Loe raamatut: «Егда же призва тя… (Ежедневная мозаика). Книга тридцать девятая»

Font:

Крещенские размышления в калужской электричке

Калужский запоздал слегка,
В вагон народ сердясь садился,
Три неприметных мужика,
Что помоложе – петушился.

А средний и не стал встревать,
Постарше кто, сказал: «Да стерпим,
Посмотришь – в Бога душу мать,
А как подумаешь – да хрен с ним».

И в день Крещенский января,
Чтоб души от забот остыли,
Хоть пить в вагоне и нельзя,
Они по сто свои разлили.

И говорил один из них,
Что мы за водкой, не за чаем,
Соображая на троих,
В себе суть жизни понимаем.

Мне ж виделся ночной барак,
Всё шепотком, не для прослушки,
И чифиря, коль ты не враг,
Плеснут в обколотую кружку.

Пусть я об этом лишь читал,
Шаламов, Жжёнов, Солженицын,
Но мне Владимирский централ
И Колыма не заграница.

А эти, лиха не видав,
Но и не забывая всуе,
Рассудят прав кто иль неправ,
Но и за ложь не голосуют.

Не в озлобленье, перемен
Хотелось им с обидой личной,
Сократ, Спиноза, Диоген?
Простые парни с электрички.

Расстались в свете фонаря
И, незнакомые доныне,
Ушли, как три богатыря:
Найдешь ли, победишь иль сгинешь.

Скакалочка жизни

Вспомнилось мне детство вдруг,
Серости назло,
Чрез верёвку прыгать вкруг,
Вот ведь повезло.

Вертится скакалочка,
Радость что несла,
И играли в палочку,
В расшибец, в козла.

Пусть в бараках жили мы,
И не близь сортир,
Всё же не тужили мы,
Быт убогий скрыв.

Был родным он домом, наш
Пятый Лучевой,
А когда разъехались –
Больше ни ногой.

Быть кому считалочкой,
Прыгай, не ленись,
И тогда казалось, что
Будет в радость жизнь.

Кто-то стал уверенным,
Тех мечты сбылись,
Ну а кто затерянный,
Так и не нашлись.

Но на остановочке
Поручня держись,
Прыгалкой верёвочной
Скачет наша жизнь.

Перед Крещеньем

Декабрь – он в году последний,
И таяли дни напролёт,
Теряясь в унынье, болезнях,
Нерадостно брёл Новый год.

Зима навалилась губасто,
Холодный её поцелуй,
Весна пошалила – и баста,
Февраль впереди, не балуй.

Качают метельные няни,
Баюкают сладостным сном,
В нём масляный праздник с санями,
Румяные девки с блином.

А нам Рождество и Крещение,
В них веру народ наш хранит,
И кто окунётся в купели,
Сквозь льдинки весну разглядит.

Сверкнёт во все стороны света
Магический зимний кристалл,
И вёсны, и осени с летом,
И зиму в себя он вобрал.

Ведь русские страха не имут
Привычку к морозам иметь,
И Бога, и веру приимя,
Зиме верен русский медведь.

И то и это крещение

Я в эту ночь не окрестился снова,
Не окунулся, холода кляня,
Крещён был в январе сорок шестого,
В раз первый и последний для меня.

Присматриваясь к нового приметам,
Не удивлялись, мол терпи и жди,
Прошла война, ещё неясным светом
Надежда нам светила впереди.

Теплились окна в церкви Богородческой,
К ней редкой цепью шёл служивый брат,
А за столбом, чуть прячась у погоста,
Стоял отец, он старший лейтенант.

Оглядываясь робко, осторожно,
Всех опасаясь, видимо, не зря,
Для коммуниста стало быть негоже
Молиться Богу, верь, мол, втихаря.

И батюшка, встав на ноги нетвёрдо,
Болезнь быть может, лишний ли стакан,
Он зычным басом всласть прочистил горло
И окрестил, назвав «Валериан».

Но бабушка издревле стойкой веры,
Священник ей нетрезвый нипочём,
Ему шептала грозно: «Он Валерий,
Страдальцем мелетинским наречён».

На четверть века младше то преданье,
Уйдёт со мною, поросло быльём.
Но с детских лет в глубинах подсознанья
Запрятано двухименье моё.

Февральское утро

Рассвет. Встаю как подневольный,
С тоскою новый день приняв,
Взглянул в окно, зубною болью
Пустырь в белеющих снегах.

За ним дорога. Твёрдым настом
Зима снегов мостит нарост,
Февраль, и кажется мне часто,
Накрыл меня его покров.

И глаз кустарник острый ранит,
Ветвей запутанная сеть,
Где поезд норовит, как странник,
След рельсов за собой стереть.

Мне путь его куда – неведом,
Спешит, во снежной мгле таясь,
Но так и подмывает следом
Бежать к теплу во все края.

Сказка февраля

Февраль, то солнцем распалит, а то морозный,
Порой кольнёт, а то погладит нежной лаской,
В столб превратиться соляной наверно можно,
Коль обернёшься, чтобы выбраться из сказки.

Она заране будет с благостным финалом,
Но что-то зрители от действий тех устали,
На долю слишком много чуда им досталось,
Но все равно в антракт в буфет и не попали.

Пустое брюхо к песням глухо будет что ли,
Где даже сказка на десерт – не в радость сладость,
Кормили завтраками будущих застолий,
Чтоб нам без хлеба, лишь бы с зрелищем остаться.

Нам не до зрелищ, затаились словно мыши,
Привыкли к сущему, а как же быть иначе,
И в слепоте своей наш путь к достатку ищем,
Авось, нам милостыню вождь пошлёт подачкой.

Порой одумаешься, встанешь на мгновенье,
Недобрый может кто зарыл в запас таланты,
Всё затянувшееся смотрим представленье,
То ль это цирк, то ли «инферно» в духе Данте.

Нам обещают, скоро март, напасти схлынут,
Пройдут все беды, тишь да гладь на свете белом,
Известно, сраму только мёртвые не имут.
А в сказку верят лишь блаженные и дети.

Танцы февраля

Зима вытаптывает танцы,
Подтает чуть – назад два шага,
Снегов то глух, то блещет глянец,
Непрочен, тоньше раз от раза.

Сколь этот танец будет длиться,
Прогнозы не дают нам повод,
И мёрзнут стынувшие птицы,
Едва расправят перья – холод.

Непостоянство бессердечно,
Кто смены те стерпеть поможет,
Дела простые, человечьи
Морозит так, что дрожь по коже.

Февраль хвостом за мартом лисьим,
Мелькнёт, и где, глядишь, те святки,
Сверкнут калейдоскопом числа,
Вперёд шагнут, назад с оглядкой.

Что хлынет солнце с пылу, с жару,
Весне не хочется признаться,
В кадрили зимней с ней на пару,
На масленицу бы тепла дождаться.