«Так и знал, – раздосадовался я, – не засохло!». Но отступать уже поздно. Вторая попытка. Кидаю следующий комок. Он улетает куда-то за спину дико орущего и отплевывающегося, нашего грозного тюремщика (одного из искренне верующих в Аллаха, Калашникова и Франклина).
С замиранием сердца жду растянувшуюся в бесконечность секунду. Словно в замедленном кино вижу, передергивающего затвор автомата, человека с маской из моего дерьма на лице и как он вдруг подлетает в воздух на фоне моря огня и, переворачиваясь через голову, исчезает на другой стороне открытого люка…
Получилось! Сработало! Взрыв потряс потолок нашего подпола. Затем второй. Это сдетанировала маска на лице нашего Грозного тюремщика (одного из не ведающих, что из говна можно вылепить не только конфетку).
– Бежим! – предложил я и, подхватив оставшиеся мои взрывоопасные сухие какашки, устремился наверх.
Зиндан оказывается, располагался в строении похожем на амбар или хлев. Он изрядно пострадал в результате действия неизвестной науке разрушительной силы.
Наваленные балки и камни, не мешают мне однако выскочить во двор. Вижу двухэтажный дом. Из него на крыльцо выбегают грозные бородачи с оружием в руках.
Собираю во рту побольше слюны.
Всё. Готово.
Два плевка, два броска – продолжаю экскрементировать я.
Треск автоматных очередей, закладывающий уши. Грохот внутри дома за выбитым моим дерьмом окном. Огонь и гром рядом с крыльцом.
Летят в моем направлении пули, выпущенные перед смертью хозяевами этой земли и этого дома, и их нукеров.
Летят в разные стороны части одежды, части тел хозяев этой земли и этого дома, и их нукеров.
Падаю в грязь и пыль. Пули пролетают мимо, а вот некоторые части одежды, части тел хозяев этой земли и этого дома, и их нукеров шлепаются на меня и рядом.
Кончилось… Я гордо поднялся на ноги и подобрал упавший рядом с неба автомат. Оглянулся. За мной стояла в изумленной растерянности группка босых, грязных, в рваной форме, военнослужащих когда-то могучей и непобедимой русской армии. Я улыбнулся и радостно крикнул:
– Не успел вам сказать, что мне на них на-с-срать!
Завладев оружием убитых грозных хозяев этой земли и этого дома, и их нукеров все бывшие пленники устремились в дом.
Кругом виднелись следы меткого попадания внутрь жилища моего дерьмового снаряда. Опаленные стены, изуродованная мебель и тела людей. Вырвавшиеся на свободу солдаты когда-то могучей и непобедимой русской армии, рассеялись по дому, хищно оглядывая все закутки. Кое-где послышались одиночные, и не только, выстрелы. Это озлобленные, получившие шанс на житие и волю, воины среднерусской возвышенности гуманно прекращали мучения и земной путь недобитых воинов не то ислама, не то обычного разбоя.
Давно небритые, напоминая своими, обросшими колючей щетиной, лицами лица своих врагов, то есть – лица грозной кавказской национальности, излучая глазами мстительную отчаянность, жалкие подобия бойцов когда-то могучей и непобедимой русской армии, варвар-лись в единственно более-менее уцелевшее помещение, помещение для приготовления пищи.
Там, на кухне, сбились кучкой, кудахча и вертясь над раненым парнишкой несколько женщин. Поодаль стояли другие дети. Девочки смотрели на вошедших бывших пленников с опаской, но не испуганно, а мальчишки пытались испепелить нас взглядом.
– Пристрелить бы их, – предложил, желая уподобиться или даже перещеголять своих недавних грозных тюремщиков, босой солдат-оборванец, один из нас, один из воспрявших духом.
– И то верно, – согласился с ним другой похожий на первого, как бывают похожи статисты в кино или театре. – Они никогда не простят ни нас, ни других наших парней. Так зачем растить врагов?
Они оба, одновременно как расстрельная команда, навели на мгновенно притихшую группку не-мужчин стволы своих автоматов.
– Отставить! – послышалось за их спинами. На кухню зашел с перевязанной головой тот, что сидел в дальнем, самом дальнем углу.
– Командир, – разочарованно удивились его приказу несостоявшиеся палачи, сразу признав за ним старшинство.
– Гражданских отвести в подвал и закрыть там. Лестницу не убирать.
Пожатие плечами. Вялое «есть» в ответ. Женщин и будущих не «красных дьяволят» – «зеленых мстителей», отвели в бывшую нашу тюрьму.
– Собраться! Всем сюда! – подчинил себе обстановку и нас тот, что не так давно сидел в дальнем, самом дальнем углу и вместе с остальными был вызволен мной из неволи.
На кухню пришли все, кто недавно томился в зиндане, слабо надеясь на продолжение жизни и обретения свободы. Каждый вновь входивший сначала оценивающе оглядывал самопровозглашенное командование и без лишних слов прибивался к некоему подобию строя напротив раненного в голову то ли прапорщика, то ли офицера.
Мы стояли в порванных гимнастерках и бушлатах, почти все без обуви, кроме тех, кто уже успел помародерничать. Такую картину я видел в старых фильмах про Великую Отечественную войну, когда фашисты вели в плен несчастных красноармейцев. Единственное отличие – мы были вооружены. А тот, что собрал под своим началом личный – обезличенный состав из разных частей и родов войск, всего десяток человек (не считая меня), не теряя ни минуты и не тратя лишних слов, живо и четко отдавал распоряжения. Он выбрал четырех человек и, разрешив им взять с собой немного еды, отправил их на ключевые, по его мнению, посты. Остальным велел быстро расправиться с имевшейся в изобилии на кухне пищей и собрать боеприпасы, до сих пор принадлежавшие некоторым трупам и, видимо, где-то еще припрятанные в доме.
Потом он распорядился попробовать найти – хоть какое-нибудь средство связи, потому как необходимо было сообщить нашим о нашем местонахождении и бедственном положении. И все понимали – это главное, и все помчались исполнять эти правильные и спасительные приказы.
Однако надо сказать, что я наивно надеялся, что напоследок, перед тем, как все мы рассредоточились по дому да по территории двора, меня выведут перед строем и от лица командования и от себя лично объявят благодарность… Я ждал от спасенных мною сдержанной признательности и скромного раскаянья в сказанных ранее грубых и обидных словах. Но никто не вспомнил обо мне и моих заслугах. Никто не извинился и не сказал, что был неправ, когда обзывал меня нехорошими выражениями. Я стоял в общем строю и был как все. Что ж, наверное, время еще не настало для благодарностей и наград…
Мы накинулись на съестное. Чан с похожей на лобио похлебкой я взял себе. Моему организму сейчас жизненно необходимы были бобовые, хотя мне они никогда и не нравились. Просто лобио работало на перспективу и потому подходило как нельзя лучше… хотя кавказскую кухню, как я уже сказал, терпеть не могу до сих пор. К тому же эта еда была изрядно сдобрена перцем, а острую пищу при других обстоятельствах я вообще не решался употреблять вовнутрь своего уж больно оригинального организма. Но и острота сейчас была не помеха, а, пожалуй, подспорье.
И вот теперь ложку за ложкой снабжал я жадный желудок жидкой жаркой жрачкой. Трудись, трудись, переваривай варево… хотя оно мне почти поперек горла. Жру жаркое, жидкое, жгучее!
Итак, мы поели. Поели и бросились выполнять приказ: пополнять запасы боеприпасов да искать телефон или рацию, или что-нибудь на них похожее. Патронов и тех механизмов, в которые они заряжаются, вскоре нашлось предостаточно, а вот со средствами связи дела обстояли похуже. Мы отыскали несколько мобильников, но ни один из них не смог поймать даже отголоски передающей антенны. Все они бесполезны здесь, куда операторы сотовой связи доберутся еще, по-видимому, не скоро.
Кто-то притащил аппарат похожий на рацию, но то была не рация, то были обломки спутникового телефона. Жаль, но шансов на его восстановление практически не существовало. Кое-кто из наших попытался сложить эти разрозненные куски дорого аппарата как мозаику, как пазлы, но от этого сложное электронное устройство работать не стало.
Да-а, мощный, однако взрыв вызвало мое дерьмо в этом доме. Удивительно, как он вообще не рухнул. Однако крепко строят свои жилища грозные хозяева этой земли и этого дома, и их нукеры, руками несчастных рабов-заложников подобных нам еще совсем недавнишним.
Справедливости ради, надо отметить, что мы почти не нашли в доме гранат, из чего сделали вывод: все взрывчатое, находившееся здесь сдетанировало благодаря вырвавшимся наружу моим внутренним потугам, уничтожив наших врагов, но и, наверное, единственную, надежду на спасение в виде спутникового телефона.
И вот, от того раненого на всю голову, что сидел в подвале в дальнем, самом дальнем углу и, судя по форме, являвшегося офицером или прапорщиком когда-то могучей и непобедимой русской армии, поступила команда занять круговую оборону.
Мне была определена позиция за выбитым окном в самом доме на первом этаже.
Надо сказать, что я догадался о наименее опасной по сравнению с другими определенной мне огневой точке. Видимо наш командир предусмотрительно берег меня как резерв. Что ж, я не разочарую его…
В отчаянье, ожидая гарантированных зачисток или, того хуже, налета доблестной авиации, мужская часть жителей села, гордо несущих звание воинов-горцев, бросилась на приступ нашего убежища.
Двенадцать раненных и обессиленных солдат когда-то могучей и непобедимой русской армии, понимали, что за натворенные в этом доме безобразия все они без исключения, в случае попадания в руки разъяренных грозных соседей, будут подобно баранам прилюдно зарезаны. Поэтому дюжина ослабленных бойцов когда-то могучей и непобедимой русской армии, ожесточенно отмахивалась короткими очередями из оружия, захваченного у врага (ранее похищенного врагом у когда-то могучей и непобедимой русской армии).
Но вот начался и настоящий приступ. Начался настоящий бой!
Понять откуда летит больше всего гранат и слышно больше всего криков, не представлялось возможным. Приходилось все время прятать голову от свистящих осколков и отваливающихся частей крепкого на века построенного дома.
Однако бомбардировка захваченного нами укрепленного двора продолжалась не долго. Раздалось дружное: «Аллах – Акбар!» и «Конец вам, русские свиньи!». Застрочило автоматическое оружие, снова зажужжали пули. На кирпичную ограду принялись карабкаться гордые грозные горцы. Казалось – никто и ничто их не может остановить…
К счастью, жидкость, выпитая мной утром начала проситься наружу…
Я выскочил на середину двора, где еще вчера стоял обескураженным пленником. Расстегнул ширинку на армейских брюках и достал… ну понятно, что достал. Направил его примерно по направлению пространства поверх ограды. Сосредоточился…
Ну!.. Ну!.. Ну, держитесь!
Еще в детдоме я на спор переписывал любого. Я, можно сказать, был чемпионом по писанью в длину (вот только до сих пор не знал – чемпионом чего и в каком масштабе?).
Пошло! Пошло-о-о!!!
Тонкая вначале, распыленная в конце, моя струя гиперболой взбороздила воздух. Смокнула, шипя и коптя, высунувшиеся над каменной стеной головы и торсы грозных бородатых автоматчиков. Ударила хлёстко по врагу! Как огнемет, как лазер моя моча резала и выжигала скверну, налет на ограде нашего временного убежища. Обжигались лица грозной кавказкой национальности, горели высокогорные сердца, вскипала кровь и плоть настоящих мужчин. Раскалывались головы как оброненные с высоты арбузы. Ампутировались, обдавая запахом шашлыка, продолжавшие сжимать оружие, верные руки… Выдающиеся люди (над окружающей дом стеной) ссыпались по обе стороны ограды.
Что там гиперболоид инженера Гарина! Мой источник, мое воистину личное оружие было компактнее и проще в обращение, хоть при всем желании и уступало в дальности поражения цели.
На всякий случай я дополнительно пописал чуть выше ограды, окропив притаившихся в растерянности (или ужасе…) за ней. Вопли спрыснутых, возвестили мне о попадании в цель. Гранаты залетать к нам перестали. Стрельба прекратилась. А за кирпичным забором поднимались в голубое небо черненькие дымки и стенания погибающих, как водится, в ужасных страданиях, еще недавно грозных настоясчих музсчин. Мы поняли – возникла временная передышка. Бой отложен. Тогда… считать мы стали раны, товарищей считать.
Так было во все времена – осаждающие бомбардируют блокированный замок или крепость, потом идут на штурм. А осажденные отстреливаются и льют на головы атакующих всякую гадость. Так случилось и сейчас…
Но осада с захваченного нами дома была не снята. Недобитый грозный враг отошел и окопался… Нет, конечно, никто в земле траншеи не рыл. Просто атакующие взяли небольшую передышку, чтобы привезти из соседних сел минометы и минометчиков. Ждать подхода их подмоги становилось смерти подобно. Я при всем желании не смог бы «умыть» минометные огневые точки, слишком велика мощь современного оружия и непомерно тяжела нагрузка на мой мочевой пузырь.
– Ты, случайно, срать не хочешь? – деловито спросил офицер или прапорщик, сидевший в подвале в дальнем, в самом дальнем углу. Он, похоже, свято уверовал в разрушительные чудесные свойства испражнений моего организма.
– Не хочу, – разочарованно произнес я, прислушиваясь к процессам, происходящим у меня в животе.
– Тогда пойдем, пожрем чего-нибудь, – встал он из своего укрытия и позвал меня за собой в дом, на кухню. Пользуясь временной передышкой, по очереди, обязательно оставляя на ключевых постах наблюдателей, и остальные бойцы потянулись туда же, чтобы, может быть в последний раз в жизни, заполнить свои желудки пищей.
Мы все почти молча жевали, поглядывая в выбитые оконные проемы. Скоро возобновятся атаки противника. В этом ни у кого не было сомнений.
– Эх… нашим бы сообщить, – тоскливо проронил один из солдат.
– Да-а, уж… – ответил ему кто-то.
Что ж, опять мне придется выручать и себя и остальных. Один, как говорится, за всех…
Я не предлагал моим товарищам по несчастью способ связи с нашими на той стороне перевала, не потому, что боялся их неверия в мои силы или насмешек над оригинальностью их происхождения. Нет. Из, находившихся здесь, в чужом грозном доме, солдат когда-то могучей и непобедимой русской армии, никто бы не посмел теперь посмеяться надо мной или усомниться во мне… Просто предлагаемый способ отправки сообщения был устаревшим и сейчас в век электронных средств связи почти не используемым. Доставить донесение в штаб должен кто-то лично – вот он простой и устаревший способ. И этим человеком, который доставит донесение в штаб лично, мог быть, конечно, только тот, кто спас бывших пленников из заточения, то есть я.
Но предложить себя в качестве посыльного я стеснялся и побаивался – потому что меня могли заподозрить в желании смыться одному, а про остальных забыть. Ведь они еще совсем недавно говорили мне и про меня обидные вещи. Тут в грозном краю межклановых разборок и кровной мести, как-то перестаешь верить в человеческие добродетели, и начинаешь искать и находить в людях самые отвратительные мерзкие качества, о существовании которых до попадания сюда и не догадывался вовсе. Откуда было знать им, моим товарищам по несчастью, что я отношусь к ним как к моим товарищам (хоть и по несчастью), ибо не умею долго помнить зло вследствие скудоумия, о котором уже говорилось ранее.
Итак, теперь, когда вопрос задан, и никто не может на него ответить, самое время вступить в разговор единственному среди бывших невольников для кого эта миссия по доставке сообщения к нашим может быть выполнима. Пора, пора говорить! Я даже ощутил на себе взгляды остальных присутствующих на кухне. Их глаза источали просьбу о спасении и надежду, надежду, что у меня есть еще в запасе какой-нибудь сюрприз, при использовании которого у всех появится шанс на продолжение жизненного цикла.
– Надо послать посыльного, раз нет рации и телефона, – осторожно проговорил я.
Тот, что сидел в подвале в дальнем, самом дальнем углу и был, судя по форме, офицером или прапорщиком, посмотрел на меня раздраженно и с нотками истерики в голосе выкрикнул:
– Послать-то можно – дойти невозможно!
– А зачем идти-то, – все так же тихо промямлил я.
Свершилось! Все затихли. Перестали жевать. Проглотили недожеванное. Все уставились на меня настороженно и в восхищении! А я улыбнулся и сказал:
– Мне надо поспать с полчаса…
Все сглотнули еще раз и переглянулись.
– А вы, товарищ командир, – продолжил, продолжая смущать всех своей обезоруживающей улыбкой, я, – напишите сообщение, что ли. И… список присутствующих составить надо, наверное, что ли…
Поспал. Сон мой был не спокойным. Мне снилось, что я делаю утреннюю зарядку вместе с другими бойцами из моего подразделения, стоя на плацу нашей части, и на упражнении «не сгибая коленей достать руками до носков ног», не выдерживаю и… мои брюки рвутся по швам в самом заднем месте, происходит ужасный высрел… что-то подобное залпу установки «Град» или всем известной «Катюши»… После этого где-то за горами слышится гром… и потом уже только: заря до-гор-ала…
Затем сон как-то скомкался, запрыгал, пошел несвязный сумбур… Где-то пели песню: «Просыпаемся мы, и грохочет над полночью…», а я штопал штаны…
Через полчаса прям, как Штирлиц я проснулся. Не сам, подобно легендарному опытному разведчику, конечно же. Разбудили. Кто-то из ребят толкнул меня осторожно, с опаской в плечо:
– Вставай, – сказал он тихо, будто боялся еще кого-то потревожить ото сна. – Вставай. Командир прик… прось-и… сказал, чтоб будили тебя. А то эти в селе, что-то совсем притихли. Видно готовятся к чему-то.
– Угу, – протер я глаза. – Пора – так пора…
Поднявшись на ноги, потянулся. Подмигнул бойцу, разбудившему меня. Хлопнул себя легонько ладонями по животу и пошел к нашему главнокомандующему. Тот сидел угрюмо за столом на кухне, курил, перед ним лежал сложенный вчетверо листок бумаги. Увидев меня, он попытался убрать с лица печать озабоченности и недоверчивого любопытства, а изобразить вместо нее любезную строгость старшего по званию. Ему это плохо удалось… Получилось что-то вроде: недоверчивой строгости и любезного любопытства… Я подыграл ему – принял вид послушной уверенной деловитости.