдавать не придётся?

– Сорок процентов сверху того, что взяли! Это же грабёж! – завопила на всю улицу мерзкая уродина.

– Никто вас не заставлял, – спокойно ответил Рене, хоть и хотелось осадить эту щипаную ворону.

– Но жрать-то хочется! – не унималась та. Жрать ей хочется. Рене сунул руку в кошель достал два пфеннига⁸. Поднял на уровень глаз. Жаба в них так и впилась жадным взглядом. Полфунта говядины, полдюжины яиц, буханка ржаного хлеба да пара лососей.

– Скажешь мне, где искать Пипина, и деньги твои, – предложил храмовник.

– Я его только на кладбище вижу. На могилу отца-то он чуть ли не каждый день ходит. Ему только до живых нет дела, – рассказала уродина покладистым голосом. Слюни так и побежали. Рене мучать не стал, протянул деньги. Жаба вырвала их, словно коршун, и хлопнула дверью перед носом.

«Вот те и благодарность. Как таких людей не любить? Так и охота к ним со всей душой, со всею добротой прийти ночью с факелом и подпалить сарай».

Храмовник постоял немного, набрал полный рот слюней, плюнул на дверь, да и ушёл. Вот незадача, кладбище на другом конце города, у ворот, что на пасеку. Выйти из этого свинарника к рынку, минуя базилику, а там через склады.

«Нет, лишний раз у церкви маячить неохота. Ещё Руперт увидит, пристанет с расспросами».

Можно мимо замка по району знатных особ, где каждый дом – собственная крепость. Сплошь стены и ворота, ровные мощёные дороги. Он сразу за амбарами с солониной и сырами. Дорога выведет к переулку пекарей, а оттуда рукой подать до кладбища, но этот путь Рене не выберет. Не хочет вспоминать, сколь многое он в жизни потерял. И так кошки скребут на душе всякий раз, как ведёт в темницу вора, посягнувшего на достояние церкви. Когда-то и он там жил. Сложись всё по-другому, сейчас бы с кубком пива грелся дома у камина.

Остаётся один путь – к реке и вдоль причалов до ремесленных кварталов. Можно и в обход города, конечно. Вдоль крепостной стены протоптанной тропой, но это долго.

В порту людей уже намного меньше. Рыбаки вышли на воду. Лодок столько, что можно реку запрудить. Плоты на переправе курсируют, возят людей на другой берег и обратно. Торговое судно ещё с рассветом прибыло, но из-за мертвеца начальник порта задержался и вон они, до сих пор не разгрузились.

Труп уже увезли.

«Быстро, однако. Наверно, Адалар подсуетился. Старик не жадный и исполнительный. Работа – его жизнь. Детей у него нет».

В городе активно готовятся к войне. Это на каждом углу, стоит пройтись по улицам. Только вчера Рене пинками сгонял агитатора со ступеней базилики, а тот грозил ему расправой лично от герцога Эбергарда. Сегодня он в порту. Узнал храмовника, но отвёл взгляд. Сделал вид, что не заметил. Таких, как он много, и не только во Франкфурте. На площадях и людных переулках, в полях близь городов и деревнях, у врат и у церквей, а по тавернам и тюрьмам ходят вербовщики. Вступил в ополчение – получай прощение! Ты умелый убийца, незаметен и хитёр, у тебя кулак, что кувалда? Ты бы и рад дальше разбойничать, но попался и ждёшь казни? Не отчаивайся – на войне пригодишься! И с такими ублюдками доброму рыцарю воевать бок о бок? Ни чести, ни отваги, ни доблести.

Ремесленники тоже не сидят без дела. Вот уж кто рад войне. Плотники строят новый корабль, кожевники штопают доспехи сутки напролёт, кузнецы куют мечи и топоры, оружейники вырезают щиты, луки и стрелы, даже сапожники при деле. Все вносят свою лепту. Налоги возросли, а в амбарах запасают провиант. Всё, что отбирают, идёт на содержание войска. Ах вот откуда ноги растут, вспомнил Рене. Когда служил, терпеть не мог фуражи.

Будка смотрителя сразу у входа на кладбище, но самого его не видно.

– И где этого пьяницу носит, – подумал вслух Рене. – Может, могилу роет?

«Себе он могилу роет беспробудным пьянством. Ещё утро, а он уже со штофом в руках».

Идёт со стороны ворот. Как пить дать, с пасеки, и значит, в штофе медовуха. Храмовник за него переживает. Карл (так его зовут) служил под началом Рене. Он-то и устроил его на кладбище. Боялся, что от безделья сопьётся, а он спивается, не отрываясь от работы. На войне ему палицей по затылку врезали. Теперь чуть головой тряхнёт, и корчится от боли.

– Сэр Рене, – удивился он.

– Я больше не рыцарь.

– Не знал, что можно отказаться от титула. Это из-за того, что церкви служите? – указал он на отворот доспеха, с вышитым на нём крестом. – До меня доходили слухи.

– Да, от титула можно отречься, но у меня его отобрали королевским указом.

– За что?

– Карл, хватит прикидываться, ты же всё знаешь, – сорвался Рене. – Я убил… человека благородного происхождения. Мне верная дорога на эшафот, кабы викарий не спас.

– Так это правда? – удивился смотритель. Кажется, искренне. – Я просто не верил. Помню, вы с Сэром Робертом были не разлей вода, а тут такое.

Убить бы Карла за подобное. Рене изо всех сил пытается похоронить воспоминания о прошлом, но то и дело какая-нибудь мелочь или чрезмерно болтливая скотина напоминает о былом.

– Пришли своих проведать? Тяжело вам, наверно, было.

– Прекрати меня лелеять, Карл. Я ведь не девица, – грубо упрекнул друга храмовник. Он вовсе не прочь рассказать всем вокруг о своей трагедии, но отнюдь не потому, что хочет жалости. Просто, все должны знать, отчего он такой грубый. Он всё потерял, ему можно. – Я ищу священника. Говорят, он могилу отца чуть ли не каждый день навещает. Худой такой, сутулый, бледный. Зовут Пипин.

– Да-да, брата Пипина я знаю, он тут часто. Вчера приходил, сидел дольше обычного. Я решил, он отправляется на войну с войском герцога Эбергарда.

– Это ещё почему?

– Ну, так долго на кладбище торчат, если прощаются. Обычно перед войной, когда на новое место перебираются или просто надолго уезжают.

«Всё хуже и хуже. Чёрт возьми, Пипин, что ты затеял? И где теперь тебя искать?»

Рыбацкий квартал. Здесь всё воняет рыбой. Рядом лодочная пристань и помойный берег, на соседней улице коптильня, а чуть дальше через дорогу друг от друга два ледника, заваленные рыбой под завязку, и в каждом погребе, сарае и кладовой – везде бочки с рыбой, а под ногами рыбьи потроха. Если сравнивать рыбацкий квартал с трущобами, так там хоть дышать приятней. Опасней, но приятней.

Таверна «Пивной Когг» уже третья по счёту. В первых двух его нет. Точнее, не было. Возможно, сейчас есть, а вернёшься, его уже не будет. Всё равно, что за мышью гоняться. Только под стол нырнула – ты за ней, а она уже у сундука.

Благо, Гвидо легко найти в толпе. Он здоровый, как бык, на две головы выше любого. Ещё в пятнадцать таким вымахал, и, заходя в двери, конечно же, бился лбом об косяк. С тех детских лет у него привычка пригибать голову на пороге. И не важно, дверь таверны это или ворота замка.

Как-то раз так кивнул неудачно и стукнул шлемом лошадь, которая шагала рядом. Лошадь-то ничего, а вот двести фунтов надменного говна, что на ней, сильно оскорбились и стукнули Гвидо хлыстом. Это он зря, великан вспыльчив и не сдержан. Стащил щенка с кобылы и отлупил при всех. И это на торжествах по случаю победы в Лотарингии. Герцогу Эбергарду сей конфуз местная аристократия припоминала в шутку все два года, что он там торчал. Так ещё и папашка мелкого ублюдка, граф Гессена, шуму поднял.

Гвидо хоть и сам из благородных, но пятый сын в семействе. На него всем начхать. Братья такие же здоровые лбы. Жрут за троих, кормить их накладно. Отец безмерно радовался, когда избавиться от тринадцатилетнего пацана, и с той поры о нём не вспоминал. Только Рене с Робертом за него и заступились. Но что слово двух рыцарей против графской обиды? Два меча против пятисот. От наказания Гвидо не отвертелся, в колодках посидел и со службы попёрли, а ведь должны были со дня на день в рыцари посветить. Теперь он напивается в тавернах, где ищет новобранцев. Война – единственное, что он знает, но махать мечом ему не дают. Хоть так пристроили, а то давно бы уже сгинул от безделья или бандитом стал.

Кто-то скажет: «Не так уж плохо», – но для Гвидо это мука. Он настоящее орудие убийства. Славяне, венгры, датчане, норманны, союзники чехи, моравы, собратья франки – со всеми повоевал. А сейчас прикончить может разве что кружку пива. У него в венах бурлит кровь, он в западне.

Внутри в таверне тесно, столы слишком близко друг к другу. Вот подлое тело не послушается спьяну, обольёт пивом соседа и драка неминуема. Странно, что мебель вся цела, будто ни разу не битая. Возможно, Рене что-то упустил. Давно не пил в тавернах, всё чаще дома. Слишком уж шумно и воздух спёртый.

Всё помещение для посетителей в виде подковы. Справа зажжён камин. С другой стороны лестница на второй этаж. Прямо от входа стойка, за ней хозяин таверны – костлявый мужик с брезгливым взглядом, ровесник Рене. У него за спиной в несколько рядов пивные бочки и дверь на кухню. Там мельтешит худая девчушка. В углу рядом с камином сидят стражники.

«Они разве не должны город патрулировать? И ладно бы поесть зашли, на столах нет еды, только кувшин. В нём ведь, наверняка, не морс. На что идут налоги, спрашивается?»

Уж кто бы жаловался. Рене, как служитель церкви, последние несколько лет налоги вовсе не платит, только взымает.

За соседним со стражниками столом пусто, а через стол играют в кости. Раньше Рене и сам грешил. Бывало, всё жалование проигрывал. Ох и получал взбучку от жены, даже домой идти боялся. Да, она была из тех женщин, что с мужским характером.

В остальном в таверне никого примечательного. Разве что восточные купцы. Оголодали в пути, полный стол еды навалили. Здесь и кабанчик, и колбасы, и лосось, и сыр, и пирожки, и чёртов пресловутый виноград. Из всех угощений именно он вызывает аппетит. Он, сука, запал в душу. С кабана ещё стекает жир, пироги только с печи, от них пар идёт, а лосось источает аромат, но нет, блядь, зелёные гроздья так и манят. Вот хоть купцов за виноград убей. И что их занесло в эту дыру? Они же обычно на постоялом дворе или в таверне «У Причала». Там куда чище и народ приятней.

Гвидо сидит в углу под лестницей. На лице странная ухмылка.

– Здравствуй, Гвидо, – поприветствовал его храмовник, присаживаясь за стол.

– Рене, – ответил вербовщик сквозь ухмылку. – Не ожидал тебя увидеть. Неужто нет более важных дел? Или ты отложил их ради встречи со мной? Что ж, я польщён. Нет, честно.

– Из-за чего этот сарказм?

– Даже не знаю, дружи-и-ище. Мы пару лет не виделись, а ведь живём в одном городе.

– Ты тоже не спешил меня найти.

– Зачем искать? Я пару раз в месяц хожу в церковь. Знаю-знаю, прилежный христианин ходит чаще, не осуждай. Так вот, видел тебя, ты демонстративно смотрел в другую сторону.

Не врёт. Рене не хотел общаться ни с кем из старой жизни, и прикидывался, будто не замечает здоровенного громилу, который в толпе людей, как дуб средь чисто поля.