Loe raamatut: «Кратеры Симфареи»

Глава 1. Эдвин

В голову словно вонзился раскаленный прут. Попытавшись разлепить веки, он увидел перед собой лишь темноту. Ощутил, что лежит лицом в грязи; нагретая солнцем земля набилась в рот и ноздри. Неприятно. Пугающе. Но то было лишь небольшим неудобством в сравнении с ноющей болью в висках. Казалось, еще немного – и голова разлетится на куски. Эдвин застонал. Боль куснула его напоследок и внезапно отступила. Юноша чувствовал, что она не ушла далеко, лишь взяла паузу, укрепившись где-то на задворках сознания.

Эдвин сжал зубы. Был ли то обморок или просто сон, но из всех способов пробуждения ему явно выпал худший. Даже воспитательную оплеуху от матери он бы сейчас принял стоически, пусть это обычно и не предвещало ничего хорошего. Ведь за все нужно платить, верно? Гораздо хуже, если бы из забытья его вывел удар дубинкой от незнакомца, который вовсе не хотел никого будить, а, наоборот, стремился погрузить свою жертву в гораздо более глубокий, бессрочный сон.

Все эти мысли пронеслись в голове юноши за какую-то секунду, и он с тоской (а если вспомнить вариант с матушкой, то и с некоторым облегчением) признался себе, что не угадал ни разу. Вместо этого ему выпало рыть носом землю. Куда хуже, что он не мог вспомнить, как до такого дошло.

Эдвин попытался подняться на ватных конечностях. Зарычав от натуги, он с трудом приподнялся на локте, вытер ладонью лицо. Зацепил ссадину на лбу и, сморщившись от боли, сплюнул вязкую слюну.

– Проклятье.

На этом его красноречие исчерпалось, вместо этого юноша утробно закашлялся. С каждым спазмом казалось, что легкие сейчас вывалятся на примятую траву, на лбу выступила испарина. Он перекатился на спину, вцепился пальцами в рубаху на груди, пытаясь сдержать приступ. Через минуту кашель отступил, и мир вокруг обрел четкость. Ветви деревьев плотно смыкались в небе над его головой. До ушей донеслось журчание.

Обычно Эдвин засыпал в своей кровати, порой – на козлах телеги, изредка – в уютном теплом углу мастерской, за что получал нагоняй от Вамоса. Но в его привычку точно не входило валяться на речном берегу, на голой земле, под сенью деревьев. Даже если в жаркий день слепни баюкают своим жужжанием, а облака вяло плывут по небу, словно призывая улечься на спину и проследить за ними, постепенно погружаясь в сон. Юноша уперся ладонями в землю, выдохнул, поднялся на ноги. Мрачно посмотрел на пару ведер, лежащих неподалеку. В этом безмятежном беспорядке чувствовался некий укор, напоминание об ответственности. Обдумав последнюю мысль, юноша опять потрогал ссадину на лбу, посмотрел на небо и выругался вслух.

Должно быть, Вамос ждет его уже час, минимум, а это был повод для беспокойства. И пусть на фоне странного пробуждения все остальное отошло на второй план, Эдвин прекрасно помнил, что каменщик до сих пор не сменил гнев на милость с прошлой недели. Ведь не зря, ой не зря, он больше не хранит свои бутылки с дрожжевой настойкой под полкой с инструментами. И, несмотря на все оправдания, этот поход за водой стал для него уже третьим за три дня.

Каждый раз кожа в считанные секунды покрывалась липкой пленкой пота, соленые капли стекали по лбу, заливая глаза. Это было самое сухое и жаркое лето на его памяти, мозоли на руках саднили, кожа загорела почти дочерна. Пыль вперемешку с каменной крошкой по вечерам можно было выскребать из складок одежды горстями. И даже старики, привычные, казалось, ко всему, все реже выползали из своих домов на крыльцо, предпочитая до самого вечера прятаться в глубокой тени.

Он вновь возвел взгляд к небу: солнце неумолимо и безжалостно источало свой жар прямо над его головой. Мог ли солнечный удар стать причиной его забытья? Заманчиво. Простые объяснения всегда успокаивают, помогают найти опору в этом неустойчивом мире. Увы, этим мог объясниться лишь обморок в сочетании с головной болью. Но уж никак не состояние поляны вокруг.

В паре шагов от него грустно замерла скособоченная яблоня. На ветках сиротливо покачивалась кучка недозревших яблок, но большое количество зеленых плодов теперь валялось на земле среди узловатых корней. Местами они сливались по цвету с травой, местами теряли маскировку, переливаясь на солнце. А ведь каждый знает, что плоды зреют все лето, а к осени становятся наиболее сочными, вкусными и начинают валиться с веток в пожелтевшую траву. И уж точно не падают так рано, все сразу и в опасной близости от его головы.

Вокруг были и другие странности помимо яблок. Упавшая ветка тут, опавший куст там – все это вносило сумятицу в давно ставший родным береговой пейзаж. И хотя по натуре своей Эдвин был молчалив, сейчас он испытывал непреодолимое желание ругаться вслух. Костерить на чем свет столь грубое вторжение в устоявшийся порядок вещей. Однако юноша промолчал и вместо этого схватился пальцами за виски.

Утро этого дня вряд ли можно было назвать выдающимся. Он, как и всегда, проснулся на заре, сунул голову в бочку с водой и поспешил на другой конец деревни, к Вамосу. Провел все утро в рабочих заботах, а после, ближе к полудню, подхватил ведра и поплелся к реке.

Но что потом? Как бы маняще ни звучало, планов подремать на теплой земле у него точно не было. Упал в обморок? Солнцем голову напекло? Бред. Слабым здоровьем Эдвин никогда не отличался, а если посмотреть на загорелую кожу и блестящие на лице карие глаза, то можно было усомниться в отсутствии у него южного происхождения. Пока остальные жители Срединных земель изнывали от жары, он стоически ворочал камни под палящим солнцем.

Юноша огляделся вокруг. Тихое журчание реки успокаивало, водная гладь блестела на солнце. Спокойствие было обманчивым. На первый взгляд течения почти не было, но любой местный знал, что уже в двадцати шагах от берега в воде начинают бушевать бурные потоки, берущие свое начало где-то высоко в горах.

За его спиной высился крутой, поросший кустарником пригорок, среди колючих ветвей скрывалась протоптанная тропа. Деревья неплотным рядом выстроились вдоль берега, их кроны отбрасывали рваные тени на пожелтевшую местами траву, которая, по мере приближения к берегу, истончалась и уступала место размокшей земле и песку. Сейчас земля вокруг была припорошена опавшей листвой и ветками. Ближайшие к берегу кусты колыхнулись, словно невидимый порыв ветра решил довершить начатое, на этот раз выкорчевав всю поросль полностью.

Эдвин вздрогнул, но все вновь затихло, вокруг царило сонное, полуденное умиротворение. Он аккуратно отодрал от рубахи пару репьев, присел на корточки. Из чистого озорства подбросил в руке яблоко, впился в него зубами. Скривился, отбросил плод в сторону, с усилием сглотнул кислую мякоть. Именно так он и ощущал Мир сейчас. Дерьмо в красивой обертке.

Поднявшись на ноги, он подхватил с травы ближайшее ведро. Посмотрел на вмятину на боку, осуждающе покачал головой, подобрал второе – к счастью, без повреждений. А после целеустремленно шагнул к реке. Вода у Вамоса все-таки будет. Если судить по солнцу, он вряд ли провел на берегу больше часа. Стоит поспешить, и тогда, возможно, его отсутствие не покажется таким уж долгим.

По жаре зайти в прохладную воду было даже приятно. Эдвин наполнил одно ведро до середины и, выдохнув, опрокинул его себе на голову. Поежился, наполнил еще раз, уже до краев, затем повторил то же самое со вторым. Вода на солнце искрилась и переливалась; он откинул мокрые волосы со лба и в замешательстве замер. Моргнул, пытаясь отогнать наваждение, после чего всмотрелся внимательнее. У самого берега он различил другой блеск, неправильный. Не так блестит водная гладь, особенно наполовину в тени растений.

Эдвин нахмурился, аккуратно отставил ведра в сторону и сделал пару шагов по берегу. Потом еще парочку и еще, затем наклонился и уставился под ноги. Протянул руку к влажному песку, осторожно ковырнул землю, ладонью откинул ил, подцепил предмет и выпрямился. Брови непроизвольно поползли вверх.

Юноша посмотрел налево, ничего нового там для себя не обнаружил, после этого направо – с тем же результатом. Снова воззрился на свою ладонь. На ней в остатках песка и покрытый блестящими капельками воды лежал медальон. На первый взгляд в этом не было ничего удивительного – что он, украшений не видел? Даже матушка Эдвина, несмотря на их простецкий, сельский быт, имела в своем распоряжении скромный, но очень симпатичный набор украшений для особых случаев и ежегодных деревенских праздников. Но такую красоту он видел впервые.

Идеальный золотой овал, без каких-либо опознавательных знаков, гербов и прочего, чем любят кичиться высокородные. Небольшой, размером с женскую ладонь и высотой с полпальца. С бейлом под цепочку в верхней части, но она, похоже, осталась на шее благородного путника, который умудрился утопить драгоценность. Из отсутствия видимых выемок и щелей Эдвин сделал вывод, что медальон не открывается, а служит просто украшением. Однако работа была тонкая: идеальная форма, гладкость, утонченность. Грандиозное исполнение. Могло смутить отсутствие гравировки и любых изысков – просто кусок золота на цепочке, и все же этот медальон всем своим видом показывал: простолюдины такое не носят.

Эдвин сглотнул. Удача? Может быть. А может быть, и нет, вдруг подделка? А если не подделка, куда нести такую вещь? Если и поверят, что он нашел на берегу подобное, кто даст сельскому парню кучу денег? Юноша моргнул, сжал кулак и провел языком по губам. Разжал пальцы: медальон никуда не пропал и упрямо лежал в руке, при этом приятно холодя ладонь, несмотря на удушливую летнюю жару. Словно отзываясь на его замешательство, листва на берегу вновь зашелестела.

– Вамос не поверит, – пробормотал Эдвин одними губами, ругнулся и сунул медальон в карман штанов.

Первоочередная проблема – ведра. Каменщик ждет, ведра наполнены, а солнце начинает припекать все сильнее. Сначала отнести воду, потом думать про медальон. Оставлять его на берегу смысла нет – либо никто никогда не найдет, либо приберет к рукам случайный путник, так чем он хуже? Если в деревню явится человек и будет искать пропажу – получит обратно, в их тихом поселении проблемы никому не нужны. А если не явится… Посмотрим. Решив таким образом, юноша подхватил ведра и потопал в сторону Шепчущих дубов.

Почему родная деревня Эдвина называлась именно так – никто из жителей нормально объяснить не мог. У каждого местного была своя версия, порой она передавалась через поколения, менялась, переплетаясь с чужой историей, и выяснить, где правда, а где выдумка, уже не представлялось возможным.

Эдвину особенно нравилась байка про отставного вояку, родовое гнездо которого находилось ровно на том самом месте, где сейчас располагалась деревня. И на старости лет начало ему казаться, что деревья в дубовой роще (окружавшей равнину в то время) постоянно шепчутся, строят заговоры – другими словами, ведут себя абсолютно несносно. В силу скверного характера, старик приказал всю рощу вырубить, а затем, в силу воинской чести, приказал все деревья похоронить с почестями. Уже давно и замка никакого не было на этом месте, а вместо рощи деревню окружал густой лес, причем не дубовый, но рассказчиков это обычно не смущало. Эдвин всегда давил в себе улыбку и думал, что работенка была та еще: рыть могилы для сотни дубов.

Он поднялся по тропе, аккуратно проскользнул сквозь кусты дикой рябины и дворами пошагал в сторону мастерской. В траве стрекотали кузнечики, в воздухе жужжали слепни, коровы махали хвостами, отгоняя мух, но ни одного человека юноша не встретил. От жары, что ли, попрятались все? Поравнявшись с задним двором, Эдвин проскользнул в приоткрытую калитку, поставил ведра у забора и с грустью потер мозоль на левой ладони. Он был уверен, что запирал ее перед уходом. Такими темпами Вамос будет гонять его за водой до конца месяца.

Юноша с сомнением покачал головой и навострил уши. Со стороны главной улицы, за домом, раздавался приглушенный, но явно не свойственный тихому летнему деньку ропот множества голосов. Можно было подумать, что половина жителей решила собраться на площади и обсудить последние новости. Эдвин нахмурился, еще раз проверил калитку, быстрым шагом пересек двор. Протянул руку к задней двери, которая в ту же секунду распахнулась ему навстречу. Из дома, едва не сбив его с ног, вывалился Вамос.

– Какого… – уже было возмутился Эдвин, но старик, проявив неожиданную для своих габаритов прыть, метнулся вперед и закрыл ему рот ладонью.

Юноша выпучил глаза. Стариком он называл Вамоса по привычке, в глубине души понимая, что тот совсем еще не стар. Ростом он был лишь немного ниже Эдвина, крепок, смугл, мускулист, как и подобает каменщику. На голове и в коротко стриженной бороде уже давно проглядывала седина, а многие годы тяжелого труда отпечатались на лице глубокими морщинами. При этом его наставник едва разменял шестой десяток. Темные глаза цепко смотрели из-под густых бровей, а тонкие, плотно сжатые губы и крупный нос с горбинкой дополняли картину. Был он строг, но справедлив, говорил чаще всего краткими, рублеными фразами, словно нехотя. И несмотря на это, наравне с отцом, за годы наставничества и совместного труда он научил Эдвина половине всего, что тот знал о Мире. Но сколько бы мыслей и знаний сейчас ни теснилось у юноши в голове, с уверенностью он мог сказать одно: у Вамоса точно не было привычки бегать по двору и рукой затыкать своему помощнику рот. Обычно для этого хватало и взгляда.

Старик сощурил глаза и прошипел:

– Я убираю руку. Ты не шумишь. Я спрашиваю, ты отвечаешь на вопросы. Понял?

Эдвин неопределенно поводил глазами. Вамос прижал ладонь еще сильнее и легонько его встряхнул:

– Понял?

Юноша попытался кивнуть. Старик убрал руку от его лица, зыркнул в сторону голосов и тем же напряженным шепотом продолжил:

– Где ты был? Стой, и так знаю, что на берегу, можешь не отвечать. Сегодня твоя особенность носить ведра дольше, чем нужно, принесла пользу. Как ты себя чувствуешь? Ощутил что-нибудь необычное?

«Только раскаленный прут в голове».

– Все в порядке, – пробормотал Эдвин, – а с чего бы мне…

– Тихо. Я спрашиваю, ты отвечаешь. Времени мало. Тебе ведь уже двадцать два, верно?

Эдвин недоуменно уставился на старика.

– Да, исполнилось на той неделе.

«Еще бы он не помнил. Именно в тот день он с приятелями начудил в мастерской и… Проклятье. Но почему он спрашивает?»

Вамос критически оглядел помощника и внезапно как-то сник. Медленно провел ладонью по лицу, словно пытаясь стереть усталость. Нахмурил брови, пробурчал:

– Выглядишь моложе… Не спорь! – Старик упреждающе поднял ладонь и с неожиданной болью в глазах посмотрел на Эдвина. – Плохо дело, мальчик. Ты ведь тоже должен был отключиться на берегу, я уверен. Так и было?

Юноша медленно кивнул, где-то в уголке сознания начало формировать понимание. Собственные мысли ему не понравились.

– Каким-то образом гвардейцы уже здесь. Месяцами никаких гостей, и вот именно сегодня. От таких совпадений несет дерьмом за версту.

– Там на берегу… Значит, ты тоже?

– Не только я. Вся деревня. Это белоголовый, сомнений нет. Всю деревню унесло к Годвину в небытие. А как очнулись – столичные доспехи уже зашли в деревню. Ты понимаешь, что это значит?

Эдвин моргнул. Для старика это была несвойственно длинная речь, но уловить суть было не сложно. Осознание неприятным холодком начало разливаться по телу. Старик увидел все по его глазам:

– Да, ты прав, мальчик. Дело плохо.

Юноша запустил руку в волосы, пробормотал:

– Мы так далеко от столицы, – он с надеждой посмотрел на Вамоса. – Они уже проверяют? Возможно, это даже не из наших? Кто-то проезжал мимо?

Старик посмотрел на него с тоской.

– Мальчик. Ты не понял. Проезжала мимо как раз гвардия. Судя по тому, как быстро они прибыли. Они уже ходят по домам, выводят людей на площадь. – Шум с улицы как будто стал громче. Вамос нервно оглянулся и продолжил: – Эта проверка явно не входила в их планы, а значит, нет и никого из церковников. Заберут всех, кто хоть немного подходит под нужный возраст. А проверять будут уже в ближайшем распределительном пункте. На севере. В Лордане. В лучшем случае…

Очертания мастерской на фоне ясного неба казались вырезанными из бумаги. Теплый ветерок пошевелил выгоревшую на солнце траву. Старик уныло проводил взглядом навозную муху и снова заговорил:

– Ты никогда не был в крупном городе. Не говоря уже о столице. Не знаешь, как это происходит. И лучше тебе не знать. Ты не сможешь им ничего доказать. Тебя заберут. Будь проклят Вильгельм, столица, гвардейцы. Будь они все прокляты.

Эдвин прикрыл глаза. Чертова муха жужжала где-то в отдалении, перекрывая собой гул голосов, вплетаясь в него, словно рой насекомых атаковал деревню, своим шумом заполняя весь окружающий мир. Вамос схватил его за запястье, сжал:

– Соберись! Мы знаем, что ты не из этих. Поэтому гнить на распределении ты не должен. Сейчас они соберут людей. Опросят. Мастерскую уже проверили. Повезло, что тебя не было в деревне. Ошейников у них с собой тем более нет, а ждать подкрепления из города они не могут, поэтому будут спешить. К вечеру уйдут. – Старик махнул ладонью в сторону дома. – Лезь на второй этаж, в чулан, и сиди тихо. Я приду за тобой.

Эдвин сжал кулак, помотал головой.

– А как же остальные… Их ведь заберут? Все наши парни, они там? – Он кивком указал в сторону главной площади. – Спрятать еще кого-то…

Вамос встряхнул его.

– Забудь об этом, парень. Они младше тебя. Немного, но этого достаточно. – Старик пожевал нижнюю губу. – Достаточно для того, чтобы их отдали. Каждый боится только за свою семью, а никто из соседей не захочет, чтобы от их дома осталось гребаное ничего. Сегодня к нам пришла беда. А гвардия умеет задавать вопросы и получать ответы. Сейчас ты зайдешь внутрь и будешь сидеть тихо, пока я не приду. Большая часть деревни уже на площади. Я разберусь. Достаточно вопросов. Иди.

Он дернул Эдвина в направлении мастерской, подтолкнул его в спину, зашел следом и аккуратно притворил дверь. Юноша развернулся, чтобы сказать еще хоть что-то, но внезапно старый каменщик обнял его. Эдвин, опешив, подавился словами, и ощутил напряжение, сквозившее в каждой мышце Вамоса.

Затем каменщик оттолкнул его; тревожный ропот стал громче, хлопали двери. Вамос приложил палец к губам, взглядом указал на потолок. Юноша сжал зубы и скользнул к лестнице, оглянулся, поймал взгляд наставника. Взрослый мужчина и юноша замерли друг напротив друга в немом диалоге. Потом Вамос склонил голову и положил ладонь на косяк входной двери. Эдвин кивнул в ответ и скользнул в полумрак второго этажа.

Глава 2. Рикард

Прутья решетки жгли спину. Рик оглянулся через плечо, провел пальцем по нагретому солнцем железу и страдальчески пошевелил лопатками. На подушечке пальца остался тонкий слой дорожной пыли напополам с песком. Рик прищурился, всмотрелся внимательнее. Среди грязно-желтых крапинок при должном усердии можно было мельком увидеть, как сверкает белизна. Словно кто-то распылил серебряный кулон и щедрым жестом швырнул горсть драгоценного порошка поперек дороги. Ну или лунный свет впитался в придорожную грязь и теперь несмело пробивался сквозь слой дерьма на пальце юноши. Или лучше сказать – заключенного? Или смертника? Рикард вздохнул, он никогда не был силен в метафорах.

Он возвел глаза к небу, моргнул, отвел взгляд. Солнце шло к закату, но палило все еще нещадно. Железо, из которого была сплетена клетка, уже давно оставило бы узорчатый ожог на спине, если б не постоянные камни и рытвины на дороге, не дающие замереть в одном положении и получить столь привлекательную отметину. Благодарности к ним Рик не испытывал, лишь чертыхался, когда в очередной раз подлетал вместе с повозкой на кочке, зарабатывая новый синяк.

Он подогнул левую ногу, выпрямил правую и опять провел пальцем по железу. Весь день одно и то же. Вздох, рука скользит по решетке, беглый взгляд на небо, попытка размять затекшее тело – а потом все заново. И так уже много дней. Слишком много.

Рик улыбнулся своим мыслям – он слишком строг. Мир, словно сочувствуя юноше, постоянно менялся, всеми силами пытаясь разнообразить этот закольцованный быт. Солнце убегало за горизонт, и луна занимала свое место в небе, леса сменялись лугами, а холмы – равнинами. А сегодня, вот уж сюрприз, свою лепту решила внести дорожная грязь. Уж в чем, а в грязи Рик теперь разбирался. Обучение оказалось вынужденным и поздним, но последний месяц он был покрыт ею, точно вторым слоем одежды.

Иногда это была зеленоватая маслянистая грязь. Значит, повозка проезжала вдоль болот, а от духоты и влажности воздуха тело покрывалось мерзкой пленкой пота. Порой грязь бывала серой, грубой, неприветливой. Значит, колеса стучали по горной породе, а ночью будут стучать зубы от холода. А иногда… Впрочем, Рик мог еще многое рассказать о грязи, которую он повидал за последние недели. Или годы. Правда, одно юноша мог утверждать с уверенностью – еще ни разу за все это грустное путешествие на подушечке пальца не искрилось серебро. Город близко.

Рикард хмыкнул. Вернее было сказать, что близко городские рудники, а уж никак не оживленная рыночная площадь. Конечно, если повезет, где-то на периферии зрения мелькнут силуэты городских башен. Точной дороги, по которой их повезут, молодой человек не знал. Возможно, повозку проводят взглядом деревенские жители, кто испуганно, а кто презрительно. Интересно, каких будет больше? Увидим. А дальше только пыль.

– Малютка, почему не ловишь?

Туц! Резкий звук бесцеремонно прервал размышления юноши. Туц! Второй камешек чиркнул по решетке. Туц! Вздох боли. Третий камешек все же нашел адресата. Рик сжал зубы, сделал вид, что чешет подбородок плечом, и скосил глаза за спину.

Волею судьбы последние годы он провел далеко от столичных земель, пусть и в довольно крупном городе – Вествуде, в юго-западном регионе Мира. Поэтому, когда его забрали, на весь конвой был всего один белоголовый – рыжий парень по имени Долан. Было ему на год меньше, чем самому Рикарду, восемнадцать, а родился и жил он практически на южном краю континента, о чем в первый же день доверительно сообщил Рику. И добавил, что если бы он оставил на месте своей халупы воронку, прибрав на тот свет еще и парочку жителей их богом забытого болота, то никто бы и не расстроился. На резонный вопрос, почему так, он расхохотался, хитро посмотрел на Рика и ответил:

– Никто бы и не узнал. И так вся земля в ямах.

Рик благосклонно улыбнулся – у большинства людей жизнь в клетке отбила бы желание шутить – и уточнил:

– Как же тогда вышло, что твоя халупа в целости, а ты тут?

Долан помрачнел.

– Раз в месяц я возил сушеные водоросли на продажу в Взморье, это ближайший к нам город со своей таверной и аптекарем, товар используют и там, и там. Если я скажу, что именно в этот день решил, – тут он вновь хохотнул, – потрясти окружающих? Продал водоросли, прилег под дерево, моргнул, а очнулся уже в колодках.

– А что с проверкой? Легко мог быть кто-то из местных.

Рыжий покачал головой.

– Если думаешь, что мое невезение в том, что все случилось в редкий день, когда я оказался в городе, то нет. Одновременно со мной через город проезжала колонна с регулярной проверкой – конечно же, со святошей в придачу. Они как раз отправляются в путь в середине года из наших краев и движутся к Срединным землям, в Аргент, и дальше на север. Так что в клетку упаковали меня очень быстро. Если в тот день кто-то решал мою судьбу, кидая кости, то выпали одни единицы.

Рикард кивнул, однако подумал, что несмотря на весь трагизм ситуации, выглядит это все довольно комично. Две большие клетки, внутри одной из них шутливый рыжий парень, который при этом зовется белоголовым и охраняется, как опаснейший преступник Мира: стайкой из шести конных рыцарей.

Но где был один – стало двое. После этого они десять дней ехали вдвоем в одной клетке, вторая продолжала пустовать. Потом их стало трое, затем четверо. От Вествуда до Фарота, одного из ближайших к столице городов, – почти полтора месяца пути. На излете третьей недели их было уже девять, а к процессии добавилась третья клетка и еще пара всадников. А вчера, на сорок первый день, двенадцатым и, похоже, последним, к процессии присоединился Корин. Теперь их было по четыре человека на клетку. До Фарота, по подсчетам Рика, оставалось около четырех дней пути. За это продолжительное путешествие через полконтинента он научился радоваться мелочам и искренне благодарил судьбу, что двенадцатый член их дружной компании родился так близко к пункту назначения.

Именно Корин сейчас улыбался из соседней клетки, демонстрируя желтые зубы, а Рик продолжал теребить подбородком плечо и размышлял. Он старался не судить о людях по внешности, разумно полагая, что под любой внешней оболочкой есть второй слой. То, что не показывают первому встречному. В редких случаях за вторым слоем скрывался третий – к таким людям Рик относился с уважением. В исключительных случаях за третьим слоем шел четвертый, и таких людей юноша опасался, ведь там, где четвертый, может быть и пятый, а какую часть себя люди прячут так глубоко… Лучше не знать, целее будешь. Впрочем, когда создавали Корина, материалы явно были на исходе, а о глубине никто не задумывался. Скульптор ляпнул грязи тут, художник мазнул немытой кистью там, и получился человек, при одном взгляде на которого все становилось ясно.

Если люди, которых обходят в коридоре университета: уж лучше прижаться к стене, чем дать им себя заметить. Чаще это даже не университет, а грязная казарма, потому что до университета наш персонаж никогда не добрался бы. Потом он мужает, попадает в городскую стражу, днем выбивает монеты из уличных пьянчуг, а вечером эти монеты радостно пропивает сам, гогоча на весь кабак. А потом его находят в канаве за то, что взял монетку не у тех людей. Примерно такое будущее в своей голове Рикард обрисовал бы для Корина, но судьба распорядилась иначе, и теперь верзила ухмылялся в двух метрах от него, вяло подрагивая в такт колесам повозки.

Ему был двадцать один год – очень много для каторги, почти критическая отметка, даже в темных волосах уже должна была вот-вот появиться пара седых волосков. Группа проверяющих, по-видимому, долго колебалась, тащить ли эту тушу на рудники ради столь короткого срока или закопать на месте, но близость к столице и физические данные перевесили чашу весов: всего пять дней пути, и Корин начнет приносить пользу Владыке и столице. Росту в нем было под два метра, крепкий, физически развитый, одним словом – Туша. Без перевеса в жирок или мускулы, огромная куча мяса и костей, а также гонора, глупости и злости. Желтые зубы, пухлые губы, маленькие, как у свиньи, черные глаза, которыми он тупо, но яростно смотрел на мир.

Сам Корин, очевидно, в голове обрисовывал себе гораздо более радужное будущее, нежели представлялось Рикарду. Поэтому ненавидел и винил в своем положении он всех вокруг себя, особенно тех, кто был ниже, слабее, младше, красивее, умнее… Длинный список. Пожалуй, в нынешней ситуации в безопасности оставались только гвардейские всадники. А равных по положению ребят из клеток Туша начал с завидным рвением подминать под себя с первого же дня.

Не успели они покинуть город, как на третий час пути он приложил лицом о решетку Гуго, соседа по клетке – якобы тот скривил губы в его сторону. Капитан стражи обернулся на звук, поднял ладонь. Всадники натянули поводья, кони фыркнули и остановились. Гвардеец поравнялся с клеткой, бросил взгляд на разбитый нос, крутанул пику и древком, не тратя ни мгновения на прицеливание, ткнул Тушу точно в пах. Здоровяк задохнулся, слезы брызнули из глаз, и он, скрючившись в позе зародыша, начал ловить ртом воздух. Всадник поднял брови и с расстановкой объяснил:

– Тебе эта твоя часть больше не пригодится, среди работников на рудниках нет женщин. Устроишь такое еще раз – отрежу. Либо выпущу потроха. Пока мы не прибыли на место – никаких драк. Ты понял? Или мне повторить с самого начала, включая древко?

Туша все еще ловил ртом воздух, но нашел в себе силы кивнуть. Не сказать, что молодые люди тратили время на болтовню, поскольку через пару дней своего нахождения в клетке любой замолкал, лишь изредка роняя пару слов хриплым от жары голосом. Но вчера весь остаток дня они ехали в полном молчании.

До отхода ко сну Рик вновь и вновь прокручивал в голове слова гвардейца. Не раз замечал, что на его лицо против воли выползла нехорошая ухмылка. Хмурился, стирая ее с лица, а затем все повторялось вновь. Посреди ночи он проснулся от того, что его собственные пальцы вцепились в прут клетки, словно во сне он пытался придушить невидимого собеседника. Это было плохо, очень плохо. Все последние годы он старался держаться от насилия подальше, но если хоть часть болтовни о рудниках окажется правдой… Лучше бы он остался на севере.

На утро здоровяк хмурился, хотя бить больше никого не решался – слишком уж близко от клетки подрагивало в воздухе оружейное древко. За невозможностью физически показать свое превосходство (словно одного вида недостаточно), он, не способный ехать спокойно, с самого утра начал доставать окружающих, насмехаясь и провоцируя. В силу своей натуры, основной целью для издевок он выбрал соседа Рика по клетке – Альбуса.

Альбус попал в клетку четвертым, ехал с ними уже месяц, и все это время Рикард в глубине души его искренне жалел. Не говорил об этом вслух, но не мог отвергать очевидное: парню чертовски не повезло. Альбусу было всего четырнадцать, за что Туша незамедлительно окрестил его Малюткой. Не самый малый возраст для рудников, но почти. Времени у него оставалось больше, чем у кого-либо из попутчиков, то есть около семи лет при идеальном исходе. Но все эти семь лет, всю свою юность, он проведет на рудниках, доблестно махая киркой на благо Владыки и столицы. Впрочем, в способности Альбуса хорошо махать киркой Рик очень сомневался. Парень был худ как тростинка, пусть и довольно высок для своего возраста. С копной темно-русых волос и большими добрыми, как у теленка, глазами. У себя в городе он служил помощником архивариуса, а значит, умел читать и писать – эти навыки и незаменимы на его должности, но абсолютно бесполезны на каторге.

Туша выпытал всю эту информацию за утро. Сопротивляться его тупому, хулиганскому напору Альбус явно был неспособен, лишь ерзал на своем пучке соломы и мужественно терпел ехидные комментарии, которыми Корин сопровождал любой его ответ. Солнце катилось по небу, колеса телеги давили редкие травинки на пути, день уже стремился к вечеру. Туша за день явно утомился, попутно утомив всех окружающих, наконец-то замолчал и нашел себе новое развлечение: стал кидать в Альбуса мелкие и не очень камешки, приговаривая: