Ведьмина дочь

ГЛАВА 3

Первое, что кольнуло мою душу после возвращения – не страх в глазах односельчан, нет. Это была тишина. Тишина на погосте, куда я отправилась сразу, едва ноги обрели былую силу после долгой дремоты.

Здесь, среди покосившихся крестов и заросших травой холмиков, я надеялась найти утешение, почувствовать хоть какую-то связь с прошлой жизнью. Поодаль от всех остальных, было ещё две могилы. Как сначала показалось мне – безымянные, но стоило подойти ближе, как всё понятно стало.

Местные схоронили. Видимо, услышали они, что стряслось. Может и воины сами похвастали.

Так не бросили гнить на растерзание диким зверям, но и на общем погосте нам с матушкой места не нашлось. Могилы наши запущены и забыты. Деревянный крест почернел от времени, имя, наспех вырезанное чьей-то рукой, едва проглядывалось сквозь грязь и время.

Присев на холодную землю, я закрыла лицо руками, пытаясь унять дрожь. В этот миг ко мне тихо подошла старуха – согбенная, сморщенная, словно сухой гриб. Её я не узнала, но женщина заговорила сама, и голос её был полон горечи и жалости:

– Ты ли это, Сияночка? Вернулась-таки… Двадцать лет прошло, как Марушка твою матушку и тебя к себе прибрала. Двадцать зимок земля её греет…

Слова старухи, словно удары кнута, обжигали сознание. Двадцать лет? Неужели этот провал, эта черная бездна моей памяти – целая жизнь? Я резко подняла голову, вглядываясь в лицо старухи, ища в нем признаки обмана корыстного, но увидела лишь печаль и сочувствие.

Двадцать лет…

Двадцать лет под темной сенью Мары, двадцать лет в объятиях небытия – срок немалый даже для камня, что точит вода. Я сама не сразу вспомнила свет солнца, тепло живой руки, запах свежеиспеченного хлеба. Теперь же я ступала по знакомой до боли деревне. Видение, вернувшееся из Навьих краев.

Избы, что прежде казались большими и приветливыми, съежились, потускнели под гнетом времени. За покосившимися плетнями не шевелились более знакомые с детства травы. Даже потускневшие ленты, что девушки завязывают на оградках по весне, казалось, сторонились меня, шелестя с опаской под ветром.

Лица… Я ловила на себе пугливые взгляды, чувствуя, как по спине пробегает ледяной холодок. Старые бабки, некогда молодые и судачившие у колодца, прятались за воротами, чураясь украдкой. Мужики отводили глаза, сплевывали под ноги.

«Ведьма… Дочь ведьмы…»– беззвучно шептали их губы, и эти шепотки были громче любого грома.

Всю мою жизнь меня, как и мать, боялись и чурались. За дар целительства, за знание трав и умение унимать боль их прозвали ведьмами. И даже смерть не смогла стереть этого клейма. Я почувствовала горечь от слова на языке, но не обиду. Мара очистила мою душу от почти всех явьих чувств, оставив лишь ледяную пустоту и пылающую жажду мести. Я вернулась, чтобы отдать долг. Долг Маре и… себе.

Тропой незнакомой теперь иду по лесу, не узнать его почти, но тишина с моим приходом наступила, как тогда в злополучный день моей кончины. Как будто чуют звери лесные меня, прячутся по норам да оврагам, носа не показывают.

Тяжелые думы меня посещали среди хвойного пролеска. Кабы не успею? Как до князя мне добраться?

Так и брела я, не разбирая пути. Горечь, жгучая и холодная, заполняла меня изнутри, вытесняя даже подарок Мары – равнодушие к миру живых. Внезапно на моем пути возник вороной конь. Поднялся он на дыбы и заржал, стремясь седока сбросить и в меня копытом попасть.

– Стой же ты, Бурьян! Стой кому говорят?!

Отскочив назад, я оступилась. Слетела накидка с головы. Тщетно попыталась укрыться обратно. Смотрел наездник прямо на меня. Высокий и статный молодец, явно не из робкого десятка.

Усмирив коня, не отвел глаз, не попятился, увидев мои посеребренные смертью пряди, не побледнел от взгляда белых, как лунный камень, глаз. Улыбка мелькнула в уголках его губ, дерзкая и открытая.

«Словно не меня видит, а лебедушку белокрылую», – с горечью подумала я.

– Здравствуй, девица, – голос его звучал звонко, разгоняя туман печали.

Я отвела взгляд.

– Не припомню, чтобы такая заморская краса в наших краях водилась.

Краса… Я чуть не усмехнулась вслух. Разве может мёртвая быть красивой? Но молодец, казалось, не замечал ни бледности моей кожи, ни холода, исходящего от меня. Он смотрел на меня с нескрываемым интересом, и взгляд его, теплый и живой, зажигал в душе моей странное, давно забытое чувство.

Улыбнулась я ему в ответ, побоявшись, что выглядит, как оскал со стороны, прикрыла ладонью рот.

– Не прячь улыбки, – горячие пальцы легли на мою холодную ладонь.

От неожиданности я вздрогнула, словно от ожога. Тепло его кожи было чужим, живым и почти болезненным.

– Не бойся меня, – продолжил молодец, не сводя с меня глаз. – Вижу, беда тебя настигла, а я не из тех, кто на слабого руку поднимет.

Он видел. Видел сквозь пелену Мары, сквозь завесу смерти, которой пропитались мои волосы и кожа. От его слов холодная пустота внутри сжалась, уступая место непонятной тревоге.

– Кто ты? – прохрипела я, с трудом разжимая, словно заиндевевшие, губы.

– Ярослав, – ответил он, не спеша убирать руку. —А ты, красавица, не представилась.

Его прикосновение жгло, но я не торопилась убирать его ладонь. В этом теплом плену было что-то пугающее и в то же время притягательное, словно он мог вытянуть меня обратно из ледяных объятий Мары.

– Сияна, – прошептала я, впервые за долгие годы произнося своё имя.

– Сияна, – повторил он, и улыбка его стала шире. – Прекрасное имя. Откуда путь держишь и куда, может подсоблю в дороге?

Неужто не замечал он того, что вокруг меня мертвая энергия скопилась? Не замечал и взгляда моего? Или не каждому дано увидеть? Как понять?

– В княжество путь держу, дело к князю у меня есть, – проговорила я, следя, чтобы голос не дрогнул.

Ярослав все еще держал мою ладонь в своей, и я, поддавшись внезапному порыву, коснулась его руки. Нежные, почти невесомые касания всегда были моим инструментом – инструментом врачевания, инструментом утешения, инструментом толкования. Как учила матушка: открыть сердце, заглянуть глубже, переплести нити судьбы. Но на этот раз прикосновение отозвалось во мне леденящим кровь ужасом.

Сквозь тепло его кожи, сквозь биение живой крови я ощутила хладное дыхание Мары. Оно вилось вокруг Ярослава, словно хищный зверь, выбирающий момент для смертельного прыжка. Тень скорой гибели, густая и липкая, окутывала его, но вот разладица – саму нить смерти, временной промежуток, увидеть я не могла.

Сердце, двадцать лет дремавшее в ледяной темнице, сжалось от боли. Не за себя – за него, смелого, живого, не испугавшегося мертвенной ауры. Пожить толком не успел, немногим старше меня приходится. Впервые после возвращения я почувствовала не только холод Мары, но и жар живого человека. И поняла, что не хочу отчего-то отпускать это тепло, не хочу отдавать его проклятию, тяготевшему над ней. Но видно, что каждого, кто приблизится ко мне – участь ждет незавидная.

А мне не нельзя с пути сворачивать, выполню, что должно и упокоиться с миром смогу.

Лес вокруг замер, словно в предчувствии грозы. Воздух сгустился, стал вязким и липким, пахнущим гнилью и чем-то ещё, зловещим. И в этой давящей тишине раздался крик. Нечеловеческий, полный дикой боли и голодной ярости, он прорезал тишину, словно клинок, заставляя кровь стынуть в жилах.

Конь Ярослава, вороной жеребец, затанцевал на месте, встревоженно фыркая. Чуткие животные, в отличие от людей, всегда чувствовали приближение нечисти.

– Упырь! – прошептала я, и в голосе против моей воли прозвучал страх. Живя в отдалении от деревни, нам с матушкой нередко приходилось нечисть усмирять, но чтобы настолько злое создание усмирить двух человек мало. Пусть я и ведьма, но Ярослав человек.

Ярослав, не теряя ни секунды, оттолкнул меня за себя. Клинок с мелодичным звоном вылетел из ножен. В отблеске серебряного металла я заметила, как изменилось его лицо: исчезла легкая улыбка, глаза сузились, стали похожи на глаза бывалого воина, не раз смотревшего в лицо смерти.

В тот же миг вороной жеребец, не выдержав напряжения, с диким ржанием рванул прочь, ломая кусты и ветки. Ярослав даже не посмотрел в сторону сбежавшего коня. Он стоял неподвижно, словно вкопанный, наблюдая за тем, как из лесной чащи к ним неумолимо приближается опасность.

Тварь выскочила из-за деревьев так же стремительно, как молния бьет в землю. Кожа её, гнилостно-зелёная, обтягивала кости, словно гнилое полотняное платье, а из разорванного рта, наполненного острыми, как иглы, клыками, стекала густая, черная слюна. В тусклом свете, заходящего солнца, горели нечеловеческой яростью глаза – красные, словно раскалённые угли.

Ярослав, не дрогнув, встретил упыря. Клинок его, верно, заговоренный против всякой нечисти, вспыхнул в воздухе серебряной молнией. Упырь зашипел, отпрянув на шаг, но не остановился. Он бросился на Ярослава, целя когтистой лапой в горло.

Я несмотря на сковывающий ужас, поняла – не смогу оставаться в стороне. Не сейчас, когда рядом со мной, сражается тот, кого я едва знала, но кто уже успел затронуть ледяное озеро моей души.

Собрав вокруг себя силу Мары, холодную и безжалостную, я прошептала древние слова заговора, ещё с матушкой разученные. Воздух вокруг меня задрожал, пространство исказилось, словно тонкий лёд под тяжестью ноги. В тот же миг корни деревьев ожили, вырвались из земли и снега, сплетаясь в узловатые плети. Одна из них устремилась к упырю, сбив его с ног. Тварь заревела от злости, пытаясь вырваться из ловушки, но я уже направляла новую волну силы.

Опутанный корнями, упырь выл, клацая зубами. Подойдя ближе, уже без опасения, я присела рядом с ним.

Ладонью провела над полуразложившейся головой, пытаясь выцепить из пространства последнюю нить связывающее это тело с миром яви. Дернув на себя, почувствовала, как обожгла невидимая нить мою руку и оборвалась. Упырь перестав трепыхаться, обмяк, клацнув челюстью в последний раз.

– Не преемницу ли Мары Триединой я повстречал в лесу?

– Может и её, какая разница теперь? – я встала, обернувшись на пораженного Ярослава.

ГЛАВА 4

Я смотрела на Ярослава. Он склонив голову на бок внимательно изучал меня, словно впервые видел.

– Не смотри так, не то дырку взглядом прожжешь. Ведьма я, – решила прервать тишину.

– Ве-е-едьма? – недоверчиво протянул, почесывая гладкий подбородок.

– Уж извини, если подобные мне тебе претят.

– Ни разу ведьм я не встречал, а ты на рассказы о них не похожа.

– Что же со мной не так?

– Вот и я не пойму, – он прищурился и обошел меня по кругу. – Статная, красивая, не обделена умом, а в народе говорят, что у ведьм сплошь бородавки по лицу и взгляд злобный, ты же смотришь на меня открыто, как оленёнок. Вот только глаза твои…

– Цвета не имеют, знаю, – опередила я, подняв ладонь.

– Что же приключилось с тобой? Или от рождения это?

– Как знать, – уклончиво ответила, пожав плечами. – Может и с рожденья.

Ведь заново я родилась сегодня утром, но ему этого знать не нужно.

– Жила я в отдалении, о многом не ведаю. Расскажи мне о нечисти. Часто ли выползает из нор своих?

– Мор настал, Сияна. Больше десятка лет нечисть лютует и боле по норам не прячется. Из тумана они являются, а те, кто в туман уходит… – он вздохнул, – О тех больше не слышно.

– Мор…– повторила я.

Знала я, что это такое. В старых историях, рассказанных матушкой, было о Море. Нечисть собирается и становится её видимо-невидимо, и не останется в живых никого, если с упырями, да бесами не справиться.

– А князь что?

– Тех, кого на разведку он отправлял не вернулись и сказать уже ничего не смогут, кого-то по частям нашли, а кто-то, как в воду канул.

Может не только ради мести вернула меня Мара, есть у моего возвращения особый смысл? Но смогу ли я одна с нечистью сладить? Силы неведомые во мне живут, чувствую, как перекатываются и переливаются они, вот только нащупать их пока не могу. Не время?

– Что призадумалась? Возьмешь меня попутчиком?

– От чего ж не взять, ты вон с мечом ладно управляешься. Заговоренный он?

– Верно подметила, заговоренный. Специально выкован для борьбы с нечистой.

– Не ведьмак ли ты часом?

Ярослав рассмеялся беззлобно.

– Не ведьмак я, но сражениям обучен.

Сквозь сугробы пробирались, ища Бурьяна, коня Ярослава, который нечисти испугался.

– Не боишься, что нечисть твоего коня дурного сожрала? – спросила я.

– От чего ж дурного?

– Дурной конь, раз хозяина бросил, – проворчала я.

Словно почуяв, что разговор о нем ведется, Бурьян с тихим ржанием выскочил из-за толстой ели, стряхивая густой иней со своей гривы. Он был красив, словно сотканный из ночи, с блестящей шёрсткой, которая переливалась в лунном свете.

– Был бы дурной, коль его б съели, а то теперь не своими ногами пойдём, – Ярослав усмехнулся, погладив коня по мохнатой шее. Бурьян, словно гордясь своим поступком, уперся головой в плечо Ярославу.

Бурьян бесшумно шагал по утоптанному снегу, неся на спине Ярослава и меня. Ветви деревьев, усыпанные инеем, склонялись к нам, словно хотели что-то сказать, но их шепот перебивался внезапно начавшейся вьюгой.

– Ты уверен, что это самый короткий путь? – спросила я, вглядываясь в густую темноту, окутывающую нас со всех сторон.

– Самый безопасный, – ответил Ярослав.

Я кивнула, хотя в глубине души испытывала неприятное предчувствие. Лес казался мне не просто темным, а зловещим, словно в нём поселилось большое зло, которое в данный момент точило когти и скалило зубы, ожидая добычу.

– Слышишь? – спросил Ярослав, и я уловила глухой топот. – Похоже, погоня за нами.

Я оглянулась назад, и в тусклом свете луны увидела множество светящихся глаз в темноте. И услышала ещё более чётко топот множества босых ног, бегущих по снегу.

Нечисть собралась в стаю. Туман зловеще светился зеленоватым цветом, он нагонял нас, словно живой, извивался, стремясь с конем поравняться, от него отделялись полупрозрачные щупальца, которые стремглав неслись вперед, выворачиваясь и переплетаясь, словно клубок змей. Утопленники, выбирающиеся из тумана, сипло орали изъеденными рыбами связками, они бежали выставив перед собой руки с крючковатыми пальцами, покрытыми струпьями.

Ярослав пришпорил Буяна и тот понесся дальше, хрипя и фыркая.

– Нам бы до города домчать, пока лихо какое не сцапало.

Чувствуя, что соскальзываю от тряски, я вцепилась в Ярослава под его короткий смешок.

Обернувшись, я тут же пожалела. До этого казалось, что мы быстрее, что нечисти нас ни за что не догнать. А теперь они дышали нам в спину смрадным, гнилостным воздухом, злобно скалясь.

Высвободив одну руку, я пытаюсь нащупать под накидкой пучок трав. Но, чтобы его вытащить, мне нужно немного отодвинуться от Ярослава. Одно неловкое движение и я свалюсь в толпу чудовищ, жадно алчущих крови и совсем не важно живая кровь или хладная, подобно моей.

Справившись с застежкой накидки, достаю пучок трав, другой рукой отчаянно цепляясь за выскальзывающую шубу Ярослава.

– Ты чего там возишься?

– Не перебивай и помалкивай, – прошипела я, теряя терпение.

Всё ещё держась одной рукой, свободной перетираю между пальцами полынь и прошептав заговор кидаю получившуюся пыль через плечо. Яркий всполох и сноп искр говорили о том, что вышло задуманное. Коль так, теперь нам оторваться от нечисти проще будет.

– Это ты их чем так?

– Потом, всё потом…

Оторваться удалось, когда на полоске горизонта замаячили караульные огни, а за ними и княжество простиралось.

– Приехали, – устало протянул Ярослав, утирая шапкой вспотевший лоб.

– Благодарствую.

– Не стоит, если б не твои уменья волошбы, не смотреть нам на княжество, не стоять на земле.

– Коль меня б не повстречал, давно б воротился и с нечистью не столкнулся бы, – я скрестила руки на груди.

– Полно браниться, рад я, что повстречалась ты мне. А что за дело к князю у тебя?

– Ты уж прости, но то – для князя.

– Ты не подумай, любопытно больно.

– А ты князя откуда знаешь?

– Так отец он мне названый, с малых лет я у него на воспитании.

Холод пробрался под одежду мурашками и тронул сердце. На мгновение пожалела, что спасла его, а после испугавшись собственным мыслям, тряхнула головой и зубы поплотнее стиснула.

Меня он бросил, мать погубил, а щенка подобрал?

Гнев вскипал внутри, сотрясая разум. Я сжала кулаки и вдохнула.

– Сияна? – голос Ярослава вырвал из гневного омута.

– Задумалась, всё пережитое вспоминаю.

– Пустое, ладно, что живы остались. К князю в таком виде нельзя, пойдем со мной, я к ткачихе отведу, нарядит тебя и краше царевны будешь. Хотя ты и так…

Щеки Ярослава покраснели и он спешно отвернулся, поманив меня рукой следовать за ним.

Мужики, что стояли в карауле и слышали наш разговор усмехнулись в бороды, пока открывали ворота в город.

Бурьян недовольно фырчал, но смиренно следовал за Ярославом. Я плелась чуть позади, стараясь с трепетом совладать. Ни разу отца я не видела, но наслышана о нём. И двадцать лет назад ведь по его указке в избушку воины пришли. Разворотили не только хлипкую постройку, но и душу всю исполосовали. Прежде, чем убью его собственной рукой, хочу узнать за что мы с матерью в опале оказались, за что нас, как зверей прирезали.

В нос ударил запах. В центре площади погребальный костер, пламя до самого неба вздымалось.

Ветер трепал красные и желтые ленты, привязанные к деревянным столбам, ограждающим площадь. Запах ладана и горелой древесины щипал ноздри и горчил на языке. Я, внезапно увлеченная в толпу, молча наблюдала, как пламя жадно пожирает погребальный костер, вздымаясь к небу огненным вихрем. Языки пламени, словно жадные призраки, тянулись к небу, оставляя после себя черные следы на сером холсте сумерек. Треск горящего дерева смешивался с плачем женщин, одетых в длинные светлые одежды. Их голоса, полные скорби, разносились над площадью, словно печальная песня.

Я не знала никого из тех, кто был на костре. И видела это не впервые – древний обряд прощания с умершими. Но от вида бушующего огня и звуков похоронных песен сердце сжималось от тяжести и грусти.

Старая женщина, стоявшая рядом со мной, положила мне руку на плечо. Её морщинистое лицо с пронзительными голубыми глазами выражало глубокую печаль.

– Смерть – это не конец, – прошептала она, глядя на огонь. – Это лишь переход в другой мир, мир духов и предков. Возвращение к началу…

Я молча кивнула, не зная, что сказать. От необходимости разговора меня избавил Ярослав, потянувший за руку наверх, подальше от скорбящих.

–Я думала, что только народы севера разжигают погребальные костры, – проговорила я, смотря на дым в небе.

– Чтобы не вернулись нечистью, всех сжигают. Больно видеть мужей, жен и детей в ином обличье.

– Разумно, – согласилась я. – Но нечисти меньше не становится?

– Не становится, – вторил он, печально. – Нам сюда, – он указал на дверь с резьбой и без стука отворил её.

– Радмила! – крикнул Ярослав в глубину дома. – Неси все, что есть, красу надобно приодеть.

– Что ж ты разорался-то, коль мне лет много, не значит, что глухая.

– У меня не так много…– начала я, но Ярослав перебил поднятой вверх ладонью.

– Я заплачу, за спасение и просто в благодарность.

Радмила завела меня в комнатку, посреди которой стоял сундук доверху набитый тканями.

– Постой вот здесь, сейчас мы тебя приоденем, – пробубнила старушка и вышла.

Когда она вернулась, в руках у неё было еще больше ткани разной. Она меня и вертела и свечи подносила, чтобы цвет к коже бледной подобрать.

Спустя много времени, она проговорила:

– И за княжну сойдешь в таком наряде.

– Не уж то и правда я теперь так выгляжу?– я с нескрываемым волнением всматривалась в свое отражение в полированном медном блюде.

Старая ткачиха, больше похожая на добрую ведунью из сказок, лукаво улыбнулась из-под платка, обрамлявшего морщинистое, но полное жизни лицо.

– А то как же, – протянула она, – не хуже любой княжны теперь будешь. Разве Ярослав плохое заказал бы для своей красавицы?

– Я не… – начала я, но старушка не обратила внимания.

Ярослав, стоявший у порога, лишь улыбнулся в ответ, верно любуясь преображением. Ещё недавно на мне были простая рубаха да сарафан, а теперь…

Алая юбка из тончайшей шерсти, расшитая затейливым узором из серебристых нитей, облегала стройный стан, подчеркивая хрупкость. Свободные рукава льняной сорочки, собранные у запястий тоненькими красными лентами, открывали взгляду нежную кожу. Длинная коса, украшенная янтарными бусами, спускалась по спине до пояса.

Сама же ткачиха накинула на мои плечи тяжелую шубку из бархата, подбитую мехом чернобурой лисицы. Такой наряд не только согревал в любой мороз, но и придавал мне поистине царственный вид.