Loe raamatut: «Чистое и черное»
Глава 1. Лес
Тьма сгущалась между деревьями, проглатывая последние отблески заката. Воздух был влажным и тяжёлым, словно сам лес затаил дыхание в ожидании чего-то.
Он шёл.
Медленно, едва переставляя ноги, будто каждое движение давалось с нечеловеческим усилием. Его пальцы, узловатые и покрытые старческими пятнами, цеплялись за стволы деревьев, оставляя на коре едва заметные следы. Пальто, когда-то дорогое, а теперь превратившееся в лоскутное одеяло из грязи и порванных нитей, болталось на нём, как на вешалке.
Сзади раздался шорох.
Старик не обернулся. Он знал, кто идёт за ним.
Волки.
Их было трое. Или пятеро. Или больше – в полумраке счёту не было. Они не рычали, не скалили клыков, не бросались вперёд. Они просто… сопровождали. Словно почётные гвардейцы, ведущие приговорённого к месту казни. Их глаза – жёлтые, холодные, бездонные – сверкали в темноте, как отражение далёких звёзд.
Он споткнулся о корень, упал на колени. Грязь впитывалась в ткань брюк, ледяная влага просачивалась сквозь кожу.
Волки остановились.
Один из них – крупный, с сединой на морде – сделал шаг вперёд. Его дыхание, горячее и звериное, коснулось шеи старика.
Но зубы не впились в плоть.
Вместо этого волк… понюхал его.
Как будто проверял.
Как будто ждал.
Старик поднял голову. Его глаза, мутные от возраста, на миг встретились с волчьими. Что-то – понимание? Договорённость? – промелькнуло между ними.
Потом он закашлялся.
Кашель вырвался из его груди, как нечто живое, рвущееся наружу. Он согнулся пополам, давясь, чувствуя, как что-то тёплое и солёное поднимается по горлу.
Когда приступ прошёл, в ладони остался тёмный, почти чёрный сгусток.
Волки замерли.
Старик разжал пальцы. Сгусток упал на землю, исчез в траве.
Тогда волки разом отступили на шаг.
Он поднялся.
И снова пошёл вперёд.
К опушке.
К городу.
К тому, что ждало его там.
Глава 2. Обратное течение времени
Ключ повернулся в замке с тихим щелчком, будто дом вздохнул, впуская его обратно.
Он переступил порог, и холодный воздух квартиры обнял его, пропитанный запахом пыли и одиночества. Пальто, тяжелое от сырости и лесного мха, соскользнуло с его плеч и рухнуло на пол с глухим стуком, словно это была не ткань, а шкура, сброшенная усталым зверем.
Он не зажигал свет.
Город за окном уже начинал просыпаться – первые лучи солнца пробивались сквозь щели в шторах, рассекая темноту косыми полосами. Но здесь, в этой квартире, время, казалось, остановилось. Часы в гостиной замерли на 4:17, их стрелки застыли, будто боясь нарушить хрупкое равновесие между тем, что было, и тем, что должно было случиться.
