Loe raamatut: «Когда возвращается радуга. Книга 3», lehekülg 3
Закинул безвольную руку старика себе за шею – и повлёк прочь, подбадривая и заставляя передвигать еле шевелящиеся ноги.
– Почти обездвижил, – негромко сказал Али и подставил задрожавшей от пережитого хозяйке локоть, опереться. – Точки Ци, Ю и Фань… Хорошее владение. Ты в порядке, госпожа?
– Д-да… – с запинкой ответила Ирис. Но защиту снимать не торопилась.
А ведь он и впрямь безумен, этот старик. Как он твердил, что единственный и последний родственник, словно напрочь забыл о внуке! Или юноша – приёмный? Нет, слишком много в нём внешнего сходства со старым О’Ши…
Кажется, только внешнего.
– Проводи меня до ворот, Али.
И добавила, глядя вслед уходящим:
– А потом догони их. Проследи. Я хотела бы встретиться с младшим, поговорить. Брат Тук сказал как-то, что без его помощи Мэг погибла бы. Значит, он не такой, как дед?
– Ну да. Ходит за ним и чинит всё, что тот сломал, – скептически хмыкнул нубиец.
Ирис поморщилась.
– Али, не спеши осуждать. Ты хорошо разбираешься в людях; вот я и прошу: проследи. Понаблюдай. Он может оказаться хорошим человеком.
– А если даже и нехорошим – тем более его нельзя упускать из виду… Хорошо, госпожа. Но только до моего прихода не выходи никуда, даже в лечебницу.
– Обещаю, Али.
Она поспешила к дверце в воротах и не обратила внимания, как с каменного стенного зубца бесшумно сорвалась большая чёрная птица чуть крупнее ворона. Зато Али за её спиной отреагировал мгновенно. Сторонний наблюдатель уловил бы разве что смазанное движение, но через секунду птица дёрнулась в полёте и, кувыркаясь, теряя перья, рухнула на госпитальный двор.
Отследив направление медленно удаляющихся деда и внука, опытный охранник решил, что догнать их не составит труда, а потому – сперва задержался, дабы вытащить из птичьей шеи серебряную стрелку.
Ещё в Константинополе, обучаясь в гильдии телохранителей, он не раз слышал, что особо могущественными магами для слежки могут посылаться птицы и мелкие звери. А потому не удивился, заметив на когтистой лапе, уже неподвижной, стальное кольцо с дужкой для пристёгивания цепочки…
* * *
Она сняла защиту, лишь оказавшись в келье. А затем долго и придирчиво осматривала чётки, стараясь унять запоздавшую панику и слабость от магического отката.
Остывший жемчуг слегка потускнел, но даже не потрескался.
Значит, её догадка верна…
В старике О’Ши она почуяла магию ещё на расстоянии. Магию, родственную своей, повелевающей растениями. Вот только оказалось её у друида не слишком много, и поддерживалась она иной, её собственной, вытянутой, скорее всего, из погибшего сада. Оттого-то и не удалось ему проломить щит: волшебство феи отказалась вредить настоящей хозяйке.
А собственных сил старика на грабёж не хватило… Это тебе не из беззащитных деревьев Силу вытягивать.
Значит, в Лувре на неё пытался надавить ментально кто-то другой, куда сильнее друида. Да и не удивительно: чтобы дотянуться к ней за несколько лье от Лютеции, понадобились недюжинные магические резервы, или помощь артефактов-накопителей, а ведь они не каждому подвластны. О’Ши – всего лишь растерявший разум фанатик, непонятно от кого прознавший о фее и примчавшийся сюда с Изумрудного острова. Размахивается широко, а ударить уже не может, был, да вышел… Но ведь кто-то надоумил его явиться за ней в Лютецию?
Теперь-то она вспомнила: совсем не случайно он показался ей знакомым. Именно Брана О’Ши она видела в Марсельском порту, рядом с тем синеглазым молодым человеком, поддержавшим её тогда открытой искренней улыбкой. Ах, хоть бы интуиция не подвела, и этот юноша и впрямь оказался бы славным и добрым! Тогда… у неё был бы брат. Настоящий. Что ни говори, а в одном оказался прав старик, пытаясь по-своему её приманить: родная кровь есть родная…
Но как бы то ни было – ошибка может дорого обойтись. Надо дождаться вестей от Али.
И думать, думать…
Значит, фея нужна ещё кому-то. Тому, кто пытался дважды её похитить – на постоялом дворе в Роане и в лесу, натравив наёмников. Да ещё и оставив крылатого наблюдателя, погибшего потом от её кинжала… Тому, кто пытался спугнуть её на лугу, как куропатку, заставив выпрыгнуть из высокой травы прямо под ноги охотничьим псам. Тому, кто, возможно, решив подстраховаться и достать её не так, но эдак, узнал о ней всё, что можно, разыскал О’Ши и подсказал, где разыскать фею, что поможет осуществлению мечты всей его жизни… О, эфенди занимался с ней не только науками и языками, он ещё рассказывал об интригах и заговорах, о сложных многоходовых партиях, разыгрываемых на досках королей и султанов, их тайных служб, визирей и министров… Со стороны можно было порой даже восхититься хитросплетениям замыслов, играм умов; но Ирис и думать не могла, что сама однажды угодит в подобную паутину. Однако теперь ничему не удивлялась.
…Захлопали, застучали снаружи двери келий, послышались тихие голоса. Час молитв закончился. Сёстры-монахини расходились по своим послушаниям, не подозревая, какая нешуточная битва разгорелась недавно совсем рядом, за монастырской стеной. И слава Богу, что не знали, и что сестра Агата по-прежнему подрёмывала в сторожке. Когда разбираются меж собой маги – лучше, чтобы люди держались подальше.
Но снова в сердце заползает страх, как тогда, в роще…
…Это сейчас она знает, что ужас, захлестнувший её волной при виде безобидного луга с одуванчиками, пробудился под воздействием злой волей извне. А тогда ей было не до мыслей, хотелось бежать, куда глаза глядят, спрятаться; да хоть в землю зарыться! Если бы не Тук, вовремя перехвативший её возле ручья – она давно бы мчалась по дороге… да сама не знает, куда, лишь бы как можно дальше.
– Расскажи. Расскажи, дочь моя… – тихо твердил он, гладя её по голове. – Легче будет, как выговоришься…
Странно, но в тот момент ей показалось, что это сам мудрый эфенди её утешает. Должно быть, потому она и не заметила, как выложила ему всё – сперва сбивчиво, потом, приходя в себя, более внятно, но всё же торопясь излить то, что много лет копилось в потаённом уголке души, о чём она ни разу ни говорила. Слова так и лились потоком, но главное, что она ни разу больше не запнулась, хвала Аллаху и Всевышнему, а ведь успела порядком напугаться, что проклятое косноязычье вернулось.
И снова она видела гаремный двор, и падающее тело Айше, и ручку маленького братца, недвижимую, со сведёнными пальчиками и посиневшими ногтями и с подаренным маленькой Ирис браслетом из ракушек. Опять суровые воины – уже не продажные янычары, выдавшие Баязеда, а личная гвардия Хромца – выстраивались в ряд, и отчётливо слышались приближающиеся шаги нового Владыки. Императора. Великого Султана.
«Баязедово отродье…»
«Девственниц оставьте, остальных утопить…»
«Покажешь мне её через пять лет…»
Потом мелькнуло лицо наложницы, решившей выдать Ирис, но убитой походя воином, не желающим слушать женские вопли – мелькнуло и пропало. Потом – унизительный осмотр суровой лекарицы…
…и первая встреча с Аслан-беем. Вернее, она-то думала, что первая, а он, оказывается, знал её ещё грудным младенцем. И Мэг вспомнил тотчас, вот почему они так странно переглядывались. Оттого он и выхлопотал для них отдельную каморку, и только через несколько лет разрешил отселить девочку в общий гарем – когда подросла, окрепла и научилась защищаться.
Сейчас, достаточно зная дорогого эфенди, Ирис поняла, что излечить её от заикания мудрый старец мог уже тогда. Но не стал. И намеренно давал ей лекарство, сдерживающее рост и развитие, чтобы не похорошела и не расцвела раньше времени, не привлекла бы внимания Тамерлана, не обнаружила бы в себе магию, запрещённую в Серале. Он защищал её всегда. И даже сейчас оберегает в мудрых наставлениях…
Это озарения снизошло на неё там же, у тихого ручья в рощице, где брат Тук выслушивал её откровения. Опустилось, накрыло, принеся с собой неожиданное спокойствие и волну нежности и благодарности к названому отцу.
Слёзы высохли.
Она помолчала – и уже спокойно завершила вкратце, как сложилась её с Мэг дальнейшая жизнь, как вышло, что она угодила к франкским послам – «подарком» от султана. Даже, невольно засмеявшись, вспомнила, как массировала Бомарше пятки, а тот блаженно стонал, нарочито громко, чтобы тем, кто случайно или намеренно подслушивает за дверьми, казалось, что здесь царит разгул страстей…
А потом, когда брат Тук спросил, каким образом она всё же исцелилась – пришлось вспомнить и о казни Гюнез.
– …Какая страшная юность, дитя моё, – помолчав, сказал он. – Насколько я знаю, в нашем обществе о гаремах восточных царей сложилось представление, как о местах наслаждения, сладострастия и распутства, ведь редко кому приоткрывается некрасивая правда. А, в сущности, на Востоке, как и на Западе, одно: чем ближе к короне, тем опаснее. Счастье, что рядом с тобой оказались два ангела-хранителя: твой будущий супруг и твоя кормилица. Отняв родителей, Господь всё же не оставил тебя одну в твоём страшном мирке.
…Вот кому непременно нужно сообщить о старике О’Ши. Брат Тук, конечно, пожурит её за самовольство; но посоветует, как вести себя дальше.
Верная своему слову не покидать монастырских стен до возвращения Али, она не пошла нынче в госпиталь. Но сёстры не пеняли ей за это: их гостья сегодня и сама-то выглядела больной. Не станешь же им объяснять, что таковы последствия защиты от поползновений одного чересчур настойчивого друида! Поэтому, немного передохнув, Ирис отправилась поливать розы в монастырском саду. Исцеляться душой, укреплять ослабевшее тело и немного печалиться о своей потере в Эстре. Её первый сад, в который она вложила столько любви и заботы, погиб, погиб, и никогда уже не повторится… Она, конечно, вырастит новый, но этот, первенец…
Монотонный труд отвлекал от грустных мыслей. А нежные розовые, белые и пурпурные бутоны намекали, что и им не мешало бы уделить немного заботы, что жизнь – продолжается, цветы недолговечны, и иногда у них можно поучиться радоваться этой самой жизни, пусть даже и короткой.
В очередной раз вытянув не слишком тяжёлое ведро из колодца, Ирис перехватила поудобнее дужку, отошла на несколько шагов…
… и, вздрогнув от странного всплеска, обернулась.
На широком каменном кольце, обрамляющем сруб, лежал свиток. Девушка могла поклясться, что совсем недавно его здесь не было.
В колодезной глубине кто-то отчётливо хихикнул, плеснулся и затих.
Предвкушая нечто необычное, она оставила в покое ведро, шагнула вперёд… и, ещё не дойдя до послания, почувствовала лёгкий аромат амбры и сандала, исходящий от плотной бумаги. Сердце радостно трепыхнулось. Этот тонкий дух Востока напомнил о человеке, встречи с которым она ждала, боялась – и никак не могла устроить, потому что после её визита в Лувр маршал Винсент и брат Тук настоятельно просили несколько дней не покидать пределов аббатства. Иначе, разузнав о месте её пребывания, сюда могли нагрянуть любопытные, жаждущие своими глазами увидеть османскую ненаследную принцессу в монашеском одеянии. Сёстрам вряд ли понравится подобное нашествие; но за несколько дней для Ирис подыщут достойное жильё, её собственное…
Желанная встреча всё откладывалась и откладывалась.
Но на таинственно появившемся свитке, так и просящемся в руки, пламенела алым сургучом печать капитана Джафара.
«Богиня!» – начиналось оно…
Глава 2
«Я видел пред собой изысканный букет,
Из роз и хризантем, что воспевал поэт
Но что мне – красота придворных гурий пышных,
Коль нежного цветка со мною рядом нет?
Вот прелестью манит и нежностью пион,
Магнолий аромат уносит в сладкий сон.
Но мне милее всех один стыдливый ирис
Что лишь вчера раскрыл пленительный бутон».2
Зардевшись, Ирис прервала чтение.
– И… остальное в том же духе.
– А точнее? – покусывая губы от сдерживаемого смеха, но изо всех сил напуская серьёзность, спросила аббатиса Констанция.
– Ещё пять газелей. А всего семь: счастливое и гармоничное число, любимое поэтами и мистиками.
– Газели? Ах, да, четверостишья на персидский манер… Нет, я имею в виду – там, дальше, говорится лишь про цветы? И совсем ничего – Боже упаси! – о возможном свидании?
– Ничего, – убито отозвалась её гостья. И запунцовела ещё больше. – А почему – «Боже упаси»? Я бы всё равно не пошла… пока, – добавила задумчиво.
– Потому что, дитя моё, любовная переписка в святых стенах – это… нехорошо. Да ещё и доставленная столь необычным способом. Пусть, по твоим словам, никто и не видел появления письма, но отчего-то нынче к сестре Изольде набралась целая дюжина желающих поухаживать за её розами и земляникой, хоть обычно являются добровольно две-три послушницы. И все поголовно норовят сегодня зачерпнуть воды из старого колодца. Я бы приказала установить на нём крышку да приколотить намертво, – аббатиса лукаво заулыбалась, – но вот беда: второй колодец расположен слишком далеко от сада, и придётся носить воду с самой кухни…
Она, наконец, рассмеялась, заметив неподдельное огорчение на личике Ирис.
– Не беда, с русалкой я поговорю, чтобы пока не показывалась на глаза любопытствующим. Чему ты удивляешься? Мы с ней уже с десяток лет добрые подруги; просто остальным об этом знать не следует. Она, как и я, порой изнывает от скуки и любит поболтать. А заодно и помочь кому-нибудь… Знаешь, жизнь у нас так однообразна, что от скуки невольно начинаешь поддаваться праздным развлечениям… Мы, разумеется, творим много добрых и хороших дел, неустанно молимся за короля и наших ближних, но так иногда не хватает глотка свежего воздуха! Ведь за этими стенами, – Констанция повела рукой вокруг, – не только соблазны и грехи, там ещё и мир, кипучий, полный событий, порой радостных и величественных, полезных для нашего государства, для малых и великих… Ах, во мне всё ещё говорит любовь к той жизни, что вела когда-то Камилла Ангулемская, обожавшая балы, путешествия и новости! После смерти супруга всё это для меня угасло, показалось ненужным и бессмысленным. А здесь я, как ни странно, ожила… Думаю, ты меня понимаешь. Бедное дитя, в твоих рассказах о дорогом супруге и учителе столько любви и уважения…
Печально улыбнувшись, она осторожно сняла новенькие очки – подарок самого папы Аврелия, изготовленный по его заказу лучшими венецианскими ювелирами, и привычным жестом потёрла переносицу, на которой остался след от дужки.
– Никак не привыкну…
– Матушка, да зачем они вам? – с детской непосредственностью ляпнула Ирис. – Это ведь обычные стёкла, да?
– Молчи, егоза!
Ничуть не осердившись, аббатиса погрозила пальцем:
– Это для большей весомости. Сама подумай: чем старше настоятельница, тем больше к ней доверия. И послушания. Меня назначили настоятельницей, когда мне едва исполнилось двадцать пять; а некоторым здешним сёстрам было в два-три раза больше, каково-то им подчиняться пигалице, почти девчонке, да ещё бывшей графине? Одно спасало – родство с Его Величеством. Не смели перечить. Пришлось доказывать, особенно кое-кому, метившему на это кресло, что и духовным подвижничеством, и разумным управлением я на сей пост подхожу. Но и солидности себе при этом как-то добавлять. Хоть молодость, к сожалению, недостаток преходящий…
Она чуть разогнула золотые дужки, скреплённые особым винтом, и, водрузив обратно, добавила с иронией:
– Настоятельнице в очках прощается даже некая легкомысленность. Но вернёмся к теме, более насущной. Ты не сказала, что там далее, в этих прелестных газелях?
– О! – Ирис опять зарделась. – Просто у меня не всегда хорошо получается переводить: я пока с трудом подбираю рифмы на франкском языке. В следующих строфах он сравнивает свой любимый цветок уже с драгоценными камнями и жемчугами…
– И ты, разумеется, краше всех!
– Не я, – не удержавшись, девушка хихикнула. – Цветочек. Затем рассказывает, как его обожают птицы…
– Это всё чрезвычайно трогательно и мило, но что там насчёт встречи? Так-таки ничего?
Девушка лишь скорбно поджала губы.
Матушка Констанция хмыкнула.
– А ведь разумно. Если послание перехватят – не придерёшься: воспевал дивные красоты понравившегося цветка… а заодно и напомнил о своём существовании и страсти, причём в такой форме, что посторонний, хоть и владеющий османским наречием, не разглядит подтекст. Да твой воздыхатель умён, ничего не скажешь! Он тебе нравится?
– Скорее да, чем нет, – в очередной раз вспыхнула Ирис.
– Милое дитя, да ты скоро сгоришь от смущения. Не стесняйся; с кем тебе ещё говорить о своих чувствах, как не с духовной водительницей? Ведь твою названую матушку сейчас лучше не тревожить, дабы её измученное сердце не перетрудилось… И ты ему ответишь?
«Милое дитя» лишь отрицательно качнуло головой.
– Почему? Не хочешь? Или желаешь помучить, распалить молчанием?
– Из уважения к этим стенам, – ответила Ирис просто. – Я ведь понимаю, что подобные действия и даже мысли в святом месте – нехорошо. Ах, матушка Констанция, мне так нужно услышать ваш совет!
– Догадываюсь.
Маленькая женщина, по сравнению с которой Ирис выглядела рослой, печально улыбнулась, на её миловидном личике заиграли ямочки. Что ей вспомнилось в эту минуту? Юность? Первая влюблённость? А может, суровые увещевания духовника, стращавшего гееной огненной за необуздание плотских порывов, и совсем иные, доверительные и откровенные, беседы с матерью, которая когда-то и на многое открыла ей глаза, и стоически сносила возмущение дочери, потерявшей голову сразу от троих молодых людей? Один из них грозился, будучи отвергнутым, утопиться, однако после отказа от дома через неделю посватался к другой титулованной глупышке, что, в отличие от некоторых, засиделась в невестах. Другой оказался обычным охотником за приданым, завязшим в долгах: на что-то надо было пускать пыль в глаза свету! Третий вообще не собирался жениться, а намекал на звание «сердечного друга и хранителя девичьих тайн», и даже был бит крепкой дубовой тростью папенькой-графом и ославлен на всю столицу… Не единожды юная Камилла, ныне Констанция, добрым словом помянула советы мудрой матери. Возможно, потому-то сейчас, глядя на Ирис, она не смогла отделаться формальным дружеским увещеванием. А самое главное – не стала порицать.
– В любви, как таковой, нет греха, – сказала мягко. – Грешно – играться в неё, или, того пуще, топтать чужие чувства, причиняя другому страдания. Но как разобраться, любишь ли ты или просто желаешь любить? Грань между этими состояниями души настолько тонка, что и зрелый человек не сразу разберётся в своих чувствах, а уж юная девушка, неискушённая, неопытная – и подавно.
Пристроившись на скамеечке возле кресла, Ирис с обожанием взглянула на неё снизу вверх. Что-то было в матушке Констанции… притягательное, заставляющее улыбаться каждый раз, едва услышав её спокойный голос, увидев лучистые глаза. Она дружит с русалкой? Не удивительно. Женщины с такими глазами укрощали тигров и львов, выпущенных Нероном для растерзания христиан на аренах Колизея.
Аббатиса ласково провела по пышным рыжим кудрям девушки, не стесняемым послушнической накидкой.
– Ты хороша, знатна, богата… Правда, титул у тебя странный – ненаследная принцесса, больше условный… Но неважно: твоё золото, статус свободной вдовы и экзотичная красота заставили встрепенуться сердца многих: и восторженных юношей, и зрелых мужей. Скажу тебе без обиняков: охотников за приданым и за блестящей партией хватает как среди первых, так и среди вторых. Уже сейчас Лютеция бурлит от слухов и предположений: кого ты выберешь? Опасаюсь, что, едва твоё местоположение раскроется, нам придётся выдержать настоящую осаду; ну, да ничего, справимся… Но ответь откровенно на первый вопрос, приходящий на ум мне, как женщине, хорошо познавшей свет: не является ли твой капитан таким же охотником за богатой вдовой?
…А, ты опускаешь голову, но я-то вижу, каким негодованием вспыхнули твои прелестные глаза! Разумеется, эти гнусные мысли о приданом не могли посетить твоего избранника… или пока лишь воздыхателя, ибо он, наверняка, сам и богат, и имеет вес в своём обществе. Вижу, что так. Но разве ему не лестно – получить в подарок от судьбы такую гурию, красавицу, из-за которой не жалко сломать копьё или меч на турнире и пролить несколько капель крови и бессчётные бутыли чернил? Скажи: как хорошо ты его знаешь? Ведаешь ли его характер, предпочтения? Жесток он или мягок? Как ведёт себя с низшими и с теми, кто выше него? Каков он с женщинами? И – не считай нас, франков, невеждами, нам известно, что в Османии нередки случаи, когда свободный и состоятельный мужчина имеет нескольких наложниц, и Джафар-ага, уверена, не исключение. Расстанется ли он с ними? Сочтёт ли нужным вообще обсуждать с тобой эту тему? А если нет – сочтёшь ли ты нужным вернуться в ту жизнь, от которой – не хочу сказать, что сбежала, но… Всё же это прошлое, дитя моё. Ты не только богата и красива – ты ещё и умна, и обладаешь пытливым умом, жаждой нового, любишь учиться; тебя не тяготит ни работа с больными, ни беседы с учёными людьми. Не потеряешь ли ты это всё, если вернёшься? Но главное…
Она помолчала.
– А твоя чудесная магия? Позволит ли твой супруг тебе ею заниматься?
Ирис огорошено сморгнула.
– Но…
Потёрла лоб.
– Я как-то не задумывалась.
Аббатиса покивала.
– Разумеется, разумеется. Девушки в пору первых влюблённостей редко забегают мыслями в будущее, все их планы ограничиваются мечтами о встречах, сладостных поцелуях и признаниях и, как апофеоз, грёзами о свадьбе. Ты не исключение, поскольку была отдана замуж рано, и на твою долю не досталось ни ухаживаний, ни обсуждений женихов с подругами, ни встреч, случайных или намеренных, на балах, охотах или карнавалах… Всё это впереди. Но смотри, не попадись на крючок людских предубеждений! Некоторые мужчины ведут себя с вдовами, как с опытными женщинами, начинают тонкие игры, жонглируют словами и намёками, а ты по неискушённости своей можешь простодушно принимать тонкую ложь за чистую монету. И угодить в ловушку.
В окно кельи сердито забилась пчела, вынырнувшая из букета пионов и люпинов. Её отягощали обножки, груженные розовой пыльцой, но толстенькое насекомое никак не могло найти выход, то и дело упрямо ударяясь в прозрачную преграду. Приподнявшись с кресла, настоятельница потянула створку окна и выпроводила незваную гостью. Да и застыла у проёма, вглядываясь во что-то, видимое ей одной. Аристократические пальчики с мозолями от письменного пера поглаживали простой кипарисовый нагрудный крест.
– Не обиделась? – спросила, не поворачивая головы. – Я пойму.
Ирис пригорюнилась. Уважение к настоятельнице боролось с желанием немедленно броситься на защиту капитана Джафара. Вот только одно её сдерживало: она сама не могла понять, начнёт ли защищать его искренне – либо только из чувства протеста.
– А если я скажу, что он не… – осторожно начала она.
Констанция обернулась, насмешливо приподняв бровь
– Не таков? Очень может быть. Но я спрашиваю тебя, девушку рассудительную, обученную анализировать и делать выводы: почему ты так думаешь? Тогда ответь ещё: отчего он до сих пор не женат? Я не такая уж затворница, и кое-что знаю об обычаях при чужих дворах: так вот, Тамерлан, как правило, предпочитает видеть среди своих военачальников людей, обременённых семьями. Не мне тебе пояснять, с какой целью…
Да уж. Семья, оставленная в заложниках, пока её глава воюет в чужой стране, чрезвычайно способствовала укреплению верности к султану и отчизне. Оттого-то, а не из старческой сентиментальности, как язвили злые, но не слишком умные языки, Солнцеликий предпочитал, чтобы его приближённые женились не сколько по расчёту, сколько по зову сердца, и порой великодушно разрешал совсем уж немыслимые мезальянсы, приводя в пример одного из своих предшественников, вознёсшего в фаворитки никому неизвестную банщицу… Любящие мужья и отцы – вот опора государства и моя, повторял Хромец. И далеко не все осознавали тонкую иронию, скрытую в его словах.
– А капитан Джафар до сих пор свободен, – продолжила аббатиса. – Отчего? Ему за тридцать, многие его сверстники обзавелись не по одному наследнику, а он всё медлит. Военная карьера? Возможно. Постоянные походы? Это делу не мешает: пока мужчина на войне, женщины занимаются домом и детьми и ему не мешают. Но к чему я веду? Просто к тому, чтобы ты не торопилась. Не покупалась на уговоры, цветастые слова, на комплименты и заверения в любви. Поверь, нынешнее послание – первая ласточка; совсем скоро за ним, как из рога изобилия, посыплются десятки писем от новых обожателей, и все – с признаниями и просьбами о встречах. Полетят букеты, подарки, приглашения, предложения, угрозы покончить с собой… да-да, и такое встречается, но не воспринимай их серьёзно: кому и впрямь жизнь не мила, тот не трубит о том во всеуслышанье. Тебе просто придётся выдержать этот натиск. Возможно, увеличить охрану. Ну, и в самом деле, однажды выбрать мужа.
И запомни, дитя моё: где бы ты ни появилась – на тебя будут устремлены десятки, а то и сотни глаз, не всегда доброжелательных. Таков свет: добродетели он осмеивает, пороки же лицемерно осуждает; но только ленивый не пнёт падшего или падшую. Репутация женщины очень уязвима, помни это.
– Я помню, – помедлив, отвечала Ирис. – Но так не хочется думать плохое о хорошем человеке!
– Значит, надо встречаться, чтобы узнать его лучше, просто делать это так, чтобы не возбудить подозрений и насмешек, лучше всего – прилюдно. Разговаривать. И… доверять голосу сердца. Благодаренье Господу, у вдов есть выбор, в отличие от большинства юных дев, судьбу которых определяют родители. Но не будь слепой, дитя моё, и не позволяй плотским желаниям заглушить голос интуиции, если тот начнёт чувствовать неладное. Не торопись.
Восточная гостья вновь опустила глаза.
– У меня ещё целых два года…
– Тем более, не надо терять голову от первого, кто попросил твоей руки. Знаешь, что мы сделаем? – Аббатиса склонила голову к плечу. – Научи-ка меня заваривать кофе, дитя Востока. Так, как это делают у вас, в Константинополе. Здесь, в Лютеции, мужчины присвоили себе привилегию наслаждения дивным напитком, не допуская женщин в кофейни. Можно подумать, за чашкой кофе они обсуждают великие государственные дела! Да они там сплетничают часами! А чем мы хуже? Посидим, поговорим… и я постараюсь тебе рассказать о лучших и худших потомках Адама, что могут тебе повстречаться при дворе и в домах нашей славной столицы. Я многое помню, а ещё больше порой слышу на подготовке девиц и матрон к исповеди…
Ирис всплеснула руками – и помчалась в свою комнатку, за запасами душистых горьких зёрен. Довольно усмехнувшись, аббатиса извлекла из недр книжного шкафчика ручную мельничку, крошечную жаровню и баночку с ямайским жёлтым сахаром. Ох, грешница ты, Констанция-Камилла, но чего не сделаешь ради наставления на путь истинный чистой души? А доверительный разговор иной раз куда полезнее стращаний и запугиваний.
Подумав, один большой кусок сахара отложила в сторону. Завернула в батистовый платочек.
Отнести потом Матильде, русалке, да спросить: как это она умудрилась передать свиток, не замочив его?
* * *
– Аннет, да постой же, ради бога! Энни! Пого…
Бац!
Белая дверь с раззолоченными резными виноградными лозами захлопнулась перед носом короля, отрезав ему путь в покои маркизы де Клематис. Вот так. Будто не было воркований под луной, распугиваний первых соловьёв поцелуями и страстными стонами, будто не для них цвели жасмин с сиренью и распускались лилии в зеркальных прудах Нового парка… Поди, пойми, что творится в головке прекраснейшей из женщин? Вчера она растворяется в тебе, сегодня же – сбегает, рассерженная. А всё из-за чего?..
– Никакая я вам не Энни, – довольно-таки грубо для маркизы огрызнулись из-за двери. – Подите прочь, сир! У меня уже поперёк горла ваши переговоры… «Весьма успешные!» – с горечью передразнила она. – Я не желаю вас видеть, вот. Ступайте – и женитесь хоть на сотне королев, а ко мне больше не подъезжайте. Нам с Анри и без вас хорошо.
– Фу, маркиза, как это… пошло, – несколько растерянно отозвался Его Величество Генрих. – Я же не хотел ничего такого… Э-э… Не думал, что тебя это огорчит. Но ты же должна понимать: на карту поставлено будущее Франкии! И ради него всё же можно немного потерпе…
Бац!
Створка дрогнула от весомого удара с той стороны. Судя по характерному хлопку, сопровождённому звуком посыпавшихся осколков, что-то разбилось, причём запущенное в дверь крепкой, не по-женски сильной ручкой. Похоже, в Аннет бурлила-таки капитанская кровь, усмиряемая до сей поры благородным воспитанием и наставлениями сыновних гувернёров и учителей, и возражать ей сейчас – лишь вызвать новый приступ возмущения.
– Аннет, – примирительно начал Генрих.
Бац!
– Я только хотел ска…
Бряк!
– Послушай, это уже не шутки!
Дзинь, бух!
– В конце концов, неудобно перед герцогом… – рявкнул в сердцах король. – Вот переедешь в Лувр – круши, сколько хочешь, но за мой счёт, пожалуйста. Пожалей фарфор, он не виноват.
Наступила тишина.
Генрих прямо-таки всей шкурой ощущал, как его любимая, гневно раздувая ноздри, взвешивает на руке очередное изделие чайнских или дрезденских мастеров… Но, истинно по-королевски вернув самообладание, возвращает на каминную полку, энергично, с пристукиванием. И кидает в сторону многострадальной двери уже только сердитый взгляд.
– Фарфор… – процедила с неописуемым сарказмом. – А у вас, кажется, неплохой опыт по части разборок с любовницами, сир; лихо это вы на слух определяете…
– Аннет, мы, кажется, давно на «ты», – терпеливо напомнил король.
– Нет, Ваше Величество.
Бывшая капитанская дочка в ней уступила место маркизе.
– Нет. Ни на «ты», ни вообще… никак. Это даже хорошо, что вы вспомнили чёртовы переговоры. Вернули меня, так сказать, с небес на землю, вправили мозги; тысячу благодарностей, сир, и нижайший поклон. Лучше вам уйти.
– Но, милая…
Генрих вздохнул. Проклятая привычка – в кругу «своих» расслабляться и не просеивать сказанное – подвела. Надо же так было ляпнуть, не подумав, что брачные переговоры с бриттанцами скоро, наконец, завершатся ко всеобщему благоденствию… Ох, сейчас бы Пико прошёлся бы по поводу его деревенской простоты!
– Не «милая», – отчеканила Аннет, – не «любимая», не «цветочек». Маркиза де Клематис, напомню, сир. Вдовствующая. И… покончим со всем этим раз и навсегда, мы не дети, в конце концов.
Его величество готов был поклясться, что голос прелестницы дрогнул.
Он прислонился спиной к прохладному дереву, вжался затылком, чтобы хоть немного быть ближе к недосягаемой женщине. И если бы в тот момент в гостевом крыле Гайярда появился кто-то ещё – наверное, испепелил бы взглядом, лишь бы не мешал.
– Милая… – позвал настойчиво. – Ты не запретишь мне так себя называть, просто не сможешь. Пойми, я ведь не… У нас с тобой всё гораздо серьёзней. Я ведь не в фаворитки тебя зову.
