Когда мертвые заговорят

Ной и Дориан молча продолжали смотреть.

– У меня ведь действительно что-то есть. Здесь и здесь. – Я указала сперва на сердце, а затем на голову. – Или, наоборот, во мне чего-то не хватает. Когда детектив Дин сказал, что это Лаура Дюваль, с моей души свалился камень. А я даже не подозревала, что он там был.

Как же мне хотелось произнести вслух все те отвратительные, мерзкие вещи! Рассказать о том, что я сделала много лет назад с мертвым телом Стивена Роджерса, о том, что я спрятала профессора Джеймис-Ллойда в холодильной камере, и как мне было страшно…

Хотелось признаться им обоим, что мне было страшно от того, что я не испытала ни сожаления, ни сочувствия. Хотелось признаться, что когда я не думала о тех убитых людях, то все было хорошо, а когда думала, в голове проскальзывали гнилые, червивые, как переспевшие вишни, мысли: «Они это заслужили».

В этот момент я не хотела смотреть на Дориана и Ноя, потому что чувствовала: первый не знает, что сказать, а второй – напротив. Ной все знает, он уже придумал все ответы, все просьбы и приказы, и молчит, дожидаясь, когда мы останемся наедине.

Когда молчание затянулось и я поняла, что нужно, наконец, завершить этот ранний завтрак в кругу семьи, то подняла голову и, сделав глоток едва теплого чая с привкусом меда, поставила точку:

– Я отыщу его.

Дориан и Ной, не сговариваясь, косо посмотрели друг на друга.

– К счастью, пока что Леде Стивенсон и Кире не грозит опасность, ведь Лаура Дюваль находится за решеткой.

– Она и тебя преследовала, – услужливо напомнил Ной, и когда я бросила на него взгляд, оказалось, что он занят необходимостью избавиться от крошек за пазухой и ни на кого не смотрит.

– Итак, – сказал Дориан. – Что мы имеем? Два серийных убийцы в Эттон-Крик. Криттонский Потрошитель напал на детектива Гаррисона, потому что тот стал под него копать? Второй преступник – женщина. Это Лаура Дюваль. Она убила Кингов, Смиттов, Скалларк. И ты считаешь, что она пыталась подставить тебя? – Когда я кивнула, Дориан продолжил: – Зачем ей пытаться подставить тебя?

– Потому что она меня ненавидит – вот почему. Она думает, что я преследую Леду. – Я неуверенно тряхнула головой. – На самом деле я не знаю, зачем она так поступила. Чтобы это выяснить, я должна с ней поговорить.

– Ты что? – Ной резко вскинул голову. – Я ослышался?

– Я сказала, что пока Лаура Дюваль находится в камере предварительного заключения, я должна с ней встретиться и обо всем расспросить. Я хочу знать, зачем она встречалась с мамой. В этот раз я заставлю ее ответить на мои вопросы. Вдруг ты прав, – я посмотрела на Дориана, – и между Лаурой и Потрошителем существует связь. Маловероятно, что она будет защищать человека, который превратил ее жизнь в ад, ведь он убил ее сестру.

– Кая…

– Ной, – я подкрепила серьезный тон голоса взглядом, – у меня есть вопросы, ответы на которые знает лишь Лаура. Зачем она набросилась на меня в лесу, после того, как убила Згардоли? Знала ли она о том, кто мой биологический отец, или все дело в нападении на меня на парковке? Почему она лишь ранила меня ножом в том переулке, но не убила? Почему Сьюзен? В конце концов, для чего она оставила тело Скалларк в подвале Тайной квартиры и для чего встречалась с моей мамой? Короче говоря, у меня куча вопросов.

– Ладно, я понял. И все же, думаю, тебе стоит сосредоточиться на Леде Стивенсон.

Леда Стивенсон.

Это имя бьет по нервным окончаниям сильным разрядом тока и заставляет все тело вздрагивать в предчувствии болезненной смерти, которая следует за ее самоубийством.

– Еще я хочу спросить у Лауры о том парне из дневников Дэйзи Келли. Он был ее соседом, и его имя начинается на букву «Д» – это все, что нам известно. Да, надежды мало, ну и что? – Я торопилась предупредить возражения. – Олива и Дэйзи были в клетке. Вдруг они знали друг друга?

– Звучит… – начал Дориан, поморщившись, и Ной за него закончил:

– Как сущий бред.

Я изогнула бровь и посмотрела на Дориана:

– Я подумала, что ты мог бы… – Я замолчала, увидев краем глаза, как нахмурился Ной: «Оставь его в покое, Кая, у него есть свои заботы, свои дела, своя собственная цель».

Дориан обреченно прикрыл веки и вздохнул:

– Знаешь, между тобой и Аспеном очень много общего. Ты намекаешь на то, что я должен отправиться в район Набережной и опрашивать соседей Келли в поисках неизвестного парня, имя которого начинается на «д»? – Когда я кивнула, обреченный взгляд Дориана стал острым как бритва, а угрюмый голос резанул по ушам: – Кая, этим делом занимался мой отец. Я. Твоя мать. Мы опросили всех соседей – тех немногих, кто сотрудничал, – уточнил он. – Никого никогда не было. Будь он типичным подозреваемым, отец давно арестовал бы его!

С моих губ едва не сорвались жесткие слова: «Тебе сложно поднять документы и просмотреть имена подозреваемых и всех опрошенных?!», но я вовремя наткнулась на предупреждающий взгляд Ноя: «Его пребывание на земле подходит к концу. Дориан отправится дальше». Мне стало стыдно, а затем я, прочистив горло, перебила сама себя:

– Нет, Дориан. – Он неправильно истолковал мои слова, и его брови сошлись на переносице. Если это его последние минуты, разве я могу отнять их? – Я имела в виду, что сама просмотрю все файлы, которые собрали вы с отцом. И пойду на Набережную, чтобы переговорить с родителями Дэйзи Келли.

Он не верил, что у меня что-то получится. Что касается беседы с родителями Дэйзи – я тоже. Но правда в том, что я не одна. У меня есть документы его отца и моей мамы, у меня есть Дориан и детектив Дин, и вместе мы справимся. Двадцать лет назад была лишь Дэйзи Келли, одна-одинешенька, которая не знала, кому можно доверять.

– Как тебе угодно, – мрачно сказал Дориан, не отводя от меня испытующего взгляда. – Я стараюсь не появляться в том проклятом районе.

Хотелось сказать «я тоже», ведь очевидно, что мать Дэйзи Келли скорее с большим удовольствием изрешетит меня из дробовика, чем ответит на вопросы, кто именно был лучшим другом ее дочери.

Размышляя над этим, я никак не могла выбросить из головы мысль, что, если бы кто-нибудь вовремя выслушал Дэйзи Келли, если бы кто-то поверил ей, ничего бы не случилось. Если бы отец Дориана не совершил в тот дождливый день роковую ошибку, если бы он не отмахнулся от показаний «накачанной наркотиками беременной», история завершилась бы хорошо. Криттонского Потрошителя поймали бы на следующий день. Но никто не копал глубоко, а когда взялись за дело вновь, было уже непростительно поздно.

Всему свое время, – так всегда говорит Ной.

Я посмотрела на Дориана, уставшего, угрюмого, мертвенно-бледного, с тяжелыми веками и глазами, налитыми кровью. Всего пару недель назад этот человек выглядел на тридцать, а сейчас передо мной сидит развалина на десять лет старше.

– Дориан, я сама отыщу его, – заверила я. Только займись своими делами, ведь Ной прав: всему свое время. И твое скоро подойдет к концу. – Я знаю, что для тебя найти Криттонского Потрошителя так же важно, как и для меня. Я не успокоюсь.

– Не то слово, – язвительно пробормотал Ной.

Я не успокоюсь, Дориан. Я не хочу, чтобы ты думал, что я такое же чудовище, как и Потрошитель, но, по правде говоря, я не собираюсь искать против него улики, у меня нет цели засадить его за решетку. Когда я узнаю имя монстра, я возьму нож. Или, может, пистолет отца. И подойду к двери. И я буду последним гостем в его доме. И я вырву его сердце тем же способом, которым он вырывал сердца своих жертв.

* * *

Рассвело как-то неожиданно. Зябкий туман окутал стены особняка на улице Красные Розы. Мы трое все еще сидели полукругом за деревянным столом с двумя опустевшими кружками, банкой вишневого варенья и пакетом сухарей.

Хозяин дома каждые пять-семь минут засыпал и кивал головой, подпирая щеку кулаком. Когда его голова перевесилась и он ударился затылком о стену позади себя, он не выдержал.

– Я сдаюсь первым, у меня уже путаются мысли. Договорим позже?

Я кивнула, испытывая грусть. Только что Дориан пересказал мне пару историй, услышанных от моей мамы. Мне было больно слышать о ней от него, от кого-либо еще. Но вместе с тем, что мое сердце тревожно сжималось, истории Дориана были теплыми и живыми. Он говорил о моих родителях так, словно хорошо их знал.

Я же, оказывается, ничего не знала о них.

Еще Дориан рассказал нам с Ноем неприятную и странную историю об их с Аспеном знакомстве и первом разговоре в психлечебнице; бесстрастно поведал о том, что частенько замечал, как они с Альмой похожи, но не спешил никому из них признаваться, что он знаком с обоими, потому что считал, что признание все испортит. Думаю, он был прав, и Альма сочла бы происходящее предательством. Аспену, думаю, было плевать.

Когда Дориан, пошатываясь, вышел из кухни, оставив дверь открытой, я посмотрела в окно на сад. Рассветные сумерки скрыли кусты и деревья, превратив их очертания в горбатых чудищ. Я почувствовала, что дрожу от холода, только тогда, когда на мои плечи опустился шерстяной плед и за спиной тихо прошуршал голос Ноя:

– Если бы я знал, что ты останешься здесь, я бы растопил камин.

Ной поставил стул справа от меня, чтобы мы сидели по одну сторону стола, и наши колени случайно стукнулись друг о друга. Я перевела взгляд на гроб под грушевой скатертью. Мое тело лежит прямо там, у стены, где ядовитой змеей скользит осенняя сырость. Мне поэтому холодно? А если сделать больно моему телу, я тоже почувствую боль?

– Все хорошо? – Мягкий голос Ноя проник в мое сознание, и я обернулась. – Может, тебе стоит поспать?

– Нет.

Я не хочу спать. Не хочу тратить время на сон.

Ной никак не прокомментировал мой резкий отказ, лишь заботливо предложил еще чаю. Когда я отказалась, он поинтересовался, голодна ли я, и я вновь ответила «нет». Если бы он спросил, что сейчас чувствую, я бы не смогла ответить на этот вопрос. Потому что кто-то в моей голове нажал на волшебную кнопку и выключил мысли. Я смотрела на гроб, понимая, что любыми способами хочу задержать Ноя рядом с собой, но не понимала лишь одного: хочу ли я просто поговорить о чем-нибудь или задать страшные вопросы?

Пока я судорожно размышляла об этом, Ной бережно взял мою ладонь, лежащую на столе между нами, и сжал вялые пальцы с короткими ногтями. Когда я посмотрела на него, он грудным голосом, так тихо, что пришлось напрячь слух, сказал:

– Я знаю, что ты чувствуешь, Кая. Ты боишься, ведь у тебя никого не осталось. И еще ты начинаешь подвергать сомнению всю свою жизнь.

Я хочу уйти. Я просто хочу подняться и уйти. Но я не ухожу, не сбегаю, а продолжаю смело смотреть Смерти в глаза, позволяю Ною читать меня.

– Пока что ты не чувствуешь себя спокойно, Кая, и в голове очень много мыслей, – продолжил он и затем коснулся моей щеки. Большой палец оказался у уха, а остальные скользнули на шею. – Скоро все закончится и станет прежним. А пока не думай, хорошо? Можно задать вопрос?

Я кивнула, и Ной наклонился вперед. Я осознала, что даже если он снова начнет молоть чушь, я не обращу внимания. Пусть просто говорит – что угодно. Я и боюсь его слов, и жажду их. Он всегда был безжалостен в беседах, неуловимо напоминал мне моего отца. Слова Ноя резали плоть и достигали нутра, но моя жизнь была тяжелой, а теперь стала еще и лживой. Я хочу правды.

– Там, в Тайной квартире, что именно ты видела? – шепнул он, и я ошеломленно сморгнула. – Я имел в виду, что… Когда ты была вдали от своего тела, тебя мучили видения, галлюцинации и кошмары. – В этот раз он не спрашивал, а утверждал, и я вновь кивнула, вспомнив тело Скалларк в архиве, вспомнив участившиеся приступы и ощущение, будто Неизвестный стоит у моей двери, дышит мне в спину. – Что ты видела, Кая?

Первая попытка объясниться вышла скомканной, но Ной терпеливо ждал, и я, наконец собравшись с силами, сказала:

– Много чего. Скалларк. Она мерещилась мне повсюду. Неизвестный за моей спиной. Гроб. – Ной болезненно нахмурился, а уголки его губ виновато опустились, хотя я знала, что он ни в чем не виноват. Ной прикрыл веки, наверное, чтобы я не читала его так, как читает он меня – по глазам, – и я спокойнее продолжила: – Почти всегда я просыпалась в гробу. Пахло сырой землей и червями. Мне на лицо сыпалась пыль, и все руки были в царапинах, потому что я колотила по доскам, пытаясь выбраться. То есть я думала, что пыталась выбраться, а на самом деле… я пряталась. И почти всегда мне снился ты. – Мне хотелось скрыть эти ощущения, никому не рассказывать о них, ведь это личное. Но они касались Ноя. – Там всегда был ты: сначала только твой голос доносился сквозь грязные доски. Я умоляла тебя помочь, кричала и ругалась, но ты лишь ответил, что я сама себя заперла, а значит, должна сама выбраться.

– Я был жесток к тебе? – Что-то в лице Ноя, в его глазах-льдинках, заставило меня быть сильнее и смелее, чем я есть – ради его спокойствия.

– Это был не ты, – ответила я.

Мы не отрывались друг от друга, и поэтому от моего взгляда не укрылось то, как Ной вздрогнул будто от отвращения.

– Твой внутренний голос звучал моим голосом. Должно быть, это было кошмарно. Слава богу, ты выбралась. Ты такая смелая, Кая Айрленд.

– Я решила, что не имею права прятаться от судьбы, не имею права оттягивать неизбежную смерть и жалеть себя. Я подумала, что не так уж важно, что мои желания никогда не исполнятся. Я получила достаточно. Времени было достаточно.

А у моих родителей, Джорджи, Ноя, Эллисса… не было даже этого.

Ной наклонился, сжал мои ладони в своих, и я почувствовала, как вскипают слезы. От обиды, горечи и той самой проклятой жалости к себе. Ной переплел наши пальцы, будто чувствовал все то же, что и я. Что времени больше не осталось, что список желаний составлен зря, что мне жаль тратить время на поимку Потрошителя. Мне жаль. Но без всего этого меня больше нет.

– Ты сильная, это правда, – произнес Ной, – этим ты отличаешься от него. Ты всю жизнь пытаешься побороть свои страхи, победить своих демонов, поступить не так, как легко, а как правильно. Потому что ты знаешь, что правильно и легко не всегда одно и то же. Он принял своих демонов, подкармливал их новыми и новыми жертвами. Ты уходишь от боли, Кая, а он стоит и наблюдает. Ты на него абсолютно не похожа, не бойся.

Ной всмотрелся в мои глаза, горящие от физической боли. Если хочешь – плачь, – читалось в его взгляде. Чувствуя, что сердце болезненно бьется, ведь впервые за многие, многие дни я могу с кем-то по-настоящему поговорить, я произнесла:

– Я часто боюсь, что меня одолеют эти мысли. Я боюсь, что вдруг проснусь, а сомнения станут сильнее здравого смысла. – Я неловко отодвинулась и зачем-то схватила свою кружку, хотя чай давным-давно закончился. Вот бы и слова закончились, но они продолжали царапать горло, как наждачная бумага, легкие, словно были зажаты в тиски.

– Вспоминая сейчас свою жизнь, я не могу не обращать внимания на всякие мелочи, которые окружали меня с самого детства. Отец воспитывал меня как солдата. Даже когда я вернулась развалиной из больницы, уже тем летом он швырнул меня за шкирку в военную школу. Мне пришлось вытерпеть такую адскую боль, что мозг заблокировал часть воспоминаний… – Слова продолжали литься бесконтрольным потоком, и в глазах опять защипало. – Каждый божий день мне приходилось начинать утро с пробежки, ходить в спортзал, ездить на полигон и многое другое, потому что отец знал: мне нужны жесткий контроль и выдержка. Он учил меня преодолевать боль и страх и злился, когда я стала врачом…

– Кая, – оборвал Ной, – прекрати это. Твой отец никогда в жизни на тебя не злился. Ты была причиной его гордости и сама прекрасно это понимаешь. Сейчас свои страхи ты переносишь на него. Не надо. Да, твой отец боялся, как и все отцы, ведь он любил тебя. Ради тебя, – еще мягче продолжил Ной, – твои родители были готовы на все, абсолютно на все. Так что вспомни другие вещи, Кая. Вспомни другие слова, вспомни, как он сказал, что будет тобой гордиться, несмотря ни на что. Он так воспитывал тебя потому, что хотел, чтобы ты была похожа на него – этого хотят все родители. – Ной заглянул мне в лицо. – Ничего страшного, что ты сомневаешься, ведь ты всего лишь человек. Людям свойственно бояться. Важно не дать страху победить себя. Помни и другие мелочи, помни все хорошее.

Голос Ноя в один миг затих, и я оказалась в другом месте, рядом с мамой, папой и Джорджи. Папа остался дома на весенние праздники, и мы устроили в саду пикник.

– Кая. – Когда стемнело, Джорджи, как и ожидалось, потащила меня в сторону небольшой палатки. – Ты должна быть со мной. Одна я не смогу спать, там же жуки, и червяки, и огромные тараканы…

Она растянула слово «огромные» и развела ручонки в стороны, чтобы показать чудовищных созданий, живущих в саду. Я терпеливо пыталась убедить ее в том, что в палатке нет никаких жуков и тараканов, но Джорджи повисла на мне и, упираясь пятками в ковер, потащила в сторону распахнутой входной двери. Снаружи слышались стрекот кузнечиков и уханье совы.

За спиной звучал разговор родителей:

– Я же говорил, Мэгги, нам не стоит переживать, Кая всех тараканов одним только взглядом испепелит.

– Из-за тебя у нее не будет свиданий с мальчиками.

– Свою дочь я воспитываю правильно, так-то!

Воспоминание рассеялось, и в поле зрения возникло улыбчивое лицо Ноя Харрингтона. Он сиял, будто солнышко, разгоняя мрак серого слякотного утра. К влажному стеклу прилип ярко-красный листочек и тут же сорвался, подхваченный порывами ветра.

– Тебе лучше? – Ной наклонился в сторону, чтобы привлечь к себе внимание. Когда я кивнула, он хмыкнул: – Видимо, не зря я добавил в твой чай немножко рома.

– Ничего ты не добавлял, – возразила я, но он лишь отмахнулся, затем, вскочив, обошел кухонную стойку и приблизился к плите, нарочно грохоча чайником. Я отметила, когда Ной поднимался, что дырка на его штанине на колене стала больше.

– Ты что, не слышала о силе мысли?

– Нет, – сказала я. Хотелось спросить, не он ли проник в мою голову и из-под вороха грязных и вонючих, как старое заплесневелое одеяло, воспоминаний достал то самое, которое поднимет мне настроение.

– Плохо. Очень плохо. Весьма и весьма скверно. – Ной сокрушенно покачал головой, повернувшись ко мне.

– Я поняла, – оборвала я. Ной не стал сдерживать белозубую улыбку, и меня вновь посетило подозрение, что его настроение является зеркальным отражением моего собственного. Может, Ной действительно чувствует меня на эмоциональном уровне, и когда мне плохо, то и ему тоже?

– Будешь бутерброд?

– Спасибо, нет.

– Значит, да. Я прочел в одном журнале, что, когда девушка говорит «нет», это не всегда категоричное «НЕТ», ну, ты понимаешь… Там сказано, что зачастую, когда женщина говорит мужчине «нет», это пассивное «да», то есть она пытается завуалировать свое желание. Это правда? Что? Почему ты так смотришь? Я правда прочел это вон в том журнале!..

* * *

После завтрака я попрощалась с Ноем («обещаю, я ухожу не навсегда, а за своими вещами») и покинула особняк Харрингтонов, чувствуя на своей фигуре пристальный взгляд. С Кисой-Мисой на руках Ной глядел в окно. Треугольная мордочка питомца приобрела то же выражение, что у хозяина.

Втянув голову в плечи и обхватив себя руками, я, собирая носками ботинок каждую дождевую каплю, добежала до машины и забралась в холодный салон. Мысленно уже составила план: вернуться в Тайную квартиру, поспать пару часов, принять душ и отправиться в район Дэйзи Келли. Даже если ее мать вновь испугается меня, я намерена выяснить имя Криттонского Потрошителя. Четкая схема действий давала ощущение устойчивости, ведь теперь я не просто стою на твердой каменистой почве – я знаю направление и уверенно шагаю в сторону цели.

Подгоняемая решимостью, я рассекала капотом машины туман и утреннюю морось, которая следовала за мной по пятам. Поднявшись в квартиру, я нерешительно замерла у двери и посмотрела по сторонам.

Я возвращаюсь в эту квартиру, зная, что двадцать девятого сентября тысяча девятьсот девяносто шестого года здесь случилось странное. Здесь собрались люди, которых случайным образом связала судьба. В этой квартире была Дэйзи Келли. Здесь я родилась. Здесь папа впервые взял меня на руки. Мама впервые приняла решение защищать меня ценой своей жизни.

Я вздохнула и вошла внутрь, закрыв за собой дверь и повернув ключ в замке. Ничего нового. Все те же белые стены и холодный пол, все тот же диван с пледом и подушками, все тот же старый стол с моими учебниками, кружкой и записями, собранными мамой.

Знал ли отец, чем она занималась? Нет, не думаю. Он оставил прошлое в прошлом, он воспитал меня так, чтобы я смогла защитить себя сама, когда их не будет рядом. Он воспитал меня так, чтобы, когда в груди становилось тесно от тревоги и страха, я не отворачивалась от беды, а шла вперед и боролась изо всех сил. Так же, как поступали они. Папа бы не стал жить в этом безумии, в которое сознательно опустила себя мама. Она была милой болтушкой, его опорой, женщиной, которую он хотел защищать.

Нет, отец должен был догадаться, что она не оставит дело Дэйзи Келли в покое. Той ночью, когда она выбежала из дома и бросилась по направлению к заводу, в ней что-то переключилось. Когда она встретилась с Дэйзи, когда вытащила ее из лап опасности, когда впитала ее историю, мама изменилась. Появилась доска для улик. Фотографии покалеченных тел. Отчеты судмедэкспертов. Она улыбалась мне в лицо, а про себя думала, что это может быть в последний раз. На протяжении двадцати лет она изо дня в день до смерти боялась, что однажды проснется и не увидит меня.

Я тряхнула головой и подошла к окну. Сквозь туман едва угадывались очертания заброшенного завода. Если бы той сентябрьской ночью свет не загорелся, если бы мама не проснулась и не отправилась на кухню, она бы не увидела Дэйзи, идеальную жертву Криттонского Потрошителя. Она бы не последовала на помощь незнакомке. Следуя этой цепочке, итог напрашивался сам собой: я бы не родилась. Мама бы не испортила себе жизнь. Лили бы не отправила мне сообщение, ее бы не убил мистер Роджерс. Я бы не выступала в суде и не подвергла бы Джорджи опасности.

Я оборвала сама себя и направилась в ванную, оставив дверь распахнутой настежь. Прохладные струи ударили в спину и в грудь, коснулись волос тяжелыми прикосновениями. Все мысли замерли, а вместо них я услышала только стук своих зубов. Когда холод стал нестерпимым, я сделала воду теплее и смогла открыть глаза.

Минутка жалости закончилась, и я с нетерпением ждала, когда голова коснется подушки. Дико хотелось спать, но больше всего хотелось проверить, насколько прав был Ной, хотелось убедиться, что ночные кошмары оставят меня в покое и больше не будет гроба.

Когда я выбралась из душа, оставив дверь распахнутой, и переоделась в спортивные штаны и футболку, зазвонил мобильный телефон. Я достала его из кармана куртки и прищурилась, силясь рассмотреть имя звонившего. Доктор Арнетт.

– Да, доктор Арнетт? – бодрым тоном ответила я и посмотрела на часы. Семь тридцать. – Доброе утро.

– Я не рано?

– Нет.

– Точно? – Я промолчала, и он со смешком сказал: – Конечно, нет, ведь доктор Айрленд никогда не спит и всегда наготове. – Я вновь промолчала, и он, посерьезнев, добавил: – В общем, твоя работа в архиве закончена. Наказание отменено.

– Почему?

– Ты против? – осведомился он. – Привыкла к запаху плесени?

– Нет.

– Вот и хорошо, Айрленд. Сегодня ты работаешь в ночную смену и будешь на подхвате у врачей «Скорой помощи», поняла?

– Да.

– В пять чтобы была в моем кабинете, я верну тебе бейджик.

– Хорошо. Спасибо.

– А теперь спи, – бросил он и отключился.

В пять быть в городской больнице. Все складывается как нельзя кстати. Копаться в архивах мне больше ни к чему, ведь медкарта Дэйзи Келли найдена, а этой работой может заняться первый курс. Сейчас есть время поспать четыре часа. Или даже пять.

С этой мыслью я забралась под плед, повернулась на спину и сложила руки на груди. Сегодня я чувствовала себя спокойнее и свободнее, чем вчера, потому что накануне целых двенадцать часов была Неизвестной и дочерью Криттонского Потрошителя. Сегодня я снова я – Кая Айрленд.

* * *

Это опять началось.

Когда мое дыхание стало тяжелым, а веки больше не подрагивали, когда запястья расслабились и я перестала слушать звуки с лестничной площадки, в мой сон проник Ной. Мы сидели рядом на кухне особняка Дориана, за окном свирепствовала буря. Прыгало напряжение, свет на кухне то тускнел, то становился болезненно-ярким.

Ной молчал, и от дурного предчувствия мои предплечья покрылись мурашками. Почему-то я сразу решила, что случится что-то плохое.

– Почему ты молчишь? – Я первая задала вопрос, и Ной покачал головой, и вместе с этим в люстре над нами мигнул и погас свет. Он забрал вместе с собой шумы из особняка, оставив лишь удары громоздких капель дождя о прозрачное стекло. На его фоне едва угадывались очертания Ноя. Он по-прежнему молчал, и я почувствовала себя даже более неуверенной, чем прежде. Наступило осознание, что свет потух не из-за непогоды, а из-за Ноя. Это он высосал свет и шумы, потому что состоит из мрака. В его вселенной темнота гораздо сильнее, чем свет.

– Почему ты молчишь? – вновь спросила я в темноту. Хоть Ной и сидел передо мной на стуле, он не шевелился. Я даже не слышала его дыхание, будто Смерть покинула свой сосуд и слилась с мраком кухни. Теперь он вокруг меня. Ложится на мои щеки, плечи, колени, касающиеся колен Ноя.

– Потому что ты боишься.

Я вздрогнула, услышав голос Ноя – в моем воображении он представлялся восковой безвольной куклой.

– Ты мне по-прежнему не доверяешь.

– Доверяю! – заверила я, чувствуя в груди резкую боль от обиды. Я верю ему. Верю ему больше, чем самой себе.

– Нет, не веришь. – Ной отрешенно покачал головой, и в темноте это движение было зловещим, не предвещающим ничего хорошего. И он по-прежнему не дышал, пугал меня всем своим существом.

Когда я моргнула, стараясь взять под контроль чувство страха, лицо Ноя оказалось прямо перед моим. Кончик его носа касался моего, дыхание чувствовалось на моих губах, казалось, абсолютная тьма проникает в мои глаза. И теперь я не дышала и боялась моргнуть.

– Если ты мне веришь, Кая, – прошептал он, – почему не спрашиваешь о нашей с тобой сделке? По-твоему, что такого страшного я мог с тобой сделать, что ты боишься даже думать об этом? Ничего такого, о чем ты сама не просила.

* * *

Я резко проснулась и схватилась за пистолет, будто могла выстрелить в сновидение, выстрелить в Ноя. В квартире было светло, сквозь пыльное окно сочился солнечный свет. Я снова легла на подушку и выпустила пистолет, чтобы обеими руками накрыть глаза. Ночные кошмары не исчезли и не исчезнут, они стали частью меня, потому что кошмары – это мое подсознание, которое перерабатывает и анализирует вопрос.

– Действительно… – Я задумалась, убирая ладони и хмурясь. – Почему я ни разу не спросила Ноя о том случае в клетке Стивена Роджерса, когда впервые умерла? Потому что забыла? Потому что были другие вещи, о которых я хотела спросить? Или потому что боялась узнать правду?

Его глаза только что были тьмой.

В голове всплыла картинка из сновидения, и у меня побежали мурашки по коже. Тьма – его естественное обличье? Он называл себя Безликим, что значит, что у него нет лица. А душа у него есть?

* * *

Как-то неожиданно для себя я вдруг оказалась перед калиткой дома Дэйзи Келли. На пороге что-то лежало. Почта. Я резко вскинула голову, отчего темя взорвалось болью, и посмотрела на окна дома. Никаких признаков жизни. Склонившись к порогу, я схватила почту и изучила ее. Одна из газет была трехдневной давности, значит, родители Дэйзи Келли не выдержали и уехали из Эттон-Крик. Может, стоит пробраться в дом и…

– Что вам нужно?

Я вздрогнула и обернулась на голос: на пороге соседнего дома стояла пухлая кудрявая женщина в махровом халате. В мочках ее ушей сверкнули серебряные серьги-кольца. Даже со своего места я заметила, что выражение лица незнакомой женщины было отнюдь не дружелюбным: или она приняла меня за кого-то другого, или просто ненавидит людей, проходящих мимо ее дома.

– Здравствуйте! – громко сказала я и помахала ей конвертами, зажатыми в правой руке. – Можно с вами поговорить?

Женщина обхватила свое объемное тело руками, то ли защищаясь от меня, то ли из-за холода, и неуверенно спросила:

– Вы из полиции?

Я изумилась.

– Нет, я не из полиции.

– Журналистка?

– Нет, – ответила я. – Я не журналистка и не из полиции, но я ищу кое-кого. У меня была назначена встреча с доктором Келли, который работает в городской больнице. Вы с ним знакомы?

– Разумеется, я с ним знакома! – возмутилась женщина, издав какой-то странный звук вроде недовольного фырканья или хмыканья. Я медленно направилась к калитке ее дома, и женщина повелительно взмахнула рукой: – Проходите в дом, иначе еще сильнее заболеете.

Я снова удивилась, но не так сильно, как когда женщина предположила, что я из полиции. Когда я вошла в ее дом, стянула ботинки и обула предложенные домашние тапочки, она скептично изрекла:

– Ну да.

– Что, простите? – Я выпрямилась, и она подняла голову чуть выше, чтобы смотреть мне в лицо. Она поджала губы.

– Издалека ты выглядишь старше своих лет, но сколько тебе на самом деле – двадцать один или двадцать два?

– Двадцать.

– Гм… Приготовлю-ка я чаю, выглядишь ты просто ужасно. Проходи на кухню.

Я пошла следом за хозяйкой дома, которая принялась рассказывать о том, как ее муж собственноручно собрал травы для чая, наполняя их здравомыслием и силой воли. Затем она добавила, что он вот-вот вернется домой, будто думала, что я собираюсь что-нибудь у нее украсть.

– Не стой в дверях, входи на кухню. Сюда, к столу. Итак, что тебе нужно от доктора Келли?

– Мне нужен он сам. Я по личному вопросу.

– Дать тебе градусник?

– Простите? – Хозяйка дома уже в третий раз поставила меня в ступор, а я ведь даже имени ее не знаю.

– Дать тебе градусник? Садись! – Я осторожно присела на стул. – Кажется, у тебя температура.

– У меня нет температуры. Позвольте расспросить вас о докторе Келли и его жене. Куда они отправились? Как скоро они вернутся?

– О, так ты ничего не знаешь? – Она смотрела на меня сверху вниз так, что два подбородка коснулись внушительного бюста. Я ответила на риторический вопрос невозмутимым молчанием, и женщина пояснила: – Они навсегда покинули Эттон-Крик. Это место проклято.

Не могу не согласиться, – мрачно подумала я.

– А вы не знаете адрес места, куда они отправились? Вы сказали, что Эттон-Крик проклят? Это их слова?

Хозяйка дома кивнула:

– Они видели призрак своей дочери.

Я почувствовала, как сердце в груди перевернулось от безысходности и злости. Выходит, в тот день миссис Келли действительно увидела во мне Дэйзи.