Loe raamatut: «Запрещено для детей. Электрожурнал. Пятый-штрих номер»

Виктор Дробек

Font:

Редактор Виктор Дробек

колумнист Лев Колбачев

сценарист Тихон Корнев

авторка Елена Соловьева

Иллюстратор Варвара Нафеева

артбук креатор Тим Фей

ISBN 978-5-4493-8088-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Основной графический стиль издания – отсутствие какого-либо стиля вообще.

В целом весь журнал – постмодернизм во все поля. (Вова Лупандин)

Основная концепция журнала – здесь и сейчас, пофигу какое место это занимает в литературном процессе. (Виктор Дробек)

бывает, поэт с именем и всякими регалиями пишет казалось бы ебанину, но ебанину крутую и прикольную (Лев Колбачев)

Дисклеймер-мантра

В Н И М А Н И Е! Электрожурнал запрещен для прочтения. Тут сплошной мат.

Любой желающий может распечатать PDF и дарить людям. Запрещено для детей и взрослых нарушать авторские права. Все права принадлежат их авторам.

Редакции и администрации тут нет, «тут нет» не несет ни за что ответственности – сажайте в тюрьму самих авторов, если они будут оскорблять ваши религиозные чувства, призывать к экстремизму и долбиться в жопу в общественных местах. С уважением, Тут Нет.

В этом номере есть права разных авторов: Виктора Дробека, Варвары Нафеевой, Тихона Корнева, Елены Соловьевой, Тима Фея, Льва Колбачева, кучки поэтов, как то: Алексея Шмелева, Cергея Жадана, Фахриёра (Фахриддина Низамова), Константина Рубинского, Андрея Полонского, Людмилы Казарян, Ануара Дуйсенбинова, Олега Бабинова, Галины Рымбу, Еганы Джаббаровой, Ивана Старикова.

Рубрика Благодать и Хуйня

Возможно, самое важное, что довелось увидеть
в жизни – камни посреди города, из которых вырастают
деревья. Гранитное основание скандинавских столиц, пейзажи, наполненные стойкостью и любовью.

Сомнительная радость быть деревом, сомнительная честь – ровно держать спину, чувствуя под собой смертельный холод отчизны, стоять на ветру, который учит сдержанности, цепляться за твердость, как за последнюю надежду.

Друзья-деревья, вы – брошенные на камни, как проповедники на растерзание животным, испытывали ли вы сожаление хоть когда-нибудь, что явились на свет во мраке, что не познали от рождения легкость
средиземноморских побережий?

Друзья-деревья, стенали ли вы хоть когда-нибудь
из-за ветра, сделавшего вас столь несокрушимыми?
Роптали ли вы хоть иногда на берег, которым ограничивалась для вас ветряная линия родины?

Мы будем брать от жизни все, что только сможем. Мы будем выкрикивать слова благодарности в солнечные небеса наших городов. Мы будем плакать от счастья
и смеяться от невозможности все изменить. Мы станем укреплять береговую линию: страна, похожая на холодный камень, люди, похожие на теплые деревья.

© Cергей Жадан, пер. с украинского Ия Кива

≈≈ ≈≈

ВЫХОДНОЙ
сегодня выходной
и чтоб взглянуть на себя со стороны
а голову набитую всякой всячиной
привести в порядок
ненужные мысли
выкидываю из окна своей квартиры на пятом этаже
вниз одну за другой

как окурки на тротуар
люблю этот звук с которым они
стукаются об асфальт
и потом качаются из стороны в сторону
словно человек с сотрясением мозга

хочется побыть садистом
когда нечего делать
наверное куда лучше
казнить мыслеформы
чем скажем ругать жену

они лежат под солнцем
блестя чешуей
у одной разбита голова
у другой носом кровь

вот оно облегчение

и наслаждение
от того как я ловко это придумал
наблюдать за их отдельным от меня
шевелением

когда и это надоедает
вхожу в комнату
дабы восполнить утраченное
открываю ницше
большего упрямца чем я
пришедшего в этот мир
заменить умерших богов
сверхчеловеком

начинаю дремать

жена толкает
пугаюсь
вскакиваю с курпачи
твои? – говорит
указывая на руки
семилетней дочери

смотрю
в ладошках ее
словно извлеченные из воды сазанчики
рты разевая судорожно трепещут
брошенные мною утром из окна
постмодернизм
метанаррация
и деструкция

______________________
Курпача (узб.) – узкое ватное одеяло.

© Фахриёр (Фахриддин Низамов). Пер. с узбекского Санджара Янышева.

≈≈≈≈

Где петляет дорога
и домов серпантин – три постбрехтовских бога
заглянули в один.

В нем глухая на ухо
и слепая почти
их встречала старуха
у горящей печи.

Спрятав взгляд в половицы
от старушьих седин: – И чего ей не спится? – удивился один.

Ох ты, Господи Боже, добрый Боженька мой. – Не устала похоже – оглянулся второй.

Бесполезный и лишний
третий сел на кровать: – Что-то мужа не слышно
и детей не видать.

В чём нужда ей бескрылой
кроме спичек и дров? – Тихо топку закрыла
и не стало богов.

© Алексей Шмелев

≈≈≈≈

На одном фестивале поэзии
Мне рассказали про столичную критикессу,

Которая приехала в какой-то Когалым, страшно представить,
С творческим вечером,
Робкий молодой поэт принёс ей в подарок книгу, А вдруг прорецензируете,
Но она руки за спину завела: «Детка, а вот не возьму; Если ваша книга хорошая, она сама до меня дойдёт».

И мне помстилось, Что книга понимает это буквально: Собирает манатки
И уходит от папы в столицу.

Конечно, пешком.

Идёт через Сибирь и Урал, С обязательной УПэШа-тусой в Челябе, Холодеет, худеет (ей на пользу), Растрёпанная, теряет стикеры-закладки,
Сделанные для чтения на презентациях.

Ковыляет за восемь тыщ километров
К этой треклятой дуре, Венере русской критической словесности,

Ненавидя её,
Но понося при этом
Своего молодого отца.

Нелегально ночует в сельских библиотеках, Не брезгует букроссингом
(Грех, конечно, но кто кинет камень),

Избегает встреч с лакированными кирпичами Есенина
(Выпущенными в серии «Русь читальная»),

На берегу Волги пытается пересмотреть свой богатый внутренний мир,
И тоскует: говно, какое же говно,
Я заложница этой архаичной, спекулятивной силлабо-тоники, Кто меня ждёт?
Кто любит?
Ломоносов сраный наоборот, Даже на Флибусте не примут.

И вот, Пройдя всю новую карту русской литературы, Стоптав снизу корешок
Приходит в Москву и попадает сразу
В довольно пыльную комнату,

Где ей делает непристойные предложения
Последний сборник Брянского Шиша: А не забацать ли нам общий альманашек страниц так на 69?
Потом полное Чемоданова
С избранным Витухновской
И рукописным Лукомникова
Начинают распахивать её наугад и расчитывать вслух, Хихикая что-то о транссибирской реалистической школе.

Она от стыда вырывается и забивается
Меж подозрительно тихих папок. А это стопка, Нанесённая в «Новый мир» самопальными авторами, И из стопки можно вернуться в старый мир
Только через вспыхнувший в редакции пожар —

То есть, дымом и пеплом в окна.

В стопке она помирает дня через три,
Но до последнего перебирает ножками (ножками?)
Будто идёт к своей критикессе,

И хватает губами (губами?) воздух,
Но Воздух и Новый мир – это разные комнаты,
Да и об Озоне тут не слыхали.
…Она разложится через год абсолютно без запаха,
Так что никто и не узнает о путешествии
Из Когалыма в Москву.

…А в соседнем, допустим, доме,
Наша критикесса будет всё это время
Попивать что-то тёплое,

И говорить молодому сожителю,
Видному культуртрегеру:
Как же мало осталось
Честной, блять, упрямой литературы,

Книги стали малоподвижные, Безногие, Бесцельные, Неживые.

© Константин Рубинский

≈≈≈≈

НЕ НАХОЖУ СЛАВЯНСКОГО СЛОВА

Никогда, боюсь, у нас больше не выйдет

Большого дракона на страх маленьким постояльцам отеля,

Мы устали, втянулись в ежевечерние разговоры, покупаем приличные вещи,

И их обустроенный мир нам кажется вполне пригодным для проживания.

Наши союзники в кожаных куртках не шьют их больше из выдолбленных кож животных, убитых на охоте, Они покупают их в эргономично устроенных – не могу подобрать славянского слова – супермаркетах,

Наши враги вообще не носят мехов и кожи, защищают права животных,

И даже лучшие женщины, те, которые могли бы стать идеальной добычей,

Вместо того, чтоб распалять свое воображение и трахаться направо и налево

В поисках совершенного выхода за пределы гибнущего тела,

Выбирают, нет не участь невест Бога, а вегетарианство, нежное дружество, а то и – опять не могу подобрать славянского слова – сепаратный феминизм.

В ящике, считающем наши грёзы,

Любовные сны прочитываются,

Как ошибка – снова не нахожу славянского слова – программы.

©Андрей Полонский

≈≈≈≈

пропавшие без вести не умерли
так сказано в табличках с острова Рапа Нуи
известного как остров Пасхи
и колыбель загадочной цивилизации
там сказано
все тенали бороговы
и гуко свитали оводи
эти огненные слова видят лётчики
и самолёты падают в океан уже пустыми
их видят моряки
и марии селесты разгадавших смысл
плывут дальше по воле волн
и чашечки с кофе ещё дымятся
они уходят
сами не зная куда
следуя закону открытой двери
следуя порыву пойдём посмотрим
там другие измерения и всё другое
может не лучше
но самолёт падает
и снаряд взорвётся через секунду
от такого приглашения нельзя отказаться

© Людмила Казарян

≈≈≈≈

модернизация 2.0
Все станет ясно
Огнеопасно
Отец наш к богу когда вернешься
Тогда рухани жангырнешься

В бога упираемся как в молчание
В молчание упираемся словно в бога
В безмолвие это когда вернешься
Отец наш тогда рухани жангырнешься

Богу богово кесарю кесарево
Ет етке мұнай президентке
Сорпы народной когда напьешься
Пастырь наш тогда рухани жангырнешься

Огнеопасное станет ясным
И можно будет искать песочек
Вдали от рухнувших пантеонов
Где вечный ветер мой свеж и светел
Где и казахов сжирает хронос
Где мне алеющий мак цветочек
Подарит рослый степной мальчишка
И будем мы с ним под звездным небом
Ставить кевларовый шанырак
На ховербайках летать в кокпарах
Переназначивать чабан-дрона
Чтобы отару гнал на жайляу
Есть курт заряженный кислотой
На интертрайбных степных кюй-рейвах
И на кошме возносить Аблая
Пока Столица кричит сгорая
Бураном белым
Вновь становясь святой

© Ануар Дуйсенбинов

≈≈≈≈

РАТАТОСК
Хрёсвельг говорит: «Белка!
Скажи этому лысому пидарасу, что мать его портовая шлюха
и потому питаться ему объедками – душами грабителей, прелюбодеев
и клятвопреступников!»

Белка говорит: «Окей, босс!».
Внизу белка говорит: «Уважаемый господин Нидхёгг!
Ваш верный партнёр Хрёсвельг
заверяет Вас в своём неизменном почтении. Он и впредь будет Вашим надёжным
поставщиком сырья. Как Вы знаете, он питается исключительно плотью, а души грабителей, прелюбодеев и
клятвопреступников, столь любезные
Вашему изысканному вкусу, он и впредь будет поставлять Вам
по новому дуплопроводу Иггдрасиль II».

Нидхёгг говорит: «Белка!
Передай ощипанному бройлеру, грязному трупоеду, что я нахер отгрызу корень дерева, на вершине которого сидит этот
жалкий импотент».

Белка говорит: «Окей, босс!»
Наверху белка говорит: «Ваше превосходительство Хрёсвельг!
Ваш учёный друг Нидхёгг
выражает Вам неизменное уважение. Он и впредь будет способствовать Вам
в приобретении замков
во владениях данников своих – грабителей, прелюбодеев
и клятвопреступников – англов».

Хрёсвельг говорит: «Белка!
Я взмахну крылами – и сделаю ветер, но чтоб слизняку вечно сосать то место, из которого я делаю дождь!»

Белка говорит: «Окей, босс!»
Посередине ствола
Рататоск останавливается
в маленькой таверне
подкрепиться от гнилого
дерева жизни

и говорит себе: «Ахули!
Уже меня увольте, плиз!
Я что вам девушка в июле
соединять ваш верх и низ!

Вот так и русская поэзия, отогреваясь и дрожжа, то жизнь крошит нажимом лезвия, то душу хрямкает с ножа.»

© Олег Бабинов

≈≈≈≈

МОЙ ОТЕЦ СПИТ НА ПОЛУ

мой отец спит на полу, и мы ждем

его зарплаты, как чуда, как мессию, как в детстве, как конец света,

когда мы все вместе обожремся и умрем

и увидим сияние мира без времени, – так мы ждем,

вечерами вдавливая взгляды в наше единственное окно в единственной комнате,

покрытое серой фольгой от летнего солнца;

мой отец спит на полу

в кухне, а мы с мамой и с моим сыном в комнате и, кажется, дышим синхронно

и ночью, просыпаясь, слышим друг друга;

на ТЭЦ-5 опять пробивают трубы и слышен их гул, а временами и рев самой большой трубы,

рассеянный по району – так, как будто бы он выпрыгивает из неба

и несется по нашей гнилой земле, как злой дух. и август

синих быков своих гонит по темному небу, по нервным холмам мусорных свалок,

по заросшим прудам и дворцам пригородных супермаркетов —

к нашим сложным сообществам, сбитым в один дом, один рой ума,

омывающий землю дурацкими слезами,

когда мы ждем зарплату отца и ругаемся,

потому что ее все нет, и мы не можем просто убить, попросить уйти

тех, кто виноват в этом; поэтому иногда мы просто хотим убить друг друга,

когда август разрывает мозги своим черным свечением,

когда деревья становятся живыми и обнимают пьяных людей на окраине,

баюкают их, как малых, опуская потом тихонько к мусорным бакам,

когда старый кот на кухне грызет сухой укроп и плачет неясно отчего чем-то животным;

мы хотим друг друга убить, как родные, но засыпаем снова,

и даже во сне мы с мамой ждем папиной зарплаты,

чтобы купить шампунь и гель для душа, чтобы покатать моего сына на лодках,

чтобы сесть на маршрутку и поехать в центр на выставку цветов,

а еще, чтобы, наконец, поесть то, что хочется, есть и есть,

пока не кончится время; а папа спит на кухне и кашляет,

его легкие не распускаются алым цветком, как в поэзии, а глухо бултыхаются внутри,

кожа мучается ночным запахом;

он спит и сам ничего не знает о своей зарплате,

он говорит во сне по-молдавски с братом.

© Галина Рымбу

≈≈≈≈
расскажи свой сон воде
можно просто из крана
мать учила, что так не придет шайтан
не случится зло, ты останешься самым
чистым из всех человеческих существ
помимо всего
если ты молился в мечети
или читал Корана потом неожиданно начался проливной дождь
то значит, Бог простил тебе грехи
как бы ни были они тяжелы- говорит тетя
мне хотелось, конечно, расспросить про каждый грех
но совесть не позволяла, я кушал хлеб
и думал, что в Африке все грешны, раз там так мало воды.
© Егана Джаббарова

≈≈≈≈

Машины с наклейками KZ, UZ
Поскольку как местность великий пересечён уже

не устланный шёлком путь конкистадоров имени Ермака
двигаясь не по прямой из столичной А. в областную К. Сами пересечения здесь коррелируют положи-
тельно: Азия – Африка, мавзолей/пирамида, Алжир и АЛЖИР
Не засыпай на ходу водитель в этой именно что глухой
Или же Троица в пыльных шлемах
склонится молча надо мной и тобой
Гумилёв-отец, Гумилёв-сын, Гумилёв-дух степной

© Иван Стариков