Loe raamatut: «Эсмеральда»

Font:

ISBN 978-5-0059-4854-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1
Неудавшееся представление

⠀

Холодный январский день. Далёкие времена, 1482 год. В Париже, рядом с собором Богоматери, как обычно, царила суета: народ бегал туда-сюда, дети резвились и кричали от радости, а родители пытались не потерять их в толпе. Лишь некоторые молча любовались архитектурой собора. А из-за чего вся эта шумиха? Так на площади был праздник шутов!

Во Дворце Правосудия должны были по такому случаю поставить новую пьесу молодого поэта Пьера Гренгуара. Он с самого утра суетился во дворце, репетируя с актёрами и поторапливая доделывающих декорации плотников – его белокурая макушка мелькала то тут, то там. Несмотря на вид слегка «не от мира сего», который ему придавали рассыпавшиеся по плечам длинные волосы и небрежно наброшенный на плечи камзол, у молодого человека были умные глаза, и постановкой он распоряжался вполне толково, хотя и излишне нервничал. Впрочем, его можно было понять – за свою поэтическую карьеру он написал уже много стихов, но пьесу такого масштаба ставил в первый раз.

В Большом зале собралось много народа. Всё больше и больше любопытных взглядов устремлялось на сцену, но поэт по-прежнему стоял за кулисами, а занавес ещё не был поднят. По рядам зрителей прошёл ропот. Особенно выделялся юный Жеан Фролло, младший брат архидьякона собора – он громче всех требовал поскорее начинать. Наконец, занавес поднялся, и представление началось.

Пьеса была перенасыщена множеством аллегорий, любовных стихов и бытовых сцен из жизни главного героя. Такого сюрприза от Гренгуара никто не ожидал, да и ему самому пьеса казалась ни на что не похожей.

Но в разгар представления, когда полёт Гренгуаровой фантазии уже порядком утомил зрителей, в зале внезапно появился нищий в лохмотьях. Всё внимание моментально переключилось на него, и никому уже не было дела до заумной пьесы.

– Подайте, Христа ради, бедному человеку! – жалобно взывал бродяга, протягивая сложенную ковшиком ладонь. – Мне есть нечего, подайте на хлеб! Я на рынке был, на Гревской площади, у собора… – Он замялся, словно припоминая, где ещё мог оказаться. – А подаяния всё нет!

В этот момент у него чуть не вывалился из-за пазухи кошель. В зале поднялся невероятный шум. Даже архидьякон Клод Фролло встал со своего места и смерил попрошайку строгим взглядом.

Жеан, словно дразня брата, достал свой кошель и кинул нищему пару монет.

– Спасибо, мэтр, очень вы меня выручили! – выдохнул попрошайка, пряча монеты. – Меня зовут Клопен Труйльфу. Без вашей помощи я бы умер с голоду.

– Хватит болтать, убирайся отсюда! – взорвался наконец старший Фролло. Но Клопен и не подумал уходить, а лишь сел подальше, спрятавшись от взгляда грозного архидьякона.

Гренгуар обрадовался, видя, что пьесу можно продолжить. На лицах актёров заиграли улыбки. Но зрители, на которых малопонятное действо только нагоняло скуку, явно не разделяли их воодушевления и, воспользовавшись перерывом, принялись обсуждать последние городские сплетни. Несколько человек и вовсе покинули зал.

Первым не выдержал Клод Фролло. Когда гул толпы окончательно перекрыл все остальные звуки, он встал и быстрым шагом удалился из зала.

– Всё, братец ушёл, теперь-то можно повеселиться! – воскликнул Жеан и направился к притаившемуся в задних рядах Клопену.

– Вот скажи: неужели тебе, неграмотному бедняку, интересно смотреть такую нелепицу? – громко поинтересовался он у нищего. – Мне кажется, ты появился здесь не просто так. Тебе ведь даже нечем заплатить поэту! Или ты думаешь, что тут всё бесплатно? – Жеан засмеялся и скорчил гримасу.

– Ну вот, – вздохнул Клопен. – Даже тут нет покоя от насмешек! Ну что за день! Сначала я ждал милостыни. А теперь ещё и этот школяр ко мне привязался…

– К чёрту пьесу! Я устал и хочу отдохнуть! – прокричал Жеан.

Новые зрители всё продолжали подходить. Толпа заполнила весь зал, свободных мест совсем не осталось.

– Эй, Жеан! – окликнул младшего Фролло другой такой же юнец. – Недаром тебя зовут Жеан Мельник, твои руки и ноги совсем как крылья ветряной мельницы, ха-ха-ха! Давно ты здесь?

– Уже часа два, не меньше, – отозвался школяр, – но что-то ничего путного в этом представлении не вижу. Скучно и неинтересно. Вот раньше был театр так театр, а сейчас одни сплошные шуты.

– Мельник, ты прав… – поддержал его чулочник Жак Копеноль и тут же воскликнул, указывая на Клопена: – Ба, кого я вижу! Это же Клопен, король нищих и бродяг! Зачем пожаловал сюда? Попрошайничать?

– Я хотел посмотреть пьесу Гренгуара, но теперь вижу, что ничего не может быть скучнее.

Гренгуар покраснел от злости и попытался возобновить пьесу, но даже актёры уже утомились и не выказывали желания продолжать.

– Давайте же, бездельники! – крикнул им рассерженный поэт.

– Долой пьесу! – завопили со всех сторон.

– У меня есть замечательная идея! – закричал Жак, и все мгновенно притихли, повернувшись к нему. – Давайте прекратим уже этот балаган и займёмся делом. Как насчёт того, чтобы избрать Папу шутов? Тут неподалёку есть часовня. Пусть каждый просунет голову в её окно и скорчит физиономию. Тот, у кого получится самая отвратительная гримаса, и будет Папой. Итак, кто за это предложение?

Эта затея толпе явно понравилась – по всему залу моментально вырос лес рук. Только Гренгуар молчал и оглядывался на своих актёров, ища поддержки. Ему хотелось продемонстрировать своё творение до конца, и он никак не мог понять, почему его сложная, насыщенная сценами на любой вкус пьеса не нравится зрителям настолько, что они предпочитают сомнительное зрелище избрания Папы шутов.

Пьеса всё ещё продолжалась, но никто уже не смотрел на сцену. Толпа устремилась к выходу из Дворца Правосудия.

– Дамы и господа! – взывал поэт, тщетно пытаясь перекричать весёлый гомон. – Куда же вы уходите? Пьеса ещё не закончена!

Ответом ему были свист и улюлюканье.

На зрительских местах осталось всего несколько человек, но Гренгуар решил продолжить пьесу хотя бы для них, надеясь получить хоть какое-то вознаграждение. Но, высунувшись из дверей, он мог только скорчить унылую физиономию. Последние из числа его бывших зрителей последовали общему примеру и быстро удалялись в сторону часовни.

ГЛАВА 2
Папа шутов

Замысел Жака удался на славу. Вокруг часовни собралась большая толпа. Все ждали выборов шутовского Папы, а сам чулочник суетился у входа и всех организовывал. Постепенно к часовне подходили всё новые и новые люди – каждому хотелось победить в этом весёлом состязании. Больше всех, кажется, оно радовало Жеана – он носился вокруг часовни, заливаясь смехом, и то и дело принимался едко вышучивать кандидатов в Папы. Но сам школяр, втайне гордившийся своей миловидной мордашкой, желанием к ним присоединиться не горел, так что просто нарезал круги в толпе и покрикивал на людей, по очереди заходящих в часовню.

Постепенно все желающие посостязаться за титул Папы шутов оказались внутри, а зрители и просто любопытные собрались возле окна. Раньше в него было вставлено круглое стекло, но со временем оно растрескалось, так что теперь в отверстие можно было просунуть голову.

Наконец первый претендент на роль Папы шутов высунулся из окна. Он был совершенно лысый, со скрюченным носом, а на его лице явственно виднелись глубокие морщины. Но его гримаса, хоть и была уродливой, не произвела впечатления на зрителей.

– Следующий! – крикнул чулочник.

Все кругом загалдели и стали ждать продолжения.

Мероприятие длилось довольно долго. Жеан не умолкая комментировал внешность кандидатов:

– Не то… Ну вы посмотрите на него! У него же просто нос картошкой! Какой же он Папа шутов!

Чулочник с ним соглашался, и выборы продолжались. В них поучаствовал даже Клопен Труйльфу, скорчив унылую гримасу, но удача не улыбнулась ему и на этот раз.

– Он просто нищий урод, видали уже! – крикнул школяр. – И совсем не страшный.

Веселье продолжалось.

– Поглядите, эта гримаса точь-в-точь как морда быка! – кричал народ, тыча пальцами в очередного претендента.

И действительно, в отверстии часовни красовалось лицо, очень похожее на бычью морду. Жеан снова затараторил, но его уже никто не слушал. Вокруг часовни стоял оглушительный гул.

Каких только лиц тут не было: и худые, и круглые, и с кривыми носами, мужчины и женщины всех возрастов – каждому хотелось состроить самую отвратительную гримасу и стать Папой шутов.

– Глядите, а у этого голова даже в отверстие не пролезает! – заметил кто-то.

В отверстие высунулось лицо другого участника.

– А этот похож на чёрта… – добавил другой зритель.

Наконец в отверстии показалось страшное лицо. Молодой мужчина с рыжими волосами, большой бородавкой над левым глазом и вздёрнутым носом довольно внушительных размеров вызвал у толпы приступ безудержного веселья.

– Глядите, какой урод! – визжали мальчишки ещё младше Жеана, кидая в претендента огрызки и мелкие камушки.

– Посмотрите, люди добрые, на эту рожу! – потешался уже кто-то из взрослых. – Можно подумать, что сам дьявол нынче вечером заглянул в Париж!

– И не говори! – соглашался другой голос. – Клянусь моей лавкой, даже черти, что являются с перепою, и то краше!

После этого продолжать выборы не было смысла. Под всеобщее ликование из часовни вывели этого «красавчика», у которого, как оказалось, был ещё и огромный горб. Толпа громкими воплями одобрила этот выбор.

– Да здравствует Папа шутов! – закричал Жак-чулочник.

– Папа шутов! Папа шутов! – подхватили остальные.

– Да это же звонарь Квазимодо из Нотр-Дама! – воскликнул Жеан и пояснил тем, кто стоял рядом: – Воспитанник моего брата.

– Он просто отвратителен! Достойный победитель, – отметил гордый собой Жак.

Толпа бесновалась:

– Ура! Ура! Да здравствует Папа!

На горбуна надели мантию с мишурой, картонную тиару, вручили цветной посох и посадили на большие деревянные носилки.

– Это твой день, Квазимодо! Ты наш главный шут! – ухмыльнулся один старичок из носильщиков, поднимая новоизбранного Папу над толпой.

Квазимодо уносили всё дальше и дальше от часовни. Процессию сопровождали зрители, число которых увеличивалось с каждой минутой. Они тоже придавали колорит: громко дудели и стучали деревянными палочками, каждый играл, на чём мог – на колокольчиках, дудочках, тамбуринах, образовав самый странный во всём Париже оркестр. А впереди на тележке, запряжённой собаками, ехал король нищих Клопен Труйльфу.

Простодушный горбун смеялся вместе со всеми, не понимая, что его вовсе не чествуют, а лишь смеются над его уродством. Но пока ему было весело.

Внезапно на пути шумной процессии появилась девушка изумительной красоты – с золотисто-смуглой кожей, сверкающими изумрудными глазами и роскошными тёмными волосами, заплетёнными в затейливые косы. Её сине-голубое платье с пёстрыми узорами радовало глаз в серой толпе, тонкую талию подчёркивал золотой корсаж. Походка её была легка и грациозна, словно танец, а изящные туфельки подчёркивали красоту стройных ножек. Девушка держала в руках бубен.

Процессия Папы шутов остановилась. Красавица подходила всё ближе и ближе, и все взгляды были прикованы к ней. Люди моментально забыли о шутовском празднике. Квазимодо тоже не мог оторвать от неё глаз. Она казалась неземным созданием, ангелом, случайно оказавшимся в шумной городской толпе.

Наконец она подошла совсем близко, и прекрасные зелёные глаза встретились с восторженным взглядом горбуна.

– Эсмеральда! Эсмеральда! – закричали люди, узнав красавицу.

Но некоторые продолжали пристально смотреть на Квазимодо и хихикать.

– Как вам не стыдно смеяться над ним? – возмутилась девушка. – Разве он виноват в том, что некрасив? И разве не вы сами провозгласили его королём уродов?

Но отвечать цыганке никто не торопился. Большинство просто любовались, ослепленные её красотой.

– Но у нас праздник! Мы хотим веселиться, – наконец подал голос Жеан.

Большинство людей с ним согласилось, процессия продолжилась, оставив девушку позади. Вскоре они потеряли её из виду.

Толпа направилась к Гревской площади.

* * *

Между тем у Гренгуара дела были хуже некуда. Он вернулся в Большой зал и велел актёрам продолжать пьесу. Те честно доиграли до конца, хотя зрителей осталась совсем мало. Время от времени они громкими криками выражали своё недовольство, а затем и вовсе уходили.

Гренгуар успокаивал себя:

– Ну и хорошо, что крикуны уходят! Без них будет легче.

Но когда «крикуны» покинули Большой зал, выяснилось, что осталось всего два человека, да и те мирно дремали в своих креслах. Требовать плату Пьеру оказалось не с кого. Он даже не смог заплатить обещанный гонорар своим актёрам.

– И для чего мы вообще тут старались? – возмущался актёр, игравший Юпитера. – Только время даром потеряли. Не будем больше для вас играть, месье Гренгуар!

– Я заплачу вам позже, обещаю! – пытался выкрутиться поэт. – Я напишу новую поэму. И уж за неё-то точно получу хорошие деньги!

Издалека послышалась весёлая музыка, но расстроенный Пьер едва ли обратил на неё внимание. Погружённый в печальные мысли, он вышел из Дворца Правосудия и уныло побрёл по улице, не замечая, куда идёт.

ГЛАВА 3
Эсмеральда

На душе у Гренгуара было скверно. По пути он обдумывал всё, что произошло за этот день, и всё больше погружался в уныние. Ему казалось, что, если бы его пьеса была более интересной, он смог бы оплатить работу актёров, купить еду и снять комнату на ночлег. А теперь из-за его поэтической никчёмности карманы его пусты, и ему приходится в одиночестве брести по холодной улице.

Всюду горели огни, освещая улицы, нарядно украшенные в честь Праздника Шутов флажками и лентами. Даже гуляющие горожане ради такого случая сменили повседневную немаркую одежду на яркие и пестрые наряды.

– Праздник преследует меня всюду, – ворчал поэт. – Никогда не видел такой толпы… Но, может, эти люди, если я буду держаться к ним поближе, они дадут мне хоть кусочек хлеба? А там как получится!

С такими рассуждениями Пьер шёл всё дальше и дальше, а музыка, которую он услышал уже у Дворца Правосудия, становилась все громче и громче.

Наконец неудачливый поэт вышел на Гревскую площадь. Тут было ещё больше празднующих, чем на улице. Где-то на противоположном краю площади, едва различимый в быстро сгущающихся сумерках, играл незамысловатый народный оркестр. Посреди площади горел костер, и Пьер подошел поближе, чтобы согреться. Но его отвлекло другое зрелище…

В свете костра на старом персидском ковре с узорами плясала прекрасная цыганка, в которой люди из свиты Папы шутов без труда узнали бы Эсмеральду. Гренгуар, видевший её впервые, был очарован её танцем: девушка кружилась под звуки бубна, поднимая его высоко над головой и отбивая задорный ритм, грациозно взмахивала платьем, а стройные ножки выделывали невероятные па.

Потом, отложив бубен, цыганка взяла две шпаги и стала танцевать с ними. Хрупкая девушка с удивительной ловкостью вертела шпаги в разные стороны, так что восхищённые зрители могли видеть только блеск лезвий, отражающих блики костра.

И никто не обратил внимания на совершенно обыкновенного человека в священническом облачении, пока он вдруг не вышел вперёд и не закричал:

– Богохульство! Кощунство!

Зрители, включая Гренгуара, с возмущением уставились на того, кто посмел помешать им наслаждаться пляской. У него была совершенно обычная, ничем не примечательная внешность: лысина на затылке, тонкие губы, строгие серые глаза и нос с небольшой горбинкой. Однако Пьер узнал его сразу же: «Да это же архидьякон Клод Фролло, мой учитель!»

Но девушка не обратила на этот выпад никакого внимания и продолжала танцевать. Со всех сторон ей под ноги посыпался град монет.

– Молодец, Эсмеральда! – кричали зрители. – Ты восхитительно танцуешь!

«Эсмеральда! – восхитился про себя Пьер. – Это имя так же прекрасно и музыкально, как сама девушка. Я никогда такого раньше не слышал… Наверное, цыганское».

Сама Эсмеральда, кажется, была довольна своим успехом.

– Джали, теперь твой черёд! – радостно позвала девушка, и тут же к ней подбежала очаровательная белая козочка с позолоченными рожками. Повинуясь знакам хозяйки, она начала показывать фокусы и кувыркаться.

– Джали, который час? – спросила Эсмеральда.

Козочка ударила семь раз по бубну. В это время часы на башне собора и впрямь пробили семь часов. Зрители громко зааплодировали.

– А месяц какой? – продолжила цыганка.

Джали ударила по бубну один раз. На дворе был январь, и она ответила правильно.

– Богохульство! Кощунство! – снова послышался голос архидьякона. – Не может коза быть такой умной. В неё, верно, вселился дьявол!

Но Эсмеральда и в этот раз не обратила на него внимания.

Гренгуар стоял в стороне и наблюдал за происходящим. За этот удивительный танец, выдернувший его из пучины уныния, он готов был отдать Эсмеральде всё золото мира. Но у него, увы, не было ни гроша, и поэт потупил голову, ещё больше страдая от своей никчёмности.

В это время на площадь въехала процессия шутовского Папы. Квазимодо с высоты своих носилок первым увидел девушку и с радостью понял, что она та самая цыганка, которую он недавно видел на улице. Его страшное лицо расплылось в широкой и искренней улыбке.

Девушка тем временем закончила фокусы с козой и запела песню на диковинном, неизвестном даже образованному Пьеру языке:

Un cofre de gran nqueza
Hallaron dentro un pilar,
Dentro del, nueuus banderas,
Con figuras de espantar

Она пела и широко улыбалась, а её изумрудные глаза сверкали в темноте, подобно звёздам.

Alarabes de caballo
Sin poderse menear,
Con espadas, у los cuellot,
Ballestas de buen echar…

Закончив петь, девушка пошла собирать плату. Она подходила к каждому зрителю, протягивала ему свой бубен, и он бросал туда несколько монеток.

Дошла очередь и до Гренгуара, но он не смог ничего заплатить.

– Простите, у меня совсем нет денег, – вздохнул поэт, смущённо отводя взгляд.

К счастью для него, внимание цыганки отвлёк Клод Фролло. Он наконец перестал прожигать плясунью ненавидящим взглядом и сразу же заметил Квазимодо. Лицо священника исказила злобная гримаса, и он поспешил к горбуну.

– Кто тебе разрешил участвовать в этом празднике? – накинулся он на воспитанника. – Ты понимаешь, что натворил? Ты выставил себя посмешищем перед всем городом, и меня, своего покровителя, тоже!

Радость на лице Квазимодо постепенно сменялась виноватым выражением.

– Простите меня, отец! – жалобно прошептал он, и по его щеке скатилась крупная слеза.

Фролло, не тронутый этим раскаянием, быстро сдернул с него тиару и мантию. Затем грубо вырвал из дрожащих рук посох и с силой сломал его об колено.

Горбун упал перед Клодом на колени, цепляясь за сутану и умоляя о прощении. Эта сцена возмутила добрую плясунью.

– Пожалуйста, не обижайте его, – попросила она, подходя поближе к Фролло. – Неужели вы не видите, как ему плохо!

Теперь даже участники процессии решили вступиться за своего развенчанного папу.

– Он же ничего не сделал! – кричали они. – Это всё Жак-чулочник, его и накажите! При чём тут бедный малый?

Но Клод не слушал их. Злобно зыркнув на цыганку, которая попыталась было в знак утешения погладить горбуна по плечу, он крепко взял Квазимодо за руку и повёл в сторону собора. Но, уходя всё дальше и дальше, он то и дело оглядывался на Эсмеральду, застывшую в осуждающей позе.

Квазимодо понуро брёл за своим учителем, не смея его ослушаться. Он слышал, как эта прекрасная, как майское утро, девушка заступалась за него, и в груди щемило от нежности и горячей благодарности – ведь до этого никто, кроме архидьякона, никогда его не защищал! Больше всего на свете ему хотелось обернуться, посмотреть в прекрасные зелёные глаза, сказать, как он ей благодарен… Но как можно заставлять красавицу смотреть на такого урода! О, Матерь Божья, если бы он не был настолько ужасен! Если бы…

ГЛАВА 4
Похищение

Когда чёрная фигура архидьякона, тащившего за собой несчастного горбуна, скрылась из виду, у Гренгуара стало легче на душе. При всём его уважении к учителю, присутствие Фролло всё же обычно не способствовало радостному расположению духа, а Пьер за сегодня уже порядком устал грустить. «Ну ничего, несмотря на все неудачи, я всё же в тепле, у костра, – утешил он себя. – К тому же у меня очень приятная компания… хотя бы из вот этой очаровательной плясуньи!»

Эсмеральда сидела чуть поодаль от него, но всё же довольно близко к огню, чтобы было удобно её разглядывать. Хотя было уже очень поздно, музыканты всё не унимались, и девушка даже сидя едва заметно пританцовывала в такт нехитрой мелодии. Монетки в её волосах при каждом движении искрились и поблёскивали в свете костра, придавая облику девушки ещё больше очарования. Поэт не скрываясь любовался ею, и в голове его сами собой рождались совершенно гениальные строки.

Но пустой желудок, как известно, не способствует сочинению од. Тем более что рядом с Пьером сидел мужчина отвратительной наружности – в поношенном костюме, обросший и явно давно не мывшийся – и одну за другой поглощал пресные лепёшки из корзины, которую держал на коленях. Время от времени он прикладывался к стоявшему тут же кувшину, в котором могла быть вода, а возможно, и вино.

Неудивительно, что от такого зрелища у Пьера, с утра не проглотившего ни крошки, разыгрался аппетит. Он хотел попросить еды и для себя, однако, глядя на хмурую физиономию едока, не решался. Но в конце концов, слушая громкое довольное чавканье в унисон с бурлением собственного пустого желудка, он не выдержал:

– Мэтр, вы не могли бы, пожалуйста, дать и мне одну лепёшку? Я с утра не ел и очень голоден…

– Обойдёшься! – хрипло возмутился крестьянин, покрепче прижав к себе корзинку. – Я сам ещё голодный. А лепёшек мало, чтоб ещё и всяких бездельников кормить!

– Да что вы такое говорите! Я поэт, и весьма успешный, только сегодня во Дворце Правосудия мою мистерию играли! – обиделся Гренгуар, и тут его осенило: – А хотите, я вам монолог Юпитера прочту?

Но в ответ все, кроме Эсмеральды, разразились громким хохотом. Гренгуар пытался прочитать первые строчки, но крики заглушили его голос.

– Видели мы твою мистерию, скука смертная! – насмехался кто-то из толпы.

– Какие стихи? Ты с ума сошёл? – поддержал его другой голос. – Мы и так за целый день устали от шума. Да и поздно уже, по домам пора!

Гренгуар, до этого воспрянувший было духом, снова загрустил.

Воспользовавшись тем, что его сосед отвлёкся на перебранку, он заглянул в корзину с лепёшками, но она уже была пуста. День кончался совсем плохо… – На, поешь! – неожиданно предложила Эсмеральда и протянула Пьеру остаток своей лепёшки.

После всего, что случилось, такой поступок очень удивил и даже растрогал поэта. Он, обычно красноречивый, даже не сумел толком поблагодарить девушку:

– Большое спасибо, Эс… Эсмеральда… Ты просто ангел доброты!

– Да будет тебе! – звонко рассмеялась девушка и вернулась на своё место.

Длинный и суматошный день наконец подошёл к концу. Праздник Шутов закончился, музыканты разошлись, костёр погас. Те немногие, кто ещё оставался на площади, тоже засобирались домой. И только Гренгуару идти было некуда. Без огня в своём дырявом камзоле он мигом замёрз, его ужасно клонило в сон. А заснуть на голой холодной земле, подобно нищему, чувство собственного достоинства ему пока не позволяло.

Эсмеральда тоже поспешила к себе вместе с Джали. А поэт остался сидеть на корточках возле потухшего костра, тщетно пытаясь согреться теплом остывающих углей. И он решил последовать за Эсмеральдой – в конце концов, эта девушка сегодня единственная была к нему добра. Как знать, не приютит ли она его и на ночь?

Цыганка с козочкой уже успели уйти довольно далеко по улице, и Пьеру пришлось их догонять. Однако напроситься в провожатые от всё же постеснялся и просто крался за чудной парочкой. Впрочем, следовать за девушкой было даже интересно – он и представить не мог, куда она его приведёт. На улице становилось все темнее и темнее, и поэт давно бы потерял их из виду, если бы не яркое платье Эсмеральды и снежно-белая шубка Джали.

Большинство добрых парижан уже спали, лишь иногда попадались освещённые окошки. Из одного такого донёсся спор – два сварливых старческих голоса о чём-то препирались, напоминая своим скрипом несмазанную телегу. Гренгуар по старой привычке остановился послушать, о чём они говорят, – никогда не знаешь, кто подкинет очередную идею! – и даже не заметил, что Эсмеральда свернула за угол. Не услышав ничего интересного, поэт увидел её исчезновение и побежал прямо по улице, надеясь догнать.

* * *

Эсмеральда спокойно шла домой. Ей часто приходилось поздно возвращаться, поэтому она не беспокоилась и не оглядывалась по сторонам, а то, наверное, заметила бы Пьера. Девушка пританцовывала по пути, напевая одну из мелодий с площади, а умница Джали спокойно бежала рядом.

Внезапно она услышала грохот приближающихся шагов и резко обернулась. Прямо за её спиной выросла зловещая фигура в длинном плаще. Низко надвинутый капюшон скрывал лицо неизвестного, придавая ещё больше таинственности.

Девушка даже пикнуть не успела, как он крепко вцепился в её плечо и попытался зажать рот рукой. Но Эсмеральда, не растерявшись, укусила его за палец и, когда похититель инстинктивно отдёрнул руку, закричала что было сил:

– Помогите, спасите!

Внезапно рядом с ней появился Квазимодо. Мощным ударом гигантского кулака он сбил с ног странную фигуру и тут же неожиданно бережно подхватил Эсмеральду на руки.

– Не бойся меня, – шептал он дрожащей девушке. – Я тебя спасу, я не опасен…

Эсмеральда, вняв этим ласковым уговорам, перестала кричать и робко выглянула из-за горба спасителя. Фигура в капюшоне быстро оправилась от удара и теперь бежала за ними по улице, неумолимо догоняя. Горбун был силён, но бегал, к сожалению, не слишком быстро. Эсмеральда зажмурилась и крепче обхватила его за короткую шею – он её не пугал.

Тут-то на эту процессию и наткнулся Гренгуар, поспешивший на крики о помощи. В темноте он разглядел только, что испуганную цыганку уносит какая-то массивная фигура, а другая, высокая и тощая, бежит за ними следом – и непонятно, преследователь это или сообщник… Сам поэт выручать девушку побоялся, поэтому закричал во всю мощь своих лёгких:

– Стража, сюда!

Из окон соседних домиков стали выглядывать люди, кое-кто даже выбежал на улицу. Вскоре Квазимодо с цыганкой на руках оказался под плотным огнём неприязненных взглядов. Кто-то в толпе уже кричал:

– Скорее, горбун похитил девушку!

Квазимодо в нерешительности приостановился, и в этот миг преследователь наконец настиг его. Поставив горбуну подножку, он воспользовался тем, что тот на миг потерял равновесие, и выхватил у него из рук безвольную от страха Эсмеральду. Но скрыться со своей ношей он не успел – дорогу ему преградил отряд конных стрелков во главе с офицером.

– Отпусти девчонку, негодяй! – рявкнул командир и, наклонившись с седла, вырвал у него Эсмеральду. Пока он устраивал девушку в седле, человек в капюшоне растворился в темноте.

Вооружённые стражники тем временем опутали верёвками бедного Квазимодо. Горбун даже не сопротивлялся, только приговаривал: «Я не виноват, я не виноват!» Но ему не поверили, тем более что жители соседних домов единодушно подтвердили, что именно он нёс цыганку. Про человека в капюшоне никто не вспомнил, как будто его и не было.

* * *

Эсмеральда медленно приходила в себя. Как только голова у неё перестала кружиться от страха, она заметила, что сидит необычайно высоко. Девушка запаниковала, – до этого ей, конечно, не доводилось ездить верхом, – но заметила, что её придерживает за талию чья-то сильная рука. А подняв глаза, она увидела его, своего спасителя.

Он был ещё совсем молод. В свете факелов поблёскивали богато украшенные латы, и такие же золотистые искорки проскальзывали в светлых волосах. Под такого же цвета щегольскими усами распустилась широкая белозубая улыбка, а от взгляда голубых глаз почему-то снова слегка закружилась голова.

– О, месье, я так вам благодарна за моё спасение! – воскликнула цыганка. – Как вас зовут?

– Капитан де Шатопер, милочка, но для такой прелестной девушки – просто Феб! – представился офицер, довольно пригладив усы. – Позвольте, я провожу вас домой.

– Спасибо, но я дойду и одна… – смутилась Эсмеральда. Хотя ей нравился этот молодой человек, мысль, что он будет её провожать, почему-то пугала.

Тут она очень вовремя заметила Джали, о которой совершенно забыла в этой суматохе. Козочка бежала за конём, но, конечно, не могла его догнать.

– Что вы, что вы! – не унимался капитан. – Такой красавице, как вы, просто опасно ходить ночью одной. Вдруг на вас ещё кто-нибудь… позарится, а?

Эсмеральда была совершенно очарована. В его навязчивых попытках набиться ей в провожатые она видела только заботу и беспокойство, но никак не домогательства.

– Как вас зовут, красавица?

– Эсмеральда, – кокетливо улыбнулась девушка, надеясь, что необычное имя понравится такому благородному рыцарю.

– Эсимилярд… Симиляр… А, неважно! Ангел мой, прошу, останьтесь! – настаивал капитан, сверкая глазами. Кажется, в воображении он уже успел нарисовать довольно пикантные сцены…

Вероятно, это цыганским чутьём поняла и Эсмеральда. Еле слышно прошептав: «Благодарю вас, Феб, и прощайте!», она быстро спрыгнула с коня и вместе с Джали исчезла в лабиринте парижских улочек.