Loe raamatut: «Комдив. Повесть»
«Белый аист летит,
Над белёсым Полесьем летит,
Белорусский мотив
В песне вереска, в песне ракит.
Всё земля приняла
И заботу, и ласку, и пламя,
Полыхал над зёмлей
Небосвод, как багровое знамя».
(«Песняры»)
Предисловие
Погожим осенним утром 2008-го, у бокового входа Академии пограничных войск ФСБ России, рядом с Белорусским вокзалом, под сенью старых лип, тихо беседуя, стояли несколько десятков мужчин. Все старше средних лет, в костюмах при галстуках и с фрачными значками «Шит и меч» на лацканах, а трое с фотокамерами.
– Заходим, ребята! – отворил изнутри светлого дуба дверь приземистый крепыш, группа понемногу стала втягиваться.
Внутри было просторное помещение с окошком слева, за которым сидел прапорщик в зеленой фуражке. Он брал в руки паспорта с удостоверениями и, сделав отметку в журнале, возвращал.
Когда все собрались, молча стоявший у противоположной двери моложавый полковник сказал, – прошу следовать за мной, коллеги.
Гости прошли длинным коридором, с жужжащими на потолке плафонами, свернули за угол и вошли в открытые двери актового зала. Там, в глубине над сценой, висел портрет Дзержинского, поднимаясь кверху, желтели ряды театральных кресел, четыре хрустальных люстры заливали все ярким светом.
Усевшаяся в центре зала группа была выпускниками факультета военной контрразведки Высшей школы КГБ СССР, отмечавшая тридцатилетний юбилей, решившая навестить родные стены. Отсюда уходили на фронт Николай Кузнецов с Дмитрием Медведевым, читали лекции Конон Молодый и Рудольф Абель.
Теперь здесь обучали начальствующий состав погранвойск ФСБ России.
Для начала, ребята посмотрим фильм, – встав, обернулся к остальным, один. Свет люстр понемногу стал меркнуть, на сцену опустился пластиковый экран, а полумрак прорезал луч кинопроектора. В тишине возникла музыка из «Семнадцати мгновений весны» и на экране появились сидевшие в зале, но только молодые.
Одетые в курсантскую форму (сухопутную и морскую), они занимались в учебных классах, стреляли по мишеням в подземном тире и отрабатывали в спортзале приемы боевого самбо, обучались захвату диверсантов на полигоне ОМСДОН* и многому другому. Было в фильме и про досуг – посещение музеев с театрами и концертных залов, встречи с интересными людьми, работа в студенческих строительных отрядах на Камчатке и Памире.
Сидевшие в зале, отслужив ни один десяток лет внутри страны и побывав в служебных командировках в Анголе, Афганистане, Югославии и Чечне, сентиментальностью не страдали, но когда фильм закончился, а в люстры вернулся свет, глаза у многих повлажнели.
– А теперь, товарищи, с учетом ваших пожеланий, – встал сидевший крайним в ряду полковник, – я покажу вам нашу Академию.
Все поднялись со своих мест и направились за ним в учебный корпус. Он остался, как и раньше, в два крыла, с теми же аудиториями, классами и чекистским кабинетом, где на стендах с множеством экспонатов отображалась все история органов ВЧК-КГБ. Пройдя пустынными коридорами (было воскресенье) и, слушая пояснения, группа спустилась по широкой, с перилами лестнице, на первый этаж фойе главного входа.
Оно было высоким, просторным и отделано светлым мрамором. Справа, на специальном помосте, в стеклянном футляре алело бархатное знамя, рядом с которым застыл курсант-пограничник с автоматом, слева, на стене, висели два ряда серых гранитных плит с именами выпускников школы – Героев Советского Союза, а также закончивших ее с золотой медалью.
Рядом с входом, лицом в центр, стоял поясной, из бронзы, монумент. «Начальник погранвойск НКВД СССР, комдив А.А. Ковалев. 1899-1942г.г.» значилось на пьедестале. В молчании оглядев фойе, знамя и монумент, группа подошла к плитам, воскрешая в памяти знакомые имена, а один так и остался у скульптуры, беззвучно шевеля губами.
– Твой однофамилец, Валера, – подошел к стоявшему однокашник с фотоаппаратом
– Да нет, Виталий, это мой двоюродный дед. Вот где встретились.
– А почему когда учились, о нем не рассказывал?
– Тогда предполагал. Сейчас знаю точно.
Глава 1. Польский фронт
«Чтоб спасти изнуренную, истерзанную страну от новых военных испытаний, мы пошли на величайшую жертву и объявили немцам о нашем согласии подписать их условия мира. Наши парламентеры 20 февраля вечером выехали из Режицы в Двинск, и до сих пор нет ответа. Немецкое правительство, очевидно, медлит с ответом. Оно явно не хочет мира. Выполняя поручение капиталистов всех стран, германский милитаризм хочет задушить русских и украинских рабочих и крестьян, вернуть земли помещикам, фабрики и заводы -банкирам, власть – монархии. Германские генералы хотят установить свой «порядок» в Петрограде и Киеве. Социалистическая республика Советов находится в величайшей опасности. До того момента, как поднимется и победит пролетариат Германии, священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита республики Советов против полчищ буржуазно-империалистской Германии».
(Из Декрета Совета народных комиссаров РСФСР от 21 февраля 1918 года «Социалистическое Отечество в опасности!»
– р-р-а!! – вопили бегущие по заснеженному полю цепи в обмотках на ногах, длиннополых замызганных шинелях и с примкнутыми к винтовкам трехгранными штыками. Тут и там, в воздухе рвалась шрапнель, навстречу длинными очередями били «максимы», падали убитые с ранеными.
Впереди одной, призывно махая зажатым в руке наганом на длинном ремешке, месил сапогами снег молодой ротный. Командовал он ею третий месяц, до этого был помощником.
Над головами в очередной раз лопнул снаряд, бежавший впереди, стал валиться набок, ротный, выхватил у него винтовку. Сунув револьвер за обшлаг, поудобнее перехватил, в последнем усилии, вскочил на бруствер.
– Бей пшеков!* – сиганул вниз, и отбив удар, всадил штык в грудь жовнежу* в конфедератке. Вырвав, размозжил прикладом голову второму, замечая краем глаза, как его бойцы с ревом прыгают в траншею. Завязалась рукопашная, кровавая и беспощадная. Слышался русский мат, хряск саперных лопаток и одиночные выстрелы. Кто-то тонко завизжал, – матка боска!*
Траншеи были захвачены по всей линии обороны, вслед бежавшим к городу полякам, зачастили выстрелы.
– Оставить! – приказал своим ротный, выщелкнув затвором в грязь дымную гильзу, когда последний растворился в белом мареве.
Красноармейцы прекратили стрельбу, утирая лица рукавами и шапками (у кого остались), привалились спинами к брустверу, другие, опустившись на корточки, задымили махоркой.
– Да, Петро, много они наших положили, глубоко затянулся – один, устроившийся на убитом офицере с серебряным галуном на вороте шинели.
– Мы их не мене, – лаконично ответил второй, окинув взглядом траншею. – А сапоги у него важные,– покосился на хорунжего. Надо снять, – пошевелил вылезшим из драного ботинка пальцем.
Ротный, между тем, занялся делом: вызвал двух взводных (третьего убило) доложивших о потерях; приказал развернуть в сторону города захваченный пулемет, выбросить за бруствер трупы поляков и отрядить пятерых для поиска раненых с последующей доставкой в лазарет.
– Ты, Рубан, остаешься за меня, – ткнул в грудь пальцем старшему, в кудлатой папахе, – я к начальству.
Фамилия ротного Ковалев, имя – Александр, от роду он был двадцати годов, сын белорусского крестьянина. Родился в уездном городке Чериков Могилевской губернии, куда семья в поисках лучшей жизни, переселилась из деревни. Отец трудился грузчиком и кочегаром на винокуренном заводе, мать занималась по хозяйству, у Александра имелись братья – Левка и Михась, а еще две сестрички.
Левка вернулся с империалистической, Михась был пятью годами младше, двойняшки еще пигалицы.
Несмотря на бедность и нужду, родители дали сынам начальное образование, а самый башковитый – Сашка, закончив реальное училище, поступил в учительскую семинарию. Ее не закончил «за неимением средств» и до семнадцатого года служил делопроизводителем в уездном отделе наробраза*.
Дружил с девушкой, по имени Алеся, худенькой и с золотыми волосами, знали друг друга с детства. Постепенно дружба перешла в любовь, как часто бывает.
С приходом же Октябрьской революции стал членом РКП(б)*, заведуя отделом уездного исполкома, а с началом Гражданской войны добровольно вступил в Красную Армию, закончив краткосрочные командирские курсы в Могилеве. И вот теперь, в составе 8-й дивизии РККА, воевал с белополяками на Западном фронте.
Был Александр рослым, как отец, помимо живого ума обладал недюжинной силой, а в придачу жестким характером. Все эти качества пригодились – бойцы ротного уважали, командование с ним считалось.
Выбравшись по другую сторону бруствера, и придерживая полевую сумку на боку, он, пригнувшись, побежал вдоль траншеи к центру захваченной обороны, где полагал найти начальство. Не ошибся.
Рядом с двумя трехдюймовками* на пригорке (одна разбита) стоял глядя в бинокль на темневший вдали город, командир пехотного полка вместе с комиссаром и группой начсостава.
Подбежав, Ковалев доложил о потерях и стал вместе с другими ждать приказа. Тот поступил через несколько минут – приготовиться к отражению атаки.
– Есть! – козырнули ротные и поспешили каждый к своему участку.
Когда Александр снова спрыгнул в траншею, трупов в ней не было, пулемет с заправленной в патронник лентой развернули в сторону города, красноармейцы, присева на корточки, грызли сухари.
– Быть готовыми к контратаке! – обошел ее командир роты. Второй номер «Максима» брякнул рядом еще одну патронную коробку, бойцы выложили на срез траншеи винтовки и вновь стали меланхолично жевать.
– Антоныч, иди, погляди, – возник рядом Рубан, – тут имеется блиндаж. Завернули за изгиб, в глинистой стенке темнела дверь, взводный потянул за ременную петлю на месте ручки, согнувшись, вошли внутрь.
Укрытие светлело еще свежими досками с потеками живицы и бревнами наката, на длинном столе в центре горела керосинка, красноармеец, дуя в топку, разжигал в углу железную печку,
– Недавно соорудили, – оглядел ротный просторный, с нарами вдоль стен блиндаж и, сняв буденовку с суконной звездой, расстегнул крючки шинели.
В начале зимы, желая отторгнуть Белоруссию, панская Польша развязала против молодой Советской республики войну, и, перейдя границу, захватила Вильно, на который теперь наступала дивизия.
– Давай перекусим командир, – уселся на лавку у стола взводный и обернулся к красноармейцу, – чего там у тебя есть, Федька?
Рыжий, лет сорока Федька, закрыл дверцу весело загудевшей печки, сняв с плеч тощий сидор* раздернул лямку и выложил на стол три обкрошенных сухаря, столько же вареных картох и крупную соль в бумажке. Быстро все сжевав, Ковалев с Рубаном вышли наружу.
Вскоре в траншее остался лишь пулеметный расчет, да два наблюдателя на флангах. Остатки роты грелись в блиндаже у печки. Трупы на поле заметала начавшаяся поземка, на землю опустились ранние сумерки.
Контратака началась на рассвете, как только посветлел край неба. Из туманной мути выплывала конница, за ней двигались пешие цепи. Над траншеями прошелестел первый снаряд, выбросив позади столб огня и земли с дымом, эскадроны, развернувшись в лаву, с гиканьем понеслись вперед, пехота ускорила движение.
Приготовиться! – вырвал ротный из кобуры наган, в окопе заклацали затворы.
Когда до траншей оставалась верста, навстречу ухнули орудия, заработали пулеметы, а за ними ударили залпы из винтовок. Несущаяся вперед конная масса редела, раздавались конское ржание и крики, в сотне метрах от траншеи остатки, развернувшись по сторонам, наддали обратно.
За ними в свинцовое небо унеслась и лопнула ракета, по всей длине обороны, красноармейцы молча пошли в атаку. Сначала медленно, а потом быстрее. На ветру затрепетал красный флаг, кто-то запел «Интернационал», подхваченный другими от края до края.
Вставай проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущённый
И в смертный бой вести готов!
пел вместе со всеми ротный, затем вспышка, вздыбилась земля и все стихло…
– Где я? – с трудом открыл набрякшие глаза. В сумерках белел высокий потолок с хрустальной люстрой, в голове били колокола, тошнило.
– В госпитале милый, – наклонилась сестра в белом халате и косынке с крестом, – вот выпей (присосался к медной кружке с чем-то кислым, забулькал горлом).
– А теперь спи, – поправило одеяло.
Когда очнулся снова, в стрельчатые окна бил дневной свет, рядом на стульях сидели комиссар с Рубаном. Комиссар был из бывших политкаторжан, по фамилии Френкель.
– Ну как, Ковалев, живой? – блеснул стеклами пенсне.
– Вроде того, – пощупал Александр голову (та была на месте).
– А я от ребят гостинец доставил, – выложил на золоченый столик с гнутыми ножками два свертка Рубан. – Тут вареные яйца и сало, очень при контузии помогают.
– Откуда?
– Прикупили в городе на базаре.
– Так мы его взяли?
– Взяли, – поправил Френкель на плече маузер – Поляки бегут по всему фронту. Ты давай, поправляйся (похлопал по плечу) и встал, – пошли взводный.
Когда оба удалились, – Александр, приподнявшись на локте, оглядел палату. На самом деле это был небольшой зал, с гобеленами на стенах, вычурным камином и блестящим паркетом. Кроме его, здесь стояла еще дюжина коек с ранеными.
– Вам нехорошо? – подошла из дальнего конца дежурная медсестра, не та, что была раньше.
– Да нет, все нормально. – Какая-то палата непонятная.
– Это графская усадьба. Хозяева сбежали, теперь в ней госпиталь.
– Понятно.
Спустя неделю ротный выписался, хотя врачи возражали, и вернулся в полк. Он стоял на окраине Вильно, там дивизия, готовясь к новым боям, пополняла запасы.
Для начала Александр зашел в штаб, где доложил о прибытии комбату, тот критически оглядел подчиненного, – м-да, пообносился ты, брат. И приказал писарю выдать ордер на новое обмундирование.
– Мы тут захватили склады, – распушил усы. – Приодели личный состав. Так что, шуруй туда, пока все не выдали. А потом можешь поглядеть город. Для полноты, так сказать, ощущений.
Зайдя в роту, Ковалев действительно увидел многих из своих бойцов в новых шинелях с ботинками и спросил у взводного Осмачко, разбитного, с курчавым чубом парня, где находятся склады.
– Это совсем рядом, товарищ ротный. – Давай провожу, у меня там старший каптер земляк. Подберет, что надо.
Склады оказались в десяти минутах ходу от брошенных казарм, где разместился полк, в охраняемых часовыми бетонных пакгаузах. Предъявив ордер, зашли за колючую проволоку на столбах, направились к крайнему. Внутри, в запахах лежалого сукна и кожи, за прилавком, сзади которого высились тюки с ящиками, пожилой каптер выдавал двум красноармейцам в обносках, обмундирование.
– Так, с вами все, – наколол ордер на блестящую спицу рядом.
– Здорово Сазоныч, – облокотился Осмачко на прилавок.– Вот, привел своего командира. Одень по высшему разряду. Ковалев вынул из кармана и молча протянул бумажку.
Тот, шевеля губами, прочел и поднял глаза,– стать у тебя парень гренадерская. Щас чего-нибудь найдем (скрылся в полумраке стеллажей). Покопавшись там, вскоре вернулся, поочередно выложив на прилавок новенькую офицерскую бекешу, австрийские френч, галифе и хромовые сапоги.
– Откуда это все? – удивился Ковалев
– Я сынок, когда-то начинал тут службу, в дивизии его высокопревосходительства генерала Флейшера. С началом германской, дивизию отвели на границу с Восточной Пруссией, а город заняли австрийцы с немцами, ну а когда ушли и они, хозяевами стали поляки. Так что на этих складах, амуниция считай трех армий.
Когда ротный переоделся во все новое, Осмачко поцокал языком, – ну прямо ахвицер. Так и хочется шлепнуть.
– Я тебе шлепну, – затянув портупею с наганом, одел на голову ротный суконный шлем,– спасибо, отец (кивнул Сазонычу) и оба вышли за территорию складов.
– Ну, ты дуй в роту, – приказал Осмачке Ковалев, а я немного погляжу город. Интересно, что брали.
Бывшая столица Великого княжества Литовского впечатляла. До этого Александр, кроме уездного Черикова бывал только в Могилеве. Европейского стиля дома, мощеные булыжником улицы, роскошные дворцы и многочисленные костелы с кирхами, смотрелись помпезно и величаво. Встречались немногочисленные прохожие, настороженные и угрюмые.
Одна из улиц выходила к городскому рынку, откуда доносился неясный шум, комроты направился туда. Широкое пространство было запружено народом, слышался польский, литовский и еврейский говор. На лотках и рогожах, расстеленных на брусчатке, продавалось всевозможные товары. Здесь имелись мануфактура, скобяные изделия, одежда с обувью, всевозможные продукты и даже граммофоны с пластинками. Рассчитывались за них польскими злотыми с немецкими марками, русскими «керенками», а то и посредством обмена.
Рассекая толпу, прошагал красноармейский патруль с винтовками на плечах и примкнутыми штыками. У Александра в бумажнике имелось жалование за три месяца, подошел к табачной лавке.
– Цо пан прагне? – спросил еврей с пейсами
– Две пачки вот этих папирос, – ткнул пальцем в приглянувшуюся коробку.
– Проше, – вручил торгаш покупку
Ковалев расплатился купюрой с двуглавым орлом, чиркнув спичкой закурил и, сказав «дженькуе», пошел дальше. К часу дня он вернулся в роту, где бойцы, орудуя ложками, наворачивали из котелков пшенку с лярдом*, запивая чаем, – присоединился.
После обеда всех собрали в холодном большом зале, где комиссар выступил с лекцией о текущем моменте. Для начала он рассказал об обстановке на фронтах: высадившие в Заполярье англичане наступали на Мурманск, в Сибири красные части вели тяжелые бои с Колчаком, на юге, Добровольческая армия Деникина штурмовала Царицын, молодая республика Советов, была в огненном кольце.
– А теперь о белополяках, – обвел взглядом красноармейцев. – К нам имеется множество обращений от еврейского и белорусского населения Виленского уезда, о притеснении их поляками, грабежах, насилиях и убийствах.
Более того! (повысил голос), есть сведения о создании режимом Пилсудского* концентрационных лагерей для захваченных в плен бойцов Красной армии. Где их морят голодом, избивают и расстреливают без суда и следствия. Присутствующие возмущенно загудели, а кто-то громко крикнул, – к ногтю белых гадов!
– Тише товарищи! – поднял руку в перчатке Френкель. – Мы должны еще больше сплотиться и дать достойный отпор всей этой своре! Но проявляя политическую бдительность и дисциплину»
На этом политинформация закончилась, роты вернулись в казармы…
– Огонь! – кричал ротный, передергивая затвор и выбирая цель. Потом плавно нажимал курок, в наступающей цепи кто-нибудь падал.
Стоя по колено в талой воде, бойцы из окопов вели огонь по наступающим «жовнежам»*, впереди на кочках, переваливался броневик. Ротный пулемет умолк, первый номер, матерясь, возился с заклинившим затвором.
Части Красной Армии отступали перед превосходящими силами противника, получившими семидесятитысячное подкрепление, во главе с генералом Юзефом Халлером* переброшенное из Франции.
Полевая брустверы свинцом, бронемашина скатилась в мелкую, с песчаным дном речку перед обороной красных, двигатель взревев, зачихал синими выхлопами и заглох. Через минуту в «Уайт»* впечатался снаряд, завалив набок.
В набегавшую пехоту из окопов полетели гранаты, ожил ротный пулемет, ее остатки, пригибаясь, побежали назад. Все стихло.
Рядом захлюпала вода, – командир, еще одну атаку не выдержим, – прохрипел над ухом Рубан. – У хлопцев по одной – две обойме.
– Хреново,– отложив винтовку, вытер со лба пот ротный. – Посылай в тыл подносчиков.
– Слухаюсь (захлюпало снова).
Кругом наступила тишина, в просветлевшем небе запел жаворонок, умирать не хотелось. Бойцы задымили махоркой, кто-то тоскливо ругнулся, остальные молчали.
– А у нас на Кубани сады цветут,– мечтательно сказал молодой боец, заряжая обойму.
– Не трави душу, – буркнул второй, постарше, наблюдая за полем впереди, – щас опять пойдут, наведут нам решку.
Спустя час вернулись подносчики с двумя зелеными ящиками, один вручил ротному бумажку. Тот, развернув, прочел, «сниматься с позиции, отходить на вторую линию обороны» и подпись батальонного.
Чуть позже, оставив окопы, и закопав на опушке убитых, рота понуро шла по разбитой лесной дороге, в сторону востока.
После были бои под Борисовом и Полоцком, в которых полегли Осмачко с многими бойцами. Ковалева, пули с шашками уланов, пока миловали. А вот под Бобруйском он едва не погиб. Командование поручило в тылу поляков подорвать железнодорожный мост, по которому к фронту подвозилась живая сила и боеприпасы.
Ротный, взяв с собой отделение бойцов, ящик тола и бикфордов шнур, скрытно пробрался к объекту, заминировал его и поднял на воздух. Группу засекли, началось преследование. Отстреливались до последнего патрона, а затем, орудуя штыками, пошли на прорыв. И все бы полегли, кабы не красноармейский эскадрон, случайно оказавшийся в том месте. За это операцию командир дивизии объявил Ковалеву и оставшимся в живых бойцам благодарность.
Между тем, наступление польских войск в Белоруссии продолжалось, в июле они заняли Молодечно и Слуцк. Командующий советским Западным фронтом был снят с должности, на его место назначили нового. Однако существенных подкреплений красные части не получили, все резервы командование направляло на южное направление где Добровольческая армия Деникина наступала на Москву.
В начале августа, после шестичасового боя, «пилсудчики» захватили Минск, а в конце, несмотря на упорное сопротивление Красной Армии, ими был взят Бобруйск.
Спустя два месяца советские войска предприняли контратаку на город, однако та закончилась поражением. После этого боевые действия затихли – стороны заключили перемирие.
Глава 2. Курсы красных командиров
«Параграф 1. Открыть ускоренные курсы по подготовке командного состава рабоче-крестьянской красной армии в следующих местах: Петроград, Ораниенбаум, Москва, Тверь и Казань».
(Из приказа Народного Комиссариата по военным делам от 14 февраля 1918 года)
Теперь линия Западного фронта проходила по Западной Двине и Березине, где командование РККА стало накапливать резервы для нового наступления.
Одним таким днем Ковалева вызвали в штаб полка вместе с командиром пулеметной команды Роговым. До революции он служил на Балтике, на эсминце «Новик», откуда в составе десанта, ушел в Красную армию. Был крепок, коренаст, летом и зимой носил черный бушлат, а на голове, с муаровой лентой бескозырку.
– Зачем это нас, а Саш? – поинтересовался, шагая рядом с Ковалевым.
– Меньше знаешь, лучше спишь, – пробурчал тот.
– И то правда.
Штаб размещался в небольшом флигеле затрапезного городка, у входа прогуливался часовой, у коновязи под седлом, стояли три лошади.
– К кому? – поправил на плече винтовку.
– Вызвал начштаба.
Поднялись на крыльцо, вошли, доложились адъютанту.
– Обождите, – показал тот на лавку у стены и скрылся за дверью.
Через минуту вернулся,– проходите.
За широким канцелярским столом, на котором лежала развернутая карта, по телефону ругался худой, с седым ежиком человек, в коверкотовой гимнастерке.
– А я тебе сказал проверить и доложить! – в сердцах брякнул на футляр трубку.
– Садитесь, товарищи, – кивнул на стулья. – Значит так (обвел набрякшими глазами) Из Реввоенсовета, за подписью товарища Троцкого, в штаб армии поступила телеграмма – откомандировать в Москву на военные курсы двух достойных командиров. Выбор пал на вас.
– Это почему? – переглянулись оба.
– Нужны молодые и энергичные.
– А если..? – открыл было рот Ковалев
– Никаких если! (повысил начштаба голос). Получите в канцелярии мандат и аллюр три креста*. Больше не задерживаю. Козырнув, оба молча вышли.
В соседнем кабинете, где стучал «Ремингтон»*, лысый писарь достал из сейфы уже подготовленную бумагу, с подписью и печатью.
– Завтра в шесть утра в Невель идет обоз с ранеными, можете с ними подъехать, – протянул ротному.
– И на хрена мне эти курсы, – недовольно сказал Рогов, когда спустившись с крыльца, возвращались обратно.
– Я одни уже кончал, – в унисон ответил Ковалев. – Вроде пока хватало.
Среди бойцов ходили слухи, о готовящемся наступлении на поляков, оба хотели принять в нем участие и посчитаться.
На следующее утро, простившись с бойцами, откомандированные выехали с обозом. Он состоял из пяти упряжек с ранеными, которых сопровождали женщина – фельдшер и два пожилых красноармейца с карабинами.
Краскомам* нашлось место на задней телеге, усевшись, спустили вниз ноги. С ними были вещмешки с небогатыми харчами и личное оружие: у Ковалева наган в потертой кобуре, Рогов имел через плечо маузер в колодке.
Утро было холодным и туманным, вдали поднималось солнце.
Когда выехали за местечко и проселок кончился, по сторонам потянулись перелески, а затем густой еловый бор. Кони мерно переступали копытами по дороге, раненые молча лежали под шинелями, изредка слышалось, – но, пошла! где-то дробно стучал дятел. Чуть покачиваясь, оба задремали.
Очнулись от гулкого выстрела, криков и конского ржания впереди, там вертелись несколько всадников, всплескивали сабли.
Не сговариваясь, спрыгнули, выхватив оружие, рванули туда.
Один из конных, в конфедератке, рубил красноармейца (тот умело подставлял ствол), напарник валялся на песке, еще трое уланов делали то же с ранеными.
Справа дважды грохнул маузер – буланая под одним свалилась, ротный срезал второго из нагана. Оставшиеся гикая, понеслись назад, Ковалев, рванув карабин из рук убитого бойца, выбил из седла последнего.
– Польский разъезд, – тяжело дыша, подошел Рогов. – Просочились твари, – вщелкнул маузер в колодку.
Александр, передав карабин одному из раненых, вытащил из-под телеги бледную, дрожавшую фельдшерицу, – все хорошо сестричка. Девушка быстро пришла в себя и, расстегнув сумку, перевязала стонущему бойцу сабельную рану на предплечье. Еще двоим помощь не понадобилась.
Спустя час обоз вновь тронулся в дорогу, позади, у высокой разлапистой сосны, осталась свежая могила, за последней телегой шла в поводу, лошадь убитого улана.
На закате дня обоз прогромыхал по деревянному мосту через сонную реку, где матрос с ротным сообщили охранявшим его красноармейцам про польский разъезд. Решили остановиться на ночь в деревне на пригорке, состоявшей из двух десятков хат, крытых соломой.
– Подъехали к крайней, с журавлем колодца во дворе, огороженной жердями. Ковалев, спрыгнув с телеги, громко позвал,– хозяин!
Дверь хаты со скрипом отворилась, вышел пожилой мужик в солдатском ватнике и на протезе, проковылял к воротам.
– Разреши остановиться на ночь с ранеными, отец.
– Отчего же, заезжайте,– кивнул тот. – Только хата у меня маловата, размещайтесь в стодоле*. Там у меня и немного сена имеется, чтобы подстелить.
Телеги въехали во двор, остановились у низкого бревенчатого строения, раненые, помогая друг другу, стали выгружаться.
– Небогато у тебя, дядя, – обозрел Рогов запущенную усадьбу. – Где ногу потерял?
– Отшибло на германской, такая вот незадача, – тяжело вздохнул мужик.
– А вон там кто живет? – показал на соседнюю, под гонтом, хату с крытым двором.
– Мироед, – неприязненно блеснул глазами хозяин. – Отсиделся в тылу гад.
– Ну-ну, – поправил Рогов бескозырку и вразвалку пошагал к воротам.
Когда всех раненых уложили на расстеленное сено (хозяин принес лошадиную попону с драным тулупом) матрос появился в дверном проеме.
– Щас будет ужин, – подмигнул фельдшерице, поившей одного водой из кружки.
Спустя короткое время появился мордастый дядька с полной цибаркой* молока и чем-то завернутым в холстину, а за ним такая же баба, несущая парящий чугун бульбы*.
– Все нормально, командир, – перехватил взгляд ротного матрос. – По доброму, так сказать, согласию.
– Ясно, – ответил тот, – снаряжая барабан нагана.
– Ну, так мы пойдем? – насупился дядька, поставив ведро на давку и опустив рядом сверток.
– Идите,– тряхнул чубом матрос.
Накормив раненых, задули каганец и, отдав девушке тулуп, устроились рядом. Сквозь щелястую крышу в фиолетовом небе мигали звезды, где-то на другом конце деревни лаяла собака.
– Слышь, Ковалев, ты кем был на гражданке? – закинув руки за голову, – спросил Рогов.
– Готовился стать учителем.
– А я в Юзовке рубал уголь в шахте. Короче, темнота. Ты после войны кем хочешь стать? (повернулся набок).
– Буду учить детишек грамоте.
– А вот я снова подамся на флот. Уважаю дисциплину и всяческую механику.
– Ладно, давай спать – сказал ротный и закрыл глаза. Снилось ему Полесье и летящие в сини аисты.
На другой день, встав пораньше, напоили коней, а вышедшему проводить хозяину подарили трофейного коня, – владей, папаша.
– Ну, спасибо, хлопцы, – расчувствовался тот. – А то я как раз безлошадный.
– Да чего там, – махнул рукой Ковалев, выехали со двора, тронулись дальше. В полдень, изрядно натрясшись, въехали в Невель.
Это был небольшой город рядом с белесым озером, каменными и бревенчатыми домами, церковью, а также небольшим вокзалом. У высокого, в два этажа здания в центре, где находился госпиталь, командиры простились с ранеными, пожелав скорейшего выздоровления.
Вскинув на плечи вещмешки, направились через площадь на вокзал, откуда с путевыми обходчиками на дрезине прикатили в Великие Луки. Через город шли поезда в Москву и обратно. Здание вокзала было забито до отказа, прошли по перрону к штабелю шпал впереди, сев на лежавшую сбоку, перекусили. В сторону Пскова без остановки прошел воинский состав, в открытых дверях теплушек виднелись морды лошадей и стояли кавалеристы.
– Не иначе перебрасывают к нам, – проводил Рогов его глазами.
– Похоже, – согласился Ковалев.
Подошли три красноармейца с винтовками и красными повязками на рукавах.
– Куда следуете товарищи? поинтересовался старший.
– В Москву, – достал Ковалев мандат и протянул. Тот развернул, пробежав глазами вернул, – понятно.
– Послушайте братва, – поглядел матрос снизу вверх, – поезд на Москву скоро будет?
– Через час, а то и два, – прогудел один из патрульных, здоровенный и в драной папахе. – У вас ребята, того, закурить не будет?
Ковалев отсыпал ему горсть махры, все трое свернув цигарки, закурили, а потом старший сказал, – вы к вагонам не бегите, пустой номер, там как селедок в банке. Попробуйте на тендер к машинисту. Глядишь и пустит.
Патруль, скрипя гравием, пошагал дальше, а они, прислонившись спинами к нагретым солнцем шпалам, задремали.
Состав втянулся на вокзал только вечером. Оттуда сразу же высыпала толпа, запрудив перрон от края и до края. В ней слушались крики, мат и плач детей, все хотели ехать.
Ковалев с Роговым тут же рванули к паровозу, тяжело сопевшему паром впереди.
– Машинист! – заорал ротный, подняв голову у кабины.
– Чего тебе? – выглянул из окошка усатый дед в путейской фуражке.
