Loe raamatut: «ХХ век. Как это было»

ВИКТОР РЫМАРЕВ

ХХ ВЕК

КАК ЭТО БЫЛО

РОМАН-ХРОНИКА

2007 год

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Я сознаюсь, что подходил к Сталину с некоторым

подозрением и предубеждением. В моём сознании

был сознан образ очень осторожного, сосредоточенного

в себе фанатика, деспота, завистливого, подозрительного

монополизатора власти. Я ожидал встретить безжалостного,

жестокого доктринёра и самодовольного грузина-горца,

чей дух никогда полностью не вырывался из родных

горных доктрин…

Все смутные слухи, все подозрения для меня перестали

существовать навсегда, после того, как я поговорил с ним

несколько минут. Я никогда не встречал человека более

искреннего, порядочного и честного; в нём нет ничего

тёмного и зловещего, и именно этими его качествами

следует объяснить его огромную власть в России».

Герберт Уэллс

ХХ век стал достоянием Истории. Точнее, «историков». Безусловно, ХХ веку повезло значительно больше нежели веку Х. Ведь он проходил на наших глазах. Только загадок оставил ничуть не меньше, чем Х век. И дело вовсе не в отсутствии информации. Как раз наоборот. Её-то слишком много. Бумага, фотоплёнка, магнитная лента. Но достоверность… С этим плохо. Совсем плохо.

Ложь и обман, разумеется, не являются исключительным продуктом ХХ века. Просто он сделал их тотальными. Потому так трудно продраться сквозь нагромождения сиюминутных интересов различных групп, густо замешенных на лжи и обмане.

Но – надо. Если хоть немного уважаешь себя.

Вот тогда открываются удивительные вещи. Мир переворачивается с ног на голову. И – наоборот.

Мифы рушатся один за другим. Остаётся лишь развести руками да покачать головой.

И кому понадобилось так дурить нас?

Действительно, кому?

И зачем?

ЗАГОВОР

«В эту любовь народа и армии беспредельно верили

Их Величества. Пачки телеграмм от организаций Русского

Народа лежали на столе Государыни, с клятвами любви

и преданности. На них ссылались. О том, что многие из них

являлись лишь ходульным красноречием, не отвечавшим

действительности, не думалось. Им искренно верили»

А. И. Спиридович

Первая мировая война была запланирована западноевропейскими банками ещё в конце XIX века. А в начале ХХ века, когда Гаврила Принцип был ещё сопливым мальчишкой, английские журналы уже публиковали карты послевоенной Европы, где место российской, германской и австровенгерской монархий занимали мелкие республики. Венский журнал «Гаммер» открыто писал: «Судьба Русского государства поставлена на карту… для русского правительства уже нет спасения».

К войне Россия, как всегда, была не готова. Промышленность не обеспечивала нужды войны. При потребности в чугуне и стали в 18,5 миллионов тонн, российская металлургия давала только 4,2 миллиона тонн. Потребность в цветных металлах была в 4 раза выше, чем их производилось.

За три года войны (1915-1917) Россия производила ежегодно: 3 900 орудий, 8 900 пулемётов, 1,0 миллион винтовок. А Германия – 18 000 орудий, 46 000 пулемётов, 2,0 миллиона винтовок. Миномёты и зенитные орудия в России вообще невыпускались.

Практически всё приходилось закупать на Западе. За годы войны за границей было размещено заказов на сумму 3,222 миллиарда рублей золотом. Из них в США – на 1237 мллионов, в Англии – 1163 мллионов, во Франции – на 503 миллиона, в Японии – 206 миллионов, в Италии – на 101 миллион. В результате, предвоенное активное сальдо внешнеторгового баланса России составлявшее 350-450 миллионов рублей уже в 1916 году перешло в глубокий пассив, составлявший 2,1 миллиарда рублей.

Крупные биржевые спекулянты в России через своих агентов подталкивали правительство не к организации своего производства, а к закупкам вооружений за границей. У союзников покупали топоры, кирки, конскую сбрую, мешки и прочее. Очень часто по сверхвысоким ценам поставляли негодную продукцию.

Хаос и неразбериха царили во всём. К концу 1915 года насчитывалось 80 тысяч вагонов с затерянными грузами. Из 395 эвакуированных из Риги предприятий, только 294 были частично восстановлены. Многие предприятия, эвакуированные в 1914 году, лишь в 1916 году частично начали работу.

Сокращение посевных площадей, снижение урожайности привели к падению сбора зерна, а рост спекуляции и неспособность правительства организовать распределение запасов продовольствия подтолкнули к росту цен.

14 февраля 1916 года в восточной части Нью-Йорка состоялось тайное собрание из 62 делегатов. Цель: обсуждение способа осуществления большой революции в России. После чего среди Якова Шиффа, главы банка «Кун, Леб и К˚» в Нью-Йорке, его зятя и компаньона Феликса Вартбурга, Отто Канна, Мортимера Шиффа (сына Якова Шиффа), Жерома Ханауэра, Гуггенхейма и М.Брейтунга – были распределены задачи и расходы на организацию переворота в России.

В Англии заговор против России, своей союзницы, возглавил уполномоченный банка Ротшильдов лорд Мильнер, член военного кабинета в правительстве Ллойд Джорджа. Его агентами в Петербурге были посол сэр Джордж Бьюкенен и русский министр иностранных дел Сазонов.

Руководство партии кадетов в тесном контакте с банкирами, промышленниками и некоторыми фракциями Государственной Думы развили лихорадочную деятельность, чтобы не выпустить назревающую революционную ситуацию из своих рук.

Осень 1916 года ознаменовалась важным событием в жизни российского общества. А именно, либеральная российская оппозиция пошла в открытое наступление против собственного правительства. Боролись за так называемое ответственное министерство, что, в условиях существовавшего режима, могло означать лишь одно – государственный переворот. К нему и шли, закрыв глаза на возможные последствия. На закрытых и конспиративных собраниях всё чаще и чаще говорили о низвержении Государя и передаче трона Наследнику. За малолетством последнего, намечали регента. Одни думали о Великом Князе Михаиле Александровиче, другие называли Великого Князя Николая Николаевича, третьи – Великого Князя Кирилла Владимировича.

За первых двух старались представители общественности, а за последнего умно действовала Великая Княгиня Мария Павловна. Так говорили, так болтали и, главное, этому верили круги интеллигенции, и в этом было знамение времени. Создавалось впечатление, что против Государя есть комплот даже среди династии.

Наступление на правительство началось после возвращения из заграницы депутации Государственной Думы и Государственного Совета. Некоторые говорили особенно доверительно, что во время посещения некоторых стран, кое-кто из депутатов получил руководящие указания от масонского центра, с обещанием моральной поддержки. В качестве главного подготовительного средства выдвинули клевету.

Клеветали много, охотно, взахлёб. Что в Москве и Петрограде голод, что купцы выселяют солдаток на улицу, что немцы дали министрам миллиард за обещание уморить как можно больше простых людей. Что Царица по своим симпатиям чистейшая немка и работает на Вильгельма; что с целью подчинения Государя влиянию Царицы его опаивают каким-то дурманом; что Распутин состоит в интимных отношениях с Царицей и не щадили клеветой даже детей Их Величеств.

Клевета не знала пределов, и потоки грязи зачастую имели источником высшие круги петроградского общества, откуда разливались по стране и проникали на фронт. Среди членов Государственной Думы была такая сильная уверенность в том, что Царица Александра Фёдоровна помогает немцам, что депутат П. Н. Крупенский даже спросил о том министра Сазонова.

– Вы знаете, – ответил Сазонов, – я не люблю Императрицу, но я вам категорически заявляю, что это неправда.

И этому серьёзному авторитетному заявлению Сазонова всё-таки не все верили. А когда молодой и неуравновешенный Великий Князь Дмитрий Павлович бросал легкомысленную и ни на чём не основанную фразу о том, что Государя спаивают каким-то дурманом, этой галиматье также верили и её передавали дальше и дальше.

Во всех кругах общества была как бы одна цель: как можно сильнее скомпрометировать, опорочить Верховную Власть и её правительство. А, между тем, никто в России не желал так чистосердечно и фанатически полной победы над немцами, как Император Николай II, и едва ли кто так самоотверженно и упорно отдавал общему делу союзников все свои силы и помыслы. Казалось, что большой успех, достигнутый в последние месяцы на Юго-Западном фронте, дал новое основание и надежду на победоносный конец ужасной войны. И вот, этот-то успех на фронте едва ли не больше всего толкал оппозицию на совершение переворота.

«Надо спешить, а то не успеем добиться конституции. С победой самодержавие усилится и, конечно, не пойдет на уступки. Надо спешить…»

Так говорили. Будущий «герой» революции, А. Ф. Керенский, однажды, не побоялся высказать эту мысль на общем собрании присяжных поверенных в Петрограде. Призывая собрание к борьбе с властью, Керенский, в пылу спора с председателем собрания, известным Карабчевским, бросил такую фразу. «Поймите, наконец, что революция может удастся только сейчас, во время войны, когда народ вооружён, и момент может быть упущен навсегда».

Все политиканы говорили в тылу о борьбе с немцами и все в действительности боролись со своим правительством, боролись с самодержавием. С тем самым самодержавием, победить которое мечтали немцы, да и одни ли немцы. Все, считавшие себя патриотами, работали на ту самую революцию, о которой так мечтали немецкие генералы, начиная с Людендорфа, понимая, что в ней залог их успеха и конец России. Все обвиняли правительство в германофильстве и все вели себя, как заправские немецкие агенты и провокаторы. Немцам только оставалось раздувать и усиливать это, столь полезное для них, разрушительное в тылу настроение. И они, конечно, это и делали самым тонким и умным образом через своих действительных агентов

В этой борьбе с правительством выдающуюся роль играл Гучков. Он как бы отмежевал себе область пропаганды среди высшего состава армии. Он вёл самую опасную, самую конспиративную работу по организации заговора против Государя, в чём ему помогал Терещенко. Он, с Коноваловым, прикрывал революционную работу рабочей группы Военно-промышленного Комитета. Рабочие не верили, конечно, ни Гучкову, ни Коновалову, но, признавая их пользу по подготовке революции, шли с ними рука об руку. В настоящий же момент Гучков широко распространял своё письмо к генералу Алексееву, в котором он широко нападал на отдельных членов правительства. В нём он раскрывал такие тайны правительства военного времени, за оглашение которых любой военный следователь мог привлечь его к ответственности за государственную измену. И только по содержанию этого письма он, Гучков, мог бы быть повешен по всем статьям закона, куда более бесспорно и заслуженно, чем подведённый им под виселицу несчастный полковник Мясоедов.

Штюрмер доложил Государю о происках Гучкова, но в общих чертах доложил и о письме Гучкова к Алексееву. Государь спросил Алексеева. Тот ответил, что он не переписывается с Гучковым. Тем дело и закончилось. Слабость правительства и генерал Алексеев спасли тогда Гучкова. Верил ли Государь в его революционную роль – трудно сказать. Но Царица однозначно оценивала весь приносимый им вред и считала, что его надо арестовать и привлечь к ответственности.

В октябре, в Петрограде состоялось собрание общественных деятелей, в числе которых были: Милюков, Фёдоров, Гучков, Терещенко, Шидловский и еще несколько человек. Председательствовал Фёдоров. Обсуждали вопрос – что делать. Было решено, что Император Николай II не может более царствовать. Необходимо добиться его отречения. Почти все высказались, что отречение должно быть «добровольным». Престол должен перейти к законному наследнику Алексею Николаевичу, а, по его малолетству, надо учредить регентский совет во главе с Великим Князем Михаилом Александровичем.

Гучков, имевший уже свой план об отречении в добровольное отречение не верил; своего плана, конечно, не открывал, Милюкова же, как и вообще всю его партию кадетов, ненавидел. Он уехал до конца собрания и, на тесном совещании со своими главными сообщниками, решил продолжать своё «дело». Уже после переворота, хвастаясь перед Чрезвычайной следственной комиссией своей работой по подготовке революции, Гучков показывал: «План заключался в том (я только имён не буду называть), чтобы захватить по дороге между Ставкой и Царским Селом императорский поезд, вынудить отречение, затем, при посредстве воинских частей, одновременно, на которых здесь, в Петрограде можно было рассчитывать, арестовать существующее правительство и затем уже объявить как о перевороте, так и о лицах, которые возглавят собою правительство»

В действительности всё «дело» было решено прочно в конце 1916 года. Если бы Государь не отрёкся, его убили бы. Так было решено. Об этом заговоре никакая полиция ничего не знала.

Принятое на совещании под председательством М. М. Фёдорова принципиальное решение о государственном перевороте было доведено до сведения лидеров Земского и Городского союзов.

Для координации действий, оба эти Союза имели съезды своих представителей в Москве в конце того же октября месяца. По результатам совещания представителей Земского союза, его представитель, князь Львов, послал председателю Государственной Думы Родзянке (25 октября) письмо, в котором, раскритиковав все действия правительства, упоминал об измене и предательстве, о желании заключить сепаратный мир и приходил к заключению, что такое правительство не может управлять страной. Князь Львов заканчивал своё письмо фразой, что «собравшиеся единогласно уполномочили его довести до сведения Государственной Думы, что в решительной борьбе Государственной Думы за создание правительства, способного объединить все живые народные силы и вести нашу родину к победе, Земская Россия будет стоять заодно с народным представительством».

Главноуполномоченный Союза Городов, Челноков, также прислал Родзянке письмо (31 октября), где обвинял во многом правительство и даже в том, что оно нарочно расстраивая тыл, дабы затруднить ведение войны, подготовляет заключение сепаратного мира. Он заканчивал своё письмо так: «Главный Комитет Всероссийского Союза Городов поручил мне просить Вас довести до сведения Государственной Думы, что наступил решительный час – промедление недопустимо, должны быть напряжены все усилия к созданию, наконец, такого правительства, которое, в единении с народом, доведёт страну к победе».

Так официально и открыто лидеры Земгора подталкивали Государственную Думу на штурм власти. Конспиративно же они, в те же самые дни, даже наметили будущее Временное правительство. Лидеры-либералы собрались однажды негласно у Челнокова и наметили на случай переворота Временное правительство во главе с князем Львовым. В него входили все будущие министры исторического Временного правительства, кроме Керенского и Некрасова. Начальник московского Охранного отделения, умный, толковый и блестящий жандармский офицер, А П. Мартынов, получил тогда подробную о том информацию и доложил о случившемся исполнявшему временно обязанности градоначальника, полковнику Назанскому. Сам же градоначальник, генерал Шабеко, находился в это время случайно в Петрограде. В Петроград был послан подробный доклад и генералу Шабеко, и в Департамент полиции. В Петрограде доклад был прочитан генералом Курловым, который исполнял обязанности товарища министра Внутренних дел и был как бы правой рукой Протопопова. Генерал Курлов не придал докладу серьёзного значения, отнёсся к нему иронически и положил на нём резолюцию, что он уже пережил одну революцию, и что новая, подготовляемая революция будет подавлена с таким же успехом, как это было сделано в 1905 году.

Министр Протопопов отнёсся к докладу ещё более легкомысленно; не обратил на него должного внимания и директор Департамента полиции Васильев. Узнав об этом, полковник Мартынов лишь мог пожать плечами. Таковы были тогда высшие представители министерства Внутренних дел.

Между тем, один из видных общественных деятелей счёл своим патриотическим долгом предупредить о задуманном перевороте Дворцового коменданта Воейкова. Он приехал в Могилев и осветил положение дел Воейкову: доверительно секретно и довольно подробно. Генерал Воейков был настолько серьёзно встревожен всем услышанным, что в тот же вечер отправился с докладом к Государю и доложил о привезённых из Москвы сведениях. Куря папиросу, Государь долго и спокойно слушал Воейкова, а затем вдруг перевёл разговор на хозяйственные вопросы, касающиеся Ливадии, там, где Спиридович, и стали говорить о решётке для Ливадийского дворца. Так был пропущен первый, едва ли не самый важный момент по предупреждению задуманного либералами государственного переворота во время войны. Государь был большой фаталист и ещё более патриот. По своей глубочайшей моральной честности он не мог поверить, не мог себе представить, чтобы русские серьёзные политические деятели пошли бы на заговор, на государственный переворот во время войны. Такое легкомыслие, такое преступление против родины просто не укладывалось в уме Государя.

Со времени назначения Протопопова министром, влияние Царицы на Государя всё более и более усиливалось. Штюрмер и Протопопов втягивали Царицу в дела управления страной. Были и другие министры, которые, льстя Царице, посвящали её в дела своих министерств. Так поступал иногда адмирал Григорович. Сам Государь в это время уже признавал, что Царица приносит ему большую пользу и является как бы помощницей ему. Она его глаза и уши в столице, во время его отсутствия. Это влияние Царицы и её, как бы непосредственное участие в разрешении некоторых государственных дел подали некоторым рьяным из её поклонников мысль, что она может стать, если понадобится, даже регентшей. От лиц самых близких Штюрмеру шёл этот слух, причём ссылались на слова самого Штюрмера, а он, дескать, говорил на основании бесед с Императрицей. Сплетне верили, она плыла по Петрограду и неприязнь к Царице всё увеличивалась и увеличивалась. Сплетня доходила до иностранных посольств союзников и производила самое неблагоприятное впечатление. Имя Штюрмера у них было синонимом германофильства. Это было совершенно не верно, но этому верили упорно. И всё это снова обращалось во вред Царице.

Однажды, после официального обеда в Могилёве, императрица взяла под руку Алексеева и, гуляя с ним по саду, завела разговор о Распутине.

Несколько волнуясь, она горячо убеждала Михаила Васильевича, что он не прав в своих отношениях к Распутину, что "старец – чудный и святой человек", что на него клевещут, что он горячо привязан к их семье, а главное, что его посещение Ставки принесёт счастье…

Алексеев сухо ответил, что для него это вопрос – давно решённый. И что, если Распутин появится в Ставке, он немедленно оставит пост начальника штаба.

– Это ваше окончательное решение?

– Да, несомненно.

Императрица резко оборвала разговор и ушла, не простившись с Алексеевым.

1 ноября – знаменательная дата того года. Вечером Государь принимал Великого Князя Николая Михайловича. Под влиянием просьб Императрицы-матери и Великих Княгинь Ольги Александровны и Ксении Александровны, чувствуя как бы поддержку их, Великий Князь решился на откровенную щекотливую беседу с Государём. Он откровенно обрисовал Государю положение дел в России, но главным образом коснулся его супруги Александры Фёдоровны. Великий Князь советовал Государю не поддаваться влиянию Царицы потому, что её обманывают близкие ей люди и политиканы и потому она, веря им, невольно вводит в заблуждение самого Государя. "…Если бы Тебе удалось устранить это постоянное вторгательство тёмных сил, сразу началось бы возрождение России и вернулось бы утраченное Тобою доверие громадного большинства Твоих подданных… Когда время настанет, а оно уже не за горами, Ты сам с высоты престола можешь даровать желанную ответственность перед Тобою и законодательными учреждениями. Это сделается просто, само собой, без напора извне и не так, как совершился достопамятный акт 17 октября 1905 г. Я долго колебался открыть Тебе истину, но после того, что Твоя матушка и Твои обе сестры меня убедили это сделать, я решился. Ты находишься накануне эры новых волнений, скажу больше, новых покушений. Поверь мне, если я так напираю на Твоё собственное освобождение от создавшихся оков, то я это делаю не из личных побуждений… а только ради надежды спасти Тебя, Твой престол и нашу дорогую родину от самых тяжких и непоправимых последствий".

При весьма многих и самых разносторонних знакомствах Великого Князя он много знал, но знал в самых общих чертах, и его сведения не заключали ничего конкретного. Он очень волновался, Государь же был совершенно спокоен, ничего не оспаривал и своею любезностью даже поразил Великого Князя. Он предложил курить, а когда у того несколько раз гасла папироска, Государь каждый раз передавал спички, помогал закуривать.

Он распрощался с князем очень приветливо и когда тот вручил ему письмо, в котором излагал всё им сказанное, Государь любезно взял его. Он переслал его Царице. Царица была рассержена до крайности. Она припомнила все рассказы о тех пересудах, которые позволял себе Великий Князь в яхт-клубе, считала его вредным болтуном, достойным быть высланным в Сибирь.

«Он воплощение всего злого, – писала Царица в ответ Государю 4 ноября, – все преданные люди ненавидят его, даже те, что не особенно к нам расположены, возмущаются им и его речами… Он и Николаша – величайшие мои враги в семье, если не считать чёрных женщин и Сергея».

Царица показала письмо Распутину, и тот сказал по поводу его: – «Не проглянуло нигде милости Божией, ни в одной черте письма, а одно зло, как брат Милюков, как все братья зла…»

В тот же самый день 1 ноября, в Петрограде, лидер Кадетской партии Милюков произнёс в Государственной Думе речь, которую позже сам назвал: «штурмовым сигналом». Делая вид, что у него имеются какие-то документы, Милюков резко нападал на правительство и, особенно, на премьера Штюрмера, оперируя выдержками из немецких газет. Он упоминал имена Протопопова, митрополита Питирима, Манасевича-Мануйлова и Распутина и назвал их придворной партией, благодаря победе которой и был назначен Штюрмер и которая группируется «вокруг молодой царицы». Милюков заявлял, что от Английского посла Бьюкенена он выслушал «тяжеловесное обвинение против того же круга лиц в желании подготовить путь к сепаратному миру». Перечисляя ошибки правительства, Милюков спрашивал неоднократно аудиторию – «Глупость это или измена» и сам, в конце концов, ответил: – «Нет, господа, воля ваша, уже слишком много глупости. Как будто трудно объяснить всё это только глупостью». Дума рукоплескала оратору. Со стороны правых неслись крики – «клеветник, клеветник», председатель не остановил оратора, а сам оратор на выкрики протестующих правых ответил: – «Я не чувствителен к выражениям Замысловского».

Произнося свою речь, Милюков, конечно, понимал, чего стоят во время войны утверждения немецкой газеты, на которую он ссылался. Он знал, что никаких данных на измену кого-либо из упоминавшихся им лиц не было. Он клеветал намеренно. И эта клевета с быстротою молнии облетела всю Россию и имела колоссальный успех. Вычеркнутые из официального отчёта слова Милюкова были восстановлены в нелегальных изданиях его речи. Листки с полной речью распространялись повсюду.

Монархист депутат Пуришкевич, пользуясь своим санитарным поездом, развозил по фронту целые тюки той речи и развращал ими солдат и офицеров. Все читали об измене, о подготовке сепаратного мира и верили. Правительство как бы молчало.

Храбрившийся, что он скрутит революцию, министр Протопопов просто не понял этого первого удара революции. Ни один из шефских полков Государыни не обрушился на клеветника. Таково было общее настроение. Безнаказанность поступка Милюкова лишь окрылила оппозицию и показала ей воочию, что при министре Внутренних Дел Протопопове и при министре Юстиции Макарове всё возможно. И кто хотел, тот продолжал работать на революцию.

Запрещённый для печати отчёт о заседании 1-го ноября 1916-го г., с речами Шульгина, Милюкова и др. в рукописном виде распространён был повсеместно в армии. Настроение настолько созрело, что подобные рукописи не таились уже под спудом, а читались и резко обсуждались в офицерских собраниях.

7 ноября в Ставку приехал с Кавказа Великий Князь Николай Николаевич. Приехал с братом Великим Князем Петром Николаевичем. На Кавказе около Великого Князя был один из центров самой большой ненависти к Царице. Это отлично знали в Царском Селе. Царица с большим подозрением смотрела на окружающих Великого Князя лиц, помня хорошо, какие интриги сплетались около него в прошлом году. Царица была осведомлена, что самые близкие Великому Князю лица желают Государю всяческих неудач в надежде, что «общественность» вспомнит бывшего Верховного Главнокомандующего, и обратится к нему. Николай Николаевич имел горячий, и даже резкий откровенный разговор с Государём. Он уговаривал Государя дать ответственное министерство. Он даже предостерегал его, что он может потерять корону. Государь был невозмутимо спокоен, и это только нервировало импульсивного Великого Князя. Он, по его собственным словам, старался вывести Государя из терпения, находя, что тогда ему будет легче спорить с Государём. Но Государь оставался невозмутимым. Он слушал и только. Великий Князь упрекал Государя за то, как мог он в прошлом году усомниться в его верности, как мог поверить, что Великий Князь мечтает овладеть престолом. Государь всё слушал и только. На другой день Великий Князь уехал обратно на Кавказ. Государь же, сообщая Царице относительно беседы с Николаем Николаевичем, писал: – «До сих пор все разговоры прошли благополучно».

Царица Александра Федоровна не придала речи Милюкова должного значения. Она посмотрела на неё, как на личный выпад против Штюрмера, и только. А последним она уже давно была недовольна. К тому же он и в министры иностранных дел попал помимо неё и вопреки её мнению. Протопопов, по-видимому, сам не понимал всего значения происшедшего и укреплял Царицу в её мнении относительно речи. Но всё-таки Царица склонялась к тому, что Штюрмер должен уйти, но раньше, как бы по нездоровью, уехать в отпуск. Государь взглянул на дело много серьёзнее. Он понял, что Штюрмер должен оставить свои должности. Он оказался слаб, как премьер. Надо сильного, с характером человека. За внешнюю политику Государь не беспокоился. Он один, он сам, Государь, и только он направлял всегда русскую политику. И какой бы ни был министр Иностранных Дел, он явится только исполнителем воли Государя. А Государь был самый идейный, самый фанатичный сторонник союза с Францией и Англией. Самый энергичный сторонник продолжения войны до полного и победоносного конца. 9 ноября, вызванный в Ставку Штюрмер был принят Государем. Государь обласкал его и объявил об освобождении его от занимаемых должностей.

В тот же день Государь принял Министра Путей сообщения Трепова Александра Фёдоровича и предложил ему пост премьера. Польщённый высоким назначением, Трепов высказал Государю откровенно своё мнение на текущий политический момент и просил снять Протопопова с поста министра Внутренних Дел. Государь согласился. Согласился Государь на смещение и ещё двух министров которые были непопулярны, как поклонники Распутина. В тот же день Штюрмер и Трепов выехали в Петроград, а Государь на следующий день послал Царице обычное очередное письмо, в котором сообщал, о намеченном уходе Протопопова. Государь писал, между прочим: «Мне жаль Протопопова. Он хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определённого мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни. (Когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека министерство внутренних дел в такие времена… …Только прошу тебя, не вмешивай нашего Друга. Ответственность несу я и поэтому я желаю быть свободным в своём выборе» (Письмо от 10 ноября 1916 г. из Ставки).

А. Ф. Трепов, которого призвал Государь на должность премьера, был старый, крепкий бюрократ с большим жизненным и административным опытом, умный, ловкий и энергичный человек, понимающий необходимость работать дружно с Государственной Думой. Предлагая Государю к увольнению некоторых министров, он намеревался сформировать кабинет, который бы понравился Думе. Но он не мог указать Государю подходящего Министра Внутренних Дел. Только он сам годился тогда на эту роль. Не мог не помнить Трепов и того, что фамилия их семьи была для широких кругов общества слишком правая исторически. Еще недавно имя Трепов было для левых, что красный плащ для разъярённого быка.

10 числа Штюрмер и Трепов вернулись в Петроград и были приняты Императрицей. Хитрый Штюрмер воздержался говорить Царице о предстоящих больших переменах. Трепов был откровеннее и погубил всё дело. В Петрограде оппозиция уже трубила победу над Протопоповым. Бадмаев и компания нажали на Распутина, на Вырубову. Царица, получив 11 числа письмо от Государя, была поражена, как громом. В проекте Трепова, которого она вообще не любила и считала, что он дружит с Родзянко, она увидела интригу, направленную, главным образом, против её влияния. Это новый поход на всех, кто предан Их Величествам. И Царица употребила всё свое влияние помешать плану Трепова, чтобы спасти, прежде всего, Протопопова. Телеграммами и письмами она умоляла Государя не сменять Протопопова, не делать новых назначений, не принимать с докладом Трепова до личного свидания с нею, Царицей. – «Не сменяй никого до нашего свидания, умоляю тебя, давай спокойно обсудим всё вместе, – писала царица мужу 11 ноября и продолжала: – «Ещё раз вспомни, что для тебя, для твоего царствования и Беби и для нас тебе необходимы прозорливость, молитвы и советы нашего Друга…»

15 ноября Государем был принят председатель Государственной Думы Родзянко. Родзянко изложил о том вреде, который приносит родине вмешательство в государственные дела Царицы Александры Фёдоровны. Говорил о вреде Распутина, о непригодности Протопопова, как министра, о заискиваниях некоторых министров перед «Старцем». Доложил о разных слухах, волнующих общество, до слуха об измене, включительно. Государь слушал спокойно, молча, курил и смотрел на ногти. После слов Родзянки об измене и шпионах Государь спросил насмешливо: – «Вы думаете, что я тоже изменник». Когда же Родзянко стал уверять, что Протопопов сумасшедший, Государь заметил, улыбнувшись, – «Вероятно с тех пор, как я сделал его министром». Докладчик не имел успеха. Государь вообще не принимал всерьёз того, что говорил ему Родзянко, на этот же раз он остался им недоволен и даже не разрешил гофмаршалу пригласить его к высочайшему столу. Это был большой афронт, вызвавший в Ставке большие пересуды. В Петербурге неуспех Родзянки возбудил большие разговоры, как в Думе, так и в высшем кругу общества и дал лишний повод к нареканиям по адресу Царицы.