Когда я впервые увидел её – лет двенадцати – сердце моё сжалось от боли. Это случилось на сквере улицы Полковой, что в Марьиной Роще. Я сидел на Майдане (так у нас зовётся площадка перед эстрадой) и пил пиво, беседуя со старым приятелем, таким же как я местным уроженцем. Мы с ним много чего тут пережили. А главное – Великую отечественную войну. Вспоминали. Было что. Выросли в одном дворе. Любимым местом детских игр была свалка венной техники, что простиралась вдоль железной дороги от Шереметьевского моста до платформы Станколит. Её пожирал в своих плавильных печах стоящий тут же заводик под названием «Вторичный алюминий». Алюминия было много. Мы искали порох, гильзы, снарядные капсюли. Этого тоже было много. Чем-то стреляли, что-то взрывали. Но не о том речь.

Девочка шла в школу. Она была очень хорошенькая, но.. приволакивала ножки. Полиомиелит. Мы даже пиво пить перестали. Замолчали. О чём говорить… Это сейчас такие картины можно созерцать ежедневно. Их исправно преподносит нам телевизор. Приучает спокойно смотреть на искалеченных детей, их убийства, страдания. Мой же рассказ – ещё из века двадцатого. Тоже конечно был кровожадный век, но всё же старался щадить нервы граждан, запрещая демонстрации подобных зрелищ.

В старости годы пролетают быстро. Я тоже стал приволакивать ноги, и только теперь понял как это обременительно. А девочка очень быстро – на мой взгляд – стала девушкой, настоящей красавицей, но… Я продолжал её встречать – она жила, видимо, в одном из соседних домов. Мой друг-собутыльник умер, и теперь я в одиночестве сиживал на майдане с банкой крепкого пива.

И вот в один из таких дней – после некоторого перерыва – я увидел её и восхитился – она была беременна! Она шла за покупками, и теперь даже походка её не портила, а придавала некое странное очарование. Так бывает обаятельным мужество человека, приподнявшегося над собственной судьбой.

На некоторое время она вновь исчезла из поля моего зрения. Я подсознательно ждал её. И наконец дождался. Теперь она шла с коляской, в которой лежал младенец. Преодолев собственную неловкость, я встал, подошёл к ней и заглянул в коляску.

– Мальчик? Девочка? – спросил я.

– Девочка, – сказала она.

Видимо, лицо моё тоже было хорошо знакомо ей. Она совершенно не смутилась, как будто только и ждала моего вопроса.

– Присядьте, прошу вас, – я жестом увлёк её к своей скамейке.

Она не противилась. Мы присели.

– Мы же давно знакомы, – сказал я, – верно?

– Да, конечно, – сказала она, – в одной деревне живём.

Умна, подумал я.

– Знаете, – сказал я, чтобы как-то завязать разговор, – когда я был мальчишкой, здесь и была настоящая деревня. А до того ещё на соседней улице, – она тогда называлась Александровская, – стоял дом моего деда, где он держал трактир. Ну и жил там же, на втором этаже.

– Неужели правда? – она искренне удивилась, – и его можно посмотреть, этот дом?

– Нет. После войны всю Марьину Рощу перестроили, и деревня стала городом. Но что из этого лучше…

Она удивлённо взглянула на меня, но ничего не сказала. Девочка в коляске заплакала.

– Пора кормить, – сказала моя собеседница.

Она покачала коляску. Ребёнок умолк.

– Как вас зовут? – спросил я.

Она назвала себя.

– Вы замужем? – я продолжал настаивать, исполненный любопытства.

Она улыбнулась. Помолчала.

– Я вас понимаю.

Она ещё помолчала. Я ждал. И наконец, видимо преодолев какое-то внутреннее сопротивление, она стала рассказывать. Вот что я узнал.

Она была единственным ребёнком в благополучной семье, но, как это нередко случается, благополучию пришёл конец, когда в возрасте шести лет она заболела полиомиелитом. Это была паралитическая форма болезни, приведшая к поражению мышц – сгибателей и разгибателей стоп. Хотя всё началось как простое расстройство желудка. Где она могла заразиться и каким образом, так и осталось загадкой. Понятно, что пережили при этом родители. Но об этом она не стала рассказывать. Из-за болезни она пошла в школу на год позже других детей и оказалась в классе самой старшей из учеников. Уже умела читать и писать. Училась легко. Болезнь сделала её легко ранимой, но и отзывчивой. Одноклассники её любили, но близких друзей так и не случилось. Дети инстинктивно сторонятся всего, что им чуждо или заставляет испытывать слишком сильные чувства – жалость, сострадание, зависть, угрызения совести. Страх. Она, вероятно, подсознательно это принимала и оттого не тяготилась одиночеством. Она его любила.

После школы поступила в Технологический университет «Станкин». Это неподалёку от нас, у Савёловского вокзала. После его окончания стала работать в Институте имени Духова, что в получасе езды не пятнадцатом номере. Эту фирму я хорошо знал по прежней работе. Понятно, выбирать места учёбы и работы не приходилось – преодолевать расстояния оставалось нелегко. Но в общем жизнь шла своим чередом.

И вот что однажды случилось. Она шла в районную поликлинику, чтобы закрыть больничный лист после болезни. Ничего серьёзного, простуда. Но дело в том, что самый короткий пролегающий туда путь связан с необходимостью перехода через железную дорогу. А переход этот тогда ещё не был, как сейчас, надлежащим образом оборудован и представлял собой немалую опасность. Не доходя до путей, она увидела стоящего в нерешительности молодого человека, как она поняла, в ожидании помощи. Он был слепым. Как не подать руку? Она перевела его через пути. Они пошли рядом. Разговорились. Теперь он уверенно шёл, держа её под руку. Дом, в котором он жил, оказался рядом с поликлиникой. Расставаясь, они обменялись телефонами.

Он позвонил в тот же вечер и пригласил в гости. Она не была готова к этому. Первый мужчина в её жизни, назначивший свидание! Вам это что-нибудь говорит? – спросила она. Да, сказал я, очень многое.

Ещё при той первой встрече, продолжала она, когда переводила его через железнодорожные пути, он сказал что-то про «запах женщины, которого никогда не вдыхал». Это смутило её. Должно быть, вы красивы, сказал он, я вас смущаю? Да, немного, сказала она, но я некрасива. Не верю, сказал он, внутреннее зрение меня никогда не обманывает. Она подумала тогда, что он не мог не заметить её нелёгкой походки. А промолчал, не иначе, потому, что у слепых другие, более верные представления о женской красоте. Эта мысль вселила в неё неожиданную уверенность в себе.

Они договорились о встрече. Прошло несколько дней. Потерянных, сказала она. В субботу с утра она собрала небольшую дорожную сумку, попрощалась с родителями и ушла из дома. Навсегда. Только перед тем подвела их к окну – это был одиннадцатый этаж – и, указав на голубую башню за железной дорогой, сказала. «Вот туда».

Он вышел её встретить. Они обнялись. Их жизнь вошла в новое, общее русло.

Она замолчала. Я ждал.

– Но это ещё не всё, – сказала она, – мне предстояло пережить нечто такое, о чём я не могла и подумать. Он жил один. Его мать приходила помогать ему по хозяйству два раза в неделю. При моём неожиданном появлении она только с интересом и понятным удивлением на меня посмотрела, но ничего не сказала и поторопилась уйти после того как мы были представлены друг другу моим будущим мужем. Несколько слов о нём. Наши истории болезней оказались в некотором отношении схожи. В раннем детстве он ослеп в результате какой-то врождённо болезни, хотя мог различать свет и тьму и даже что-то вокруг себя, но эта способность была столь мала, что не имела какого-либо практического значения.

Она ещё помолчала. Тут я не выдержал.

– Так вы замужем! Это прекрасно!

– Да, – сказала она, – мы стали жить вместе и вскоре поженились. Мы были счастливы. Но тут вмешалась современная техника. Вы знаете, что такое «бионический глаз»?

Нет, я впервые о таком слышал

– Это искусственная зрительная система для восстановления потерянного зрения. Она сложна и дорога, и я не берусь объяснять вам её устройство. Родители мужа – а с его отцом я познакомилась позже – оказались весьма состоятельными людьми. Они выписали из-за границы это чудо, в глаза мужу вживили протезы сетчатки, снабдили специальными очками, видеопроцессором и …. он прозрел!

Для неё это было как удар грома. Он увидит её ноги! Её походку! Когда ещё в больничной палате стали проводить первую пробу этой системы, она вышла в коридор. Сидела, ждала, молилась. Что это будет? Новая жизнь? Но какая? Ей показалось – его отнимут у неё. Уже отняли! Отняли отца у той маленькой Жизни, которая зародилась в ней. Ей показалось, что она умирает. Чувство, вероятно знакомое многим, пережившим потрясение.

Когда её позвали обратно в палату, она собрала все свои силы, всё присущее ей мужество, не раз помогавшее превозмогать жестокую несправедливость судьбы. И пошла, ещё сильнее, против обыкновения, волоча обессилившие ноги. Расстояние от двери до кресла, где он сидел, показалось ей бесконечным. Крестный путь – вот так это и называется, подумала она.

Не дойдя до него нескольких шагов, остановилась. Стояла, ждала. Все вокруг молчали. Врачи, его родители. Ждали.

Он долго всматривался в неё. Так вероятно стараются разглядеть ожившее привидение.

Потом снял чудо-очки, отдал врачам. Сошёл с кресла, стал на колени, нащупал её искалеченные ноги. И в знак благодарности на каждой запечатлел поцелуй.

Она хотела ещё что-то добавить. Но тут снова заплакал ребёнок. Пора кормить, сказала она. Встала и удалилась, растворившись в лучах проглянувшего из-за туч солнца. Она была счастлива. А я ещё посидел немного, размышляя над словами библейского пророка о хромых, которые первыми войдут в рай. И, признав его правоту, тоже отправился домой. Ведь Ад и Рай – это всё на земле.

Вот такая история.

Соната вентейля

«Для того чтобы испытать нежность,

ему нужна была Альбертина»

(Марсель Пруст, «Беглянка»)

«У меня есть враг – это мой муж»

(Сьюзен Соннтаг, «Заново рождённая»)

«Сартр в точности соответствовал тому,

что я пожелала себе в пятнадцать лет:

в нём я нашла те же накалённые страсти

что и в себе»

(Симона де Бовуар, «Вспоминания

благовоспитанной девицы»)

Драматическая «история любви», свидетелями которой недавно стали я и мой друг юности N. заставила нас глубоко задуматься. В Государственном Институте Искусствознания, где N. читает курс по истории зарубежной музыки, к нему однажды после занятий подошёл студент и задал вопрос, на который у моего друга – увы! – не нашлось ответа. Он был этим немало расстроен и обратился ко мне за помощью. Вопрос юноши состоял в следующем: что известно уважаемому лектору о музыкальном произведении под названием «Соната Вентейля»?

Много лет назад, ещё будучи подростками, я и N. учились музыке в частном, как выражались раньше, «пансионе», у музыкальной бездетной пары пианистов, где кроме нас брали уроки ещё два мальчика и две девочки. Пути наши вскоре разошлись, но память о блестящих импровизированных концертах наших учителей, которые давались иногда ими для поддержания нашего музыкального энтузиазма, осталась в нас навсегда. Продолжилась и наша дружба. Но не о том речь.

Присылай ко мне, сказал я.

Прошло несколько дней, и перед моими глазами предстал молодой человек лет двадцати пяти, в чьей мужской стати безошибочно угадывались воля и твёрдость характера, обязанные, как правило, спорту. Тут я ошибся, но не намного – он оказался цирковым гимнастом, который – пошутил он – на старости лет решил переменить профессию. Однако выступать ещё не бросил, ибо намерен обзавестись семьёй, которую – согласились мы – надо кормить. Так что «Соната Вентейля»? – спросил я, когда мы расположились наконец для беседы. И вот что он рассказал.

Около года назад после одного из выступлений на манеже к нему в гримёрную пришла молодая женщина, чтобы выразить восхищение его номером. Однако музыкальное сопровождение оказалось ей не по вкусу

– Слишком бравурно, сказала она, надо было бы что-то лирическое, что-нибудь похожее, например, на сонату Вентейля. И быстро ушла. Но позвольте я расскажу всё по порядку.

Я не возражал. Он продолжил рассказ.

– Во время этого нашего краткого разговора меня отвлёк постановщик номера. Когда же я вернулся, нашёл на столе её визитную карточку. Вот так это было.

Он замолчал. Прервать его молчание пришлось мне.

– И что? – спросил я, уже теряя терпение.

– Она произвела на меня большое впечатление. Была необыкновенно хороша. Вы же понимаете – описывать внешность женщины – пустое занятие. Всё, как говорят, зависит от контекста. Но когда я вернулся в уборную, в помещении витал тонкий аромат духов, обязанный, как я быстро понял, её визитке. Это обстоятельство странным образом поразило меня. Есть нечто такое, называемое на нашем языке «любовь с первого взгляда». А то что испытал я, можно было бы назвать любовью с первого вдоха. Но ведь всё надо пережить. И я выжидал несколько дней, пока ни укрепился в решении назначить ей встречу.

Он снова замолчал. Ушёл в себя. Теперь я не торопил его. Когда он заговорил, у него на мгновение сорвался голос, как это бывает при сильном нервном напряжении. Соната Вентейля, напомнил я.

– Да, конечно, прошу прощения. Мы встретились, и события развивались так стремительно, что о музыке вспомнить уже не пришлось. Через несколько дней мы зарегистрировали брак. При желании, несмотря на бюрократические препоны, это можно устроить. Срочный отъезд, командировка и так далее. Я сослался на тяжёлую болезнь матери. Она действительно была больна.

– Она умерла? – спросил я, не выдержав и поняв уже, что выслушаю некую драматическую повесть.

– Да, – сказал он, и это непосредственно связано с моей судьбой, которая очень её заботила. Мой отец – человек состоятельный, он купил нам квартиру, медовый месяц мы провели в Италии, и вернувшись, зажили мирной и счастливой обыденной жизнью. Жена работала манекенщицей, я продолжал выступать. Мы ждали ребёнка.

Соната Вентейля, напомнил я.

– Хорошо, буду краток. Она от меня ушла. Просто сбежала. Исчезла так же внезапно, как и появилась. На телефонные звонки не отвечала.

Такого поворота я не предвидел. Хотя нет, что-то вроде того и ждал наверное. Уже возникли какие-то неясные подозрения.

– Куда? К кому? – воскликнул я в-сердцах.

– Не знаю, – сказал он. Оставила только записку. Вот она.

Он достал свёрнутый клочок бумаги и протянул мне. На ней было начертано: «Соната Вентейля».

Но я не имел права нарушать законы драматургии. Хорошо, сказал я, будем разбираться. И мы заговорили… о Прусте.

– Ваша жена оказалась начитанной дамой, – начал я.

– Да, – ответил он, – в отличие от меня. В детстве я мало читал. Всё время отнимали тренировки. Цирковое училище – это тяжёлый труд.

– «Соната Вентейля», – продолжал я, – одна из главных, если можно так сказать о прозе, «музыкальных тем» прустовского романа «В поисках утраченного времени». В этом смысле весь роман пронизан музыкой. Но Вентейль – имя вымышленное. Музыкальным прообразом считают сонату для скрипки и фортепиано Сен-Санса.

– Хорошо, – сказал молодой человек, – тогда, я думаю, в её записке содержится какой-то намёк.

Я вынужден был согласиться с ним и посоветовал прочесть первоисточник, заметив что это тоже будет нелёгкий труд. Он поблагодарил меня и ушёл.

Прошёл ещё год. В один из осенних ненастных дней после долгого перерыва мне позвонил N., чтобы напомнить, как он сказал, о себе, а заодно сообщить новость, которая имеет отношение к нам обоим: молодой человек, о котором мы вместе год назад позаботились, во время недавнего выступления сорвался с трапеции и сильно пострадал. Но к счастью остался жив. Лежит в такой-то больнице.

Я немедленно отправился по названному адресу.

Он лежал в отдельной палате. Когда я вошёл, увидел его перебинтованным. Но с книгой в руках! Это был Пруст!

После обмена замечаниями о здоровье я спросил: как это случилось?

Оказалось, что накануне того злосчастного выступления он наконец понял что произошло в его жизни. Он потерпел поражение! Благодаря Прусту он наконец докопался, как он сказал, до истины. Его сбежавшая жена – Альбертина! Беглянка! Это открытие так его поразило, что он не спал всю ночь. Это и стало причиной несчастного случая на арене.

– Помните, как Марсель подслушал слова Альбертины, адресованные её любовнице? «Ты возносишь меня на седьмое небо!».

Да, я их помнил.

– Но ведь твоя Альбертина, – сказал я, – с самого начала знакомства пыталась дать тебе понять – кто она такая. Она тебя по-своему готовила к удару, который ты должен был перенести. Но ведь не её вина… что поделаешь… такое случается, и очевидно не редко. Это она и пыталась донести до тебя, чтобы сделать удар менее болезненным.

– Когда у неё родился ребёнок, – сказал он, – она прислала мне сообщение. Она назвала его – Марсель!

– Поздравляю! – воскликнул я, – у тебя сын! Надеюсь в метрике она указала отца. Думаю, что только это и было ей нужно.

– Не знаю, – сказал он.

Мы ещё немного побеседовали и я ушёл, заручившись обещанием о встрече после его выздоровления.

Вскоре, как мы и договаривались, он явился без предупреждения. Повинуясь, пояснил, некоему порыву, в котором более всего было чувства благодарности. Не стоит, сказал я. Это была всего лишь моя обязанность. К тому же я сам был заинтригован.

Когда же он вошёл, я был поражён происшедшей в нём переменой. Во-первых, он поседел. Но это не главное. Во всём его облике читалась усталость.

– Я получил диплом искусствоведа. И вновь на арене – теперь как режиссёр-постановщик.

Я поздравил его. Он помолчал.

– Но это не главное. Она вернулась ко мне. Альбертина, будем так её называть. Ко мне вернулась моя беглянка. Я пытался её возненавидеть, но – не смог. Всё как в романе – «чтобы испытать нежность…» и так далее. Вы конечно помните. К тому же маленький Марсель, он очарователен! Теперь они мои «пленники». Не знаю, надолго ли.

Я посоветовал ему продолжить чтение классических «историй любви» и на прощание подарил томик Симоны де Бовуар. Такие же накалённые страсти, сказал я. Если что – прочти. Поможет.

Мы обнялись, и он ушёл.

Через некоторое время он прислал мне по почте билет в цирк. Представление называлось «Полёт валькирий». В роли Зигфрида выступал он сам. В расположенной неподалёку ложе я увидел даму с ребёнком. Аьбертина, подумал я. Возможно, ошибся.

Это было в краснодаре

Она отличалась безграничной памятью. Способность такого рода редка до чрезвычайности, но в научной литературе можно найти примеры – портреты людей с безграничной памятью и описания их фантастических возможностей. Например в книге Льва Выготского, которая так и называется – «Человек с безграничной памятью». Что до этой истории, то в ней пойдёт речь о памяти зрительной

Лицо человека, однажды привлекшего её внимание, запечатлевалось в её памяти навечно

Она родилась в Краснодаре в 1935 году. Кто бывал в этом южном городе, конечно знаком с тамошними маленькими «итальянскими» двориками, где все знают всё друг о друге и живут дружным семейством, разделяя и принимая близко к сердцу общие радости, горести, достижения и потери. Их дом на улице Шаумяна не был исключением

Была в этом доме, в этом дворе только одна особенность – один из квартирантов состоял профессиональным вором. Молодой человек лет тридцати, приятной наружности – он производил впечатление человека интеллигентного. Впрочем, в южных городах интеллигентные воры отнюдь не редкость – читайте Бабеля. Все знали, что он вор, но поскольку в доме никогда ничего не пропадало, не придавали тому значения

Когда они сталкивались во дворе, вор, – его звали Павел, – дарил нашей героине конфеты и гладил по головке. Это была взаимная симпатия

Осенью 42-го года Краснодар был оккупирован, и вскоре Павел стал полицаем. Вероятно, это было его собственным желанием

Краснодар – город многонациональный. Русские, украинцы, армяне, грузины, черкесы, адыгейцы. Евреи

Последним было приказано явиться на сбор у здания крайкома партии, взяв с собой ценные вещи. Это было объявлено по радио

Адвокаты, врачи, артисты, музыканты, – их знал весь город, – были

расстреляны в Ковровой балке, в пойме Кубани

Это акция потрясла город. Павла долго не видели во дворе. А когда он всё же возник, все отметили, как сильно он изменился. Постарел. Поседел

Зима 42—43 годов выдалась необыкновенно холодной, снежной. Было голодно. Основным блюдом в их доме была кукурузная каша – мамалыга. По утрам мать наполняла ей тарелку и сажала за стол. Выйти из-за него разрешалось только при условии её опустошения. Как правило, она просиживала за столом не меньше часа, обливаясь слезами. Каша становилась солёной и ещё более отвратительной

По вечерам они раскалывали крашеные грецкие орехи – ёлочные украшения, – и если там оказывалось зерно, она наслаждалась его вкусом. Но большинство скорлупок были пусты

Это был двухэтажный дом с коридорной системой расположения комнат. В некоторых жили завоеватели, пользуясь расположением одиноких молодых хозяек. Никакого насилия. Почти что новый «галантный век»

Отсутствие водопровода (колонка во дворе). Отсутствие канализации – общий туалет во дворе, две кабинки, в каждой деревянное сиденье с дырой в бездонную, подозрительно пахнущую глубину. Завоевателей это на первых порах несколько смутило, но не надолго

На фонарных столбах по главной улице города – улице Ленина – можно было увидеть казнённых – повешенных «партизан», о чём оповещали прикрепленные к их одежде картонки с соответствующей надписью. Идя с матерью по дороге на рынок, она старалась рассмотреть этих несчастных, и они навсегда врезались в её память. Женщина в голубом пальто с меховым воротником. Бородатый старик в белой рубашке и чёрных шароварах. Молодой мужчина в сером пиджаке. И ещё много других. Если посмотреть нашими глазами, то это было, вероятно. похоже на своего рода театр абсурда, где одним персонажам на смену приходят другие

Когда ранней весной сорок третьего завоевателей погнали на свою культурную родину, она, подпрыгивая со скакалкой по коридору, приговаривала негромко: «Ура, фрицы драпают, драпают, драпают». В ответ на её «провоцирующее» поведение вышел из комнаты Алины офицер, угостил, по обыкновению, конфеткой и сказал

– Драпаем. Но что делать, у вас так холодно, вернёмся, когда потеплеет

Офицер ей нравился – красивый. На том они и порешили. Она завидовала девушкам, которые ходили с завоевателями в кино

Вскоре город начали бомбить освободители. Это и вовсе было не страшно. Свои же! Она бегала в бомбоубежище. Там была своя детская компания. Мать оставалась дома

Завоеватели ушли, а с ними и некоторые русские красавицы

Для Павла и ему подобных пришёл час расплаты

Но ещё раньше, в самый разгар «новой жизни» случились и другие события, оставившие неизгладимый след в её памяти

Первое – облава на местном рынке

С тем что у неё ещё оставалась для обмена, мать пошла за чем-нибудь съестным. Внезапно рынок был оцеплен. Для выхода требовалось предъявить аусвайс. Прибежала соседка Даша. Беги скорей, сказала она, выручай мать, она оставила дома эту бумагу

Алька (так её звали и зовут по сей день – Альвина Николаевна Орден) схватила эту таинственную бумажку – благо знала ещё где лежит – и побежала на рынок. В оцеплении немцев было мало, большинство – полицаи. Она ткнулась к первому, кто оказался на её пути с просьбой пропустить к матери. Но то грубо оттолкнул её. Она побрела вдоль оцепления в надежде найти Павла. И, о счастье! – он был тут. Она бросилась к нему и обняла за ноги. И он тоже обнял её. Он помог ей найти мать. Он спас их от гибели

Второе, что потрясло её детское сознание, – это состоявшаяся после освобождения города прилюдная казнь предателей родины – тех кто сотрудничал с оккупантами. И всё на той же площади, где собирали полгода назад евреев

Мать приказала – не выходить из дома! А сама ушла на работу

Что было делать?!

Забежала соседка Даша и увлекла её за собой

Казнили через повешение. За спинами впереди стоящих она не смогла рассмотреть всех осуждённых. Только одного сразу выделила из них – того что оттолкнул её, не пропустив в оцепление, где находилась мать

Когда на него накинули петлю, он ударил солдата, который исполнял юбязанность палача, ногой в лицо

Павла в доме больше не видели. Говорили, что его постигла та же участь, но она не хотела этому верить. Она надеялась, что он убежал с немцами – как многие из тех кто с ними сотрудничал. Так ушёл, бросив дочь, отец её лучшей подруги Софы Гюльназарьян, державший ресторан на улице Ленина. После войны он оказался в Италии. И Софья уехала к нему. Но это уже другая история

Теперь, по прошествии семидесяти пяти лет Альвина Николаевна редко возвращалась мыслями к тем событиям давнего прошлого. А если это случалось, перед её мысленным взором возникали лица тех людей, что постигла эта одновременно жалкая и жестокая участь

И вот сменилась эпоха. Мир опутала некая паутина, сделавшая доступным вечность во всей её полноте и многообразии. Ведь она, вечность, как сказал кто-то из великих, не что иное как вертикаль по отношению к горизонтали нашего повседневного существования

Сын подарил ей нечто под названием «планшет». Читатель наверняка знает что это такое. И вот однажды, открыв этот «ящик Пандоры» (так его называла), она наткнулась на старую кинохронику, запечатлевшую ту давнюю картину краснодарской казни изменников родины

Камера прошлась по лицам осуждённых. И вдруг среди них она увидела Павла с наброшенной на шею петлёй

Она закрыла лицо рукам и заплакала

12 3 4 5 6 Järgmine

Вкус крови. Рассказы. Повесть

Хромые внидут первыми

Соната вентейля

Это было в краснодаре

Selle raamatu lugejad loevad ka

Teised selle autori raamatud