Франкфурт 939

– Ладно, не объясняй, я понимаю, – продолжил Гвидо. – После того, что ты натворил…

– Что Я́ натворил?! – вспылил Рене и прокричал на всю таверну. Привлёк внимание, даже обжоры-купцы от еды оторвались. – Мои жена с дочкой от голода погибали, а этот гад тем временем по балам разъезжал.

– Роберт-то чем провинился? Он же с тобой на войне был.

– Он смирился, ничего сынку своему, ублюдку, не сделал. Нет, он новую невесту ему подыскивал. Строго говоря, я его не тронул. Даже захотел бы, не смог.

– Какая разница, убил ты его собственными руками или довёл до того, что он горло себе перерезал? Ещё хуже вышло, теперь его душа в аду. И всё потому, что ты не смог унять злость.

– Ты ведь никогда не был женат, Гвидо. У тебя нет детей. Ты не поймёшь, что я чувствовал. Как унять злость, когда все, кого ты любил, умерли? Да, я взбесился, чёрт возьми! Эти люди мне каждый день улыбались, сопляк в глаза смотрел, когда обещал о жене и дочке позаботиться. Я воевать-то пошёл, чтобы на приданое насобирать, и вот что вышло. Я скучаю по моим девочкам. Каждое утро с болью просыпаюсь и жалею, что не могу ещё раз его убить.

– И вместо одной семьи разрушено две. Молодец. Я как-то видел жену Роберта. Она в мусоре рылась. Выглядела, как одна из тех, с помойного берега. В каких-то лохмотьях, вся грязная. Хотел ей денег дать, а она убежала.

– Мне её пожалеть теперь? Она заслужила свои страдания.

– Да кто ты такой, чтобы судить? Сам-то ведь получил прощение.

– Из-за чего теперь мучаюсь, служу редкостной сволочи. Мне от моих обязанностей тошно. Не искупаю я грехи, лишь новые зарабатываю.

– Ты это мне рассказываешь? Я людей подбиваю короне изменить, – рассмеялся вербовщик. Самое время сменить тему.

– И как?

– А ты толпу желающих не видишь? – он обвёл рукой пустоту. – Я и сам не в восторге от всей этой грызни. А знаешь, что самое паршивое? Из-за восстания к нам Чёрный Шабаш не приедет.

– Чёрный Шабаш? – растерянно переспросил Рене.

– Валлийские барды. Да ты чего? Неужто не слышал?

– Нет.

– Даже у нас в тавернах поют Балладу о Железном Человеке. Песнь о рыцаре, – разъяснил Гвидо.

– Да ну их в жопу, не люблю всяких заморышей.

– Вот и зря, отлично поют.

– Понять бы ещё, о чём.

– Да какая разница? Это ж музыка, ею наслаждаться можно и не зная слов.

– Ага, потом узнаешь, а там какая-нибудь дичь.

– Нормально там всё. Тексты уже давно на наш перепели. Они всю Бургундию объездили. И к нам собирались, но из-за войны передумали.

– А церковь не против, что они себя так называют?

– Да они кипятком писают. Всё костром грозят. Но народ их любит, а лорды на праздники ко двору зовут. Ни черта им не сделают.

– Мы давно на Бургундию поглядываем. Глядишь, как с бардаком у себя разберёмся, пойдём их захватывать. Может, там и валлийских бардов приберём.

– Ха, было бы неплохо. Если их в суматохе не порвут, конечно. После истории с ублюдками маркграфа Геро у герцога Эбергарда опять приступ паранойи и новая бредовая идея – понабрать помойного сброда и создать отряд по типу Железных, этаких лютых вояк, кровожадных головорезов. Пусть делают, что хотят, но без меня. Я единственный из вербовщиков не хожу по темницам. Нет уж, ни за какие деньги. Сам знаешь, как с этими отбросами потом воевать. Ни чести, ни морали.

«И это говорит пьяница и задира. Его-то за былые прегрешения на войну не берут, а узников – убийц, насильников, воров – запросто. Как тут не возмущаться? Да, герцог Эбергард знает толк в наказаниях».

– Ты, поди, лучший вербовщик, – сказал Рене с иронией. – И как тебя ещё не пнули?

– Шутишь? Я на хорошем счету. Все, кого привёл, действительно сражаются, а не бегут, поджав хвосты; не воруют и не дезертируют. Я сразу вижу, когда передо мной боец. А остальные пекарей и пастухов приводят, да по темницам всякое отрепье собирают. Кстати, мне вот вдруг стало любопытно, викарий-то понятное дело, поддерживает Эбергарда и ты с ним, но как думаешь, кто прав? – И тут же, не дожидаясь ответа, продолжил. – Признаться, во время первого восстания я решил, что герцоги выиграют. Король на востоке увяз по уши в войне со славянами и венграми, а тут ещё и мы с баварцами против короны поднялись. Не знаю, правда, можно ли назвать нынешнее королевство единой державой, учитывая насколько самостоятельными стали лорды. Не суть важна, – отмахнулся Гвидо, решил не отклоняться от прежней темы. – Танкмар [кровный родич короля] действовал весьма дерзко. Принц Генрих [он тогда был на стороне Оттона] захвачен в плен, ряд уверенных побед и всё, казалось бы, безоблачно. Эх, кабы гарнизоны не струсили и не отворили ворота при виде королевского войска, кто знает, может, Танкмар сумел бы удержать осаду [он в Эресбурге ожидал союзников]. Но вместо этого его убили прямо у церковного алтаря, а Оттон перебросил силы в Баварию. К слову, разве церковь не осуждает то, что человека голубых кровей убили в стенах священного храма, когда он добровольно сложил меч? Или в тот момент, когда он опустил на алтарь золотую цепь [символ королевского рода] в знак отречения от всяческих притязаний, стал обычным смертным, и божья кара престала нависать над головой его убийцы? Я не силен в таких премудростях. Думал, ты разъяснишь.

– Говорят, Оттон казнил убийцу Танкмара.

– Да ладно? Что, прям, при толпе голову срубили или так, втихую прирезали?

– Откуда мне знать, меня там не было.

– А-а, не важно, та война проиграна. Но сейчас мы сильней, с нами принц Генрих и Лотарингия. Уж кто-кто, а Гизельберт знает толк в кознях. Не божьей же волей он отделался от власти запада. Нет, ему помог старый король [Генрих Птицелов]. Отец Гизельберта в своё время подобным образом добился независимости от нашего монарха. Похоже, самое время непокорной Лотарингии вновь сменить сторону. Не стоило королю ссориться с герцогом Эбергардом, когда тот был ему верен. Ну, подумаешь, разрушил замок какого-то саксонца. Тот ведь сам виноват. Как по мне, так Эбергард действовал по закону. Отбившихся от рук вассалов нужно карать. Оттон и сам занят сейчас примерно тем же. Но вместо банального упрека король назначил наказание. И ладно бы денежной выплатой ограничился. Ты ведь слышал, нет? Он обязал всех его военачальников принести на руках в Магдебург к королевскому двору по дохлой псине. Это ведь унизительно. Не думал же он, что герцог Эбергард стерпит такую выходку? Видимо, правду гласит молва, Оттон свои родовые связи с саксонцами ставит выше сюзеренитета.

– Ты агитируешь что ли? На кой мне всё это рассказал? Я и сам слышал, что народ на площадях кричит. А толку? Как узнать, что всё было так? Может, они на балу виноград не поделили.

– Рене, ты меня удивляешь. Все в курсе, из-за чего конфликт, и только ты не веришь.

– У нас все знают, потому что друг другу пересказывают одно и то же, а у саксонцев другие байки ходят. Меня всегда удивляет, с какой уверенностью люди утверждают, что как было. Спорят, бьют в грудь и говорят: Нет, ты не прав! Я лучше знаю, я там был. Ой, подожди-ка, не был. Но тот, кто мне поведал – вот он точно видел всё своими глазами.

У Рене мрачный взгляд на вещи. Он ко всем относится с недоверием, а каждое сказанное ему слово заведомо считает враньём. Впрочем, за неимением иного, вынужден на это враньё полагаться в надежде, что со временем вся ложь отсеется, останется лишь истина. Уж что-что, а отстаивать мнение, сложенное из баек и домыслов, он не станет.

– Я не пойму, на чьей ты стороне, Рене? Осторожней со словами, за такие разговоры в темницу кидают.

– Да что ж такое, уже и высказаться против нельзя? Или хвали, или молчи? Ты ведь и сам его за паранойю критикуешь. Я не во всём согласен с герцогом Эбергардом, но буду за него сражаться, коли придётся. Не хочу, чтобы в город вошло войско короля. Сам знаешь, что начнётся.

– Брось, город ни осаждать, ни разорять не станут. Собратья всё же, как-никак.

– Тогда герцог Эбергард очень хитро спрятался. Может хоть до второго пришествия тут просидеть, если запасы кладовой позволят. Войско Оттона в город не войдёт, а жителей река прокормит.

– Смейся, смейся.

– Собратья уже два года друг друга режут. Если захотят, Франкфурт с землёй сравняют. Не веришь? Ты как один из тех, кто надеется, что всё обойдётся, даже когда над головой свистят снаряды требушетов⁹. Не будь наивным, и худшее порой случается. Тебе ли не знать?

«Так, всё, нормы приличия соблюдены, о всяком потрещали, повспоминали старое, пора бы к делу, а то до вечера проторчать можно. У Гвидо темы для бесед не иссякают. За годы по тавернам скопил баек столько, что на пару томов хватит. Он трепаться может даже о яичной скорлупе».

– Я к тебе, собственно, по делу.

– Я догадался, что не пиво пить. Выкладывай.

– У нас священник сбежал. Хотим вернуть.

– Ух ты, церковь снова рабство узаконила? Поговори с теми ребятами, – Гвидо указал на восточных купцов, – думаю, сведут с кем-нибудь с варварского берега [побережье стран Магриба – Алжир, Тунис, Марокко]. Про Джаляль-аль-Хиляль слышал [небольшая, но стратегически важная база мусульманских пиратов в Провансе]? Говорят, за благородных девиц большие деньги платят, но и образованного святошу можно выгодно продать.

– Кто говорит, очередной пьяница, который за ворота Франкфурта ни разу не ступал? Не удивлюсь, если Джаляль-аль-Хиляль всего лишь восточный рынок, а на варварском берегу продают разве что скотину.

– А евреи не делают обрезание и едят свинину. Ладно, от меня-то ты что хочешь?

– Сведи меня с Вигериком.

Гвидо не выдержал, заржал как конь.

– Как я тебя сведу? Я и сам его в глаза не видел.

– Но у тебя же есть связи в трущобах.

– Да, пара скупщиков и шлюх. За кого ты меня держишь? Я добропорядочный горожанин, с серьёзным жульём не общаюсь.

– Ты сказал шлюх? Старая матрона должна знать Вигерика.

– Я не знаком со старой матроной. Пару раз её видел, но мы не общались.

– А ты мог бы? Дело срочное.

– Нет, не мог бы. Нельзя просто прийти в трущобы и начать расспрашивать. Тебя там первые встречные прирежут. Вот что, не нужна тебе матрона, не нужен Вигерик. Есть одна девица. Если должник скрылся, идут к ней.

– Девица? – брезгливо уточнил Рене.

– А тебе не всё ли равно, болтается у неё член между ног или нет? Город она знает лучше прочих.

– Ладно. Как её найти?

– У неё дом недалеко от луговых ворот. На двери нацарапано «злая сука». Там ещё церквушка рядом, ты должен знать.

– Да, знаю.

– И, Рене, не спрашивай ни у кого дорогу, сам ищи. Одну руку всегда держи на мече, другую на ноже.

– Я вот всё забываю, идти нужно по центру дороги или с краю.

Гвидо ответил притворным «ха-ха».

– Под окнами иди, а то давно тебе на голову ночной горшок не выливали. Я не шучу, в трущобах опасно. Твой крест может и сослужит службу, но всё равно будь настороже. Жулики, конечно, набожный народ, священников не трогают, а вот насчёт тебя не уверен. С девкой тоже не расслабляйся. Какой бы миловидной не казалась, она в трущобах одна без защиты и до сих пор жива. Держи ухо востро, опасная девица.

– Да понял я, понял.

– Она берёт недёшево. Тебе платят по солиду¹⁰ в день, как прежнему храмовнику, или как рыцарю?

– Нет, мне платят двенадцать пфеннигов. Ты сам-то солид когда в последний раз в руках держал?

– У меня при себе есть византийский.

– Ты им расплачиваться что ли собираешься? Не глупи, его продать дороже. Сейчас из золота почти не чеканят.

– Не, я его на счастье ношу.

– Ладно, Гвидо, пора мне, – произнёс Рене, поднимаясь из-за стола. – Рад был повидаться. Честно. Спасибо за помощь.

– Ну, коль так рад, в следующий раз не делай вид, будто нашёл на стене базилики что-то любопытное. А ещё лучше сам заходи, теперь и ты знаешь, где меня найти. Я сейчас только тут сижу, перестал с места на место бегать.

– Обязательно. Пожелал бы удачи, но ведь ни к чему, у тебя же монетка.

В дверях столкнулся с человеком. Одет небедно, даже богато. На нём добротный кожаный доспех.

«И с чего вдруг зачуханная таверна в квартале рыбьих потрохов пользуется такой дикой популярностью среди приличного народа?»

У Рене, конечно, доспех получше. Он своей бронёй гордится. Кольчуга до пояса и до локтей, звенья тёмного цвета; спереди треугольный вырез, края соединены цепочкой, отворот на груди украшен вышивкой в виде креста; нижний слой из чёрной кожи, рукава до кистей, подол до бедра. Единственная услада на службе храмовником. А к доспеху ещё мощные кожаные перчатки и сапоги. В правом припрятан нож.

Незнакомец застыл в дверях, ни пройти. Смерил Рене странным взглядом. Особо заострил внимание на кулоне церковного посланника. У самого на безымянном пальце левой руки серебряное кольцо с языческими письменами.

«Ну понятно, вероотступник. Отважный, однако. Давно таких наглых не встречал. Ещё бы идола на плече таскал».

– Отойди, не до тебя сейчас.

Глава 9

– Ненавижу это место, – всякий раз спускаясь в темницу, Эд говорит одно и то же, слово в слово.

В детстве ему довелось побывать здесь гостем, когда отец поймал на воровстве. Старый стражник решил показать сыну, что бывает с ворами, но толку вышло чуть. Эд пошёл по стопам отца, но от тяги к лёгкой наживе не избавился.

Впрочем, сам по себе визит в темницу произвёл сильное впечатление. Эд люто невзлюбил это про́клятое место, о чём не устаёт напоминать. Кто вообще может полюбить сырые стены, мерзкий запах, крики-стоны людей? Разве что Вигард.

Ходячий ужас, вот уж кем детей пугать. Лицо само по себе уродливо, так ещё и обезображено, всё в шрамах. Наверно, он специально бреет голову, чтобы все видели рубцы на затылке и макушке. Зубы гнилые, а изо рта смердит, словно от выгребной ямы. Как улыбнётся, так блевать тянет. Взгляд злобный и пустой. Души там нет, давно сгнила, как его зубы.

Не то чтобы Тео боялся, но в дом к себе его не пригласит, да и во владениях тюремщика не расслабляется. На поясе огромный нож длиной в два лезвия. Почти короткий меч (такой, как римляне носили), по толщине и ширине. Один удар – и всё, с такой дырой не выживают. Так вот, рука всегда на поясе, у рукояти.

Думается, Вигард сам здесь пленник. Его спрятали, дабы честный люд не пугал. Кому охота, чтобы подобный выродок по улицам разгуливал. Нет, он из подземелья не вылезает. Забыл, поди, что такое солнечный свет. Да и зачем ему? Он здесь, как дома. Тут и живет. Вопли людей ему словно арфы мелодия, зловония – душистый аромат цветов, а вечный мрак и сырость подземелья приятней солнечных лучей и свежего воздуха.

– Где эта горгулья? – брезгливо поинтересовался Эд.

Оставив тело Юсуфа, они наведались к тюремщику. Нужно зайти, коль уж оказались этажом выше. Он, конечно, мразь редкостная, но общенье с ним приносит пользу. У каждого узника свои тайны, а Вигард умеет развязывать язык.

Горгулья появилась из ниоткуда. Обхватив шею Эда рукой, согнул его так, что голова стражника оказалась у него подмышкой. Издал зловещий хохот. Зловонье его глотки окатило смердящей волной. Из сточной канавы аромат куда приятней. Он ел на завтрак гниль, ну не иначе.

– Горгулья, говоришь?

– Блядь, Вигард, отпусти, – прокричал Эд обиженным тоном. Лицо уже как у рака. Пытается вырваться, но не выходит. Руки у Вигарда словно клещи.

Тео на помощь другу не спешит. Сам напросился, нельзя ведь озвучивать первое, что придёт в голову. Да и вряд ли тюремщик ему навредит, он от них зависит. Так, подурачится, да отпустит. Пускай.

Ослабил хватку и Эд мигом вырвался из объятий.

– Ты совсем охренел? – всё ещё скорей обиженный, чем злой. Как быть, когда и оскорбить боишься, и лицо потерять не охота? Вот что-то такое, нелепое, и выходит.

Вигард отошёл и встал у жаровни, прислонившись к стене плечом. Ну и походка у него, конечно. Сильно прихрамывает на обе ноги, из-за чего горбится и со спины похож на какого-то тролля с картинок. Такой: сгорбленный, весь в бородавках, мерзкий и зелёный.

– Я просто О-ОЧЕНЬ рад тебя видеть, – ответил тролль и широко улыбнулся, явив скудный набор чёрных зубов.

– А по-другому радоваться не умеешь? Ну там – по плечу хлопнуть.

– Ай, раскудахтался. Считай, что я проверял твою реакцию. Она, кстати, ни к чёрту. И как тебя ещё не прирезали?

– Стараюсь.

– Да как-то незаметно. Тео, поди, за двоих старается, а ты опять филонишь. Совсем расслабился. Вон, уже и жиром заплыл.

– А его ты не рад видеть, да? – по-дружески перевёл разговор Эд.

– Тео что ли? У него-то с реакцией всё в порядке. Пырнёт ещё своим ножищем. Ну его.

Тео польщён, аж слегка улыбнулся. Даже такой страшный ублюдок, как Вигард, его опасается. Это чего-то да стоит.

– А чахлый где? – спросил Вигард, подразумевая Томаса. Он может и оскорбляет недотёпу, но по какой-то нелепой причине всегда его защищает. И вообще, проявляет к нему чрезмерный интерес.

– По делам ушёл, скоро придёт.

– Ладно. С чем пожаловали?

Эд достал из-за пазухи свёрток и швырнул тюремщику. Сутки его с собой носил. Хотели передать ещё вчера, но Вигард был занят. Когда пытает людей, отвлекать его нельзя, а то ведь и сорваться может.

– Кольца, серьги, ожерелья. Наш парень, похоже, грабил только дамочек.

– Всего одну леди, которую он трахал. Её муж денег дал за его член.

– Ты что, его отрезал? За воровство? – поморщился Эд, а Тео ощутил между ног холод.

– Его не на воровстве поймали. Не глупи, ко мне приводят тех, кому уже не выйти.

– А пленники герцога Эбергарда? – поинтересовался Тео.

– Смеёшься? У них в замке отдельное крыло. Там камеры с тюфяком и окошком. Меня и близко к ним не подпускают. Важных узников содержат с удобствами, а они, поди, всё ноют: А-а-а, в темни-и-ицу бросили! Ко мне б их на денёк. Им бы тюфяк королевским ложе показался. Тех, что здесь – не жалко, на них всем плевать. И коль уж муж-рогоносец хочет и себя порадовать, и жену проучить так, чтоб не уродовать шалаву – почему бы нет? Мне его хрен срезать не в тягость. Удовольствия от того, что я его клещами взял, он не получил, уж поверь. Так мне за это ещё и денег дали! – и снова рассмеялся.

– То есть, ты с него дважды поимел? – уточник Эд. – Пора бы пересмотреть нашу долю. Треть – это слишком мало. Нас трое, ты один.

– Чёрта с два, – тюремщик резко стал серьёзным, а Тео скрестил руки на груди и теперь пальцами касается рукояти. – Всю сложную работу делаю я, а вам только и остаётся, что тайник обчистить.

– Сложную работу?! – возмутился Эд. – Это ведь мы в дома вламываемся и по трущобам ходим.

– А ты думаешь так просто выудить все их тайны? Нет, тут тонкая грань между надеждой и обречённостью. Убить-то всякий сможет, а вот пытать… Сперва они думают, что ещё могут выбраться. Какое-то чудо произойдёт и они окажутся на воле, и все ценности им там пригодятся. Нужно забрать ЭТУ надежду, но аккуратно, чтоб не убить раньше времени; причинить боль, а не вред. Сперва-то они гордые, считают, что всё стерпят. Ну и вот когда муки станут невыносимы, стоит намекнуть, что можно положить им конец, но придётся заплатить. Главное – они не должны распознал обман, ведь я в любом случае продолжу их пытать. За этим они здесь – чтобы страдать. А если будут быстро умирать, то герцог Эбергард во мне разочаруется. Короче, сложное это ремесло, вам его не постичь, а вот я вас заменю с лёгкостью, алчных стражников во Франкфурте словно котов бездомных. Либо остаётся треть, либо вовсе кормушка прикроется. Выбирайте.

Попробуй теперь сохрани лицо. Или встать на коленки, поцеловать уродца в зад и уползти побитой псиной, или лишиться лёгких денег. Зря Эд смотрит на Тео, он-то унижаться не станет. Он тут безучастный наблюдатель.

«Сам заварил кашу, сам и расхлёбывай. Жадность тебя сгубила, дружище».

– На что тебе столько? Ты же отсюда не выходишь, – не сдаётся Эд. Пытается заболтаться Вигарда. Ну ладно, хоть не заскулил как сучка.

– На за́мок коплю, – выдал тюремщик. Эд от неожиданности хрюкнул.

– Построить замок – это пять-шесть тысяч фунтов. А ты сколько скопил, около ста? Хоть на полбашни хватит? – спросил он с ехидной улыбкой на устах. Тео и тот едва сдержался, чтоб не рассмеяться.

Судя по выражению лица, Вигард обиделся. Он тут душу изливает, мечтой поделился, а его нещадно высмеяли.

– Идиоты, я же не собираюсь его строить. Деньги нужны, чтобы купить рыцарский титул. Дальше женюсь на какой-нибудь толстой уродливой баронской дочке, от которой отец и рад избавиться. Мне и приданого не нужно. Потом убью всех наследников и та-да – встречайте барона Вигарда, – тюремщик сделал широкий жест руками. Он бы смотрелся куда эффектней, если бы Эд и Тео так откровенно не хихикали. Вроде, и складно рассказал, но до чего же, блядь, бредово. Трудно представить этакого ублюдка в шелках, в приличном обществе и с дамой под руку. Барон Вигард. Вот ведь умора. Тюремщик Франкфурта – от такой славы не отмоешься. А в качестве герба на щите нарисует дыбу. И что за отец решится так поиздеваться над дочуркой? Да и высокородные лорды не любят, когда их вассалов убивает всякая погань с низов.

– А содержать его какая морока. Слуг целый табун, куча ремесленников, воинов гарнизон. Всех корми, всем плати. На случай осады держи запас еды, стрел, мечей и копий, соломы и хвороста, камней, досок, гвоздей, глины, масла, смолы. У нас вон в казарме и то этого добра вечно целая куча, – поделился Тео.

– А то я не в курсе. Если вы не заметили, я, между прочим, в замке живу.

– Да ты ж из подземелья не вылезаешь, – заметил Эд.

– Зато ко мне многие захаживают.

– И это хорошо, если заранее знаешь, – продолжил Тео, – тогда подготовиться успеешь, а то ведь могут и внезапно напасть. Чтобы такого не сучилось, или сторожевые посты возводи или конный отряд без устали по округе гоняй. А после осады, когда ползамка в руинах, всё латать, а то и заново отстраивать.

– Во-во, ещё и следи, чтоб слуги ничего не упёрли, – вставил Эд.

– Пусть попробуют, сразу в темнице окажутся.

– Так, может, тебе сразу здоровенную темницу построить, а не замок?

– Да не собираюсь я его строить!

– Как станешь бароном Вигардом, найми меня капитаном гарнизона, – предложил Эд, борясь со смехом.

– Да на кой ты мне нужен? Ты стражник-то скверный. Какой из тебя к чёрту капитан гарнизона?

– Такой же, какой из тебя барон, – парировал Эд. – Ой, – вытер слёзы, – ладно, треть так треть. Уже и самому интересно, что у тебя выйдет. Новая наводка есть?

– Нет!

– Да ладно ты, не обижайся.

– Нет ничего, – огрызнулся тюремщик, но немного попыхтел носом, да передумал. Ему тоже лишние заморочки ни к чему, он только пугает. Эд, Тео и Томас с Вигардом давно сработались, и уж его-то всё устраивает. Они аккуратно дурят, помаленьку. Тут колечко, там пара монет. Он и не замечает. – Ещё одного по доносу привели. Говорят, Железным помогал. Мол, свёл их с Зигфридом. Вот уж кого давненько не видел, так это породистую крысу. Одна шпана попадается.

– Ну и что он, и впрямь помогал? – поинтересовался Тео.

– Помогал-помогал, не о том речь. Деньги, которые за помощь получил, у него сразу отобрали, они теперь в казне герцога Эбергарда. Пойдут на военные нужды. Я о другом узнал. Железные, прежде чем канули в Лету, успели раздобыть оружие и доспехи. По городу ходили налегке, чтобы не привлекать внимания, а всё добро припрятали. Этот тщедушный недоумок рассказал, где тайник. По его словам там двадцать пять комплектов доспехов, семнадцать мечей, топоры и луки. Всего они на двадцать фунтов серебра отоварились.

– Хм, – призадумался Эд, – получается, где-то фунтов пять подымем.

– Больше. Они уже пользованные покупали, так что вернём почти за те же деньги. Думаю, фунтов пятнадцать, если вообще продать получится, – поправил его Тео и тут же пожалел, что так бездарно отказался от двух третьих выручки. – Двадцать пять комплектов брони, семнадцать мечей, и всё за двадцать фунтов серебра – это какой-то хлам, а не доспехи.

В чём-чём, а в доспехах Тео разбирается. Ему-то часто приходилось снимать с поверженных врагов броню. Он знает, как ценится качественная кольчуга. Если короткая, то новая стоит где-то шестьсот пятьдесят пфеннигов. Длинная и вовсе все девятьсот. Если доспех с шоссами (кольчужные штаны), то ещё около шести сотен, да рукавицы порядка семидесяти пяти серебряных.

В среднем вместе с гамбенезоном (поддоспешник), шлемом, щитом, ремнём, сапогами, кожаными перчатками, штанами, туникой, гербовым сюрком и прочей ерундой доспех обходится рыцарю в десять фунтов серебра. Конечно, всё зависит от качества изделия и украшений. Бывают рыцари бедные, бывают богатые. Тут цены разнятся. Военное облачение барона, графа, герцога, принца или короля, конечно же, дороже. Тео слышал, что герцог Эбергард заплатил за свою броню тридцать семь, а церемониальный доспех Оттона стоит баснословных две сотни фунтов чистого серебра. Ну, а доспех франкфуртского стражника обходится казне в каких-то жалких три с половиной фунта.

Поддержанная броня дешевле, а уж с дырками, снятая с врага, так и вовсе. При продаже скинешь цену, и неслабо. В лучше случае перепадёт треть первичной стоимости, но чаще куда меньше. Кузнец всё перекуёт, подлатает, отполирует, да продаст с небольшой уценкой. Получит раза так в два, а то и в три больше, чем дал тебе.

Не обязательно идти к мастеру. Можно, и самому продать трофеи в том виде, в каком есть, но это лишняя морока. Если на рынке, то придётся заплатить взнос за торговлю, да стражников задобрить, а не то укажут пальцем местному жулью и тебя обворуют. Нередко приторговывают у фонтанов, памятников, возле храмов, да на мостах. Бесплатно, но частенько разгоняют.

К счастью, Тео и сам теперь стражник, так что ничего никому платить не станет, да и не прогонят, конечно же. Однако стражник, продающий комплекты брони, привлечёт к себе ненужное внимание. И при любом раскладе придётся тратить время на утомительное занятие. Тео лишь раз попробовал и понял, это не для него. Эд тоже не захочет, а поставишь Томаса, так он всё запорет, как обычно.

Впрочем, всегда можно подсунуть свой товар торговцу и попросить продать, пообещав часть выручки. Тут велик риск нарваться на мошенника. Либо исчезнет, прихватив твоё добро, коль смелый или шибко шустрый, либо заявит, что знать тебя не знает, да и денег твоих у него нет, коль полный идиот или недавно в городе. Тео такие редко попадались, но всё равно надёжней отнести всё скупщику. Тот, впрочем, заплатит не намного больше, чем ремесленник, но и у него за двадцать фунтов серебра двадцать пять комплектов приличной брони, семнадцать мечей, луки и топоры не купишь. Разве что у бродяг с помойного берега всякую дрянь, что из реки вынесло. Окутанное тиной, с разбухшим древком, напрочь тупое и проржавевшее до дыр. Или крестьянской работы мечи за шесть пфеннигов, которые ломаются от одного сильного удара. Нет, с таким оружием замковую стражу не перебить.

Нормальный меч – это пятьдесят-семьдесят пфеннигов, а их семнадцать, итого где-то тысяча. Добротная секира стоит около сорока. А их там сколько, три-четыре? Не много. В коридоре топором особо не помашешь, но в бою с дверьми – страшное оружие. Ещё плюс сто. Луков, наверное, два-три, не больше. Они дешёвые – двенадцать-пятнадцать пфеннигов. Плюс пять – колчан. Ещё два – тетива. Стрелы – пятнадцать за десяток. И бронебойные наконечники – три серебряных за штуку. Другие не подойдут, у замковой стражи хорошая кольчуга. Итого триста пятьдесят, а всё вместе полторы тысячи. Почём сейчас фунт серебра, по двести сорок? Значит, у них четыре восемьсот. Минус оружие, три триста остаётся на броню. На двадцать пять комплектов! По сто тридцать за каждый. Про щиты и кольчуги лучше сразу забыть. За эти деньги только старое кожаное рваньё и купишь. Если они их покупали, конечно же.

– Откуда он эту цифру взял, из головы что ли? Железные при нём расплачивались или он краем уха что-то где-то услышал? – спросил Тео.

– А я откуда знаю? Он не уточнял. Сходите, да проверьте.

– Если там хлам, как Тео говорит, то мы же его продавать замучаемся. По всему городу носиться, телегу брать.

– Ты опять цену набиваешь? Сам ведь хотел увидеть, какой из меня выйдет барон. Так быстро передумал, а, капитан моего будущего гарнизона? Если Тео прав, то там пятнадцать фунтов серебра!

– И из них мы получаем только пять? А на троих это по…

– Четыреста, – подсказал Тео.

– Четыреста фунтов – тфу, блядь – пфеннигов на брата. В то время как тебе достанется в шесть раз больше.

– А-а, ну если ты не хочешь…

– Да давай-давай, барон жлоб, говори уже, где нычка.

– В вороньем переулке…

– Где?!

– В вороньем переулке!

– Это вообще во Франкфурте?

– Да-а!

– Возле кладбища что ли, где все деревья мёртвые?

– И чего вот умничаешь, если знаешь, что его так называют?

– Ну так ты объясняй нормально, чтобы сразу всё понять. Вечно наговоришь какой-то ахинеи, а мы потом ходим гадаем, что же ты имел в виду.

– Как мне объясняют, я так и передаю. Слушай и не перебивай! В вороньем переулке есть мёртвое дерево…

– Да неужели?! В квартале, где куча мёртвых деревьев, ориентир мёртвое дерево? Как удачно! Ни с чем не спутаешь!

– Ты дашь мне договорить или нет?

Эд помахал рукой. Мол, давай-давай.

– Мёртвое дерево растёт вплотную к дому…

– Там таких не меньше полудюжины, – вновь перебил Эд. Вигард от злости весь сжался и закатил глаза. Похоже, нервы уже не выдерживают. Как бы не дошло до драки.

– Кладбище у тебя сзади, смотришь на дерево и поворачиваешь налево. Идёшь по переулку до сгоревшей таверны…

– А ты не мог сразу со сгоревшей таверны начать? Она одна во всём городе.

– Блядь! Сука! Да ты заткнёшься или нет?! Я откуда знаю, где что? Ни разу там не был. Ещё хоть слово вставишь, клянусь, я твою башку тупую об стену размажу, – пригрозил Вигард и, пожалуй, готов сдержать обещание. – Я не шучу! Молчи! – добавил он, едва губы Эда зашевелились. Стражник сдержался, не произнёс ни звука.

Когда тюремщик закончил с подробным, путанным и непонятным объяснением, они быстро простились. Тео поторопил, боялся, что дойдёт до драки, если Эд снова что-то ляпнет. Порой он перегибается палку. Не понимает, когда пора бы замолчать.

Наверху, где они оставили тело, их ждал Бернард. Мотался, заглядывал в соседние комнаты. Услышал их, резко одёрнулся. Обычно он так себя ведёт, когда куда-то опаздывает.

– Где вы были? Почему вас всё время нужно искать? – нервно спросил он.

– Вниз спускались, – ответил Эд.

– В темницу? – с недоверием уточнил Бернард. Будто там ещё что-то есть. – Зачем?

– С тюремщиком поболтали.

– С этим ненормальным?

– Он ведь тоже человек. Ему там скучно одному, он всегда рад компании.

– Вам не за болтовню жалование платят, – Бернард опомнился. Оглядел себя, подтянул пояс, поправил тунику. – Томас где?

– Сейчас придёт. Желудок прихватило.

– Работа для вас есть.

– Уф-ф, а мы как раз хотели на сегодня отпроситься.