Loe raamatut: «Целитель. Принцип Талиона»
Рите Ефимовой, однокласснице и
защитнице, посвящается
Пролог
Вторник, 7 марта 1978 года. Вечер
Москва, улица Малая Бронная
Солнце село, но сумерки не сгущались, набухая той пронзительной синевой, в которой город виделся полным неразгаданных таинств. Над крышами полыхали закатные знамёна, и в их победном сиянии тени сливались в потемки, пряча скучную явь за смутным покровом вечера.
– Даже свет не хочется зажигать, правда? – негромко проговорила Рита, подходя и легонько прижимаясь.
– Правда, – вытолкнул я, тиская девушку сильней.
Улыбка поневоле изломила мои губы. Вот, вроде бы ничего особенного не произошло – по-прежнему рассеянно гляжу за окно, но уже вдвоем – и это придает бездумному созерцанию глубочайший, едва ли не сакральный смысл.
– Тебя что-то тревожит? – шепнула Рита, щекоча ухо теплым дыханием.
– Да так… – кисло усмехнулся я. – Мировые проблемы.
– К столу! – гулко разнесся по коридору голос Светланки.
– Всегда готовы! – жизнерадостно отозвался Изя.
Я напряг слух. Сейчас тебе от Али ответка прилетит, юный пионер…
– Ой, ну ты как скажешь!
– А чё?
– Ой, да садись ты уже…
Хихикнув, Рита взглянула на меня.
– Пошли?
Я молча приобнял ее за талию, и повел в гостиную. Света с Тимошей накрыли большой овальный стол – опустили на камчатную скатерть пузатую супницу с бордово-янтарным борщом, разложили хлеб в фигурных вазочках, а на флангах отливало глянцем крепкое и крепленое.
Прозрачная насквозь, бутылка «Столичной» ничего не скрывала в своей грубой спиртной простоте. Затемненное стекло «Киндзмараули» как будто прятало кавказское солнце, растворенное в красном соке лоз, а вот коньяк «Армения» выставлял настой цвета крепкого чая напоказ, однако таил в себе нутряной жар и хмельное коварство.
– Тимоша, ты что будешь? – Дюха Жуков подался вперед, тщась услужить капризной подруге.
– Ну, не зна-аю… – затянула Зиночка.
– Коньячку, может?
– Нет, – Тимоша исполнила сценку из «Бриллиантовой руки»: – Только вино!
Я оглядел пришедших. Ряды редеют…
Юрка Сосницкий на службе, Наташа в командировке, Маша в роддоме. Женьку мы еле утащили оттуда – молодую жену положили на сохранение, ей еще дня три до срока. Ну, и чего там молодому мужу делать? Пускай лучше готовится стать отцом…
– Всем налили? – звонко спросила Света.
– Всем! – авторитетно подтвердил Изя.
Шевелёва глянула на меня, уловила кивок, и встала. Гости притихли, а Светлана, задумчиво покачав бокал с рубиновым содержимым, заговорила, невесело улыбаясь:
– Сегодня я особенно сильно чувствую себя взрослой. Раньше – помните? – мы собирались на дни рождения… потом свадьбы пошли… А теперь у нас – поминки. Сорок дней, как умер Игорь Максимович. Мне очень жаль, что я мало знала Котова, совсем мало. Мы и встречались-то с ним пару раз, наверное, но теперь я прописана в его квартире, а здесь всё напоминает о нем – книги, картины, даже вот эта посуда… Земля ему пухом!
Изя простодушно потянулся бокалом, и Ефимова тут же прошипела негодующе:
– Не чокаясь!
Улыбнувшись безуспешности Алькиных воспитательных потуг, я поднес к губам рюмку. Коньячок припахивал изюмом. Не люблю терпкий, обжигающий вкус, но ощущать, как тепло стекает по пищеводу, грея и пьяня, приятно. А наваристый борщ на закуску… Что может быть лучше?
– Давай, я за тобой поухаживаю, – сказала Настя с ворчливой нежностью, и щедро наложила мне «борщецкого».
– Да куда ж ты мне столько! – всполошился я.
– Лопай, лопай, – заулыбалась сестричка.
Рита засмеялась, и притянула ее к себе. Обе стали шептаться и хихикать, делясь нескромными девичьими секретами, а Изя важно провозгласил:
– Мужики, покурим, может?
– Ой, тоже мне, куряка нашелся! – недовольно забурчала Аля.
– А чё? Да я ж не в себя, я так только, дым пускаю за компанию! – завилял Динавицер.
– Ой, да иди уж…
Натужно посмеиваясь, Жека направился к высоким дверям балкона. Дюха с Изей утопали за ним.
– Рит! – жалобно воззвала Тимоша. – И почему твой Миша не курит?
– Не любит! – подпустила к губам улыбку моя суженная. – Да, Миш?
– Угу… – отозвался я, делая вид, что всецело поглощен борщом. – Свет, а ты ничего не хочешь нам рассказать?
– Ох, забыла совсем! – всплеснула руками Шевелёва. Ее лицо на миг приняло виноватое выражение, но тут же изобразило деловитость, лишь на скулах розовели пятна смущения. – Я тут немного… м-м… поисследовала немного нашего Мишу и… м-м… Котова. Короче говоря, та самая Сила, как ее называл Игорь Максимович, или психодинамическое поле, как ее называю я, генерируется в мозге особым сростком нейронов, связанным с лобными долями, с гипоталамусом… Ну, это пока лишь мои догадки, тут еще изучать и изучать! – оглянувшись на балкон, откуда доносились невнятные голоса, она заговорила быстрее, одарив меня мимолетной улыбкой. – Не пустим мальчиков в эгрегор, нам и одного хватает… М-м… На чем я остановилась? А! Предположительно, у чрезвычайно малой части людей с самого рождения вот тут, – пальцем Света коснулась лба, – возникают зачатки… м-м… назовем это метакортексом. Вот он-то и вырабатывает ту самую энергию мозга, которой владеют и оперируют целители…
Грюкнула, задребезжала балконная дверь. Кто-то бубнил:
– Мальчик… Девочка… Какая разница?
– Лично я – за девочек! – выразил свое мнение Изя.
– Да пуркуа бы и нет? – вздохнул Зенков, раздергивая занавески. – Я ж не против… Скорей бы только!
Девушки, словно по команде, глянули в мою сторону.
«А чё я-то?» – чуть было не вырвалось у меня.
Глава 1.
Суббота, 11 марта. Утро
Москва, Комсомольская площадь
Всегда питал самые нежные чувства к Ярославскому вокзалу – для меня, в бытность дальневосточником, его высокие крыши в стиле а ля рюс доказывали, наглядно и зримо: «Ты в Москве!»
Шум, суета, гулкие голоса дикторов, крики носильщиков, басистые гудки не утомляли, а тонизировали.
Остановившись, я смотрел, как широкомордый тепловоз, бликуя прожекторами и пыхтя, доволок состав и замер. Волною прокатились лязги, скрипы, шипенья…
С неистребимым жестяным призвуком заговорил серебристый динамик:
– Поезд «Свердловск – Москва» прибыл на вторую платформу…
Пружинисто ступая, я выбрался к нужному вагону с точностью до секунды – Наташа Ивернева как раз показалась в дверях тамбура. Заозиралась беспокойно, увидела меня – и просияла.
«Ну, еще бы, – подумал я с почти родственной теплотой, – неделю шефа не видела…»
Девушка сошла на перрон с изяществом Плисецкой. Прильнула на секундочку, чмокнула по-приятельски, без наигрыша, но и не совсем в щечку. Хотя платонического поцелуя у Наташи и не выйдет – пока дотянется до моих губ, груди вдавятся, как два мячика. И, если в такой момент градус крови не скакнет, то одно из трех – вы или женщина, или особь с радужными наклонностями, или дерево.
– Привет! – воскликнула секретарша и зарделась, словно уловив потаенные мысли.
– Привет! – ответил я, касаясь вытянутых губок, и снова с удовольствием ловя упругое касание. – Давай свой чемодан…
Подхватив ручную кладь, я зашагал, поглядывая на спутницу.
– Как съездила?
– Удачно! – Наташа закинула ремень сумочки на плечо, легко переходя на деловитый тон.
У нее, вообще, здорово развита чувствительность, доходя до тончайших перепадов настроения. Ивернева всегда остановится вовремя, балансируя у опасной черты, но не позволяя себе переступить грань дозволенного. Наши с ней невинные игры на тему «Может ли мальчик дружить с девочкой?» – всего лишь приятное баловство.
– Модульные протезы уральцы запустили в серию, – докладывала Наташа. – Сейчас они маракуют над бионическими моделями – с датчиками, шестеренками и моторчиками, чтобы безрукий мог сам брать стакан или, там, кисть. Фронтовикам – без очереди. А косметические протезы, так те вообще! От живой конечности не отличишь! И с виду, и на ощупь. Нет, правда, молодцы! Ребятам обязательно надо помочь. Да, Миша?
– Да, Наташа, – улыбнулся я, выходя на площадь. Серый «Ижик» затесался в моторизованное стадо кургузых «Москвичей», но не слился с автотолпой, по-прежнему выделяясь нездешними формами.
– А Рита где? – Ивернева изящно плюхнулась на переднее сиденье, и заерзала, поправляя юбку.
– Упорно постигает науки! – я сел за руль, и повернул ключ. Стартер с пол оборота завел движок – тот сыто заурчал, как кот, налопавшийся сметаны. – Кстати, тебе тоже пора.
– Пора – что? – Наташа захлопала ресницами, притворяясь глупой очаровашкой.
– Постигать, – усмехнулся я. – В смысле, поступать. Пристроим тебя на вычтех, в МГУ по блату! Хотя ты и по уму пройдешь.
– Я подумаю, – пробормотала девушка, розовея.
– Не думать надо, – в моем голосе зазвучали наставительные нотки, – а готовиться! Учти: я с тебя не слезу.
– Да ты еще и не залезал на меня, – сладко улыбнулась Наташа. Милое коварство в ее глазах сменилось блеском удовольствия – теперь уже мои щеки изрядно потеплели.
– Договоришься, – буркнул я.
Вполне удовлетворенная маленькой победой, Ивернева мигом перевела стрелку разговора.
– Света мне присылала письмо по «е-мэйлу», рассказывала о метакортексе, просила сдать кучу анализов. Я целый день на них потратила, но сдала-таки! Отправила ей, а она пишет – надо, мол, томографию пройти. Света уверена, что все мои «ведьминские штучки» – вовсе не какой-то, там, неизвестный психологический феномен, а обычный дар целителя. Обычный, главное!
Девушка рассеянно постучала пальчиками по губам.
– Хотя… – неугомонные пальцы взялись накручивать золотистые волосы. – Хотя, да… Всё, что я умею – это лечить. Могу убрать боль, а могу и доставить! Ну-у… да, порой что-то такое… этакое чудится, но ведь мозг – очень сложная штука, и он нас частенько подводит. Практически каждый может вспомнить, как он шел-шел в темноте, и было страшновато, и вдруг как померещится фигура чудища – вот-вот набросится! А утром смотришь – тьфу ты! Да это дерево! Или куст. Обман зрения! Мы же никогда, по сути, не видим того, что существует в реале, а лишь образ, созданный мозгом.
– Да мы и слышим не то, что есть, до нас доходят звуки, отфильтрованные «маленькими серыми клеточками», – с энтузиазмом подхватил я. – А уж они работают до того ухищренно, что шум листвы легко смикшируют в крик о помощи!
И мы с Наташкой стали наперебой вспоминать забавные случаи, о которых со смехом вспоминаешь при свете дня, зато, когда они происходят в ночном мраке, поневоле оплываешь липким страхом.
Воспарив душою, я болтал без умолку. В упор не видя, как Наташины губы раздвигаются все шире и шире, продавливая милые ямочки на щечках.
Не выдержав, девушка прыснула в ладонь, лукаво косясь на меня.
– Что? – не понял я, обрывая многоглаголание.
– Шеф, – хихикнула секретарша, – поедем, может?
Словно проснувшись, я глянул за ветровое стекло – там по-прежнему ракетировал к небу серый объем «Ленинграда». Людская толчея у вокзалов растекалась ручейками – кому в метро, кому в камеру хранения или к кассам, а кому – на мякоть сидений светло-оливковых «Волг» с шашечками.
– Заговорила меня совсем! – пробурчал я, особо не смущаясь.
Наташа шлепнула меня по плечу, изображая ласковую обиду, и пикап тронулся.
«Чудны дела твои, человече…» – прыгало у меня в голове.
Воскресенье, 12 марта. День
Москва, улица Малая Бронная
Большая квартира наполнилась суетой, радостной и бестолковой. Девчонки пищали за дверью спальни, но их мощное сюсюканье перебивалось пронзительным «Уа-а-а!» Звучало почти как одинокое «ура!», знаменуя очередную победу жизни.
Мягко улыбаясь, я посмотрел на распаренного Женьку. Он не спал всю ночь, забывшись на рассвете. Прикорнул, сидя за столом, из-за чего прядь волос забавно торчала, как рожок. Даже голубой берет не смог ее умять. А в шесть утра грянул телефон: «У вас девочка!» И старший сержант Зенков помчался бегом по безлюдным улицам – встречать Юлию Евгеньевну…
Изя с Дюхой заняли деревянный диванчик. Сидели тихо и смиренно. Девушки носились то вверх, то вниз по гулкой лестнице, таская пеленки, распашонки, подгузники, а эти двое провожали подруг взглядами растерянными и робкими, как будто открывая для себя нечто новое, неизведанное. Юрка Сосницкий крепился, но наверх не пускали и его.
«Сами еще не наигрались!» – фыркал он, кривя губы в снисходительной усмешке.
Первой «наигралась» Светлана. Усталая, но довольная, она тихонько спустилась в гостиную, шепотом сообщив, что «обе умаялись и спят!»
На цыпочках сошла Рита.
– Поднялся бы, – сбрасывая просветленное умиление, она обняла меня за руку. – Тебя бы точно пустили.
– Не хочу выделяться, – тепло улыбнулся я, и кивнул на Жукова с Динавицером: – Глянь, сплошная кротость.
Девушка хихикнула, и обернулась к растрепанному Жеке.
– Отмечаешь, папочка?
– Да я по чуть-чуть, – застыдился Зенков, – а то, боюсь, развезет. Хоть как-то нервы унял! – широко размахнувшись, он пожал мне руку: – Спасибо, что Машку в тот роддом пристроил – рядом почти! Никогда еще так кроссы не бегал! Ха-ха-ха!
– Ш-ш-ш! – рассерженно зашикала Светлана из темного коридора. – Спят же. Пошлите, отметим…
– Не пошлите, а пойдемте, – расплылся старший сержант. – Нерусь!
Шевелёва показала ему розовый язычок, и скрылась. За нею утопал «папаша», ступая по паркету в одних носках. Рита прильнула ко мне, заглядывая в глаза, и нежно спросила:
– А меня ты тоже в «тот роддом» пристроишь? М-м?
– Рано тебе по материнству скучать, – строго ответил я. – Сама еще, как дитё!
Девушка прижалась крепче, поцеловала меня в шею, и шепнула на ухо:
– Бережешь, да?
– Берегу, – твердо ответил я. И подумал, что вся моя мужественная жесткость потечет как воск, лишь только Рита захочет от меня ребенка по-настоящему. Заласкает так, что я исполню ее желание. Уж если Инке удалось, то Марику и подавно.
«Только пусть будет девочка, – вздохнул я, мысленно капитулируя. – Ну их, пацанов этих…»
Тот же день, позже
Тегеран, район Эвин
Рехавам Алон вполне доверял своим «гвардейцам», но не сидеть же вечно в кабинете, надо хоть изредка и «в поле» бывать. А то утратишь наработанное годами чутье. Да и мозги не бывают лишними, особенно его ум, заточенный на мгновенный анализ.
Слегка припадая на ногу, раненую в Бейруте, полковник вышел на крошечный балкончик. Квартал тут тихий, заселенный торговцами средней руки, чиновниками и старичками-рантье. Да и весь район Эвин благополучный до тошноты. Окунаясь в пышную зелень, он докатывался волною крыш до отрогов Эльбурса.
Алон сощурился, фокусируя взгляд на угловатом сером строении, что угрюмым утесом воздвиглось над глянцевым разливом листвы. Тюрьма Эвин.
– Рабби… – несмело позвал Ариэль.
– Иду, Ари, – Рехавам развел тяжелые гардины и шагнул в комнату.
Четверо «гвардейцев» обступили стол – свисавший над ним абажур с бахромой бросал свет на ватман с планом тюрьмы. Белый лист упрямо желал свернуться, и бумажные углы прижали парой пистолетов, здоровенным револьвером «Магнум» и шипевшей рацией «уоки-токи».
«Кадр из голливудского боевика!» – улыбнулся Алон, ощущая полузабытое возбуждение.
– Показывай, Ари, – велел он, упираясь ладонями в столешницу.
Сосредоточенный и собранный, Кахлон кивнул.
– Тюрьма новая совсем, ее выстроили по приказу шаха лет шесть назад, – заговорил он отрывисто. – Внутри несколько общих блоков-бараков на сорок человек каждый и два отделения – мужское и женское – по десять одиночных камер…
– Местечко оч-чень неуютное, – вмешался Юваль. – И шесть туалетов на триста человек! А «одиночки»… Тесные бетонные коробки! Вверху вечно включенная здоровенная лампа дневного света, внизу – потертый коврик на цементном полу. И больше ничего!
Ари кивнул и продолжил:
– За все годы – ни одного побега. Штурмовать Эвин бесполезно и бессмысленно. Подкупить тюремщиков? В принципе, это возможно, но не в нашем случае. Деньги-то найдутся, а вот время… К тому же персы сходны с арабами в трусости и необязательности.
– Да и охрана САВАК бдит, – кивнул Алон. – Идеи есть?
– Мы должны действовать буквально с налету, рабби! Что, если использовать «вертушку»? – Кахлон заспешил, словно боясь, что ему не позволят изложить план. – Два раза в неделю, по вторникам и пятницам, Масуда Раджави выводят на прогулку во внутренний двор-колодец. Это единственная возможность вытащить его из застенков!
– Я бы предложил «Хьюи-Ирокез», – Гилан Пелед приподнял голову, морща лоб. – У него не дверцы по бортам, а ворота! Удобно. А места хватит и для лебедки, и для парочки пулеметов. Изымаем Раджави – и в горы! Куда-нибудь на здешний лыжный курорт. Цион, ты же пилотировал «Хьюи»?
– Хорошая машина, – лениво протянул Ливлат. – Место для посадки мы отыщем, это не проблема. Но надо, чтобы ты нас уже ждал – отступать будем быстро. Найди хотя бы «Тойоту» завалящую… Нет, лучше местный «Пейкан»! Тогда мы точно затеряемся.
– Найду, – кивнул Гилан.
– Будем считать, что план готов, – Алон выпрямился, складывая руки на груди, и хмыкнул: – Вчерне! Необходимо связаться с товарищами Раджави по партии… этой… как ее… «Моджахедине Хальк». Пусть передадут весточку в тюрьму, чтобы Масуд ждал нас и был готов. Миха передал имена тех, кто не скурвился. И последнее, – он внимательно оглядел всю четверку. – Ни одного промаха, парни. Ни одного лишнего слова. Шахская САВАК не лучше гитлеровской гестапо, а я не хочу потерять никого из вас.
– Мы будем крайне осторожны, рабби! – пылко высказался Ари. – Верно, ребята?
– Ага! – дружно ответили ребята.
– Ну, я надеюсь, – кривовато усмехнулся Рехавам, и забрюзжал, пряча эмоции: – Забирайте свои железяки!
«Гвардейцы» мигом разобрали оружие, и чертеж тюрьмы «Эвин» скрутился в трубку.
Глава 2.
Вторник, 14 марта. Утро
США, штат Нью-Йорк, Хадсон-Пайнз
Аидже проснулся со знакомым ощущением – будто его голова опустела, как фляга из тыквы-горлянки. Он сел и хмуро осмотрелся. Небольшую комнатенку заботливо отделали в «индейском» стиле. Пол укрыт ковриками, сотканными в племени навахо, стены отделаны плетенкой из бамбука. Даже круглая сеточка Ловца Снов в ивовом обруче болтается над топчаном.
Целитель криво усмехнулся – бледнолицым без разницы, чья кровь бежит в его жилах. Им что бороро, что дакота. Краснокожий, и ладно.
С усилием поднявшись, Аидже прошаркал к разбитому окну. С улицы дуло – вчера он разозлился на муть в голове, и запустил в стену бутылку с недопитым виски. А попал в стекло. Ну, и черт с ним…
На сквозняке даже лучше спалось, а морозов в здешних местах не знали – вон, как травка к солнцу подлащивается! Красиво…
Покатые склоны холмов Покантико, подернутые нежной зеленью, сбегали к синей ленте Гудзона. Деревья пока стояли голыми, но елки пушились хвоей, ублажая взгляд.
Индеец нахмурился. Сколько он уже здесь? Неделю? Месяц? А, главное, зачем он здесь? Со вздохом Аидже отер лицо.
Холодно блеснули осколки, и целителя впервые кольнула тревога. Откуда в нем постоянная усталость? Можно подумать, он с утра до вечера дрова рубит! Тоже мне, тяжкий труд – таскаться через день к хозяину поместья. Руки наложил на впалую грудь, сцедил толику энергии, лишь бы дряхлое сердце поддержать – и свободен. Шляйся кругом, прикладывайся к бутылке…
Потоптавшись, индеец захрустел обломком стекла, и растущее беспокойство окатило его колючей волной.
«Что-то не то со мной! – подумал он. – Только вот кто бы исцелил врача… Кроме Глэйдэйнохче, некому!»
Эта мысль давно зрела в нем, но «огненная вода» глушила проблески сознания. Спасибо дыре в окне – протрезвел по холодку!
Выйдя во двор, Аидже огляделся, словно впервые рассмотрев хозяйский дом из красного кирпича, амбары и конюшню. Подъездную дорогу загородил огромный лимузин, пластавшийся над серым асфальтом. Ну, по имению и карета…
Рокфеллер в черной тройке как раз подходил к машине. Завидя индейца, он изобразил радушие.
– Доброе утро, Аидже, – заулыбался триллионер.
– Моя совершить индейский обряд, – соврал целитель, старательно коверкая язык. – Надо ехать к онондага.
Веки богатея дрогнули.
– Ричард подбросит тебя, – проскрипел он с деланной небрежностью.
– Да, – вытолкнул индеец, твердея лицом.
Тот же день, позже
Штат Нью-Йорк, резервация Онондага
Дорога стелилась под колеса бесконечной лентой цвета гризайль. Аидже уминал переднее сиденье, и следил, как вьется осевая, изредка разрываясь пунктиром. Рич не особо торопился, и их «Шевроле-Блейзер» то и дело обгоняли гигантские фуры, обдавая смрадом и басистыми гудками.
Индеец усмехнулся про себя, украдкой поглядывая в зеркальце. По фривею гнали не только грузовики да автоцистерны, легковых тоже хватало. Во-он тот «фордик» тащится за ними от самого Покантико, и еще одна машина увязалась – крутобокий «Додж» следовал впереди.
«Сопровождающие!» – поморщился Аидже, откидываясь на спинку.
Всю дорогу он мучительно соображал, рассуждая и споря с самим собой, перебирая дни, как бусины четок. Воспоминания всплывали снулыми рыбами…
…В самый первый раз попав в Хадсон-Пайнз, он застал там хозяина. Рокфеллер сидел, сгорбившись, в инвалидной коляске с моторчиком, и пялился в экран огромного телевизора. Пол-лица богатея скрывала, будто намордником, кислородная маска.
Встрепенувшись, он глухо и невнятно произнес:
– Хэлло, Аидже! Извини, что в таком виде – сердечко прихватило. Врачи велели дышать кислородом.
– Моя понимай, – наклонил голову индеец, решив сыграть роль тупого дикаря.
– Аидже! – с чувством воззвал Рокфеллер. – Я сделаю все, что ты пожелаешь, только помоги вернуть здоровье!
– Моя хотеть, чтобы ты вложил большие деньги в СССР! – выпалил целитель, с детской простотой излагая задание.
– О`кей! – часто закивал хозяин, шевеля кольчатым шлангом, как хоботом…
…Аидже наморщил лоб. Да, именно тогда его впервые отяготило непонятное утомление. Как будто, переступив порог особняка, он состарился! И ведь ничего особенного не происходило, все отлично держится в памяти.
Ну, врачевал, елозя по буржуйской груди… Ну, поглядывал на экран телика…
– Подъезжаем, – молвил Ричард, минуя местные Сиракузы.
– Моя видеть, – буркнул индеец недовольно.
Щит за обочиной извещал: «Onondaga Nation. Nedrow. ½ miles».
За рекой Онондага-Крик показались приземистые домишки, выстроившиеся в три ряда.
– Моя сам, – решительно сказал краснокожий, покидая запыленный «шеви».
– Валяй, – бледнолицый зевнул и опустил спинку кресла. – Подожду…
«Жди, жди… Дождешься…»
Индеец прошелся по грязноватой улочке, натянуто улыбаясь. Жилища – так себе, и автомашины чиненые-перечиненые. Задворки «сияющего града на холме»…
Некогда гордые воины позируют для глупых туристов, напяливая на головы уборы из перьев. А ведь раньше каждое перо вручалось, как медаль за подвиг…
Обойдя Длинный Дом в центре поселка, Аидже зашел во двор к старому шаману. Нынешние ирокезы – крещеные, но ведь и веру в прежнего бога-творца Таронхайавагона никто не отменял. А на подходе Отаденоне-не-оней-ватэй, первый праздник весны – «Благодарение клену»… Не отменять же веру предков, ставя на ней жирный крест!
Каркасный дом Глэйдэйнохче был обшит досками, краска на которых давно облупилась, и больше всего походил на добротный русский сарай. Но шаман приспособился – зимовал в типи с расписной покрышкой из оленьих шкур, выставленном на заднем дворе.
Откинув полог, Аидже встал на колени у очага, где горел огонь, и присел на пятки. Шаман устроился напротив – седой индеец с бесстрастным лицом, изрезанным морщинами и шрамами. Глэйдэйнохче курил изукрашенную трубку.
Выпустив струю сизого дыма, он молча передал калумет гостю. Аидже не любил табак, но и отказать хозяину не мог. Втянув в себя пахучую, сладковатую гарь, выдохнул – и взглянул в глаза Глэйдэйнохче.
– Со мной происходит что-то странное, брат, – медленно проговорил целитель. – Я, как муха, залипшая в варенье, жужжу, но не трогаюсь с места. И мысли мои такие же вязкие – не текут, а тянутся, как загустевший мед.
Старик задумчиво кивнул.
– Чую, брат мой, – голос его звучал молодо и сочно. – Ты ослаб оттого, что белые травили тебя. У их зелья нет запаха и вкуса, но оно отбирает силу духа и тела. Отрава копилась в твоих костях, в твоих жилах, но ты вырвался из плена безволия, и выведешь яд…
* * *
Пока индеец шагал к машине, ярость, клокотавшая в нем, подостыла, а снадобье, заваренное Глэйдэйнохче, прояснило сознание, окончательно разгоняя дурманящую мглу.
Ричард скучал не внутри, а снаружи. Стоял, прислонившись спиною к джипу, и с чисто коровьей флегмой перетирал зубами жвачку.
Оглянувшись, Аидже приметил метрах в двухстах знакомый силуэт «Форда». А вон и «Додж» поблескивает открытым капотом – крепкие парнишки даже не притворялись, что копаются в моторе – топтались рядом, смоля сигаретки.
Индеец собрался, будя в себе «латентную энергию», как называл ее Марк Оти, начальник службы безопасности Рокфеллера. Мозг подчинялся неохотно, но шаманская «смазка» помогла – шестеренки в голове раскрутились, защелкали… Аидже молниеносным движением рванул джинсовую рубашку Ричарда, тут же прикладывая ладони к волосатой груди.
Ричард недоуменно дернулся… Вернее, желание вздрогнуть пронеслось по нервам, но окостеневшие мышцы сковали тело, как тяжкие пелены – мумию. Лишь глаза испуганно забегали, да шевельнулись губы, выдавливая скрипучее:
– Что?..
– Сейчас ты мне расскажешь всю правду, – Аидже встал рядом, поворачиваясь спиной к «сопровождающим». – Будешь молчать или соврешь… – зловещая улыбка заплясала на тонких губах. – Окаменеют все твои мышцы! Легкие остановятся на вдохе и… Сам понимаешь. Чем меня отравили?
– Я… не знаю! – выдохнул белый, и заскулил: – Да правда! Там такое название сложное, на целый абзац! Только это не яд вовсе! Что ты, разве ж я им позволил бы! – подпустил он лести, юля. – Это какое-то новейшее, секретнейшее спецсредство – оно ослабляет волю, делает человека пассивным и податливым… – Ричард скривил лицо, будто надкусил лимон. – Кто там всем рулит, точно не знаю, хотя и догадываюсь. Но не скажу – лучше сдохнуть! А кто с тобой занимается… – его губы изломились неприятной улыбочкой. – Рядом с твоей комнатой, прямо за стенкой – большой зал, набитый компьютерами и всякими приборами. Там постоянно крутятся научники. Ту самую отраву с трехэтажным названием они распыляют каждую ночь, когда ты находишься… м-м… в фазе… м-м… О, вспомнил! В фазе быстрого сна! И… Там еще добровольцы или заключенные… не знаю. Их пичкают нейростимуляторами… Какая-то секретная программа… Называется «МК-Ультра 2.0»…
– Ясно, – индеец мрачно поглядел белому в глаза. – Сейчас твои мышцы расслабятся, но ты постарайся забыть о нашем разговоре. Я тебя не трону, но, если ты сам проболтаешься или доложишь Оти… Тебя или убьют, или отдадут ученым для опытов. Надеюсь, ты это понимаешь. Едем!
Через пару минут «Шевроле» неспешно развернулся и покатил, набирая скорость. Накачанные молодчики, едва различимые в зеркале заднего вида, спешно побросали окурки. Моторы взревели, покрышки взвизгнули – и машины сопровождения взяли джип в «коробочку».
Среда, 15 марта. Ближе к вечеру
Зеленоград, аллея Лесные Пруды
К родительскому дому я подъезжал со скоростью ленивого велосипедиста. Уморился. Весь день, с самого утра, мотался по Москве и области – встречался, договаривался, объяснял, вдалбливал, согласовывал, подмахивал сам или отдавал на подпись вышестоящим, вникал в проблемы, расшивал узкие места…
Гулкий подъезд, узкая кабина лифта приободрили меня знакомыми образами и даже запахами. В парадном вечно пахло масляной краской и, почему-то, свежими газетами.
Поднявшись на «родной» этаж, я толкнул дверь. Ну, разумеется…
Дверь стояла незапертой. Мамулька уже забыла про свои приключения! Сейчас вот как дам втык – за недостаточную бдительность!
Бесшумно скользнув в прихожую, разулся тихонько, повесил куртку… И заулыбался. Мама в гостиной мурлыкала под нос что-то из репертуара Пьехи. Ну, вот как на нее злиться?
– Опять дверь нараспашку! – сказал я грозным голосом, являясь народу.
Мама в длинном халате и тапках с помпонами олицетворяла собой богиню домашнего уюта. Она живо обернулась, расцветая улыбкой.
– Ой, Мишечка! – защебетала родительница. – Выпугал меня! Что, опять открыто? Это не я, честно! Настька с Ритой в магазин побежали – и оставили!
В маминых объятиях все мои колючки опали, как рыжая хвоя с засохшей новогодней елки.
– Ох, мама, мама…
– Ох, Миша, Миша… Устал?
– Да как-то… – ответил я неохотно. – Иногда так все надоедает… Слушай, всегда забываю спросить. А папа возвращаться думает хоть?
– Думает, думает! – заверила меня мамочка. – А как же! – и добавила с оттенком гордости: – Папочку твоего назначили генеральным директором! Вчера только приказ подписали.
– Опять из Праги вылезать не будет, – проворчал я недовольно.
– Да нет же! – воскликнула родная моя женщина. – Главные-то заводы тут, в Зеленограде! – и похвасталась: – Папа твой и с диссертацией закончил!
– А вот за это надо выпить! – обрадовался я.
– Алкого-олик… – заворковала мама. Встрепенувшись, словно вспомнив о чем-то, она улыбнулась лукаво: – А мне только теперь стало понятно, кому я должна сказать спасибо… Помнишь, лет… лет семь назад ты меня за грудь ухватил? М-м?
– Помню, – забормотал я, краснея.
– Это был рак? – утишила свой голос мамуля.
– Протоковая карцинома… – удалось мне вытолкнуть, да и то через силу. – Ну, как называется, я потом узнал, а тогда… Чувствую хворь, а что делать, не соображу! Ну, вот…
– Целитель ты мой родненький… – притиснула меня мама. – Ой, ё-ё, ёжечки ё-ё… Я тогда распереживалась еще! Может, думаю, это всё выбрыки пубертата? Зря я, что ли, всё о твоих подружках вызнавала? Спасибо тебе! И за то, что вылечил, и за то, что молчал, – ласково сказала она, да так притиснула, что дышать нечем стало.
А мне как-то полегчало. Секунду спустя завозились, захихикали в прихожей. Пришли мои самые родные девчонки. Сейчас полезут целоваться, начнут болтать о важных пустяках, разведут суету на кухне… И станет совсем хорошо!
Глава 3.
Суббота, 18 марта. Вечер
Зеленоград, аллея Лесные Пруды
Отец вернулся из Праги еще утром – мама ездила в Шереметьево встречать – но дома так и не появился. Запуржила, замела министерская круговерть! И по работе, и по защите докторской. Вернее, защититься-то папа успел, будучи в командировке, а нынче ему выпало самое приятное – присуждение ученой степени.
Данное событие означало, что доктор технических наук Гарин Петр Семенович задержится допоздна, ибо новенький диплом следовало обмыть на банкете. Это свято!
Семейство Гариных честно прождало своего главу до восьми вечера, и лишь затем чинно расселось за столом.
– Миша, – церемонно велела мама, поправляя прическу, – наливай!
Я скрутил пробку шампанского, и бутылка задавленно хлопнула. Пенный напиток щедро пролился в наклоненные бокалы, празднично шипя. Настя оживленно заелозила.
