Loe raamatut: «Сквозь любовь и печаль»

© Брюховецкий В., стихи, 2014

© «Знакъ», макет, 2014

Улыбнусь ли, или загрущу…

1

 
Постоял, подумал, подышал,
Тронул ветку яблони и, вроде,
Растворился музыкой в природе.
Тела нет.
Осталась лишь душа.
 
 
Вся раскрыта.
Вся обнажена…
Бредит космос тайными мирами.
Облака кочуют над горами,
А над ними влажная луна.
 
 
Сад набух росой. Деревня спит.
Дремлет за околицей дорога.
Тишина…
Еще чуть-чуть, немного, —
Каплю!
И душа заговорит.
 
 
Улыбнусь я, или загрущу —
Чувство будет искренне и ново…
Первое бы мне услышать слово,
Остальные я не пропущу!
 

2

 
Настрадаюсь до поры,
Но когда себя открою
И услышу как миры
Шелестят над головою, —
Отложу перо-копье
И увижу на распутье:
«Мир огромен! Не забудьте.
Только каждому свое…»
Подниму перо я снова
С крепкой верою в одно —
Чем в строке спокойней слово,
Тем прекраснее оно.
 

3

 
Высоко в горах туман.
Облака клубятся – выше…
Я впервые в жизни вижу
Как бушует Океан.
 
 
Вот он, свой смиряя бег,
Бьет в гранит тугой волною
И дымится под скалою.
И вот так – который век!
 
 
Верность берегу хранит.
То спокоен,
То бунтует…
И настойчиво шлифует
Неподатливый гранит.
 

«Вот и смолкла песнь и певец давно…»

 
Вот и смолкла песнь и певец давно
Чистит клювом грудь, все равно, что фрак,
А уже идет по тропе темно
И с полей к садам подступает мрак.
 
 
Не бренчит кольцо, не скрипит журавль,
Вдоль сухих плетней стали сосны в ряд.
В синем омуте крепко спит голавль,
Да на дне реки две звезды горят.
 
 
Меж кривых коряг стелет шелк трава,
Словно девичьи косы длинные,
И течет вода, говорит слова
Все старинные да былинные.
 
 
Окуну ладонь, раз и два раза…
А была ли ты, сила вешняя!
Упаду в траву, распахну глаза,
Потечет в зрачки темь кромешная.
 
 
И бездонные так наполнятся
Черной пропастью, звездным крошевом!..
Жаль не сбудется все, что вспомнится,
Не воротится то, что брошено.
 

«Рассеивая мрак, и, отрясая лист…»

Я столько разбросал камней…

 
Рассеивая мрак, и, отрясая лист,
Морозцем первым выстелив дорогу,
Приходит срок.
Я обращаюсь к Богу
И говорю, что я душою чист.
Смотри, Господь, дела мои не громки,
Я понимаю, как непрочна нить,
И я прошу Тебя повременить, —
Дай мне дойти до той конечной кромки,
Где, ощущая время за плечами,
Прозрел бы я и начал собирать,
И, собирая, столько взял печали,
Чтобы не страшно было умирать.
 

«Тяжела моя кровь, я уже устаю…»

 
Тяжела моя кровь, я уже устаю
Каждый раз поднимать ее выше и выше,
Но на вашу ни в жизнь не сменяю свою,
Даже если у вас она чище и жиже.
 
 
Вам легко ее гнать, ваша кровь голуба,
Успевает везде, все углы омывает,
Это значит: досталась такая судьба —
Не болит, не щемит, и дыханья хватает.
 
 
Можно просто идти, веселиться и петь,
Или просто лежать, не страдая, не каясь,
И смотреть, как паук вяжет ловчую сеть,
И пророчит вам счастье, в ладонь опускаясь.
 
 
Можно все. Можно просто стоять и орать,
Серой выпью уткнув нос в болотную кочку.
Можно все, одного не дано – умирать
Всякий раз, как допишешь последнюю строчку.
 

Беркут

1

 
Не в том беда, что счастьем обнесли,
А в том, что мне
Все чудится, и мнится
Покрытый ковылями край земли,
И над землей кружащаяся птица.
 
 
Не тот ли это беркут, что давно
На камни черствые просевшего дувала
В рассветный час, когда еще темно,
Когда еще рассвета покрывало
 
 
Чуть поднято, упал с небес. Горбат!
Он был суров, а я был очень молод,
Я был дитя, я был не виноват,
Что по степи ходил в то время голод…
 
 
Меня отец от птицы защитил.
А беркут мне на жизнь мою оставил
Свое перо, чтоб я писал и правил,
И к солнцу поднимался, и кружил…
 

2

 
Уронил мне беркут перо
Маховое, самое то.
Я принял его как добро,
Чем еще не владел никто.
 
 
Не чинил никто, и к губе,
Ритмы чуя, не прижимал…
В колдовстве моем, в ворожбе
Сей подарок совсем не мал.
 
 
Я омою перо слезой,
Очиню его, задохнусь
Небом, солнцем, степной грозой,
Словом ясным и чистым – Русь.
 
 
Станет грусть моя так светла!
И проявится в грусти той
Мах стремительного крыла,
Боль, сравнимая с высотой.
 

«Стекают влагой облака…»

 
Стекают влагой облака.
Веранды запотели.
Плывет вселенская тоска,
Глаза бы не глядели.
 
 
Над перелеском, над селом,
Стучится в окна, двери.
И ощутимей с каждым днем
И все больней потери.
 
 
Такое, видно, ремесло —
Все, что взойдет – созреет…
Свеча души, струя тепло,
Уже почти не греет,
 
 
Но, как далекая звезда,
Что не горит – мигает,
В ночи кромешной иногда
Потемки раздвигает.
 

«И все-таки писать…»

 
И все-таки писать!
Не то, чтобы обязан,
И этим связан, нет, но за душу возьмет
Высокая строка, за стол усадит князем,
Чернильницу подаст и к бездне подведет.
 
 
И ты совсем не ты!
И только непогода,
Раскачивая тьму, окутывая сад,
Подсказывает ход, тропу и вехи брода,
И ты идешь вперед, на ощупь, наугад,
 
 
Раскачивая жердь,
Гнилое огибая,
Предчувствуя судьбу, прикусывая боль,
И новая строка твоя (почти любая!)
Пьянит уже верней, чем крепкий алкоголь.
 

«Да…»

 
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам дойдет…
 

О. Мандельштам

 
Да!
Можно верлибром!
Но можно – хореем!
Суть главная в том, чтоб иная орбита…
Мы в поисках слова незримо стареем
И вдруг открываем веками забытое.
 
 
Далекое слово!
Прекрасное слово!
Подержим в губах и – забвение снова.
 

Утро

 
Ранний свет. Откину полог —
Брызнет золотом восток.
Шмель – мохнатый спелеолог
Лезет в тыквенный цветок.
 
 
Зреют дынь тугие слитки.
Слышен перепела бой.
Конь пасется у калитки,
Мокрой шлепает губой.
 
 
Запевает гулко улей.
Мед и яд. Одно окно.
Золотой жужжащей пулей
Очарован я давно.
 
 
Жизнь мудра. Разгадка рядом.
До чего же прост ответ.
Соты с медом…
Пчелы с ядом…
А без яду меда нет.
 

«Какая жизнь…»

 
Какая жизнь.
Какие дни.
Какая странная эпоха!
Вот и поэзия в тени.
На что надеется дуреха?
Того, что было, больше нет,
Ушло, растаяло, не видно,
И выйти вновь на белый свет
Не суждено, как ни обидно…
И где-нибудь сережа-петя,
В грязи, в навозе, в молоке,
Шагая в новое столетье,
Поднимет дудочку в руке,
И, с верой в чистое искусство,
Подует, но услышит… хрип.
 
 
…А мы ему помочь могли б,
Но нас не будет.
Вот что грустно.
 

«Там ветер солнце подгоняя…»

 
Там ветер солнце подгоняя,
Следит как в поле, за мостом,
Кругами осень осеняя,
Плывет развернутым крестом
Высокий коршун…
Даль слезится.
Согретый солнечным лучом,
Лениво хлопает возница
О пыль дорожную бичом.
 
 
Я вспоминаю эту прелесть —
И шум травы, и звук бича…
Какая все-таки нелепость,
Остатки жизни волоча,
Мечтать и не суметь вернуться
Туда, где ты все время есть,
Где было не во что обуться,
И было нечего поесть.
Где пел ковыль,
И лебедь плавал,
И голубь приспускал крыла,
Где жизнь текла без всяких правил
Чиста, спокойна и светла.
 

Подворье

 
Воробьи… Пшеница… Драка…
Щебет, гам, разбойный пух…
Подошел петух…
Однако!..
Просто «ух!», а не петух.
 
 
Сразу стало все на место.
Сразу стало всем не тесно.
Тот клюет и те клюют,
Не дерутся, не плюют,
Ни рогаток, ни пальбы…
 
 
Вот и нам такое бы.
 

«Не морочь меня, судьба, не морочь…»

 
Не морочь меня, судьба, не морочь,
Я с ума сойду и сам, без тебя.
Я шагаю не дорогой – обочь,
Не смиряя шаг, и не торопя.
 
 
Равномерно, по чуть-чуть, не спеша…
Солнце падает в ладони – беру,
Обжигаюсь, и трепещет душа,
Как былинка во степи на ветру.
 
 
Вешек нет, а не сбиваюсь с пути,
Верным словом свои хвори лечу,
Не морочь меня, судьба, не гнети,
Дай остаток додышать, как хочу.
 

«Двести лет истекает……»

 
Двести лет истекает…
Сквозь печаль и любовь
По России гуляет
Эфиопская кровь.
Веет славой, задором,
Мятежом, кутежом,
То пахнёт лукоморьем,
То сверкнет палашом,
То полтавской картечью
Просвистит, то простой
Тронет русскою речью,
Золотой, золотой!
В окна бьется, под крыши,
Входит в сумрак сеней,
И чем дальше, чем выше,
Тем видней и родней.
 

«Когда затихнет все и лишь в реке вода…»

 
Когда затихнет все и лишь в реке вода
Продолжит путь, толкаясь о пороги,
Мы станем говорить как со звездой звезда,
Не в смысле – велики, но в смысле – одиноки.
 
 
Когда потом не станет сил в свече,
И тьма в углу покажется предметом,
Твой треугольный шрам на маленьком плече
Вселенную мою наполнит новым светом,
 
 
И я увижу все – и ястребиный пух,
И ветер, что пшениц тяжелый пласт колышет,
И девочку с бантом, что напрягает слух,
И, слушая меня, меня совсем не слышит.
 
 
Увижу как в степи над тонкою чертой
Гремит состав, швыряя дым на крышу,
Как девочка кричит: «Куда же ты! Постой…»
Я вижу, что – кричит, но голоса не слышу…
 

«Чую – катится слеза по щеке…»

 
Чую – катится слеза по щеке.
И с чего бы эта вдруг мокрота?
Внук кулацкий, я держу в кулаке
Эту жизнь и не боюсь ни черта.
 
 
В мой табун забрел однажды Пегас,
Я взнуздал его – кормлю и пою,
И за это был расстрелян не раз,
И порубан не однажды в бою.
 
 
Угощали меня смертным вином,
Принародно примеряли петлю,
Но я выжил и решил свой бином,
Потому что я любил, и люблю.
 
 
От Пегаса я узнал, от коня,
Что я песню, что запел, допою,
Потому что влюблена ты в меня,
Потому что веришь в сказку мою.
 

«Это было давно. Между нами был грех…»

 
Это было давно. Между нами был грех.
Я не то, чтоб об этом в печали большой.
Осыпается сад… Осыпается смех…
Меж Оятью рекой и рекою Пашой
Нынче столько деревьев в поход собралось,
Что набитый листвою ручей не журчит,
И глухарь на косе, бородатый, как лось,
Преет бурым пером и брусникой горчит.
В этом рыжем бору нам с тобой не гулять,
Из оставшихся слов не вязать кружева,
Из Ояти не пить, глухарей не стрелять.
Это все не для нас…
 
 
Век прошел или два?
 
 
Вспоминая тебя, намечаю строку,
Раскрываю тетрадь, зажигаю свечу,
И с тоской понимаю: писать не могу,
Только имя твое дорогое шепчу…
 

«Средь веселых парней и бравых…»

 
Средь веселых парней и бравых
Был я тоже не как-нибудь,
Но меж пальцев моих шершавых
Ты проскальзывала, как ртуть.
 
 
Я ходил за тобою следом,
Я шептал тебе вслед слова,
Я мечтал, что однажды летом,
Когда вымахнет в рост трава,
 
 
Мы смотреть пойдем за околки,
Что раскиданы за селом,
Как в чапыжниках перепелки
Греют выводки под крылом…
 
 
Не случилось.
Подбит соколик.
Опалила крыло гроза…
За туманом твой скрылся облик.
Потускнели мои глаза.
 
 
При каких ты сейчас пенатах?
Дом соломой, наверно, крыт.
Край богатый, но нет богатых
В том краю и не всякий сыт.
 
 
Хорошо, если живность в стойле,
Если есть кувшин молока,
Если пес у крыльца – в истоме,
Солнцем вымазаны бока…
 
 
Ах, как памятно все, что было,
И не может забыть душа,
Как с подружками ты ходила
Синим берегом Иртыша.
 
 
Отвернула судьба удачу,
Поломала мечту мою.
Вспоминаю тебя и плачу,
Наливаю и горько пью.
 

Молодость

1

 
У Тамарки Костомаровой
Белый бант и шарф муаровый,
Естество, как торжество:
Губы – во! И груди – во!
 
 
Хороша!
Но грустно было,
Не меня она любила,
Не меня под бок брала
И вела на край села.
 
 
Я вздыхал и душу тратил.
Не по нраву был, видать.
Начиналась с темных пятен
Жизни этой благодать.
 

2

 
Но однажды – сон под утро,
Я ее люблю как будто,
Так люблю, что подо мной
Шар качается земной!
 
 
Жар, туман, сумбурны мысли,
Словно ухожу из жизни,
Словно я уже не я…
Ох, любовь! И, впрямь, змея.
 
 
Жар, сумбур, а не немею,
И простой загад имею:
В руку сон, мол, впереди
Этого, хоть пруд пруди.
 

«В лентах синего огня Шаль наброшена на плечи……»

Н.

 
В лентах синего огня
Шаль наброшена на плечи…
 
 
Осень теплую ценя,
Ты опять, зачем под вечер,
На носочках вдоль плетня,
Тихо, лихо, шито-крыто,
От дурного глаза скрытно,
Убегаешь к тополям,
Где светло от звезд,
И видно,
Как, шатаясь, по полям
В шубах розовых туманы
Ходят от скирды к скирде,
Где желанные обманы
Спрятаны известно где.
Каблучками росы маешь,
Раздвигаешь пальцем тьму.
Ты кого под шаль пускаешь,
Разрешаешь все кому?
Шелк бухарского узора…
Спит селенье, спят луга.
Звезды падают в озера,
Превращаясь в жемчуга!
Руки млеют, гаснет слово,
Бьется в жилах кровь-руда…
 
 
А наутро вёдро снова.
Ни росинки, ни следа.
 

«Вновь гудят провода, и шумит непогода…»

 
Вновь гудят провода, и шумит непогода,
За окошками март, с кровли падает снег,
И крестьянин пешней у тесового входа
Рубит лед…
А столетья назад печенег
В эту пору готовил коней для похода,
Потому что весна растопила снега,
И славяне уже расчищают ворота,
И скотину готовятся выгнать в луга.
Будет славный набег!
Но оставим все это,
Семь веков – долгий срок. Уйма календарей.
Новый день, новый график и новая смета,
И проблемы иные стоят у дверей.
А душа так болит! – норовит оглянуться,
Посмотреть на дедов, подсобить им рукой…
Первых мартовских луж серебристые блюдца
Рассыпаются в прах и шуршат под ногой.
Я иду по селу и прошедшее вижу —
Весь я в прошлом! – и любо мне это житье,
Высеваю овсы, крою заново крышу,
Проверяю силки, поправляю копье…