Loe raamatut: «К преподобному Серафиму в Вырицу»

© В. П. Филимонов, Л. П. Кудряшова, текст, материалы и фотографии, 2015

© Издательство «Сатисъ», 2015

Икона святого преподобного Серафима Вырицкого Чудотворца с предстоящими преподобным Серафимом Саровским и преподобным Варнавой Гефсиманским. (Работа Инны Воронковой. Просим молитв о ее упокоении.)

«…Ты мне уподобился любовью!»

Всякого, кто исповедает Меня перед людьми, того исповедаю и Я пред Отцем Моим Небесным

(Мф. 10, 32)

Открыто и безбоязненно исповедал Христа перед людьми преподобный Серафим Вырицкий в годы лютого богоборчества и кровавых гонений на Веру Православную. Самой жизнью своей исполнил он заповеди Святаго Евангелия и стал избранным сосудом благодати Божией.

Уже на земле вырицкому подвижнику было открыто Небесное. Милосердый Господь щедро наделил его дарами Святаго Духа, высшим из которых был дар деятельной, сострадательной любви. Любви всепрощающей… Именно любовь соединяет святых с Господом нашим Иисусом Христом и Господа со святыми, ибо Он Сам есть любовь. Святые по любви своей ходатайствуют перед Господом о немощных и малодушных, а Он по любви Своей вдохновляет и укрепляет народ Божий в находящих скорбях и искушениях.

В писаниях преподобного Силуана Афонского приводится удивительный пример из жизни древних подвижников:

«Когда преподобный Паисий Великий молился за монаха, который отрекся от Христа, явился ему Господь и сказал: „Паисий, как ты можешь за него молиться, ведь он же отрекся от Меня?“ Тем не менее святой продолжал просить и умолять Господа о помиловании отступника. Тогда Господь сказал ему: „Паисий, ты Мне уподобился любовью!“»

Такой полноты любви достиг и преподобный Серафим Вырицкий. Своей любовью он обнимал весь мир и желал всем спасения. Чаще всего люди, посещавшие вырицкого старца при земной его жизни, не могут без слез рассказывать о незабвенных минутах общения с батюшкой Серафимом. Эти чистосердечные, порою краткие и простодушные повествования еще раз показывают, каких великих даров сподобился преподобный: молитвы и утешения, прозорливости и пророчеств, исцелений и духовной мудрости, видения происходившего вдали и других. А скольким людям открыл Господь через Своего избранника ощущения неземной радости!

Безусловно, не сразу, а путем многолетнего подвига, путем внутренней работы над собой и горячей молитвой человек достигает такой духовной высоты. Но этот путь открыт каждому.

Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный (Мф. 5, 48), – назидает нас Сам Господь Иисус Христос. Подвиги и дела святого преподобного Серафима Вырицкого еще раз напоминают нам, что достижение святости есть истинная цель жизни нашей христианской.

Воистину солью земли и светом миру стал вырицкий старец. Его любовь привела ко Христу великое множество людей разных возрастов и сословий. Так было во дни его земного жития, так происходит и доныне, а горячее народное почитание свидетельствует о небесной славе вырицкого подвижника.

Живые свидетельства и воспоминания людей, воочию видевших великого русского святого, имеют сегодня особую ценность, когда на наших глазах исполняется его знаменитое пророчество: «Придет время, когда не гонения, а деньги и прелести мира сего отвратят людей от Бога и погибнет куда больше душ, чем во времена открытого богоборчества. С одной стороны, будут воздвигать кресты и золотить купола, а с другой – настанет царство лжи и зла. Истинная Церковь всегда будут гонима, а спастись можно будет только скорбями и болезнями. Гонения будут принимать самый изощренный, непредсказуемый характер…»

Как сохранить веру, находясь среди мира, который все более и более ожесточается и озлобляется? Среди мира, который бешено несется к огненной бездне, пытаясь увлечь за собой и христиан?

Невозможное человекам возможно Богу (Лк. 18, 27), и Бог, желающий всем спасения, не оставит ищущих Его без Своей всесильной помощи и поддержки. От православных требуется только твердая решимость сохранять верность Христу, отвергая все соблазны века сего. Именно таким путем шли угодники Божии, достигшие Небесного Царства. Они видят наши скорби, знают нашу немощь и неустанно ходатайствуют за нас пред Богом. Среди них и великий молитвенник и печальник земли Русской – святой преподобный Серафим Вырицкий.

Вырица. Воспоминания

(Из дневника Веры Константиновны Берхман)

Вера Константиновна Берхман (†24.03.1969) была духовной дочерью известного петербургского пастыря, прошедшего тюрьмы и лагеря, исповедника Христовой веры, протоиерея Владимира Шамонина. С отцом Серафимом и матушкой Серафимой (Муравьевыми) Вера Константиновна была знакома с 20-х годов XX века. До Великой Отечественной войны она часто ездила к ним в Вырицу не только за духовным советом, но и как к очень близким людям.

Страницы дневника Веры Константиновны сохранили ценнейшие свидетельства о преподобном вырицком старце. Донесли они до нас и живой, одухотворенный образ матушки Серафимы – единомысленной спутницы и сомолитвенницы великого подвижника. Схимонахиня Серафима предстает пред нами богомудрой старицей, человеком большой духовной силы, терпения, мужества, и воистину христианской любви.

Мои воспоминания о встречах с отцом Серафимом и матушкой Серафимой (Муравьевыми) после блокады

… Вырица была освобождена в феврале 1944 года. Но не так-то легко удалось мне получить туда пропуск, в минированную, недавно освобожденную местность. К тому же – живы ли Муравьевы? На два письма-запроса в Вырицкий сельсовет ответа не последовало. И только в июне моя сослуживица получила от своих знакомых известие: отец Серафим жив, а матушка Христина «умерла» – вместо нее появилась и живет в схиме мать Серафима. В первую минуту даже сердце дрогнуло. Но сразу же догадалась, о какой смерти шла тут речь. Мы долго соображали, как мне достичь Вырицы. Пропусков все не давали. Наконец мне посоветовали идти в Заводоуправление и просить пропуск, якобы для обследования пионерлагеря и детдомов завода № 810 (теперь Линотип) – на столько-то дней (не больше 3-х – 4-х).

Ни лагерей, ни детских домов в Вырице сейчас, пока ее не привели в безопасность, не могло быть, но к осени планировали их оборудовать, и обследование могло пригодиться. В силу всего этого, да еще у меня оказались «больные старые родственники» – мне дали направление в Вырицу. Но надо было еще затратить день в филиале НКВД на Невском проспекте для получения форменного пропуска с возвратом. Там были окошечки по железнодорожным направлениям – духота, очереди, теснота, людские сетования, – но все это преодолелось довольно легко. По пропуску я получила билет в Вырицу на 24 июля 1944 года. Ольгин день – мирские именины матушки Серафимы. Я все еще именовала ее в уме «Христина».

Душный, тяжелый день для таких, какими мы были еще в то время. Трудно идти даже и с легкой поклажей трехкилометровый путь. Грозовые облака на небе. Вот-вот хлынет дождь. Пахнет смолой и сосной. Около въезда Пильный проспект параллелен Майскому. Мы всегда доходили до Пильного и шли вверх по нему, а сейчас мне указали краткую дорогу до Майского – через лесок. Ни души в лесу. Ни души на Майском. Птицы уже отгнездились, но все же несется отовсюду то воробьиное щебетание, то стук дятла, то низко-низко пролетит «дождевик». Весь лесок дышит и живет июльской красотой. Я шла по лесным тропинкам, по мшистым корневищам и не верила, что я снова в Вырице. Безлюдье мне говорило о недавней войне, об отторженности пригородов от центра, и все же в этом безлюдье было так хорошо, от всего отъединенно! По Майскому проспекту немцы понаставили заборчиков, сарайчиков, кое-где была еще не стерта свастика… Павловск, Пушкин – все пострадало – и как! Но Вырицу они не тронули.

И наконец-то я близка к цели – 30-е номера домов. Мне выпало на долю счастье снова найти своих дорогих, быть одной из первых ленинградских птиц, прилетевших к ним. Я нашла их, чтобы снова приветствовать, сообщить им все нужное и потерять через восемь с половиной месяцев свою дивную старицу. 17 апреля 1945 года ее не стало.

Передо мною – похожий на церковь, деревянный одноэтажный дом. Его можно даже считать двухэтажным из-за круглой галерейки мезонина с высокой куполообразной крышей и еще одной постройкой. Вокруг – цветущий палисадник, левой стороной примыкающий к лесу. Первая входная дверь полуоткрыта. Я вошла, поднялась на несколько ступенек и постучала в боковую, обшитую клеенкой, дверь. Послышались легкие, как бы летящие шаги. – «Кто…?» Я сказала: «К батюшке». В ответ на это: «Батюшка болеет, не принимает никого». «Пустите меня, пожалуйста, – попросила я. Я из Ленинграда, по пропуску… Меня зовут Вера Константиновна». И лишь только я вымолвила имя-отчество, оно сразу же было повторено кому-то, и вслед за этим я сквозь полуотворенную дверь услышала знакомые интонации – «Жива? Слава Богу!.. Где же она?» Шаги навстречу, и впустила меня монахиня в белом апостольнике. «Где же она, пусти!» – сказал кто-то из большой комнаты, залитой вечерним светом – и с той минуты я помню и не помню, как все произошло. Помню, как маленькая, хрупкая старушка в черной скуфейке-с первого взгляда и не узнать мать Христину – открыла мне навстречу руки… Да, это была она – ее живые, внутрь смотрящие глаза: «Слава Богу!

Жива!» И все заключилось в нашем объятии. И нет у меня слов передать – как? – но все вокруг нас: и палисадник с цветущими ромашками, дигиталисом, серебряным пустырником и окопником на клумбах, и веранда, насквозь пронизанная лучами вечернего солнца, – все стало потусторонним, все вышло из пределов, все объялось светом незаходимого дня. И моя матушка была уже не Христина, а Серафима. Вместо белого апостольника черная скуфья закрывала лоб, все было другое. Во всем была истина пережитых страданий, и ни в чем – лжи…

И что я особенно ярко восприняла в тот вечер, что меня утешило, это то, что она не ужасалась и не сетовала на ленинградцев, бросавших на произвол общего захоронения своих родных и близких. Она не только не была способна ранить израненное, добивать вопросами измученное, произнести даже самые обычные слова недоумения. Нет, ее могучее сердце не только все покрывало любовью, но оно все понимало… Все, что произошло, ее сердце оправдывало, все. Что я говорю – оправдывало! На меня излились потоки самой искренней материнской любви и нежности. После многих безпросветных дней и ночей страдания я поняла, что есть у меня кто-то на земле, кто не просто терпит и оправдывает, как делают обычно хорошие люди, но – любит. Любит! Узнав от меня, что не пришлось мне проводить в могилу близких людей, она не проявила ни упрека, ни недоумения, наоборот – тут было столько нежности и любви, что сразу упали тяжелые цепи окаянного чувства.

Она состарилась, очень состарилась и изменилась. Как долго – в ее 55 лет и дальше – можно было ей дать 40–45, и даже в Финскую войну – в 67 лет – мать Христина была для нас та же красавица-монахиня, как при первой встрече. Глаза ее то и дело загорались тем же блеском, что и в юности, когда матушка начинала гневаться на какую-то ею замеченную неправду или ересь. Теперь передо мною сидела 74-летняя, тяжелобольная, задыхающаяся от кашля, старица. Щеки ввалились и опали, глаза углубились, их окружала синяя тень, вверху на щеке рдело темно-малиновое пятнышко, и весь вечер эти новые явления открывали мне состояние, в котором она находилась.

Передо мною была схимонахиня Серафима. Сразу же я выслушала ее рассказ, как в прошлом, 1943 году, она, как обычно, вошла вечером в келлию отца Серафима. Результатом их разговора были его слова: «Пора, матушка, ни война, ни болезнь не ждут, дни лукавы суть». День посвящения в схиму назначили на 24 сентября 1943 года. В той же самой церкви в честь Казанской иконы Божией Матери, которую мы всегда посещали в Вырице, мать Христина уступила место схимонахине Серафиме.

«Так и начали мы, два Серафима, жить вместе. Да, и еще у нас появилось новое лицо в доме, тоже мать Серафима – ее войной пригнало к нашей пристани (эта была та самая монахиня, которая меня впустила). Хорошая, смиренная, чтица первоклассная…»

Много чего прозвучало в наших разговорах тем незабываемым вечером. Но о чем бы мы ни говорили, чего бы ни касались, было совершенно ясно: мать Христина осталась в прошлом, и в мир явилась схимонахиня Серафима. Год как в схиме, а вся – другая. И не то, что та была лучше или хуже… Та была прекрасна как мать Христина, эта – как новая схимница матушка Серафима. Та была прекрасна всем – величием осанки, властным жестом, легкой шуткой вовремя, остроумным замечанием, умением во все входить, все сразу увидеть, всем распорядиться, и все же никогда не терять внутреннего света, всегда горевшего. Заботившаяся и о всех пекущаяся мать Христина! Матерью истинно духовной была она и для меня, грешной… Кто знал все мое и всю меня, как не она? По чести говорю, не знаю, кто лучше, она или мой духовный отец? Он знал, чтобы отпускать и брать на себя, она, чтоб, зная все, молиться и любить. Но сейчас очевидно: со схимой была принята печать высшего служения…

Как изменили ее, как состарили годы войны, оккупации… Да и раньше много скорбей по жизни несла мать Христина, всех она умела любить во Христе, иначе не была бы названа так. «Ждала я имени Евфросиния», – когда-то рассказывала она мне про свой первый постриг. Уж очень любила я княжну Евфросинию Полоцкую, чтила ее память…

Вдруг слышу имя «Христина». Удивительно показалось мне это. При поздравлении мне говорит игуменья: «Ты – Христина, значит, Христова, неси иго Его. Христина, люби всех, как самое себя».

И внешне матушка вся изменилась. Вся она стала меньше. Иссушила ее болезнь, исчезла ее прежняя полнота. Теперь это что-то невесомое, до того легкое и воздушное, что вот-вот улетит. И в этой готовности к полету – передо мною новое существо – мать Серафима.

Разговоры наши, всего того вечера – как их передать? Как связать все слова, вопросы и ответы? Это кануло в вечность, и в глубину души… После первого, затаенного своего рыдания в ответ на мои слова, так сказала она мне: «Ты потеряла за эти три года всех своих ближних… Не горюй, что не схоронила их. Не ищите больше по могилкам – даже в мыслях своих. Все равно у Бога они, не пропадет у него ничто. Так-то, друг мой!» И когда я снова склонилась перед ней, матушка распахнула предо мной руки, обняла меня и сказала так неповторимо, как не говорил никто: «Родимая моя!..»