Былое

Пролог

о наущению дорогой моей половины и под давлением сыновей моих, тоже считающих, что некоторые истории из жизни моей стоят того, чтобы быть

Пизложенными на бумажном носителе я, Рыжов Валерий Павлович, настоящим начинаю написание некоторых воспоминаний из моей жизни.

Много лет тому назад, по-моему, где-то в шестом

классе школы, я начал ведение личного дневника и, более или менее регулярно, вёл его до десятого примерно

класса. За это время было исписано 4 или 5 общих 96-листовых тетрадей. На них я наткнулся, учась уже на 2-м

или 3-м курсе института, выискивая что-то на чердаке

родительского дома. Надолго завис над их чтением, и в

итоге сжёг в печи все до единой тетради, о чём уже давно, но безнадёжно пожалел.

Сейчас буду пытаться исправить содеянное, описы-вая на этих страницах то, что оставило в моей памяти более или менее значительный след.

Намерен, более или менее, придерживаться хроно-логического порядка изложения, но уже сейчас понимаю, что неизбежны забегания вперёд или возвращения к

прошлому. Надеюсь, мои читатели не будут столь взыска-тельны, чтобы всерьёз осудить меня за это.

Предки.

Оба моих родителя, с их слов и их предки, родом из

глубинки Вологодской губернии и ныне ещё одной из самых густолесных зон России. Родители отца моего, Рыжова Павла Ефимовича и, похоже, их предки были зем-лепашцами, охотились, рыбачили, собирали дары леса, были умелыми плотниками, столярами.

Дед мой по матери, Власов Алексей Александрович, был объездчиком царских лесов до революции и, видимо, 1

его можно относить к тогдашней сельской интеллиген-ции. В память о нём и в честь его мы дали имя Алексею.

Тешу себя мыслью, что в моей крови благодаря

предкам, меньше всякой примеси, намешенной в тех, чьи

корни находятся в других регионах Руси, особенно в тех, где 300 лет татаро-монголы брали дань не только пушни-ной, но и женщинами.

Во многом благодаря отцу моему и, видимо, кровям

предков я рано почувствовал тягу к охотницким и рыбац-ким приключениям, уважение к землепашескому делу и

вообще ко всякому труду.

Семьи обоих дедов моих в лихие годы строительства

социализма и коллективизации были раскулачены. Дед

Ефим избежал тюрьмы, поспешив записаться в колхоз

всем семейством, а вот деда Алексея по доносу одного из

выпоротых им до революции воров леса, сослали на 10

лет в один из лагерей Коми, где он и умер, отсидев до

звонка, и уже вольным добравшись на ж/д вокзал Сык-тывкара.

Мне не довелось видеть в живых никого из своих

бабушек и дедушек. Зато я знал всех братьев и сестёр отца

и многих из их детей, т.е. своих двоюродных братьев и сестёр. Со многими из них я был дружен, с благодарностью

и теплотой вспоминаю наши детские похождения, забавы

и проказы.

С родными по линии матери встречаться довелось

гораздо реже. Это видимо потому, что деревня Климово, где родилась и выросла мать, в конце 40-вых перестала

существовать, её жители разъехались. А вот деревня отца, Свертнево, что в 10-ти километрах от Климово, жива, по-моему, до сих пор.

Места вокруг Свертнево чудесные. Я провёл в этой

деревне 5 летних каникул: после 4-го, 5- го, 6-го, 7-го и 9-го классов, влюбился в лес, в рыбалку, в охоту и уже тогда

решил, что вряд ли буду жить в степных краях, а буду искать места ближе к лесам и воде.

2

Былое

То, что я здесь напишу – для

близких и родных мне людей, для

моего семейного круга.

Повторюсь: я изложу здесь

только то, что крепенько засе-

ло в памяти, или, на мой взгляд,

является поучительным для

вас, дорогие мои потомки.

Годы дошкольные

так. Мои родители попали в город Шахты по итогам Великой Отечественной. Отец мой после осво-бождения из финского плена в 1945-м не был от-И пущен до дома-до хаты, а был принудительно

направлен на восстановление разрушенных шахт Донбас-са.

В 1946-м за ударный труд получил короткий отпуск

и поехал на родину, где женился на моей матери. Через

несколько дней после свадьбы батя заболел тяжёлой

формой воспаления лёгких, от которого едва не сыграл в

ящик. В Шахты молодожёны приехали уже в 1947-м с 4-х

месячным опозданием отца из отпуска. В те годы это считалось преступлением и каралось лагерями. С большим

трудом, не взирая на наличие документов о болезни, отцу

удалось избежать лагерей.

Отец мой вплоть до выхода на пенсию в 1967-м, проработал на шахте Нежданная слесарем, затем бригадиром

слесарей

на

участке

«Водоотлив»

горно-

механического цеха.

Я хорошо помню всего две записи в его трудовой

книжке – Принят слесарем в ГМЦ шахты «Нежданная» и

3

Уволен с шахты «Нежданная» в связи с выходом на пенсию. До войны у отца был стаж работы в родном колхозе

и вольным лесорубом в леспромхозе, но все документы об

этом были утеряны.

Мать же в начале трудового пути после замужества

и переселения в город Шахты работала продавщицей в

шахтном буфете. Потом, когда они с отцом задумали

строить свой дом на выкупленном у Акулиничевых участке земли в 6 соток, а денег на это катастрофически не хватало, она стала дома шить самодельную обувку под

названием «чувяки» и брезентовые плащи для чабанов.

Это было тогда в большом спросе и гораздо прибыльнее, чем работа в буфете. Зато и труд с чувяками и плащами

был тяжелее. В режиме работы по 12-16 часов почти еже-дневно, и мать и отец прожили примерно с1953-го по

1960-й годы, пока не достроили дом, не купили мотоцикл

в хозяйство и не обставили дом кое-какой мебелишкой.

Жила в эти годы наша семья внатяг: питались мы

довольно скудно, одежду носили самую простую и самую

дешёвую. Собственно, почти все вокруг нас тогда жили

примерно так же.

Моё, пожалуй, самое первое яркое воспоминание в

жизни – сон.

По-моему, мне было около 3-х лет, когда мне

приснился этот кошмар. Я и сейчас хорошо помню оска-ленную морду чудовища, изготовившегося меня сожрать.

Если гипотеза о множестве жизней у человека верна, то, похоже, в одной из них я был съеден доисторическим

зверем, напоминающим пещерного медведя.

Много позже, будучи уже учеником средних классов, я увидел в какой-то книжке рисунок пещерного медведя и сразу же узнал в нём то чудище из детского сна.

А тогда хорошо помню, как проснувшись от ужаса

меня охватившего, я сполз со своего спального места, прошёл в кромешной темноте до кровати родителей, разбудил мать и забился в истерическом плаче.

4

Родительское подворье в первой половине 50-х вы-глядело совсем не так, каким оно было в последние годы.

На месте теперешнего дома тогда стояла буквально халу-па, а точнее летняя кухонька соседей справа Акулиничевых, у которых родители выкупили половину усадьбы.

До этого родители и я с ними жили на съёмной

квартире, на соседней улице Шмидта.

Хотя здесь я допускаю неточность – на съёмной

квартире с нами тогда жил и мой младший братишка

Виктор 1950- го года рождения. Если не ошибаюсь, он

умер в 1952-м, от дизентерии.

Смутно припоминаю как однажды летом, Вите тогда

было года полтора, я потащил его к матери на работу, работала она тогда в шахтном буфете, и я видимо рассчитывал на угощение. Буфет находился примерно в 3-х км от

дома, дорогу я запомнил после того, как отец однажды

свозил меня туда на своём велосипеде.

Пришли мы с братом к матери такие грязные и из-мочаленные, что она ужаснулась. Я тогда, как зачинщик

этого похода, получил от мамани, видимо, одну из первых

в своей жизни взбучек, и видимо, это было одно из первых проявлений моей будущей любви к разного рода

авантюрным вылазкам и походам.

Пожалуй, в этот же дошкольный период можно от-нести ещё одну трёпку, которую я, несомненно, заработал.

Недалеко от нашего дома был небольшой пустырь, где мы, пацаны, играли в разные игры. Летом, бывало, обычно жарковато, и, если долго не было дождя, верхний

слой чернозёма на пустырьке превращался в бархатную

горячую пыль. Как эта пыль пачкала наши разгорячён-ные игрой тела – можно себе представить.

И вот однажды, это было как праздник, родители

собрались в кино. Меня они, к великой моей радости, решили взять с собой. Меня выкупали, приодели в чистую

одёжку, состоящую из чистой майки и чистых трусов, и

5

велели дожидаться на улице. Я довольно долго смирно

сидел на лавочке в ожидании родителей, потом мне стало

скучновато, и я пошёл посмотреть, что же делается на пустырьке: уж очень громко оттуда доносились возбуждён-ные голоса сверстников.

А там творилось нечто очень интересное: 6 -7 пацанов изображали паровоз с вагонами. Зацепившись друг за

друга и шаркая ногами по толстенному слою пыли, они

колесили по пустырьку, вздымая облака пыли, которая, конечно же, не была пылью – это был дым и пар от паро-воза, который гудел и кашлял как настоящий и звал куда-то вдаль.

Разумеется, я немедленно пристроился к составу за-мыкающим вагоном и поехал вместе со всеми навстречу

своей судьбе.

Пришёл в себя я от почти истеричного крика моей

мамы. Они с отцом замешкались собираясь, в кино успевали только бегом, а тут я в конце состава – одни глаза и

видно! Короче, в кино мы не попали, зато я попал как кур

в ощип!

Следующий эпизод связан с велосипедом отца. Велосипед этот Харьковского велосипедного завода был тогда предметом гордости нашего семейства. В самом деле, в редкой семье тогда была даже такая транспортина. Детских же велосипедов в тот период я вообще не помню.

Как бы там ни было, а это был наш транспорт, и отец возил на нём всё, что могло так или иначе вписаться в рель-еф рамы и багажника. В основном это были мешки и мы с

братом, пока он был жив.

Где-то лет с 6-ти я стал пытаться освоить езду на

этом славном аппарате. При этом я вынужден был делать

вылазки тайком от отца, т.к. батя небезосновательно опасался за техническое состояние столь ценного для семьи

транспорта. Однако, желание поехать самостоятельно

было сильнее страха наказания и когда отец был на работе я умыкал велосипед. Учёба протекала сугубо самостоя-6

тельно, без поддержки и страховки. Аппарат был явно

тяжеловат и великоват для меня, я часто и больно падал и

через какое-то время батя, похоже, понял про мои уловки

всё, однако не стал меня останавливать. Настало время, когда я уже довольно уверенно катился под уклон, стоя

правой ногой на левой педали и тормозя «лаптём».

Следующим этапом учёбы было освоение езды способом «в раму». Этот период мне дался ещё большими

шишками и синяками. И вот когда я почти без проблем

скатывался вниз по Шурфовой от Шмидта до Чкалова

(это как раз квартал) – это и стряслось. Торможение ещё

не было мною толком освоено, я отчаянно вилял во время

езды, но с каждым скатыванием дела шли на лад и я, похоже, обнаглел. При очередном скатывании кто-то из

сверстников попался мне на глаза, я что-то стал ему кричать на ходу, а когда, наконец, глянул куда же я еду было

совсем поздно даже для умелого велосипедиста. На приличном ходу я влетел между двумя здоровенными волами, запряжёнными в громадную арбу. Волы эти успели

вывернуться из-за угла улицы Чкалова пока я победонос-но пялился на невовремя подвернувшегося приятеля. Я

не помню, какие именно раны я нанёс себе и велосипеду, но, помню, был бит и, главное, надолго отлучён от велосипеда.

Я уже упоминал, что постройки и качество покры-тия нашего двора в первой половине 50-тых были совсем

иными. Во время дождей почва двора превращалась в не-вообразимое месиво, ночами темень была: хоть глаз коли, а в сад выходить ночью я откровенно боялся. В семье был

заведён определённый порядок справления естественных

нужд: днём тяжёлую и лёгкую нужду справлять только в

уборной, вынесенной вглубь сада, ночью лёгкую потреб-ность можно было справить в ведро в коридоре, а уж если

тяжело приспичило – только в сад, в уборную. Конечно

же, я старался ничего тяжёлого на ночь в себе не оставлять, но однажды поздним осенним вечером всё же по-7

пался. Дорожка в сад шла через калитку в заборчике, от-гораживающем постройки от огорода. До этой калитки я

как-то заставил себя дойти, а вот дальше борьба со страхом стала неравной и, шагнув за калитку, я сделал ещё

один шаг влево и присел в исходное положение. Когда

дело было почти сделано и страх начал как бы проходить, я вдруг с ужасом почувствовал, как что-то холодное и

мокрое толкнуло меня в голый зад – один раз, потом другой, сразу же вслед за этим я услышал нечто похожее на

чавканье. Во мне тут же поселился даже не ужас, это скорее было похоже на предчувствие жуткой смерти, по-моему, все волосики на мне встали дыбом. Но прошла се-кунда, другая, пятая – никто меня не зажёвывал, только

чавканье не прекращалось. Мои глаза уже попривыкли к

темноте, я осторожно повернул голову и увидел нашу

дворнягу, Найду, вылизывающую из-под меня моё же

дерьмо.

Только много позже я понял, что это был случай, после которого некоторые становятся заиками и иногда на

всю жизнь. Уже в Уфе я познакомился с Никитиным Гри-горием, который в 7-милетнем возрасте у себя в деревне

перед сном вышел на крыльцо пописать. Во время проце-дуры их дворовый пёс, тихо лежавший тут же на крыльце, встал бесшумно, подошёл сзади к Гришке, положил ему

на плечи свои лапы и ласково лизнул хозяина в ухо Тот от

неожиданности и страха содрогнулся и на долгие 30 с

лишним лет остался заикой.

Меня же чаша сия миновала. Моя нервная система

тот удар жутким страхом выдержала.

8

Школьные годы чудесные

1955-м году я поступил в 1-ый «Б» класс средней

школы № 1, которая и по сей день жива. Может потому жива, что построили её пленные немцы, из-Ввестные носители высокого качества работ.

Чего-нибудь примечательного за первые 4 года

учёбы мне не вспоминается. Разве что за четыре первые

класса я не припомню, чтобы у меня была хотя бы одна

четвёрка по учёбе – я был, так называемым тогда, круглым отличником.

Во-вторых, мне на всю жизнь запомнилась моя учи-тельница в начальных классах Выпряжкина Марфа Се-мёновна, тем более что много лет спустя, она стала мне

как бы дальней родственницей: её дочь, Тамара, вышла

замуж за родного дядю вашей мамы, дети мои.

Примерно в ту же пору, а может парой лет раньше, родители мои начали усиленную подготовку к постройке

нового дома. Она заключалась в том, что мать стала шить

для продажи брезентовые плащи для чабанов и, так

называемые чувяки, обувь для повседневной носки. Тогда

в этих чувяках ходило подавляющее большинство населения города и села в южных районах России. Более или

менее качественный товар уходил на ура. Вскоре как родители освоили технологию изготовления, появились

оптовые Заказчики, мать оставила работу продавца и целиком переключилась на пошив брезентовых плащей и

чувяк.

Разумеется, меня тоже крепко припахали к этим работам. Помню, мать крутит швейную машинку, а в мои

обязанности входило ровненько тащить брезент, так как

механизм машинки не мог сам его проталкивать. Причём, плащи шили по ночам, подозреваю потому, что брезент умыкался с шахты, где батя трудился. Помню, ужасно хотелось спать, но оптовиков подводить было нельзя, и

от машинки меня не отпускали.

9

Ещё круче была работёнка с чувяками. Здесь я уже

был задействован непосредственно на пошиве. Помню, таблицу умножения я учил с шилом в руке. Разумеется, я

протестовал против такой жёсткой эксплуатации моей

юной личности, но попытки саботировать трудовой процесс так же жёстко пресекались.

Однажды летом отцом мне было поручено водиться

с сестрой Танюшкой, ей было ещё совсем немного, по-моему, она ещё не ходила. Я играл с ней около забора, выходящего на улицу, когда мимо пробегала ватага моих

сверстников. Они направлялись в балку – это было тогда

у нас одним из увлекательнейших развлечений. Разумеется, мне ужас как хотелось пойти с ними, а тут работа

нянькой с этой противной Танькой! Видимо какое-то

время до этого я был невыпускным за пределы двора и

изрядно припаханным на домашних работах, иначе трудно объяснить мой следующий шаг. Ведь я неплохо представлял себе, что мне может грозить за ослушание отца.

Тем не менее, когда я увидел, что сестрёнка вроде бы

дремлет, я немедленно засунул её в роскошный розовый

куст в нашем палисаднике и бросился вдогонку за корешами.

Батяня настиг меня квартала за четыре от дома. В

состоянии такой ярости я до этого, да и после этого его не

припоминаю.

Как оказалось, лишь только я смылся, сеструху мою

угораздило проснуться. Она стала шевелиться в розовом-то кусту! Тут же голыми ручками напоролась на розовые

шипы, зашевелилась ещё шибче и пошло-поехало. На её

безобразно громкий рёв прибежал батя, обнаружил

наличие отсутствия на боевом посту меня, любимого, увидел внутри куста свою дочурку – всю в крови, ну как

тут не взбелениться!

Соседка напротив тут же указала направление, куда

я подался, и я приплыл! Надо сказать, эта соседка была

препротивной особой. Во-первых, её сын Толик при ма-10

лейшем конфликте со мною тут же бежал к маме, она без

промедления бежала к моему папе.

Мне же бежать от своего папы было себе дороже, и я

был вынужден понурившись, идти сдаваться. Когда я постиг азы грамоты, из неприязни к тёте Тосе, однажды

тайно залез на крышу их летней кухни и начертал на

кирпичной трубе известное слово из известных трёх букв.

По высокому уровню каллиграфии, или по каким

другим признакам меня тут же вычислили.

И тётя Тося тут как тут. И снова порка. Короче, любить мне её было не за что. Тем не менее, однажды мне

пришлось её крепко пожалеть.

В тот день она с тихим воем прибежала к моей матери и Христа ради попросила её спрятать. Под глазом у

неё красовался огроменный синяк, и видуха у неё была

прежалкая. Оказалось, что муж её, Фёдор, шахтёр без це-ремониев, явился до дому сильно пьян и во время тра-пезы обнаружил в тарелке с борщом муху! Сие он счёл

сильнейшим оскорблением своей аристократической су-ти, сильно врезал супруге в глаз и, со слов тёти Тоси, пошёл искать топор, чтобы отрубить ей голову. Всерьёз опасаясь за голову, тётя Тося и прибежала к нам спасаться.

Таковы были иной раз нравы нашего шахтёрского посёлка.

Сейчас вот написал про случай с Татьяной в розовом

кусту и призадумался: а ведь было это, видимо, летом

1954-го, т.е. в моём дошколярстве. Ну, надеюсь, не такое

уж это упущение.

Ещё несколько строк о нравах братцев-шахтёриков

тех времён.

Соседями справа у нас была семья Акулиничевых.

Главой семейства тогда был дед по имени Дмитрий Иванович, очень колоритный был типаж: пузо – три моих сегодняшних, усищи – десять моих. Когда его постиранные

трусы болтались на ветру на бельевой верёвке – это были

11

паруса! О его трусах, кстати, есть отдельная история, но о

ней чуть позже.

А пока о нравах. В одном доме жили, кроме Дмитрия

Ивановича и его жены Лукерьи, их старший сын Георгий

с женой Катериной и двумя сыновьями, сын Григорий, сын Владимир и дочь Люся.

Жили, тем не менее, достаточно дружно, драки, если

и бывали – не так часто.

Одна, тем не менее, запомнилась особо, так как проходила на публике, т.е. на улице.

В тот день была гулянка! Прошу заметить – именно

гулянка! Слово «пьянка» тогда было как-то не в обиходе.

Хоть и жил тогда народ внатяг, что называется, а праздники отмечались, как правило, с размахом! Песни, пляс-ки и финальная драка были почти неотъемлемой частью

таких гулянок!

Так вот гулянка проходила во дворе Акулиничевых.

Если мне не изменяет память, гуляли по случаю возвращения из армии жениха сестры тётки Кати – Степана.

Помню, был он на этой гулянке в форме моряка – красав-чик, а не мужик!

И вот настала финальная часть пира. Дядьке Жорке

показалось, что его жинка Катька как-то уж слишком

ласково посматривает на Степана. А коса у неё была тогда

отменная – длинная, толстая и рыжая, чем не замедлил

воспользоваться дядька Жора. Он шустро намотал косу

себе на левую руку, а правой с трёх ударов превратил личико жены в кровавый хлам. Далее он свалил Катерину

наземь и поволок её волоком за косу вдоль по улице, не

забывая пинать её по пути ногами. Тут наш морячок проявил вполне джентльменские качества. Он отобрал полу-живую бабу у взбесившегося придурка, отдал её на попечение сестры Соньки, своей невесты, а сам занялся воспи-тательной работой со своим будущим родственником. Левой рукой он держал тучного дядьку Жору за ворот руба-хи, не давая тому упасть, а правой долбил его по роже так, 12

что кровавые брызги летели во все стороны буквально веером.

Тётка же Катя, слегка очухавшись на руках род-ненькой сестры, вдруг увидела эту картину, вырвалась из

её объятий и бросилась к Степану. Народ был уверен, что

сейчас Жорке придёт конец – Катька со Степаном его до-бьют!

Не угадали! Тётка Катя с разбегу так ловко ногой

сзади врезала Степану в пах, что тот моментально отпустил Георгия и покатился по уличной пыли сдержанно

завывая. Дальше уже было почти неинтересно – дрались

две родные сестры! Кроме душераздирающего визга и

выдранных друг у друга клоков волос ничего примечательного.

Мне думалось, что после этой потасовки эти две па-ры останутся непримиримыми врагами – ан нет! Уже через пару недель во дворе Акулиничевых снова гуляли по

какому-то поводу, сёстры, сидя в обнимку спевалы, а

дядька Жорка со Степаном им дружно подпевали. Видимо, такова особенность русского человека – уметь прощать обиды, менталитет, как сейчас говорят.

На период начальных классов школы приходится, видимо, и начало моих увлечений рыбалкой, охотой. В

эти же годы я совершенно самостоятельно научился плавать.

Водоёма пригодного для плавания поблизости от

отчего дома не было. Но недалеко от дома, где жил мой

двоюродный брат Елисей, примерно до середины лета не

высыхала изрядная лужа, глубина в которой была мне тогдашнему по грудь. Помню, года два, т.е. два летних сезо-на, эта лужа была единственным местом купания не

только для меня, но и многих моих сверстников. И не бе-да что лужа примерно пополам от глубины состояла из

воды, а остальное был мягкий и почему-то не топкий ил.

Полтора-два десятка пацанов, которые умещались в луже

одновременно, это нисколько не смущало. Не смущало и

13

то, что после купания надо было побыстрее смыть с себя

тонкий слой откровенной грязи, иначе на горячем южном солнце этот слой быстренько высыхал и превращался

в корочку, которая тут же начинала трескаться, шелу-шиться и вообще доставлять массу неудобств. Я обычно

бежал к дому братана и там обмывался. Помню, как

изумлялась, глядя на мой прикид из грязи жена Елисея

Валентина.

Плавать, однако, я научился не в этой луже. Кто-то

из пацанов нашего круга надыбал на другом конце города

став с милым названием Лисичка. И вот однажды довольно большой компанией мы туда приехали. Ехать

надо было на трамвае через весь город. За неимением денег на билеты кондукторы нас немедленно высаживали

из вагона. Как их обнаруживали, мы тут же перебегали в

другой вагон, оттуда нас снова гнали, но посредством такой методы мы всё же успевали проехать 3-4 остановки.

Когда кондукторы уже бдительно смотрели за нами и ре-сурс с перебежками был исчерпан, мы отставали от этого

трамвая, дожидались следующего, и всё повторялось.

Ехать приходилось долго, зато было весело.

Но цель оправдала средства её достижения. Лисичка

оказалась таким чудесным прудом, который почти идеально подходил как для приличных пловцов, так и для

обучающихся.

Мы повадились ездить на Лисичку при любой возможности. И вот однажды старшие товарищи, глядя, как

я барахтаюсь на мелководье, перемигнулись, взяли меня

за руки-ноги, притащили меня к тому месту, где плавали

умельцы, раскачали и зашвырнули на глубину. Я изрядно

похлебал Лисичкиной водички, покричал «Спасите», но, видя, что спасать меня никто не спешит, решил, что спасение утопающих дело рук самих утопающих и поплыл.

Пока я учился в начальных классах транспорта в

нашем дворе кроме велосипеда не было. Отец же, будучи

от рождения охотником и рыбаком, как я понимаю, леле-14

ял мечту о каких-нибудь моторизованных колёсах. А пока

перебивался тем, что его друзья, имеющие мотоциклы, не

имели, как правило, снастей и опыта и зазывали отца, со-бравшись поймать рыбки к какому-нибудь случаю. Для

меня в таких случаях места обычно не находилось и. помню, временами было очень обидно, что приходилось

оставаться дома. Но иногда госпожа удача мне улыбалась, меня брали с собой и радости от этого бывали «полные

штаны».

Помню, однажды отец со товарищи, привезли с рыбалки огроменного сома. Его положили на довольно

длинный стол во дворе, два мужика раскрыли ему пасть

и, придерживая её руками предложили мне засунуть туда

голову. Я было стал отнекиваться, но они давнули мне на

чуйства – мол, что ли трус – и я голову в пасть сому сунул.

Всё обошлось смехом мужиков и прочими моими чув-ствами.

В те времена на рыбалке не было принято баловать-ся удочками – ловили рыбку сетями и бреднями. Батя

был мастак вязать сети и вообще с ними управляться, знал, где рыбка держится, в какое время и где надо забре-сти бреднем, чтобы быть с рыбой и за это был почитаем

своими товарищами, Если меня, к великому моему вос-торгу, брали с собой на рыбалку, я изо всех сил старался

быть полезен: загонял в сети рыбу, шастая по камышам и

колотя по воде чем попало, выбирал из бредня вытащен-ного на берег рыбу, таскал за забродчиками мешок с уло-вом.

Если удавалось попасть с охотниками, я сторожил их

мототехнику, иногда ходил в загон.

Не помню, когда отец, наконец, купил свой первый

мотоцикл. Но было это событием №1.

По-моему, я учился ещё в четвёртом, хотя – не важно, главное у нас появились КОЛЁСА!

Мотоцикл был самым примитивным, это был так

называемый «козёл», К-125 – четыре силёнки, одиночка, 15

НО БАТЯ, А Я-ТО КАК, были ему рады. С его появлением

у нас началась совершенно другая житуха, особенно летом. Очень скоро я начал осваивать езду на этом желез-ном коньке – горбунке, причём далеко не всегда в присутствии отца. Однажды в жаркий летний полдень я тайком

умыкнул мотоцикл со двора, укатил его руками на ближ-ний пустырь, там завёл и поехал. В такой зной, какой тогда стоял, всё живое старалось держаться где-нибудь в

холодке, и видимо, это избавило меня от свидетелей моего преступления. Поехал я прямо по пустырьку, порос-шему высокой травой, в которой оказывается от зноя

пряталась стая домашних уток. Они с кряканьем и прочим шумом бросились из-под мотоцикла врассыпную, но

всё же четыре штуки я успел задавить напрочь.

По тем временам, если бы я был уличён, трудно себе

даже представить меру моей кары. Я огляделся и понял, что свидетелей вроде бы нет, и очень шустренько с пу-стырька смылся. Никто не пришёл с претензиями ни через час, ни назавтра, но я точно знаю, что хозяйка зло-счастных уток долго пыталась установить задавителя. А

тут даже вездесущая тётка Тося оказалась не в курсах. Что

называется, меня пронесло!

Однажды, когда я уже почти водил «козлика», под-выпившая компания взрослых, и батя в их числе, решила

поехать освежиться на став километрах в десяти от посёлка. Кавалькада состояла из трёх или четырёх мотоциклов.

Тогда только у отца был маленький «козлик» – почти все

его друганы были владельцами мотоциклов с колясками.

А у нас в ту пору, как я понимаю, основные свободные

деньги уходили на закупку материалов для нового дома.

Отец сразу как приобрёл «козлика», дал матери слово не садиться за руль «подшофе», а тут вдруг возникла

такая идея, да ещё у большой компании – ехать купаться.

Маманя на батю наехала, и тот принял решение, что за

рулём буду я. ГАИ тогда на нашем периферийном посёл-16

ке была редкостью, в степи тем более, и дело было решено к моему великому удовольствию.

Процессия трогалась от нашего дома, взрослым бы-ло видимо интересно как я, такой шкет, повезу прилично

пьяненького батю, и вся публика с интересом взирала на

момент трогания.

Я же, воодушевлённый таким количеством зрителей, решил тронуться с максимально возможным канди-бобером и рванул с места, как только был способен слабо-сильный «козлик». НО не учёл я батиного состояния, тот

мотнулся сзади меня при рывке, «водитель утратил контроль над управлением транспортным средством» и мы

на пару с пассажиром, а мотоцикл сверху свалились в

превонючую канаву!

Надо сказать, по нашей улице, а была она уклонная, всегда тёк грязный ручей. После сильного дождя это был

почти Терек, но даже в великую сушь по Шурфовой что-нибудь, да текло! И главное, то, что текло – ужасно воняло. Через три квартала вверх по улице находился стацио-нарный больничный комплекс, знатоки говорили, что их

канализация вечно забивалась, канализационные стоки

выходили наружу и текли куда хотели. И действительно, от уличного ручья частенько резко припахивало лекарствами.

И вот в эту-то грязь мы с батей и нырнули по самые

уши! Публика от хохота буквально повалилась в уличную

пыль. К моему удивлению, батя даже не врезал мне ни

одного подзатыльника! Т.е. сначала он разгневался, я это

видел, но, когда увидел, на что мы оба похожи, а, главное, как покатывается народ, он тоже расхохотался и мы пошли мыться и переодеваться – иначе было нельзя – так

от нас воняло! Поездка на став всё же состоялась, но

дальнейшее обошлось без приключений.

Теперь, когда в доме появились какие-никакие мо-токолёса мне гораздо чаще стали улыбаться вылазки с

17

отцом на рыбалки и охоты, до которых он по генам своим

очень даже был охоч.

Трудно выделить что-то из совместных с отцом по-хождений, но клянусь его памятью, было очевидно, что и

для него, и для меня каждая поездка в гости к матери

ПРИРОДЕ была больше, чем праздником.

Ещё об одном случае, связанном с «козликом», стоит упомянуть.

Как-то в конце лета мы с отцом выехали на нём поохотиться на перепела и километрах в 10-ти от дома про-кололи шину заднего колеса. Ремкомплекта с нами не

было, и батя вынул из покрышки проколотую камеру, набил как мог плотно покрышку соломой и отправил ме-ня на таком аппарате домой одного, сам пошёл пешком.

Рулил я тогда ещё неуверенно, но был рад и горд оказан-ным мне доверием.

По пути мне надо было пересечь автомобильную

трассу, сейчас она зовётся федеральной трассой ДОН.

Случилось так, что я зазевался в момент её пересе-чения, а когда увидел, что не успеваю проскочить перед

приближающимся автобусом, вовсе растерялся и мотоцикл мой заглох прямо на середине трассы. Отчётливо

запомнил, что автобус был ЛАЗ-ЛЮКС сообщением

«Харьков – Ростов», и выпученные глаза водителя. Как

он смог меня объехать и не снести с лица земли – до сих

пор не знаю. Но с управлением водитель уже толком

справиться не смог и автобус ушёл в кювет, слава Богу не

перевернулся. При этом автобус до кювета отъехал от ме-ня метров за 70-80. Из автобуса стали выскакивать люди, я понял, что пахнет «керосином» и стал делать «АТАС!»

Меня, слава Господу, не повязали, я оторвался от какого-то мужика, что пытался меня догнать, похоже, это был