С кладбища приятно тянуло прохладой и свежей травой, нежно шелестели деревья, можно отдохнуть на лавочке под раскидистыми кронами. Ей было любопытно. Раньше она никогда не была на кладбище, в их благополучной семье никто не умирал с тех пор, как она родилась, а больше туда ходить ей было и незачем. Тем более на деревенское, на котором все могилки чужие и неинтересные. Сейчас же ее словно потянуло туда, даже как будто почувствовала она мягкое прикосновение к своей спине, которое направляло ее свернуть с дорожки влево и пройти через гостеприимное кладбище.
***
Не доходя нескольких метров до церкви, чуешь уже сладкий запах ладана. В церквях этот запах впивается во все: в волосы, в одежду, в бороды батюшек, в платки старушек, в детские игрушки и даже в нищих на паперти. Ты помнишь этот запах с детства. Сладенький пряный запах с едва уловимой ноткой чего-то мертвенького.
Сама сюда пришла, своими ногами, почему страшно так? Откуда знаешь, что делать, где Николая Угодника искать, в глаза которого смотришься? Глаза-то расплываются, да не от слез твоих. Тот, кто там сидит, на тебя лыбится, чувствуешь ты это хорошо.
Напрасно боишься и виноватишься, твое это, по праву рождения твое. У каждого свое ремесло, тебе вот такое досталось, самое что ни есть могущественное и сильное. Уж я-то знаю. Каждому свое достается, свой крест, своя боль и свои способы с нею совладать. Кто богу молится, кто дьяволу, кто в лес уходит и волком воет, кто детей своих колотит или других несчастных, случайно под руку подвернувшихся. Кто в петлю залазит. А ты на то, что делать собираешься, право законное имеешь.
В церкви было немноголюдно. День выдался холодным и противным, под сапогами хлюпает что-то, напоминающее противную манку с комочками из детства, с неба падает тоже что-то невразумительное. Что делать в такую погоду в середине рабочей недели обыкновенному человеку? Вот и внутри всего четыре прихожанки: женщина лет пятидесяти, красивая и статная, она закутана в длинную до пят шубу, девочка лет двенадцати с мамой и она – бледная и лихорадочная, нацепившая на голову обычный теплый шарф.
Подходишь к кануннику под Распятием, читаешь слова молитвенные, отходишь в сторонку и замираешь, точно каменная, ждешь, пока твоя свечка догорит, чтобы точно не забрал никто огарочек. Разворачиваешься и уходишь не оборачиваясь.
***
За оградой кладбища было значительно прохладней, и краски яркого летнего дня как будто потускнели слегка. А может, это фантазия разыгралась, ощутив впервые дыхание вечности.
Вдоль кладбища вела широкая тропа, а от нее расходились сотни маленьких ручейков-тропинок. Было видно, к кому часто ходят живущие, а чьи ручейки медленно зарастали, прямо как соседний пруд медленно превратился в болото, постепенно уступая свою цветущую жизнь застывшей тине и вязкому гниению.
Кладбище было довольно большое, оно стояло здесь уже лет сто. Деревни умирали и возрождались, появлялись новые дети и новые мертвецы, и кладбище жило также, как было живо все вокруг. Казалось, что старое кладбище тоже дышит, живет и играет по-своему, только во много раз медленнее мира за его оградой. Здесь было хорошо. Деревья приятно шелестели, в воздухе стоял терпкий запах лилий и свежей земли, в лицо дул прохладный ветер.
Она заметила, что стали собираться тучи. Не зря было так невыносимо душно утром – зрела гроза. Грозы начинаются удивительно быстро, только заметишь облачко на высоком чистом небе, как оно приводит за собой целую толпу хмурых или уже рассерженных собратьев.
Она свернула с главной дороги на тропинку, в том направлении виднелась крыша, что-то наподобие беседки, где можно переждать дождь. Несколько больших капель уже стукнули ее по носу и макушке. Ветер усилился, деревья зашептались еще громче, блеснула молния, а беседка как будто отдалялась тем дальше, чем глубже в кладбище она заходила. Она сильно отдалилась от главной кладбищенской дороги и уже не понимала, в какой стороне находится дом.