Ринхорт уже пришел в себя, поднялся с колен и, ухватив меня за плечи, тряхнул как следует. Я едва сдержался: нога-то не железная, а ей сегодня весьма досталось.
– Ты сошел с ума! – убежденно прошипел он. – На кой ляд я тогда старался сделать из тебя воина?
– Ты нужен мне живым и свободным, – отрезал я. Еще не хватало, чтобы он помешал моему замыслу.
Жрец скинул капюшон. Он оказался абсолютно лыс, хотя не выглядел старым, а его улыбка на желтом лице с натянутой, как пергамент, кожей, не предвещала ничего приятного для моего ближайшего будущего. Цепкий взгляд темных глаз был физически ощутим: мне показалось, что по моему телу поползли пауки, оплетая невидимой паутиной. Заклинаний я не слышал, и губы жреца не шевелились, но я чувствовал: каким-то образом иерарх пытается подавить мою волю. Помедлив, он согласился:
– Будь по-твоему, принц. Твои требования не чрезмерны, я дам тебе клятву.
– От имени всех Гончаров Подлунного мира? – уточнил я.
– Хорошо, – усмехнулся этот матерый убийца и лжец. – Но и ты поклянешься следовать за мной без сопротивления, не делать попытки к бегству и вернуть мой знак, как только мы достигнем ближайшей обители Эйне.
Он принес клятву, и заодно выяснилось его имя: Врон. Формулу клятвы я не знал, да и Ринхорт вряд ли, потому мне было все равно, что говорит желтокожий на языке жрецов Эйне, пусть хоть частушки речитативом рассказывает.
Я тоже поклялся. Иерарх снял с себя знак и бросил мне. Из девяти полусфер на круге четыре были темными, словно мертвыми. Ринхорт говорил, что иерархами становятся после создания девяти дарэйли. Значило ли это, что у слуги Эйне осталось всего пять живых рабов? И где они сейчас?
Должны быть поблизости, – понял я по яркому сиянию пяти камней. А вот этот тигровый камушек – особенно ярок. Я провел по нему пальцем. Полосатая тварь на тропе вскочила, с глухим рычанием обнажив клыки. Ага, не понравилось.
Ринхорт, злобно ворча сквозь зубы ругательства, обогнул раздраженную "киску" и исчез за поворотом. Груда железа последовала за ним, словно на поводке. Я остался один на один со служителем Эйне, гигантской хищной тварью и кучей неизвестных людей, таившихся по окрестным кустам.
***
Как только дарэйли скрылся (наверняка оттянув на себя часть лучников, не оставит же его Сферикал без наблюдения), иерарх Врон приказал:
– Проследи за ним, Граднир!
Чудище поднялось. Что ж, этого я и ждал. Надеюсь, мой торжествующий оскал получился достаточно зверским, когда я поинтересовался:
– Ты так быстро стал клятвопреступником, жрец Врон? Останови своего дарэйли.
Вскинув руку и щелчком пальцев заставив "киску" замереть, иерарх осклабился, тоже показав зубы:
– О недопустимости слежки за Ринхортом ничего не сказано в нашем договоре.
– Зато было требование оставить его в покое отныне и навсегда, а слежка – посягательство на тайну личной жизни.
– Я так не думаю, ваше высочество, но Сферикал устранит наши разногласия.
– Я сам устраню наши разногласия. Считаю, что ты нарушил договор, жрец, и он потерял силу.
Со стороны могло показаться, что произнести заклинание разрыва духовных уз легко и просто. Может, кому-то и легко. Но на этот раз все было по-другому, чем на кладбище, когда мне (или нам со стариком паттером?) удалось устранить жреца и освободить Ринхорта. Тогда получилось стихийно, на волне ярости.
Сейчас я должен был сохранять безразличие на лице, не пошевелившись, а после трех предыдущих безуспешных попыток не было уверенности, что из этого что-то выйдет. От меня потребовались все силы, которые я во время разговора концентрировал так, чтобы ни искры не вырвалось наружу, ни мысли не просочилось.
Подняв знак жреца над головой, я выкрикнул:
– Dhara Einne el’lenear, vuar’ra Aardenner!
На этот раз я знал, чувствовал: получится!
Глаза иерарха опасно сузились, но он не успел ничего предпринять. Жреческий диск раскалился в моих руках, вспыхнул и разлетелся брызгами. Получилось!
Врон яростно вскрикнул, прыгнул ко мне. Но между нами мелькнула полосатая молния, и наземь повалилось окровавленное тело иерарха с развороченной грудной клеткой и выпадающими кишками. Зверюга, рыча, продолжала терзать своего бывшего хозяина, ошметки плоти летели во все стороны. В лесу раздались дикие крики боли, визг и вой. Из кустов выметнулись еще три чудовища и накинулись на останки Врона.
Я закрыл лицо ладонями, опускаясь на бревна. Меня тошнило от слабости и вообще.
– Хватит, – давясь спазмами, глухо прошептал я. – Остановитесь, вы же не людоеды. Прекратите.
Полное ненависти рычание стихло.
Подняв глаза, я обнаружил четверых перепачканных кровью и все же потрясающе красивых дарэйли – двух мужчин и двух женщин, стоявших передо мной, угрюмо отводя взгляды. Друг на друга они тоже старались не смотреть. Один из мужчин показался мне знакомым.
– Где остальные дарэйли вашего жреца? – спросил я, вспомнив, что активными были пять из девяти камней на жреческом знаке.
Мне ответила невысокая девушка в серебристо-черном обтягивающем одеянии, сидевшем на ней, как вторая кожа, и не скрывавшем ни единого изгиба стройной фигуры. Черные волосы, заплетенные в множество косичек, спускались до ягодиц. Было в ней что-то змеиное – в скользящих движениях, в непроницаемом пристальном взгляде черных глаз без зрачков.
– Четверых он давно утратил, пятая передана другому жрецу и осталась в войске князя Доранта Энеарелли.
– Что связывает князя с Гончарами?
Губы девушки скривились:
– То же, что связывает одного жреца Эйне с другими.
Это была очень плохая новость.
У судьбы страшные шутки. Когда-то я убил того, кого люди считали моим отцом – императора Ионта. Что бы ни вошло в меня в ту ночь, это неважно: мои руки держали тот нож. Когда-то я поклялся в Лабиринте, что ни один встретившийся мне на пути убийца со жреческим знаком на груди не останется безнаказанным за то, что они сотворили с нами, со мной, матерью и братом. И теперь оказывается, что я должен убить и деда, если встречу его. За то, что он – худшее из чудовищ, Гончар.
Вспомнив, что иерарх притащил с собой и людей, я спросил:
– Что с лучниками?
Она облизнула губы розовым раздвоенным язычком.
– Разбежались. Мы их не тронули, принц.
Что-то слабо верилось, но проверять ее слова не было времени.
– Давайте сразу договоримся: я не принц, не надо так меня называть.
– Но почему? – удивилась она.
Я вздохнул и отделался самым убойным с моей точки зрения аргументом:
– У меня от этого сильно портится настроение. Зовите меня Райтегор, а лучше – просто Райтэ.
– Как скажешь, Райтэ, – поклонились все четверо. Их благодарственные излияния я пресек, невежливо отмахнувшись. И без них тошно.
За поворотом тропы послышался топот бегущих ног и лязг железа. Ринхорт возвращался. Так и думал, что он околачивается где-нибудь поблизости.
Лицо одного из двоих мужчин – высоченного и мускулистого, со смуглой кожей, огненными волосами и рыжими глазами, прочерченными вертикальным зрачком – внезапно исказилось злой гримасой. Он подобрался, как перед прыжком, и я узнал его. Вот зверюга!
– Граднир! – окликнул я. – Там мой друг. Что ты имеешь против него?
Тигрище в человеческом облике оскалился:
– Он убил нашу подругу. И не по воле жреца, а по своей. Пусть ответит.
– Он защищал наши жизни.
– Вашим жизням ничего не угрожало! – огрызнулся дарэйли. – Нам приказали пленить вас, но не убивать.
– Только нас забыли предупредить! – зычно крикнул Ринхорт, выныривая из-за поворота в сопровождении внушительного железного эскорта. И зачем он его таскает? Бросил бы, что ли. Глянув на меня, рыцарь движением брови развеял тащившуюся за ним тучу и слегка поклонился в сторону рыжеглазого: – Ты хочешь драться, дарэйли? Я готов!
Я поднял руку с раскрытой ладонью.
– Стойте. Ринхорт убил, защищая меня. Мне и отвечать, – я повернулся к мстительной "киске". – На чем будем сражаться, Граднир?
– Я привык драться голыми руками, Райтэ, – дарэйли демонстративно напряг внушительные бицепсы. – Но с тобой я не буду сражаться. Ты освободил нас. И не твоя рука забрала жизнь, а его.
Вот хищный дуболом! Я начал потихоньку закипать:
– А тебе не кажется, мститель, что если бы твоей подруге удалось пленить меня, то вы до сих пор были бы рабами Врона? И остались бы ими до конца жизни.
Хищник в человеческом теле одарил меня мрачным взглядом.
– Ты мне нравишься, принц, который не принц, – криво усмехнулся он, обнажив длинноватый для человека клык. – Прими меня в свой прайд.
Я растерялся. Какой еще прайд? Покосился на Ринхорта, стоявшего с вроде бы окаменевшим лицом, но уголок его тонких губ еле заметно дергался.
Молчавший до сих пор мужчина в пестрых серо-коричневых одеждах, сосредоточенно о чем-то размышлявший, резко вскинул голову, и я узнал круглые янтарные глаза – это был Орлин, птичий дарэйли. Я понял, почему не узнал его сразу: лицо искажала неприкрытая враждебность. Его хриплый больше походил на гортанный клекот:
– Не торопись, Граднир, – Орлин положил тигру ладонь на плечо. – Пусть сначала Райтегор ответит, зачем он уничтожил Потерянных.
– Каких Потерянных? – вмешался Ринхорт, видя, что я онемел. – Мы видели только тех, что спали в хранилище в Гнилой Плеши.
– А мы через несколько часов после того, как вы там побывали, видели только их останки, плавающие в озере крови, – прошипела смуглянка с косичками, похожая на змею.
Когда она рассказала подробности и добавила выводы Верховного, мне резко расхотелось жить.
– Не было никакого приказа, – сказал я. – Да и кто я такой, чтобы приказывать им? Я попытался их освободить, но ничего не получилось. Ничего! Ни звука, ни движения – они оставались, как мертвые. И мы просто ушли.
– Клянусь своей сутью: так и было, – кивнул Ринхорт. Дарэйри переглянулись, а железный рыцарь мрачно свел брови: – Получается, они уже просто спали, самым обычным сном, а мы с тобой не поняли, Райтэ. Ты-то ладно, еще молод и неопытен, но я-то, дурак! Это моя вина, что так случилось.
Орлин, пристально глядя на меня, по-птичьи склонив голову на бок, заклекотал:
– Ты их освободил, но не разбудил. Их силы вырвались и столкнулись, они не успели ничего понять, иначе не допустили бы братоубийства.
– Никто знает, какие сущности там проснулись, – тигрище обвел нас желтыми глазами. – Среди них мог оказаться какой-нибудь дракон. И кто-то мог очнуться раньше других. Голодным и свободным. Короче, принц-не-принц, ты виновен. Стоять! – рыкнул он на дернувшегося Ринхорта. – Виновен в том, что не довел дело до конца.
Дарэйли переглянулись, но враждебность из глаз ушла. Не у всех.
– А те люди на тракте? – выдвинулась вперед светловолосая и зеленоглазая девушка, прятавшаяся за спиной Орлина. – Они не дарэйли, не жрецы. Зачем их убивать было?
– Какие люди, Линни? – начал выяснять Ринхорт. И нам рассказали подробности, не укладывавшиеся у меня в голове. О жуткой расправе на дороге. И возразить нечего: коней-то мы и впрямь сманили.
Дарэйли железа опять поклялся самой страшной клятвой, что не творил того зла, которое нам приписали Гончары. Я тоже поклялся, что мы тут ни при чем. И какая-то смутная мысль мелькнула, когда произносил формулу: «Да оставят меня сотворившие меня сила и дух, если я лгу вольно или невольно…». Какая-то злость накатила непонятная. Это что же получается – сейчас все, кому не лень, будут обвинять меня во всех злодеяниях, творившихся в Подлунье? Это во-первых. Во-вторых, кто-то шел по нашим следам и пытался подставить нас с Ринхортом. Кто, как не сами Гончары?!
Когда наши клятвы были приняты, Граднир повторил вопрос:
– Так что, принц-не-принц? Примешь в свиту?
– Зачем это вам? – уперся я. – Вы же свободны, вы можете теперь жить, как хотите и где хотите.
– Не можем.
– Почему? Кто вам может помешать? Ну, жрецы, это понятно, но они же смертны!
– Потому что это Подлунный мир, – тихо ответил Орлин, снова положив ладонь на плечо расстроенного Граднира. – Дарэйли не могут быть здесь полностью свободными. Нас инициируют с такими мощными заклинаниями, что даже разрыв духовных уз с жрецами не влияет на изначальные запреты. Но ты даже их как-то снял в хранилище. Мы должны быть привязаны к какому-то служению либо по своей воле, либо по чужой. Так лучше уж по своей.
Такого ощущения безвыходности мне не приходилось испытывать даже в Лабиринте. Почему я должен тащить их с собой и отвечать за их жизни? Они мне только помешают! И они не должны никому служить. Никому!
– Мне не нужны рабы! – прорычал я, чуть не с кулаками набрасываясь на дарэйли. – Я не жрец! Убирайтесь!
В глазах появилась жгучая боль, а дарэйли отшатнулись, дружно прикрыв лица – кто локтем, кто ладонями. Ринхорт схватил меня сзади за плечи стальной хваткой. Капкан ходячий. Я рванулся. Не тут-то было: меня пригвоздило, как если бы на капкан повесили гирю весом с железную скалу.
– Спокойно, Райтегор, – сказал рыцарь. – Ты действительно не понимаешь сути того, что с нами делают. Ты через это не прошел, к счастью для всех нас. А мы… мы просто боимся.
– Вы? – оторопел я. И лишь через миг понял, что слова Ринхорта – не признание трусов, а правда сильных. – Вы боитесь самих себя? Чтобы не случилось, как с теми Потерянными?
– Мы боимся безумия, – уточнил Орлин. – Сама по себе наша сила неразумна, как неразумны ветер или дерево. Если дать ей полную свободу, она разрушит наш человеческий разум. Как случилось однажды с дарэйли времени сферы Первоначала.
Девушка, похожая на змею, прошептала себе под нос:
– Но мы-то – сфера Существ. Для нас может оказаться и не так фатально…
– Не имеет значения, Шойна, – поморщился Орлин. – Сколько наших Потерянных уничтожено жрецами только из-за подозрения на неадекватность. К слову, малейшее неподчинение хозяину считается первым признаком безумия.
– В таком случае, я – неизлечим, – расхохотался я, но меня никто не поддержал.
Все ждали моего решения. Я упрямо задрал подбородок и сложил руки на груди, не желая сдаваться вот так просто этим могущественным существам. Как я могу освободить всех рабов, если они тут же начинают искать хозяина?
– А никому из вас не пришла в голову мысль, что я тоже вроде как дарэйли? – поинтересовался я. – Но я же свободен, не безумен, и ничьим вассалом в Подлунном мире быть не собираюсь!
– Приходила, будущий княжич, как же! – раздвинулись в тонкой улыбке губы Ринхорта. – Но ты убил своего жреца еще до инициации, и запретов на тебе нет. Ты сломал круг заклинаний, прошел Лабиринт, проник за Врата и, главное, вернулся. И пусть ты врешь… э-э-э… убежден, что ничего не помнишь, но весь Сферикал знает одну маленькую особенность: Врата закляты с двух сторон. Из Подлунья в иной мир не может ступить ни бескрылый человек, ни однокрылый дарэйли. В наш мир не может войти никто из крылатых высших магов и их бескрылых слуг, пока держатся печати. А ты дважды открыл Врата Линнерилла, в обе стороны. А теперь скажи мне, кто на это способен, какой дарэйли?
Я уже говорил, что этот черный рыцарь с честными, как меч, глазами и ржавым железным сердцем – подлый предатель? Так вот, напоминаю еще раз.
– Откуда я знаю? – вполне искренне я пожал плечами.
– Ха, да никто! – хохотнул Ринхорт. И, резко оборвав смех, пригвоздил: – Ты другой дарэйли, чем мы все, даже святой Кейен почувствовал в тебе какую-то особенность. Похоже, Гончары при твоем создании перемудрили самих себя. Так почему бы нам всем не воспользоваться их небывалой промашкой?
– Черт с вами, – уступил я, устав спорить. – Следуйте за мной, если хотите. Но ничего хорошего из этого не выйдет.
Серо-коричневый Орлин с мудрыми немигающими глазами укоризненно покачал головой:
– Так не годится. Мы должны принести тебе вассальную присягу, принц, иначе любой жрец сможет снова обратить нас в рабство.
– Я не… – начал было я привычно возмущаться, но осекся, узрев клыкастые ухмылки самых натуральных демонов. Мол, чем бы дитя ни тешилось, но мы-то знаем… – Ладно. Давайте ваши присяги, и покончим с этой канителью, пока спасшиеся лучники подмогу не привели.
Светловолосая девушка сверкнула глазами цвета такой сочной зелени, что дух захватывало. Откинула косу за плечо. И вдруг смущенно улыбнулась в ответ на мой восторженный взгляд:
– Не приведут. Я лес держу.
– Это как?
Но остальные заорали, что тут, на поле (поле! этот-то клочок лесной тропы?) битвы с жрецом (расправы!) – не место и не время для рассказов о тайнах сферы Существ, куда входит и круг растений, и потащили меня в обход неуместной в лесу одинокой скалы, к скрытой за ней реке – нельзя же присягу давать в таком непотребном окровавленном виде, очиститься надо.
Но по пути я выяснил, что Линни – лесной ангел-хранитель. Правда, это не помешало ей наломать стволов и соорудить тот бревенчатый барьер на тропе, погубивший коня Ринхорта.
Обе девушки не стали давать вассальных клятв. Попрощавшись, они исчезли в лесных зарослях.
– Зря ты их отпустил, принц-не-принц, – сказал Граднир, с тоской оглядываясь на сомкнувшуюся за ушедшими стену зарослей. – Были бы под присмотром. А так – натворят чего-нибудь, и жрецы их быстро найдут.
– Это их выбор.
Нас прервало конское ржание. Я вскочил, вглядываясь в опушку леса, обрамлявшую спускавшийся к реке луг. Над деревьями кружил огромный орел. Изредка он складывал крылья и с гортанным клекотом пикировал вниз, но тут же поднимался, не рискуя сломать крылья в чащобе.
Из леса вырвалась четверка коней, преследуемых гигантской змеей. Сверкнуло в лучах солнца серебристо-черное тело. Змея остановилась на опушке, поднявшись на хвосте вровень с высоченной елью, изогнулась в поклоне и не спеша удалилась. Я уже знал ее имя: Шойна. Трудно было ошибиться в определении сущности той девушки с сотней косичек.
Взмыленные кони – оседланные, но без всадников – разлетелись по лугу, но Орлин точными бросками направлял их в нашу сторону.
– Откуда они пригнали коней? – удивился я.
– Это наши, по лесу разбежались, – ответил Граднир. – Девочки о нас позаботились напоследок.
Он так тепло улыбнулся, словно говорил о родных сестрах, и бросился помогать Ринхорту в ловле перепуганных жеребцов. Орел, сложив огромные крылья, камнем упал с неба, а поднялся уже ясноглазым добрым молодцем в пестрых серо-коричневых латах. Ну, почти добрым. Хищник есть хищник.
Я вздохнул, сравнив мои лохмотья, в которые превратилась одежда, данная мне смотрителем кладбища, и безукоризненные, как с иголочки, одеяния своих вассалов. Как это у них получается – преображаться вместе с одеждой?
Ведь тот же Граднир – по сути, воплощение животной мощи – не ходит голым в человеческом теле, и даже не обернут шкурой, а одет, как воин – в рыжие кожаные штаны и безрукавку, укрепленную черными полосами, похожими на металл. Даже пояс с перевязью для кривого, как коготь, меча имеется, и сам меч.
И Орлин не безоружен. И девушки, увы, предстали не обнаженными, хотя один взгляд на тело экипированной в кожаные штаны и латы Шойны кидал в дрожь.
Может быть, все дело в том, что Гончары лепят нашу плоть именно с такими свойствами? Тогда почему мое тело такое… человеческое? Ионт не успел долепить? Теперь он уже не ответит. А жаль, у меня много к нему осталось вопросов, и один из них – какова моя сущность, демоны подери этих жрецов?!
– Мне нужна новая одежда, – сказал я трем дарэйли, когда они подвели ко мне белого жеребца и спросили о дальнейшем пути.
– Тогда завернем в какое-нибудь селение.
Орлин сообщил, что видел сверху крупное село на юго-западе. Как раз по пути, к вечеру должны добраться. В само село мы решили идти вдвоем с Ринхортом, оставив двух дарэйли сферы Существ поблизости: слишком отличались они от людей, а неприятностей достаточно на сегодня. Увы, внутренний голос предостерегал, что они только начались.
***
Верховный получил доклад о провале миссии жреца Врона с большим опозданием: некому было доложить. Если бы егерь, обеспокоенный волчьим воем, не пошел с облавой и случайно не наткнулся в лесу на труп лучника, потом на второй, третий…
– И опять ни одного выжившего! – Сьент едва сдержал крепкое ругательство, неподобающее его положению.
Какой-то смысл эта расправа обретала, только если принц решил не оставлять свидетелей, или… ему необходимо собирать жатву смертей. Любых. Значит, его сущность готовится ко второму этапу инициации, набирает силу.
Скорее бы Мариэт восстановила Ллуфа. Почему так затянулось исцеление?
***
Мариэт, опустив подбородок в сцепленные пальчики, любовалась беловолосым дарэйли. Он спал совершенно обнаженный, но хранительница жизни давно привыкла к виду раздетых мужчин, и могла сравнивать. Она была очень довольна своей работой. Тело Ллуфа снова выглядело совершенным, а глубокая, никак не зарастающая рана в боку и обезображенное лицо, которое каменный юноша уговорил ее не восстанавливать – так это специально для жрецов оставлено.
Ллуф резко открыл глаза – их Мариэт восстановила с трудом, и они выглядели еще мутноватыми, что вызвало гримасу недовольства на ее личике.
– Тебе не стыдно так на меня пялиться, дитя? – нахмурился юноша.
– Вот ни столечко! – Мариэт, расплетя пальцы, показала самый кончик розового ноготка.
– Ужас, какая распущенность!
– А где ты видел целомудренных дарэйли? – лукаво прищурились ее синие как небо глаза.
– В зеркале. Я очень стыдлив, к твоему сведению. – Ллуф, пошарив на полу, поднял упавшую простынь и обернул бедра. – Ну что, продолжим занятия? Кого будем превращать сегодня? Опять мышей? Ты же их боишься.
Мариэт вздохнула, убрала специально выпущенный кокетливый локон за ушко.
– Никого. Сьент требует тебя в любом виде, живым или не очень. Так лучше уж тебе быть целым, правда?
Ллуф кивнул, и девушка, встав с кресла, простерла засиявшие золотым светом ладони над его раной, сращивая края.
– И тоже думаю, что уже нельзя тянуть. Принца надо остановить. Знаешь, сколько уже у него жертв? – она отняла правую ладонь и, загибая тоненькие пальчики, начала перечислять, но махнула рукой. – Тут даже сороконожка не справится. Очень много смертей, а будет еще больше.
– И тебе, дарэйли жизни, от этого больно, – заметил Ллуф.
– Очень! Вот тут, – она ткнула себя в область сердца, обратив, заодно внимание бесчувственного дарэйли камня на безукоризненную форму груди под облегающей тканью черного платья. – Тут что-то надрывается, и моя сила уходит, как вода в песок. От естественной чужой смерти не так больно, только печально, а неестественных быть не должно!
– Но ведь войн и насилия в мире много, как же ты справляешься?
Закончив исцеление раны, от которой и без того оставалась лишь безобразная видимость, Мариэт села на край ложа.
– Мне так больно и страшно только из-за его жертв. Я не обратила внимания, так ли было, когда он убил жреца Пронтора, – ее высокий алебастровый лоб прочертила сосредоточенная складка. – Нет, не помню. Но я почувствовала, когда умерли Потерянные в хранилище. Вот с тех пор мне… мне страшно.
Она уронила голову на руки. Ллуф приподнялся, сгреб девушку, усадил себе на колени и, обняв и покачивая, как ребенка, погладил растрепанные непослушные кудри.
– Мариэт, милая, не бойся, Сьент не позволит, чтобы твоя сила ушла, он не даст тебе умереть. И я не дам.
– Сьент не замечает ничего, – всхлипнула девушка, пряча лицо на его груди. – Он… Я так люблю его, Ллуф! А мы для него – дети, только дети, которые были потеряны, а он нас нашел. Он не видит во мне женщину. Я даже не знаю, что такое поцелуй, представляешь?
Он горько усмехнулся:
– Не представляю, как возможна такая невежественность у рабыни Гончара.
– Мне едва исполнилось восемь лет, когда погиб мой создатель. Я стала Потерянной. Это было ужасно, Ллуф. Знаешь, сколько мне лет на самом деле?
– Семнадцать, или даже меньше.
– Только никому не говори, но я – самая старая дарэйли в мире. Мне почти пять тысяч лет.
– Тебя создали сразу после войны?
Девушка кивнула:
– Через двадцать лет после договора. Тогда в мире было очень много смерти, так много, что уцелевшие могли не выжить: болезни, голод, отравленная вода и лютый холод. Земля перестала родить, животные тоже почти не уцелели. Гончары создали нескольких дарэйли жизни, чтобы остановить смерть, оставленную нам высшими. Мои старшие сестры быстро иссякали, не успев набрать полную силу, не доживали и до второй инициации. Я не должна была столько прожить.
– Почему погиб твой создатель?
– Его убили одичавшие люди. Тогда был хаос, никакой власти, а Гончарам было не до того, чтобы бороться за власть. Они боролись за людей, за жизнь в Подлунном мире. Мы были преданы им душой и телом не как рабы, а как помощники. Это был союз.
– Почему же тебя усыпили?
– Если бы усыпили. Меня не нашли! Убийцы Гончара приняли меня за статую и поставили в святилище на горе.
– Подожди, я не понял. Но если у вас был союз, а не рабство, то почему ты оцепенела, как от связующего заклятия?
Мариэт пожала плечиком.
– Откуда мне знать? Я была совсем ребенком. Может быть, это фундаментальное условие для дарэйли в Подлунном мире.
– Вряд ли. Тогда принц не сбежал бы.
Она поморщилась.
– Не напоминай мне об этом чудовище! Так вот. Я стояла на вершине горы века, и племя людей мне молилось, приносило человеческие жертвы. Мне, дарэйли жизни! Здорово, да?
Ллуф содрогнулся, представив, каково это – тысячелетия, год за годом, день за днем – стоять неподвижной, жить, размышлять.
– Я бы рехнулся.
– Мне тоже казалось, что я безумна или давно мертва, а происходящее – наказание божье моей душе. Если бы у меня была другая сущность, я бы точно обезумела. Но во мне хотело жить все: и тело, и душа, и разум. Потом с племенем что-то случилось, и меня нашло другое племя, они тоже молились, но уже без жертв. Они почему-то сочли меня богиней красоты.
– Вот это совсем меня не удивляет. Ты божественно прекрасна.
– Да ну тебя! – отмахнулась польщенная Мариэт. – Когда их завоевали соседи, меня сбросили со скалы. Но я не разбилась, и меня закопали. Вот тогда я поняла, что предыдущие две тысячи лет были не самыми плохими в моей жизни.
– И ты сохранила разум даже в могиле! – он восхищенно коснулся ее лба.
– Сьент в этом часто сомневается, – лукаво улыбнулась она, но печальная складка на лбу не разгладилась. – Я нашла себе дело: училась помогать жизни даже в земле, тренировала сознание, придумывала задачи, думала – только не смейся! – о смысле моей странной жизни и вспоминала все услышанные когда-либо молитвы.
– Ты молилась сама себе? Я начинаю понимать Сьента, – поддел юноша.
Загрустившая было Мариэт рассмеялась.
– Мне было без разницы, лишь бы не сосредотачиваться на страдании. Когда меня откопали, то посчитали покровительницей любви и материнства. Меня, чуть ли ни при рождении лишенную возможности рожать, как лишают всех нас! Я в том храме любви такого навидалась, что ой! – потупилась она и покраснела. – А Сьент, когда нашел меня в каком-то музее древностей и снял смертное заклятие, никогда пальцем не трогал. Он считает, что я слишком маленькая. А я, можно сказать, древняя старуха и знаю все подробности жизни!
– Кроме поцелуя?
– Кроме… всего, – до слез засмущалась девушка. – Но надо же с чего-то начинать!
– Ну, это не сложно показать, – улыбнулся дарэйли, приподнимая ее голову за подбородок. – Маленький учебный поцелуй, как ты на это смотришь? Правда, я сейчас не очень красив, тебе может быть неприятно, но ты можешь закрыть глаза и не подсматривать.
– Ллуф! – ее слезы мгновенно высохли. – Ты такой… распущенный!
– Неправда, я никогда еще не целовал девушек.
Она мгновенно стала серьезной, и в синих глазах мелькнуло сочувствие. Все знали об участи самого красивого создания в Подлунье, любимца Гончаров.
– Тогда поцелуй меня, дарэйли, – Мариэт затаила дыхание и опустила ресницы, когда губы юноши осторожно коснулись ее.
Поцелуй Ллуфа был очень нежный и невинный, почти бесстрастный, но у девушки захватило дух, а сердце гулко забилось. Забывшись, она обхватила ладонями его лицо, и под ее пальцами обезображенная шрамами кожа разгладилась, засияла жемчужной белизной. Но и руки дарэйли камня не бездействовали. Он провел ладонью по ее волосам, и темные локоны заиграли россыпью бриллиантов.
– Урок окончен, – отстранился Ллуф, любуясь порозовевшей девушкой. – Ты сама не осознаешь, Мариэт, сколько накопила силы за века – в тебе ее бездна. Твои губы способны заставить расцвести камень. Поцелуй, наконец, своего Сьента. Может, ты и сделаешь из Гончара живого человека.
– Я уже не знаю, кого люблю больше, тебя или его, – жалобно вздохнула Мариэт. – И… я плохо поняла урок, объясни еще раз, пожалуйста.
– Какой момент остался непонятым? – прошептал юноша, жадно привлекая ее к себе.
На этот раз поцелуй затянулся, стал глубоким, страстным. Белоснежные и темные как ночь пряди волос смешались, сапфировые глаза обоих дарэйли засияли, и они не услышали, как в комнату кто-то бесшумно вошел.
– Не сметь, Ллуф! – раздался гневный окрик Сьента. – Властью, данной мне, я запрещаю тебе когда-либо прикасаться к этой дарэйли, кроме случая, если это будет необходимо для спасения ее жизни. Мариэт, поди прочь и жди меня в кабинете.
Руки Ллуфа безвольно упали. Испуганная девушка выбежала, едва сдерживая слезы, но в дверях не выдержала и показала язык Верховному.
Сьент повернулся к сопровождавшему его иерарху.
– Твой раб, жрец Авьел, посягнул на мою дарэйли. В твоих полномочиях его наказание, и я снимаю прежние ограничения. Разумеется, учитывая, что вам с ним предстоит выполнение важного задания, наказание не должно быть излишне суровым.
Едва Верховный стремительно вышел, поросячьи глазки Авьела засверкали торжеством.
– Уж я тебя накажу, мерзавец. Встать на колени перед хозяином!