Граду и миру

– Он просто буйный. Ничем не примечательный случай.

– Э-э, да. Если забыть, что я занимаюсь органическими поражениями мозга, и я вижу, что это, – Ипполит кивнул на экран, – не они. Мы с коллегами хорошо его обследовали; отклонений нет.

– Значит, психика.

– Значит, психика, – согласился Ипполит.

Эндрю с кряхтением встал, разминая ноги.

– Ну и что? – спросил он и потянулся. – Психические отклонения такого рода не так уж редки.

– В таком ключе – это единственный случай за много лет. Но более важно другое, – Ипполит оглянулся на Тиринари. Тот сидел, надёжно скрыв уши под наушниками, и Ипполит тихо продолжал: – послушай… э-э… мы все искали его. По имени – не нашли. По внешности – тоже ничего. Наши системы не совершенны, но… э-э… но нет и местности, которую он называет своей родиной и которую видит во снах. Он как будто не существовал на Земле.

– И что? – Эндрю снисходительно скривился и опёрся рукой о спинку стула. – Пять случаев за последние три года. Возможно, вырос вдали от цивилизации. До сих пор есть потайные от нашего государства уголки, Ипполиша, представь себе!

– В конце концов их родственников нашли… («И у этого человека найдём» – вздыхая, вставил Эндрю) Не перебивай. Э-э… Я поднял документы. Ты помнишь, был запрос от Учёного Совета: сообщать о пациентах без установленного места жительства («Попросту БУМжах» – хихикнул Эндрю), чьи сны и воспоминания не соответствуют нашей реальности? Ты должен помнить. Они писали, что проводили эксперименты по обмену материей с параллельными Вселенными. Туда – заслали человека, а обратно – ничего не пришло, хотя закон сохранения материи говорит: что-то должно быть. Подняли тревогу, разослали по всем инстанциям заявления о любых находках. Помнишь?

– Да, – сказал Эндрю. – Шуму было много. Даже срочные объявления по голограферу делали пару раз. Но это давно было.

– А я не помню, – громко подал голос сидевший к ним спиной Тиринари. Ипполит вздрогнул и прикрыл глаза ладонью. Эндрю прокричал в ответ:

– А ты и не можешь помнить, дорогуша. Тебя тут тогда ещё не работало. – и повернулся к Ипполиту: – Пойдём в столовую? Заработался, снова забыл об обеде. Хорошо, что ты пришёл.

– Э, мы решаем важный вопрос. Как ты можешь помышлять о еде?

– Не такой уж он важный. Будь это гость из другой вселенной, он бы сразу появился, понимаешь? Сохранение материи: где убыло, там тут же прибыло. Это даже дочка моя знает.

Ипполит скривил рот и упрямо смотрел на Эндрю.

– Не разводи шум, – миролюбиво сказал тот. – Да, случай необычный, но не из ряда вон выходящий.

– У него совсем другое мировоззрение, другая психика, – сказал Ипполит. – Ты не представляешь, что он может сделать. И я тоже не представляю.

– А я представляю? – Тиринари оглянулся, приподняв наушник.

– Ты – тем более нет.

– Ипполиша, пойдём в столовую. – Эндрю взял товарища под руку и открыл дверь. – Я не дам тебе разводить шум и панику. Повторяю: вполне обычный случай. Он описан в литературе. Редко, но не необыкновенно. У него просто особая форма шизофрении, один на миллиард, в справочнике ты его найдёшь как «дикого человека». Из коллективной памяти в голову человеку попадают выборочные реальные воспоминания, достоверность подкрепляется галлюцинациями и бредом. Вспомни, Ипполиша: первую ночь в больнице он бредил, и после у него появились новые воспоминания!.. не смотри с таким укором. Не веришь? Хорошо, пойдём, я сначала покажу…

– Может быть, они и раньше сюда попадали, – Ипполит с досадой покачал головой. – Э-э… я побывал в некоторых из его снов, Эндрю. Я применил новую методику и примерил их на своё сознание, а не просто смотрел с экрана. Это не похоже на коллективные…

– Ты что? – Эндрю секунду смотрел на него остолбенев, затем выскочил в коридор, вытащил туда же за плечо Ипполита, захлопнул дверь и, оглядевшись, зашептал: – Ты что? Это же не протестированная технология! Нельзя!

– Мне дали разрешение. – Эндрю с чувством выругался, и Ипполит, решив сделать вид, что не заметил оплошности старого друга, продолжил: – Я знаю, что это могло мне навредить, Эндрю. У меня достаточный уровень допуска для таких вещей. – Начальник вздохнул, огляделся и скрестил руки на груди. – Его сны слишком… э-э… они наполнены не тем. Мысли, чувства, интенции. Проверь сам. Моррисон опасен. Опасен для всей системы нашего мироустройства.

– Значит, будем с ним дружелюбными и милыми. А вот с тобой, Ипполиша, я дружелюбным быть перестану, если не прекратишь действовать, как практикант, то бишь использовать на себе экспериментальное оборудование, и не отпустишь меня поесть.

– Он носитель того, чего не приемлем мы.

– Так, – Эндрю отмахнулся, – хватит. Как твой друг, я тебя выслушал и проверю то, о чём ты говоришь. Но как твой начальник, ходу пока не дам. Понял?

Ипполит помолчал. Поскрёб щетину. Затем хмуро согласился:

– Да.

На следующий день Тиринари, как обычно, сопровождал пациента Моррисона на процедуры. Ипполиту, которому Эндрю запретил что-либо делать сверх обязанностей, посчастливилось дежурить в этот день за мониторами. Он по-прежнему не находил себе места; но снаружи это не проявлялось никак. Разве что стал чаще барабанить по панели, но мало ли почему человек может начать барабанить?

Врач и пациент долго молчали, пока Тиринари закреплял на голове и руках Моррисона электроды. Тому, кажется, было всё равно: он смотрел в окно, где, оставляя белую полосу в небе, словно пастель по синей бумаге, плыл лёт старой конструкции. Потом Тиринари, обязанный общаться с пациентами, спросил:

– Ты как-то говорил, что уже лежал в больнице, Мэрион. Как это было?

Моррисон искоса глянул на закрепляющего на запястье электрод Тиринари. Губы тронула чуть ехидная улыбка, одна бровь поднялась, натянув на лоб полосы морщинок.

– Это было не так.

Тиринари на миг замер. Ипполит видел, как практикант покраснел. Но, – надо воздать честь юному вундеркинду, закончившему медицинский курс в девятнадцать – не сдался.

– А что ты помнишь? В какой больнице ты жил?

– Жил? – Моррисон рассмеялся, показав ряд мелких зубов. – Ну вы даёте, док. – тут же, будто сжалившись над молодым человеком, пояснил: – В разных. Лазарет. Чумная. Психушка.

– Психушка?

– Психиатрическая клиника. Заведение вроде вашего. – больной запнулся на середине первого слова, запутавшись в сочетании звуков «т», «р», «ч», но справился и снова улыбнулся. Странная у него была улыбка. Острая. Либо ехидная, либо такая —глаза изучающие, широко открытые, губы чуть поджаты. Словно натянутая на лицо.

Ипполит раньше такого не видел.

– А что ты там делал? Что ты помнишь? – упорный парнишка Тиринари. Если не перегорит с не социализировавшимися, далеко пойдёт. – У тебя была умственная болезнь?

– Нет. Я пытался не попасть на войну, док. – хитрый прищур. Происходящее – словно старинная игра, в которой выдаёшь по одной карте и смотришь: ну, соперничек, как отреагируешь? – Притворялся больным. Не помогло.

Тиринари замер.

– А так разве можно? То есть, зачем симулировать болезнь, если ты здоров?

– Чтобы не идти на войну и выжить.

– Но… разве это не твой долг? – надо же, Тиринари что-то знает про войну. Откуда, интересно? Рано ему ещё. Кто-то наверху решил, что раз вундеркинд, то можно и допуск побольше выписать? Или самоволие родителей?

– Долг, не долг. Можно, если не заметят. Они всех метут – деньги зарабатывают от грабежа друг друга. Но меня всё равно прибрали. В батальон Безудержных весельчаков.

На этом разговор закрылся. Провели процедуру; Тиринари молчал и крутил колки, Моррисон некоторое время буравил его взглядом, затем – отвернулся к окну. Затем Тиринари снял электроды. Один уронил, и тот закатился под кушетку. Доставая, Тиринари украдкой оглянулся на камеру, и в его взгляде Ипполиту почудилось сомнение.

– Эндрю, – Ипполит ворвался в кабинет к другу, словно природная стихия – не замечая препятствий. Дверь отлетела и ударилась о стену. Эндрю, отгородившийся от мира стопкой заполняемых бумажек, и недовольный, что его отвлекли, едва выглянул из-за неё: два круглых тёмных глаза под густыми прямыми бровями. – Его надо изолировать.

– Опять ты про Моррисона? Что на этот раз?

– Он смущает молодых сотрудников разговорами. Э-э, может, он того не хочет, – заметил Ипполит. Прислонился к стене боком. – Но он внушает им недопустимые мысли. От чего отучают, и некоторых всю жизнь, в клиниках вроде нашей. – и он пересказал услышанный им разговор.

– Тебе могло показаться, – пробурчал Эндрю, не отрываясь от бумажек. – Чудак ты. Парня не зря сюда отправили в таком раннем возрасте – значит, устойчивость есть. Он и Рамини курирует. И пока повышенной половой активности не обнаружено, знаешь ли. Ты, Ипполиша, лучше бы об Ангелине из третьей палаты подумал, чудак. Женщина не видит ничего, что находится по левую сторону, а он с Моррисоном носится…

– Надо с ним поговорить, – Ипполит нервно хрустнул пальцами и заметался по кабинету. – С Тиринари. Он мог, э-э, неправильно понять этого человека. Он совсем молод.

– Вот и поговори с дорогушей, как выдастся такая возможность. Проведи разъяснительную работу.

Ответом было судорожное молчание. Эндрю, слишком хорошо знавший друга, вновь выглянул из-за стопки бумаг. Ипполит сидел за стопкой на кончике гостевого стула, выпрямив спину, и напряжённо смотрел перед собой.

– Что? – спросил Эндрю устало.

– Но я не знаю, как. То есть, меня обучали, как вести себя с больными, а со здоровыми… э-э… у меня нет доступа С. То есть… э-э… у меня нет доступа к архивам того, как строился наш мир, и… как вести себя с персоналом…

– И на С такого не найдешь, – согласился Эндрю. – Думаю, это не ниже В, первой трети, для особо психически и морально устойчивых с умением обобщать категории и навыками управления, а также возрастом не ниже сорока пяти лет… не тушуй, Ипполиша. Ну там просто поговори, как с братом, когда он переобщался с шизофреником, или придумай сам, ей-богу, парень ты с мозгами, со временем тебе и С, и В дадут.

– Ладно, – согласился Ипполит, – как с братом, понял. Точно. Я подумаю. Э-э… тебе помочь с бумагами?

Из-за стопки высунулись недовольные усы:

– Давай, давай… хоть сделаешь полезное дело! Почему они от бумаг не отказываются в век голографии, ироды? Почему в таком случае не пользоваться глиняными табличками, это же так удобно!

После двух часов совместного разгребания документации Ипполит таки убедил начальника откопать распоряжение от учёных – как особо важное, все годы оно хранилось в особой папке. Врачи перечитали текст обращения три раза, но ничего, что могло бы убедить Эндрю в том, это Моррисон и есть та самая материя, но почему-то перенесшаяся с задержкой, не нашли. В итоге Ипполит надавил, и они послали запрос учёным в Главный Университет: впрочем, судя по встречному сообщению от автоответчика, ожидать в ближайшее время вестей не стоило.

Назавтра разговора с Тиринари не состоялось. Как назло, Ипполита отправили в командировку на другой конец материка, на конференцию; когда он вернулся, ещё некоторое время возможности поговорить лично не было. Требовалось написать отчёт, сделать доклад, представить его на конференции, теперь уже в городе. Больные при встречах в коридоре шутили, что успели по нему соскучиться; Эндрю с гордостью говорил каждому, что скоро его друг станет равным ему по званию, а дай ему пару лет – станет директором всей лечебницы. Ипполита всё время окружали люди, либо же он работал почти без сна над проектом.

А может быть, он сам боялся признаться, что откладывает разговор, надеясь, что не придётся затрагивать неизвестную тему. Да и Эндрю прав: не зря парня в таком раннем возрасте сюда отправили, справится.

Должен.

Пришёл и ответ. Эндрю, торжествующе топорща усы, тыкал распечатанную бумагу под горбатый нос Ипполита и приговаривал: «Видишь, я был прав! Закон сохранения!». «Э-э… возможно, они отправляли ещё кого-то?» – спрашивал уставший врач, и Эндрю тыкал пальцем в другую строку, где чёрным по белому было сказано: «…новых переносов в последние годы не совершали по причине, что найденные миры не представляют ценности».

Потом возможность поговорить преставилась. Слегка клюя носом за мониторами, – научная работа последних недель отняла недюжинные силы – Ипполит вдруг заметил, что Тиринари встал со своего места.

– Куда? – сонно сощурив глаза, спросил он. Тиринари шутливо козырнул (где набрался?) и отрапортовал:

– Сопровождаю Мэриона Моррисона!

– А, иди, – кивнул Ипполит и отвернулся к мониторам. Там Агнесса, пожилая женщина, рассказывала соседке по палате, как изменился мир после операции на мозг.

Вот мода пошла у молодых – козырять… что-то в этом есть, а?

Вдруг врача точно обожгло.

– Тиринари, подожди! – окликнул он коллегу. Тот в недоумении остановился, опасливо глядя из-за плеча. Ипполит торопливо встал, едва не уронив стул, и врачи вместе вышли в коридор. – Я слышал, ты иногда общаешься с Моррисоном.

– Да, он занимательный человек, романтик и бунтарь с самыми свежими и яркими взглядами на мир, – весело отозвался тот. Ипполит опешил. На всякий случай спросил:

– Э-э… Ты о Моррисоне?

– Да. Все Мэрионы похожи друг на друга, но этот будто сошёл с иллюстраций о старых преданиях, – просиял молодой врач. – Как он рассказывает о войне! Трах-бах! Один на десять человек! А как он дерётся, ты бы видел! Его бывший сосед по палате, Бостон, хотел за то, что он правду рассказывал про войну, ему лицо начистить! Мэрион его самого начистил, да так, что больше никто с ним ссориться не желает!

– Дорогуша, – Ипполит вспомнил, что так всегда называл Тиринари Эндрю, и едва заметно улыбнулся, – это замечательно. Но тебе ещё рано знать о войне. Тебе едва за двадцать. Ты не представляешь, какая это трагедия для народов.

– Почему же, знаю. Мэрион рассказал. Война – это когда люди умирают не от старости. Это когда есть болезни. Есть опасность умереть. – Тиринари вздохнул и сказал: – Честно говоря, я даже поглядел несколько раз записи снов Мэриона. После его рассказов – это потрясно! Ипполит, ты не знаешь, как скучно, как пресно мы живём!

– Это что же такого пресного в нашей жизни? – Ипполит старался, чтобы голос звучал непринуждённо.

– Ипполит, он правда оттуда. Он был там, – Тиринари остановился и со странной блуждающей улыбкой продолжил: – Он был на войне. Он сбежал. Потом его несколько раз пытались убить, потому что он шёл против системы. Его истории – это истории о сильных людях, которые каждый сам за себя, а не делают то, что им говорит какой-то совет.

– Много ты общался с Моррисоном, Тиринари?

– Да почти каждый день. Представь, мне удалось его разговорить! Это удивительно, правда? Его не назовёшь душой компании. Он сначала почти всегда молчал, ограничивался короткими фразами. Неудивительно, с его-то жизнью! Но я старался поддержать разговор, выказывал искренний интерес, как ты советовал. Сначала ужасался, но через силу слушал. А потом и впрямь так интересно стало! И Рамини тоже заинтересовался, приходил иногда. Вот мы подумали с Мэрионом и решили, что будем проводить вторники рассказов. Каждый рассказывает о себе. Это великолепная методика! Знаю, похожая уже была, но эта особенная!

Ипполит вздохнул. Тиринари, не заметив этого, продолжал:

– Она заключается в том, что человек сам выбирает историю для рассказа, и после того, как он её выплеснет, становится легче! Не смотри так насмешливо! Сначала нас было трое, а теперь вот – полбольницы ходит, и тебе понравится! Мэрион – звезда, конечно. Все мы с нетерпением ждём его историй! Запишу их и… как думаешь, я смогу защитить степень? Тебе тоже нужно послушать, Ипполит: истории этого человека -истинная жизнь! – с этими словами Тиринари толкнул дверь процедурной и сделал приглашающий жест рукой.

Ипполит остановился на пороге. Кабинет был залит светом; в центре стоял круг из стульев. Горбоносый врач сразу увидел Моррисона: тот сидел, откинувшись на спинку стула, и глядя в окно. Остальные присутствовавшие – человек двадцать – бурно и радостно приветствовали Ипполита; Моррисон только кивнул, улыбаясь одними губами. Сердцевина урагана, ни больше ни меньше.

Тиринари из-за спины срывающимся голосом произнёс:

– Проходи, проходи, Ипполит. Привет, Мэрион!

Моррисон сверкнул отремонтированными и отбеленными зубами.

– Здрасьте, док, – развёл руками. – Я вас помню! Пришли послушать самую настоящую правду о жизни, о человеческой природе и подвигах?

Возбуждённо переговаривались пациенты. Здесь была и пожилая Агнесса: на пару с соседкой они хлопали в ладоши и хохотали; были юные Жорж и Сим; была стайка девчонок-медсестёр – Таллия, Калли, Клио и ещё три, которых врач заметил едва мельком; был Адитус из восемнадцатой, человек не первой молодости…

Остальных Ипполит оглядеть не успел: Тиринари кашлянул.

– Э-э… в мои планы это не входило, но давайте-ка послушаем.

Овации загремели навстречу словам Ипполита. Забыв стереть с лица оскал улыбки, он занял свободное место. По соседству, пристроив на коленях планшет, уселся Тиринари. В ответ на недоумённый взгляд старшего скрипучим шёпотом пояснил:

– Записывать буду.

– Угу, – ответил Ипполит и покивал.

– Ну, Мэрион, – это Адитус. Улыбается благожелательно, сам похожий на доктора, даром что в халате на голое тело. – Мы ждём!

Моррисон поднял брови, а окружающие снова зашумели: «Да, Мэрион. Начинай». Тогда пришелец встал, поклонился, прижав правую ладонь к сердцу, и медленно произнёс:

– Итак, Настоящая Жизнь, Как Она Есть.

Моррисон провёл рукой по затылку, ещё больше взъерошив ёжик отросших волос (надо же, а казалось, только недавно побрили!), и начал:

– Это было, когда меня отправили в Весельчаки. Скажу вам, туда отправляют отменных психов!

«Э-э, как ты заговорил. Оратор древности, не иначе» – с неприязнью подумал горбоносый врач.

– Настоящих шизофреников, буйных и прочих идиотов. А я был нормальный, просто косил. Не глазами, нет, девочки… м-м… я избегал несправедливой службы. Некоторые здесь удивляются, как это – несправедливая служба. Земля, на которой жила моя семья, принадлежала сэру М. А старая шутка гласит, что если сэр М тебя забрал, ты будешь служить всю оставшуюся жизнь. Ха-ха, вы не поняли? Максимальный срок службы – десять лет, но мало кто доживает до её конца.

– Так вот, после некоторых хитросплетений, представляете, меня отправляют в отряд Весельчаков. И первое же задание: зачистить деревеньку. Нас отправляют, высаживают, мы бежим. Только все бегут в одну сторону, на деревеньку, а я – в другую. Псих я, что ли, участвовать в этом? Мирные люди, никого не трогают, а я с психами должен их убивать? Нееет, я не такой. Тем более, нашего надсмотрщика сразу положили. Это они как действовали, так и действуют, как приказали – без душ почти. А у меня – только часть оторвана, и то – не с той стороны, где свобода воли.

– Вдруг – взрывы, стоны земли! Налёт! Вжжжжжум! – Моррисон расправил руки, как крылья, изображая вражескую технику. – Я – плюх в канаву! Думаю, всё. Приплыли, парень. Стихло всё, выглядываю – а деревенька видна, точнее, силуэты устоявших зданий, а вокруг неё – облако сизое. Я плечами пожал и ползу себе прочь. Вдруг сбегу? Смотрю – река, а там тело плывёт. Пахлаван, живой, собака.

– Пахлаван! – ахнула Агнесса. – Это же безумный громила, который чуть не убил тебя в первый день! – объяснила она явно для Ипполита.

– Он, – кивнул Моррисон. По рядам пронеслось гудение. – Именно. И вот, словно в древней мудрости, спускаюсь я к нему – течение медленное. Он говорит мне: «Браток, помоги». Ну я по дурости оттащил его на берег, думаю, может, будет мне благодарен, отстанет и остальных отмахнёт, а то устал я с ними драться. А он, только на ноги встал… рост во, – Моррисон поднялся на цыпочки и над собой установил руку, – плечи во! – он развёл руки в стороны. – И говорит: я тебя, браток, отпустить не могу. Ты удерёшь, не в этот раз, так в другой. А нам кандалы ещё коптить. Несправедливо это, браток. Ухмыляется и достаёт пушку. Нет, не древнюю ядерную, девочки. Обычную. И целится.

Он встал в стойку, изображая, будто целится из пальца в Тиринари. Агнесса заохала. Её соседка сидела, отрыв рот и прикрывая его тыльной стороной ладони.

– Не знаю, что мне помогло, – сказал Моррисон и убрал палец в карман. – Наверное, глина. Я поскользнулся, и заряд прошёл мимо. Потом я – прыгнул, и ещё! Пахлаван стрелял не очень хорошо, он больше по битию морд новичкам… ещё и раненый. Повезло. Бегу. Он за мной. А навстречу – целодонт! На задние лапы встанет – как два меня, клыки – во! – иномирец показал нечто с ладонь, Ипполит недоверчиво прищурился, но, похоже, критично настроен был он один.

– Сожрёт и не заметит. Ну, я от него на дерево – прыткий же. А они наверх смотреть не могут, так что зверюга меня сразу потеряла. А тут Пахлаван бежит, он ж бездушный, ещё и псих, ещё и раненый, не сообразил ничего. Чуть ли не налетел на зверюгу, а та его на! – Моррисон рубанул ладонью воздух. – Он орёт! Ну она подрала, пошла. Я спускаюсь. Он опять хрипит: «Браток, помоги». А я уже наученный, знаю: закопает, скотина. Ну так я его сначала заставил его вымаливать у меня пощады, а потом остаток души забрал, совсем немного оставил – чтоб ходить мог и дышать. Душа у него была в форме лучевика, да ещё с прицелом… правда, прицел был сбит, а сам лучевик странный – лучи отклонялись градусов на десять то в одну, то в другую сторону… но что ожидать от не лучшего куска души психа? Прицел я оторвал и выкинул. И всё бы ничего, добрался бы я куда-нибудь, но…

– Но вас наконец-то нашли стражи правопорядка и арестовали? – прервал иномирца Ипполит. Взгляды – осуждающие, обиженные – обратились на него; девчонки из пятой даже всплакнули. Моррисон развёл руками:

– Ваша проницательность, док! Скрутили, как миленьких. Пахлаван до сих пор живее меня, пашет на рудниках. А ваши симпатии, смотрю, не на стороне пострадавших. Это необычно.

– Потому что пострадали за дело, – чётко и громко известил Ипполит. – Я неотъемлемая часть государства, как и все присутствующие здесь. Мы – наша земля. И отщепенчество, пренебрежение своими обязанностями из вашего рассказа – это не для нас.

– Ну что вы, доктор, успокойтесь! – замахал полными руками добродушный Адитус. – Это же всего лишь рассказ. В нём разик можно поболеть и за отщепенца…

– Убить, забрать душу… если вообще забыть, что души в понимании древних на самом деле нет… э-э… трусить, манкировать долгом – вы, слушатели, считаете, это нормально? Этому можно сопереживать?

– Доктор, милый, – прощебетала лучезарная Агнесса, – это всего лишь рассказ. Молодой человек обладает незаурядной фантазией. Вам нужно было слушать с начала: это не наш мир, а придуманный молодым человеком. Это мир отщепенцев, где нет общего блага. Там каждый сам за себя. И герой молодого человека абсолютно прав, что защищает себя, потому что больше за него вступиться некому. На фоне остальных персонажей – отвратительных эгоистичных душегубов! – он проявляет себя достойно.

– Да и как вы предполагаете жить в таких обстоятельствах? – добавил Адитус. – Подумали бы вы об общем благе на его месте! А он ещё и людей спасает. Вот как. В прошлом рассказе спас.

– Э-э, – Ипполит на миг замялся, смятённый аргументами, но тут же воспрял духом: – Но разве вы бы не пошли туда, куда призывает вас государство, даже если это стоило бы вам жизни?

– Это не про нас, – терпеливо и мягко сказала Агнесса. Кажется, до болезни она работала в синематографе. – Он создаёт сказку, нереальный мир, отличающийся от нашего.

Тиринари тихонько вздохнул.

«Как бы некоторые в этом зале не жалели тайком, что мир Моррисона нереален», мелькнуло в голове у Ипполита.

– Это не только про мой… как бы придуманный мир, – подал голос рассказчик. Ипполит повернулся к нему; Моррисон был страшно серьёзен. Солнце падало на левую сторону его лица, делая почти невыносимо ярким; другая половина пряталась в тени. – Это про всех. Люди везде одинаковы. Империи одинаковы. Они живут в первую очередь для себя. У нас так; так и у вас. Просто вы не видите.

– Бред, – выдохнул Ипполит. – Бред. С чего ты это взял?..

– В своё время я прочитал достаточно утопий и антиутопий, – серьёзно сказал Моррисон. – Особенно комиксов. Так что в теории я прекрасно подкован. Здесь и сейчас я единственный зрячий.

Ипполит смотрел на него.

Потом у него задёргался глаз. Врач резко, по-птичьи, повернул голову налево, направо. Зрители настороженно молчали, перекидываясь испуганными взглядами. Ипполит убрал волосы со лба и снова перевёл взгляд на стоявшего:

– Нет. Вы посмотрите. Вы… вы только!.. каков наглец! Он живёт на нашей гостеприимной Земле, принявшей на себя заботу о нём, оборванце из ниоткуда, и он смеет ещё критиковать!

Его голос утонул во всеобщем смехе. Люди смеялись и одобрительно кивали Моррисону.

– Юморист, – хлопала в ладоши Агнесса на пару с соседкой. – Как вжился в роль! Так и видишь этого мальчика, запертого в ужасном мире отщепенцев!

– Даже Ипполит поверил! – воскликнула одна из тройки девушек.

Моррисон улыбался одними губами и кланялся.

Ипполит, не дожидаясь, пока овации закончатся, выскочил в коридор. За ним выбежал Тиринари.

– Ипполит! – проскрипел он и закашлялся. Увидев, что врач, чеканя шаг, уходит прочь, он бросился вдогонку, повторяя: – Стой…

– А ты? – спросил Ипполит, резко останавливаясь. Тиринари пробуксовал по гладкому полу вперёд и повернулся к старшему. – Ты-то хоть понимаешь, что это – не фантазии? Да даже будь это фантазиями, это было бы диагнозом достаточным, чтобы…

– Да, – кивнул Тиринари, прерывая словесный поток. – Старшой, он не выдумывает. Не знаю, когда и где – но он это видел. Я верю ему. Он из другого мира.

Ипполит пожевал губы. Огладил горбинку носа, его крылья.

– Э-э… и?

– Но в его ситуации, – нравоучительно произнёс Тиринари, – это был единственно правильный выход. Он герой. Он выжил просто в невероятных условиях!

– Он не герой, Тиринари, – Ипполит раздосадовано сморщился. – Героев ты увидишь, когда дорастёшь до плёнок о войне. Э-э… Это он вам рассказал, глупым и наивным, свою версию, а вы и поверили. Ты, дорогой мой, ещё слишком юн и приласкан Главами Земли, ограждающими людей от боли и страданий, чтобы понимать: люди часто врут. Они оправдывают себя и свои действия. Особенно – особенно! – совершив ошибку. Нужно уметь снимать шелуху. Под шелухой красивых слов у него, – палец ткнулся в направлении двери в кабинет, – трус, подлец и ничтожество!

– Но это среди ещё больших трусов и ничтожеств, – возразил Тиринари. – Послушайте его ещё немного и поймёте, как вы ошибались на его счёт! Он восстал едва ли не в одиночку против целого мира, забывшего о своих людях! Против тирании и зла! Он не мог действовать иначе, а то бы его растоптали! Убили!

– Вот, – обвиняющий палец ткнулся в грудь молодому врачу, – вы его оправдываете. Вы называете его героем. Вы уже впускаете его ценности в себя.

Тиринари вздрогнул и шагнул в сторонку – прочь от обвиняющего пальца.

– Да какие ценности? О чём вы говорите?

– Вы не умеете отделять зёрна от плевел, – сказал Ипполит. – Не знаю, недостаток это нашего общества или человеческой природы, что люди в большинстве своём остаются в неведении. Этот человек только что рассказал нам, что трусливо избегал исполнения долга, а после того, как его врага чуть не убили, воспользовался тем, что тот слабее и поработил его.

– Так ведь правильно сделал!.. Враг бы его убил!..

– То есть вы теперь считаете, что и вам в такой ситуации – можно? – непонятно ответил Ипполит. – Не отвечайте. Я вижу.

Он двинулся дальше по коридору, и Тиринари растерянно поплёлся за ним.

– Вы временно отстранены, – продолжал Ипполит непривычно сурово. – Пройдёте курс терапии. Какой – вам скажет Глава. Э-э… Кружок ваш закроем. Не спорьте. И не надо петь песен про злое государство и добрых гордых одиночек. Потом поймёте, кто на самом деле зрячий, – смерив юного врача испепеляющим взглядом, старший решительно открыл стеклянную дверь, отделявшую следующую часть коридора, и направился далее. Тиринари споткнулся и, сжав руки в кулаки, долго смотрел сквозь стекло на удалявшуюся спину.

– Снова вы, юный док? – смеясь, спросил Мэрион, когда дверь за его спиной открылась. Он уже был в своей палате. – Как мой рассказ вашему начальнику? Он покинул нас, забыв оставить достойную рецензию.

– Всё как у тебя, – Тиринари вошёл, опёрся о подоконник и тоже теперь смотрел в окно. – Большая и несправедливая система пытается загасить свободный дух. Да кто они такие? – Тиринари обиженно ударил кулаком по пластику. Тот не шелохнулся, не отозвался. – Кучка стариков, которая диктует, как надо жить. Они ничего не знают о настоящей жизни, они не понимают, зарылись в свои древние бумажки и старые правила, – а диктуют!..

…Он заметил, что всё реже смотрит в фантастическое небо и всё чаще – на людей. Люди говорили разные вещи; они спрашивали и слушали. Слушали – но очень часто не слышали.

Он понял, что может спокойно рассказывать про свой мир – они не поверят, так как жизнь в довольстве разнежила их, и они стали глупыми. Древние ожившие архетипы, сначала говорил молодой док. Великолепно сфантазировано, верещали все. Его находили «оригиналом», «человеком тонкой душевной организации». Только один, кажется, услышал.

Впрочем, эти, на посту, у власти, всегда настороженные. Держатся за своё положение.

Горбоносый переселил его в отдельную камеру, где окна не было, и лично, заменив парнишку, стал провожать на процедуры. «Кружок» был закрыт.

Горбоносый не говорил с ним. Лишь однажды обмолвился, говоря о Мэрионе весёлому усатому врачу: «Человек из мира отщепенцев».

Он запомнил.

Ему носили разные местные книги и фильмы. Искусство было, конечно, прекрасным и высокоинтеллектуальным, но после третьей ленты ему стало скучно. Занудство, оптимизм с перебором, заумь, и обязательно всё заканчивалось словами вроде «и их труд стал основой счастья для десятков людей». Неудивительно, что его неуклюжие рассказы, полные приключений, нравились местным.

Он как раз читал одну из таких макулатур, когда в палату ворвался, странно сгорбившись, парнишка – бывший врач. Ему, насколько понял отщепенец, запретили общаться с пациентами и, кажется, самого принудительно лечили. Чем это может быть в местном исполнении, с их-то технологиями – житель другого мира предпочитал не думать.

– Мэрион! – по-детски воскликнул парнишка и добавил чуть тише: – Мэрион, они идут сюда. Они хотят…

Сердце осторожно стукнуло о ребро и замерло недоверчиво. Опять повторяется – облава, погоня, стрельба, из мира в мир, из жизни в жизнь?..

– Юный док… – он собирался сморозить какую-нибудь шутку из тех, что обычно приводили местных в восторг, вроде «Они хотят меня объездить?», но парень перебил его: