Loe raamatut: «Услуга Дьяволу»

Часть I. Дитя

Глава 1

Сделки с дьяволом интересны тем, что не всегда понятно, с какой стороны дьявол.

Вадим Панов, «Анклавы».

«Мое первое воспоминание о нем – чистота.

Тогда я придавала этому слову гораздо большее значение, чем способен представить утомленный заботами взрослой жизни человек. Принесенная им чистота не имела никакого отношения к уборке, хотя пахла свежестью дождя. В ней не было идеальных нот, какими хвастают лучшие голоса, и не было холодного света зимы или ее белого снега, по умолчанию скрывающих грязь осенней земли. Не обладала она и ясностью раннего утра, когда разум приводит в порядок мысли, избавляясь от хаоса ночи с ее путанными снами, тайными желаниями и ужасами, приходящими в кошмарах.

Его чистота была стихией. Слепящей, испепеляющей, завораживающей и изменившей все.

Мне было всего четыре года, но частый страх, напряжение и желание выжить смело множили их на два. В тот день я не пряталась и даже была отчасти беззаботна, насколько может быть расслаблен ребенок, знающий, что наверняка успеет убежать от пьяного отца и увернуться от любого снаряда, пущенного трясущейся рукой матери. Что до криков и угроз – слова были ничем, пока до тебя не добрались, и это я усвоила очень хорошо.

Когда-то все было по-другому. Смутно и зыбко, обрывками и цветными осколками, я помнила множество блестящих вещей, огромные комнаты, позолоченные головы львов на подлокотниках и мягкие ковры. В тех комнатах был свет, женский смех и теплые руки, носившие меня по широким лестницам к ярким цветам и пышной листве сада.

Однажды смех затих, исчезли руки, потускнели залы и завяли цветы.

На смену уюту и безопасности, теплу и свету, пришел ветхий дом, обнесенный хлипким забором вместе с участком голой земли, лишенной какой-либо растительности, но полной грязи: мерзлой и хрустящей или жидкой и густой. В ней я тогда сидела, обманывая голодный желудок мыслью, что леплю пирожки и скоро поем. Кроме того, я сочиняла, что эта грязь целебна, и глубокие царапины после нее заживут гораздо быстрее.

Царапины и синяки – привычное дело для любознательных детей, а для выживающих так и вовсе неизбежность. Я получала свои от острых краев навеса, укрывающего дрова и уголь позади дома, и гвоздей, торчащих в том доме из каждого угла, словно редкие зубы во рту озлобленного старика. Я помню, что детская неуклюжесть, спешка и дурная привычка оборачиваться, убегая, не раз бросали меня на впивающиеся шляпки и острия, оставляющие следы на плечах, спине и ногах, а однажды и вовсе едва не лишили глаза.

Хотя, возможно, это были осколки бутылки – некоторые вещи стираются даже из моей памяти, но есть тот, кто не покинет ее ни единым словом, движением или поступком.

Я хорошо помню ту ужасную желтую рубашку, тонкие черные растянутые штаны с заплаткой на левой коленке и малиновые сапоги, в которых копошилась в грязи, питаясь своими фантазиями. Думаю, со стороны я напоминала чахлого цыпленка, того самого, которого топчут все остальные, отвоевывая место для сна или кормежки.

Еще я помню, как мокрые волосы липли к щекам, и притворяться великолепным пекарем-целителем становилось все труднее из-за дождя. Он бил по спине, стучал по голове, пробирался за шиворот и лез в глаза, пока коричневая вода расходилась кругами, будто где-то там, под ней, дышали рыбы. Дождь бил и вместе с тем защищал, потому что в такую погоду сюда никто бы не сунулся, ведь мои «никто» состояли всего из двух человек и ругались в доме.

Я понимала, что с ними что-то не так, но не знала, что именно. Иногда, забираясь на навес, шипя и дуя на очередные царапины, я видела далекие соседские дворы, где с такими как я вели себя совсем иначе. То есть, с детьми.

Мне нравилось наблюдать за двором дома с красной черепичной крышей, где усатый и смешливый мужчина катал на качелях дочь, вряд ли многим старше меня. Иногда к ним выходила улыбчивая женщина с пышными темными волосами и протягивала стаканы с молоком или фруктовой водой.

Дому за моей спиной были знакомы только крик, пошатывания, падения и ругань. В четыре я не знала таких слов как «деспот» и «тиран», однако сейчас понимаю, что они характеризовали моего отца лучше всего, что могла предложить цензура. Что до матери, то для нее слов у меня не находится до сих пор. Даже «фурия» в сравнении с ней кажется оскорблением последней.

Я знала, что мне нужно переждать. Их скандалы всегда заканчивались одинаково. Не понимая большинства слов, которыми они швырялись друг в друга, я хорошо знала, что в такие моменты нельзя попадаться никому из них на глаза. Потом, если он будет спать, а она сидеть на кухне и перебирать какие-то мелкие вещи, можно попросить поесть.

Я не представляла, как и почему работали все эти «если», только чувствовала. Если подумать, тогда лишь чувства мной и руководили. Я была слишком мала, чтобы уметь думать наперед, поэтому воспринимала мир скорее интуитивно.

Скромный план раздобыть еды, не претендующий на успех, прервало его появление.

Первое, что я увидела – носы черных туфель. Начищенные до блеска, они сверкали так, что казались чем-то совершенно неуместным среди всего, что меня окружало. Грязь и вода обтекали их, не смея трогать такую чистоту, и мой взгляд двинулся вверх.

Белоснежные брюки слепили, уходя под такой же белоснежный пиджак с круглыми золотыми пуговицами, сияющими ярче солнца, несмотря на пасмурный день. Высокий воротник с золотым швом по краям скрывал шею, а его лицо…

Даже будучи четырехлетней девочкой, я поняла, насколько оно прекрасно. Он был похож на ожившую скульптуру, затмевая каждую из тех, что мне доводилось видеть в редких прогулках с матерью по дороге на городской рынок. Бледная мраморная кожа и тонкие черты лица, заостренный гладкий подбородок, пухлые губы и тонкий нос, черные волнистые волосы блестящими змейками прикрывали уши и касались изящных дуг бровей, и его глаза…

Я и сейчас не могу объяснить, что почувствовала, впервые заглянув в них и увидев собственное отражение. Тогда я не предполагала, не думала, не надеялась. Глядя в теплые карие глаза, я знала: пока он здесь, все хорошо. Сидя в мерзкой жиже, дрожа от холода, злясь на голод и сдерживая слезы бессильного страха перед теми, кто находился в доме за спиной, я знала: грязи больше не будет.

Этот мужчина возвышался надо мной, словно гора, тревожить которую не смел даже дождь. Ни одна капля не коснулась белоснежной одежды и пышных волос, ни одна мокрая дорожка не посмела осквернить красоту его лица. Нападая на меня, его дождь, похоже, боялся.

Плавно, как умеют только кошки и ночь, он опустился передо мной на корточки. Едва он это сделал, как дождь оставил в покое и меня, остервенело захлестав вокруг, словно в отместку за изгнание. Впрочем, он перестал волновать меня сразу же, в отличие от глаз напротив.

Ни отвращения, ни презрения, ни неприязни. Тепло никуда не ушло, но теперь с ним соседствовали участие и особое внимание, от которого почему-то защипало в носу. Я замечала такие взгляды раньше, но они никогда не были обращены на меня.

– Здравствуй, малышка, – поздоровался незнакомец, и его голос, мягкий и низкий, напомнил о ласковом ветре, баюкающем листву в тишине летнего вечера.

– З-з-здравствуйте, господин, – смущенно пробормотала я, поняв, что мой рот все это время оставался приоткрытым.

– Как тебя зовут?

Я закусила губу, неуверенная, что стоит отвечать, правда могла испортить даже то немногое, что сейчас происходило. Мое имя… Кто бы о нем ни спрашивал, оно вызывало одну и ту же реакцию. Непонимающий смешок как над неудачной шуткой и скептичный взгляд, после которого всякий едва возникший ко мне интерес пропадал.

– Гекса, господин, – чуть съежилась я, не смея обмануть.

Меня назвали числом «шесть», потому что я родилась шестого числа шестого месяца во время вечерней молитвы. Вместо прекрасных имен, означавших цветы, луну, какую-нибудь драгоценность, стихию или что-то столь же сильное и прекрасное, те, что в доме, остановились на числе. Словно это была кличка животного, демонстрирующая его отличительную черту.

– Родители выбрали тебе такое имя? – В карих глазах что-то блеснуло, но тут же растворилось в согревающем меня тепле. – Тебе оно нравится?

– Нет, господин, – я опустила глаза.

– Какое имя ты бы хотела, дитя? – спросил мужчина, и теплота летнего вечера в его голосе обратилась в уют самого мягкого пледа, укрывающего от макушки до пят.

– Не знаю, но только не число.

– Что ж… посмотрим… – он хитро прищурился, и мои губы сами расползлись в улыбке. – Как насчет Хату? Знаешь, что оно значит?

Я покачала головой. Никогда не слышала такого прежде, но это ни о чем не говорило. Отгороженная частоколом и грязью, я мало кого знала даже в лицо, не то что по имени.

– «Яркая звезда», – пояснил незнакомец.

Я улыбнулась. Звезды были красивыми и гораздо интереснее чисел. А еще он произнес это имя так бережно, мягко ударяя на «у», что хотелось услышать его еще раз.

– Нравится? – Достав из рукава платок, такой же белый, как и весь его костюм, он коснулся им моего лица, а я и не подумала увернуться или отстраниться. В его осторожных движениях было почти то же, что у того усатого мужчины, качающего дочку у дома с красной черепицей. – Вот теперь я вижу настоящую яркую звездочку, – улыбнувшись в ответ, он мазнул нежной тканью по моему подбородку.

– Вы очень добрый, – заявила я, и он рассмеялся. Легко и тихо, будто по секрету. Лучший звук, что я когда-либо слышала. Невообразимый контраст с диким хохотом и режущей издевкой в доме за спиной.

– А ты очень милая, Хату, – он погладил меня по щеке, все еще улыбаясь. – Ты голодна?

Я не хотела доставлять ему неудобства. Прекрасно помню, что собиралась сказать «нет», но у моего желудка оказалось другое мнение на этот счет. Стоило лишь подумать о еде, как живот заурчал красноречивее любых слов.

– Понятно, – голос мужчины чуть изменился, приобрел какую-то едва ощутимую прохладу, и он перевел взгляд на что-то за моей спиной, находившееся гораздо выше. – Проследи, чтобы и это было учтено.

– Как прикажете, повелитель.

Я вздрогнула, дернувшись назад, до этого мгновения не подозревая, что здесь, совсем близко, есть кто-то еще. Опасный, невозмутимый и бесшумный. Почему-то я не сомневалась, что от того, кто там был, так просто не сбежать и не скрыться, забравшись на навес.

– Хату, – руки незнакомца опустились на мои плечи, не дав обернуться и испугаться еще сильнее. – Ты любишь своих родителей?

Его глаза затягивали, не давали ни шанса на обман.

– Я… боюсь их, – сглотнула я, в тот момент не догадываясь, что мой ответ ему очевиден, как и о том, что он узнал обо всем происходящем здесь, едва ступил во двор.

– Твои родители очень плохие люди, малышка. Иди-ка сюда, – он раскрыл руки, приглашая подойти ближе, прижаться к своему белоснежному великолепию с золотом пуговиц и нитей, но я не шевельнулась.

Грязь не сочеталась с белым. Моя ужасная желтая рубашка, дырявые и неумело заштопанные штаны, заляпанные жижей сапоги… Неправильно, совсем неправильно касаться всем этим чего-то настолько чистого и волшебно-прекрасного. Грязь расстраивает, заставляет ругаться и бить. Я помню свой страх, что, испачкавшись об меня, он мог обидеться и уйти, оставив наедине с дождем, голодом и страхом.

– Что такое? – его улыбка чуть угасла, когда я так и не сделала шага навстречу.

– Вы очень красивый, а я – грязная, – потупившись, я неловко сцепила пальцы в замок, чтоб не думали тянуться к нему и что-то портить.

– Это неважно, – голос прекрасного господина звучал ласково. Взяв за запястья, он осторожно вытянул мои руки вперед, и дождь закапал прямо на них, смывая песок, землю и темные разводы. – Так лучше?

Я радостно кивнула, не удивившись тому, как послушен ему дождь. Незнакомец улыбнулся, скрывая мои руки в тепле собственных. Обманчиво хрупкие на вид, бледные и изящные, как и лицо их хозяина, – в них чувствовалась сила. Такая же, как у огня, способного как согреть, так и испепелить.

Длинные пальцы украшали тонкие кольца с красивой вязью незнакомых знаков и крупные перстни с завораживающими сиянием камнями и искусными изображениями. Всего их было семь, каждое цепляло взгляд и заслуживало восторженного вздоха, но все же одна печатка с крылом и мечом на правой руке казалась чем-то особенным.

– Что значит вот это? – указала я подбородком на искусно выгравированный меч, скрещенный с крылом, находящиеся в круге из языков пламени.

Изображение было крохотным, но, чем дольше я на него смотрела, тем больше и четче видела. На несколько мгновений даже показалось, что крыло двигается в такт чьему-то дыханию, по лезвию меча ползет капелька крови, а пламя танцует.

– Ты знаешь, где находишься, Хату? – ответил мужчина вопросом на вопрос, и я нахмурилась.

– Дома.

– А где стоит твой дом? – он покосился мне за спину.

– На окраине Арпы, столицы Южной Паты, – уверенно ответила я, благодаря разговорам торговцев на рынке.

– Верно, – улыбнулся прекрасный господин. – А Южная Пата – малая частица огромного мира, живущего по законам Создателя и вопреки им. Ты знаешь, кто такой Создатель?

– Великий Отец, сотворивший мир и все, что в нем, – протараторила я, поскольку иногда вместо рынка мама выбирала стены храма, и я слышала многое из того, что говорили его служители.

– Именно так, – благосклонно кивнул мужчина, поглаживая мои руки. – Эта печатка означает, что я – его третий сын, Хату.

Третий сын… То есть тот, что однажды покинул своего Отца и увел за собой многих из Первых Детей, отринувших свет. Священнослужители называли его Владыкой Тьмы и Огня, Дьяволом, в чье царство, полное боли и немыслимых ужасов, попадают те, кто жил, нарушая законы Создателя и черня свои души. Но, чаще всего, упоминая Создателя, его падшего сына называли…

– Каратель, – прошептала я, вытаращившись на незнакомца. – Господин… что я…

– Нет-нет, малышка, не ты, – качнул он головой, поняв вопрос, который я так и не смогла задать. – Видишь ли, мое юное дитя, – он погладил меня по голове, и волосы тотчас высохли, перестав противно липнуть к лицу, – однажды твои родители обратились ко мне за помощью, пожелав богатства. Я выполнил их желание, оплатой которого стала твоя тогда еще не рожденная душа. Твои родители… не сумели сохранить мой дар, спустив его на развлечения и непомерные траты, приведшие их сюда, – он сузил глаза, обводя взглядом окружающую грязь. – Их часть сделки не выполнена, как должно. Они не заслуживают такой дочери как ты, Хату. Сегодня я пришел забрать тебя в свой дом, малышка. Хочешь пойти со мной?

Я помню, как прижалась к нему, забыв про белый костюм и свою грязь. Как обняла за шею и вжалась в теплую грудь, уткнувшись носом в мягкую, приято пахнувшую полоску кожи между подбородком и жестким воротником. Больше всего на свете я боялась, что все это сон: красочный, счастливый и светлый, как те, что иногда посещали меня, когда я уставала от голода.

Мужчина поднялся на ноги, поддерживая меня на сгибе левой руки и успокаивающе гладя по спине правой.

– Вы… позаботитесь обо мне, господин? – прошептала я.

– Да, Хату. И зови меня просто Дан, хорошо? – он заглянул мне в глаза, отведя голову назад.

– Дан, – осторожно повторила я.

– Умница, – одобрил мужчина, а потом я впервые увидела его крылья.

Огромные, иссиня-черные, они сомкнулись за моей спиной, и я, не устояв, коснулась манящих перьев, привлеченная их шелестом и блеском.

– Господин… Дан… ты страж Небес? – восхищенно спросила я, не помня, чтобы хоть раз слышала о подобном.

– Когда-то я им был, – кивнул мужчина, и мое внимание привлекла серьга в виде сверкающей черной звезды на цепочке. Пальцы схватились за нее раньше, чем я успела как следует это обдумать, и Дан рассмеялся: – Нравится, дитя?

Я покивала, рассматривая на ладони звезду, замерцавшую красным и золотым, едва оказалась у меня в руке. Правое ухо что-то укололо, я пискнула от неожиданности, вытаращившись на прекрасного господина, и нащупала у себя точно такую же звездочку.

– Подарок в честь твоего нового имени и новой жизни, которую оно означает, Хату. Никогда ее не снимай, – Дан снова погладил меня по голове, и карие глаза посветлели, становясь золотыми, пока я кивала, уверенная, что никогда не расстанусь с его подарком. – Хорошо, – он поцеловал меня в лоб. – А теперь поспи, малышка. Впереди тебя ждет много интересного.

Позже я узнаю, что в тот день крылья Дьявола не дали мне увидеть и услышать смерть тех, кто должен был заботиться обо мне, ребенке, предназначенном быть подле Карателя, когда он того пожелает. Позже я пойму, что пообещать меня ему было лучшим, что эти люди сделали для меня. Для меня, но не для моего прекрасного господина.

Глава 2

Я бесконечно благодарен Вам только за то, что Вы существуете.

Александр Куприн, «Гранатовый браслет»

Находиться рядом с Даном каждый раз значило что-то новое, но у этого «чего-то» для меня была одна нерушимая основа – безопасность. Находиться же рядом с Дьяволом в его личных комнатах значило гораздо большее. Ароматный букет из редчайшей привилегии в окружении пышной благосклонности, перевязанный прочным доверием.

Он был подарен мне так же, как и серьга-звезда, вместе с новым именем, одним поздним вечером, когда, открыв глаза, я увидела над собой синий тюль роскошного балдахина. С той поры я делала все, чтобы этот подарок сохранил свой первозданный вид. Малейшая угроза его целостности рассматривалась как смертельная, и я поступала с ней соответствующе. Уничтожала быстро, уверенно и безжалостно.

Правда, тогда я подобного о себе не знала. Мне все еще было четыре, и моя реальность только что сменилась с привычных холода и грязи на струящийся тюль, мягкость кровати, треск дровишек и головокружительные ароматы еды, огня и чего-то неизвестного, исходившего от постельного белья. Я помню, как решила, что, скорее всего, заснула навсегда где-то там, во дворе, а эта кровать и запахи – милость Создателя, позволившего мне вкусить блаженство, тепло и уют.

– Проснулась, Хату?

Его тихий голос пробрался в голову шелестом волн, принося пену воспоминаний, каждое из которых казалось невозможнее предыдущего. Золотые пуговицы белого костюма и забота прежде незнакомых рук, успокаивающий взгляд и бесподобные черные крылья, ласковая улыбка и волшебное обещание навсегда забрать меня прочь от страха.

Привстав на локтях, я тотчас села, обнаруживая себя в ночной сорочке лавандового цвета среди белых покрывал, расшитых синими цветами. Кровать была так огромна, что на ней уместилось бы еще десять таких же девочек. Завертев головой, видя остальную комнату сквозь полупрозрачную завесу, я растерялась, с какой стороны с нее слезть.

– Влево, – подсказал Дан, и я послушалась, вблизи заметив тонкий просвет между тюлем.

Осторожно отведя легкую ткань в сторону, я опасливо выглянула в комнату, оказавшуюся едва ли не больше всего первого этажа старого дома, где я жила до этого. Первыми в глаза бросились танцующие языки пламени в широком зеве камина, выложенного из черного камня. Тогда он показался мне сценой, где огонь рассказывал свои истории тем, кто мог их понять. У камина, на одной широкой ножке в виде ствола могучего дерева, чьи корни словно врастали в пол, возвышался заставленный едой стол с двумя глубокими креслами.

В правом, откинувшись на спинку, сидел Дан, точно такой же, каким я его запомнила, только без крыльев и пиджака, но в белой рубашке с широкими рукавами, собранными у запястий. Я улыбнулась раньше, чем сама это поняла. Он улыбнулся в ответ, ничего не говоря, терпеливо позволяя рассматривать все, что я могла увидеть со своего места.

Конечно, глаза возвращались к нему почти после каждого вздоха, но это не помешало удивиться шкафу-великану, полному разноцветных корешков книг, восхититься красотой мягкой мебели, сочетающей светлую древесину и глубокую небесную синеву, заметить две закрытые двери… Живот напомнил о себе где-то между картиной с каким-то сражением над кушеткой у противоположной стены и очередным быстрым взглядом на Дана.

– Смелее, дитя, – указал мужчина на кресло напротив. – Присаживайся и поешь. Возможно, тебя стоило сначала покормить, а после погрузить в сон, но твое хрупкое состояние не оставило выбора даже мне, – он чему-то усмехнулся. – Хату?

– Мне правда можно съесть это? – Я не спешила слезать с кровати, боясь, что как только ноги коснутся пола, сон во сне закончится, и я проснусь с «поющим» животом в каком-нибудь укромном углу дома, куда взрослым не пробраться.

– Разумеется, – кивнул Дан, сделав изящный приглашающий жест рукой.

– А… а что я буду за это должна? – тянула я время, потому что каждое слово прекрасного господина лишь подтверждало мою болезненную догадку.

– Позволь поинтересоваться, дитя, помнишь ли ты, кто я? – спросил в ответ Дан.

– Добрый господин, разрешивший называть себя Даном, – выпалила я, кем он был конкретно для меня.

Моргнув, он рассмеялся, и мне показалось, что от этого звука что-то поменялось в самой комнате. Как будто в ней стало больше света и легче дышать, а, может, я просто начинала понимать, что это не сон, и пробуждение мне не грозит.

– Тогда, если я добрый господин, разве я могу потребовать плату за еду у голодного дитя?

– Ой, – я закусила губу, медленно слезая с кровати на толстый черный ковер. – Извините, я не хотела вас оскорбить, – пробормотала я, свесив голову под очередное урчание в животе. – Но… так не бывает. Я могу…

Я лепетала ему что-то о том, что могу носить письма и убираться, потому что в моем мире так все и делалось. Женщины на рынке иногда давали еду с прилавков, хлеб или фрукты в обмен на услуги, вроде сбегать и посмотреть, много ли покупателей у других торговок на противоположных рядах, или отнести что-нибудь кому-нибудь. Однажды меня накормили горячей кашей за то, что я подмела пол. Услуга за услугу. Или услуга за монеты.

– Хату. – Я вздрогнула, когда его карие глаза оказались прямо передо мной. – Милое дитя, – он нежно погладил меня по щеке костяшками пальцев, не задевая кожи кольцами. – Отныне ты под моей опекой, не трать мгновения своей новой жизни на воспоминания о прошлой. У тебя будет все, что необходимо, тогда, когда требуется, по праву, данному любым из моих имен и властью, что они в себе несут. В этих местах, – он чуть усмехнулся, – она безгранична. А теперь ешь, я не люблю повторять дважды.

Посмотрев, как я забралась в кресло, Дан вернулся в собственное, и все тарелки на столе разом придвинулись ближе. Мясо и овощи. Фрукты и сыр. Хлеб и сок. Такого богатого стола я не видела, пожалуй, никогда.

– Все, что хочешь, – правильно расшифровал мой неуверенный взгляд Каратель.

Он помог мне нарезать мясо и посоветовал жевать медленнее. Завороженная его плавными движениями и бликами пламени на серебре ножа с закругленным концом, я так и сделала, но все равно казалось, что веду себя как-то неправильно. Каждый раз, когда я воровато поглядывала на него исподлобья, опасаясь увидеть отвращение или что-то столь же ранящее, оказывалось, что Дьявол смотрит лишь на огонь в камине, словно тот что-то ему рассказывал. Иногда даже чудилось, что прекрасный господин кивал ему, будто с чем-то соглашаясь.

– Итак, Хату, – он заговорил со мной ровно в тот момент, когда я подумала, что больше еды в меня уже не влезет. – Изначально я планировал забрать тебя к себе не раньше, чем тебе исполнится шесть лет, но некоторые обстоятельства, – Дан сузил глаза, и огонь в камине стал ярче, – принесли с собой перемены. Твои комнаты все еще готовят, поэтому остаток этой ночи ты поспишь здесь, в моих покоях, – его рука едва заметно качнулась в сторону кровати, с которой я лишь недавно поднялась.

– М-мои комнаты?

– Разумеется, – утвердил Дьявол, давая понять, что мне не послышалось. – Я распорядился, чтобы твои окна выходили на сад и одно из озер, приятный вид способствует глубоким размышлениям и дарит спокойствие, которого тебе пока не хватает, – конечно, он не мог не заметить мои ерзанья.

Я раскрыла рот и тут же закрыла, понимая, что повторять за ним почти каждое слово глупо, пусть и очень хочется. В первые дни нашего знакомства это было едва ли не навязчивой идеей. Стоило лишь Дану что-то утвердить, как мне хотелось услышать это еще раз, неважно, к какому факту, вещи или событию относилась его уверенность.

– Спрашивай, Хату, этим вечером я готов ответить на все твои вопросы, малышка, – улыбнулся Каратель.

У меня в голове вертелось много чего, от самого очевидного, до куда более сложного, но первой с языка сорвалась неожиданность, которую я пыталась запрятать как можно дальше с тех пор, как открыла глаза.

– Это правда все по-настоящему?

– Да.

– И ты действительно…, тот, кто…

– Я много кто, и еще больше что, дитя. С каждым днем здесь ты будешь понимать это все сильнее, до мельчайших острых граней и отблесков, – он подпер голову рукой, положив вторую на подлокотник, смотря на меня куда серьезнее и внимательнее, чем до этого.

– А «здесь» – это где? – я вжалась в спинку кресла, заползая на сиденье так далеко, что ноги перестали касаться пола.

– Есть предположения?

Создатель правит Небесным царством, охраняемым его волей и Первыми Детьми, где в свете солнца и звезд находят покой чистые души. Под ним, созданное его волей, Царство смертных. И последнее, третье царство, Царство Тьмы и Огня, воздвигнутое вопреки его воле. Так рассказывали священнослужители, я слышала их слова, сидя у стены храма.

– Мы в… царстве Тьмы и Огня?

Дан рассмеялся. Снова. Так заразительно, что я разулыбалась и заслушалась, как иные замирают от нежных трелей птиц, празднующих приход весны.

– Нет, дитя, Подземье, как Верхнее, так и Нижнее с его бесконечностью страданий, созданы для душ, полных мрака и того, о чем мне не хотелось бы сейчас рассказывать столь очаровательному созданию, – покачал он головой, отсмеявшись. – Между смертным миром и Подземьем простирается Междумирье – место моей власти, где, помимо моих подданных, могут обитать души, не заслужившие ни Небес, ни Подземья. Сейчас мы находимся в Садах времен – моей третьей и самой удаленной резиденции, которая станет твоим домом. Завтра я покажу тебе особняк и прилегающие территории, а также представлю тем, чьи имена тебе нужно знать.

Я закусила губу, раздумывая над следующим вопросом. Тогда наивность, незнание и непонимание многих вещей служили мне защитой. Я могла спросить о чем угодно без стеснения, оглядки на приличия и страха подвоха – обязательной приправы в речи каждого, кто хоть чего-нибудь стоил в царстве Карателя.

– Что я буду делать здесь?

– Жить и взрослеть, Хату, – серьезно ответил Дьявол. – Ты будешь учиться всему, что доступно смертным детям, и постигать то, чего им никогда не узнать. Однажды, при должном старании, ты обретешь достаточно сил и власти, чтобы нести мою волю и действовать от моего имени самостоятельно, независимо от того, с кем из представителей Подземья тебе придется иметь дело.

– Но… – я оборвала себя, чувствуя привкус неправильных слов, как горькую микстуру. – Зачем это тебе? В смысле… я.

Я помню, как его глаза вспыхнули золотыми искрами, и особая нежная, слегка лукавая улыбка изогнула губы Карателя, выпуская самый честный ответ из всех, что существовали в трех царствах.

– Затем, что я так хочу.

Дьявол всегда получал то, что хотел, но его желания никогда не были спешными или похожими на капризы расшалившегося ребенка. Его «хочу» охватывало десятилетия и века, явления и территории, чужие плоть и кровь, жизнь и смерть, веру и волю. Конечно, в тот первый вечер и многие семидневья после я не осознавала и крохи от масштаба его могущества, но чему-то, проросшему тогда из моего сердца, понимание не требовалось.

Сытая и согретая, я сидела в его личных покоях и на любые вопросы, даже самые неосторожные и неуклюжие, получала не тумаки, не ругань, не крики, а настоящие ответы. Впервые за все время, что я помнила саму себя, на меня смотрели как на что-то заслуживающее внимания, доверия и заботы. В ту минуту я имела больше, чем у меня когда-либо было, и это перевернуло мой маленький, до того никому ненужный мирок.

Благодарность вырвалась наружу судорожным всхлипом. Обхватив себя руками в бесполезной попытке удержать все, что всколыхнуло участие и слова Дана, я хотела подтянуть колени к груди, но Дьявол оказался рядом раньше. Заглядывая в глаза с тревогой, он присел на корточки, и его большие пальцы стерли слезы с моих щек.

– Я расстроил тебя своей честностью, Хату?

Я замотала головой, потому что «расстроил» между ним и мной звучало самой глупой шуткой. Как может расстроить тот, кто за один день дал все, о чем я и мечтать не смела?

– Тебе… что-то не нравится, ты не хочешь быть здесь?

Я ошиблась. Вот самая глупая шутка между ним и мной.

Я и сейчас не знаю, что это было, где родилась та смелость, и как, будучи совсем несмышленышем, я распознала самое важное. Наверное, все дело в том, что я больше чувствовала, чем думала, это стало некой закономерностью, особенностью моего поведения рядом с Даном. Внимательно его слушая и понимая, что говорит Дьявол, я всегда сосредотачивалась не только на словах, но и причине, по которой они произнесены.

Я сорвалась с места и прижалась к нему, словно все еще сидела в холодной грязной луже. Пальцы сцепились в замок на шее Карателя, и он поднялся со мной, поддерживая и успокаивающе поглаживая по спине.

– Я хочу быть только здесь, рядом с тобой, – мой голос дрожал от слез и переживаний, а, может, от прежде неведомой мне нежности. – Я буду делать все, что нужно, прекрасный господин, если вы чего-то хотите, этого хочу и я.

– Хату… будь осторожна в словах, дитя. – Вернувшись в свое кресло, Дан устроил меня у себя на коленях. – Особенно в том, кому их говоришь. Слова в моем царстве такое же грозное оружие, как клинок или магия, и здесь много тех, кто готов вцепиться в любую оплошность, чтобы ею же и уничтожить.

– Другие не ты, – уверенно, пусть это смотрелось смешно в компании шмыганья и всхлипов, заявила я.

Да, я была маленькой, но не сумасшедшей, неспособной заметить очевидного. Если бы Дан хотел причинить мне вред, я не оказалась бы рядом с ним перед камином, а, скорее всего, все еще мерзла и сочиняла сказки урчащему животу. В лучшем случае.

– Устами младенца… – усмехнулся Дан, пропуская мои волосы сквозь пальцы. – Верно, Хату, я не желаю тебе вреда. Однако это не значит, что при… существенном нарушении правил этого дома или Подземья, я оставлю тебя без наказания.

– Но тогда я должна точно знать, что можно, а что нельзя, – пробормотала я, потому что провинностью в моем старом доме могло стать что угодно, а для наказания иногда и причин не требовалось.