Loe raamatut: «Мой контракт на необъявленные войны. Записки химика»

Рис. 1. Первомайская демонстрация на Красной площади (крайний справа с дочкой Мариной)

Как я погрузился в высшую школу

На втором курсе меня пригласил на кафедру преподаватель органической химии. Два-три раза в неделю по вечерам я помогал ему в работе и сам постигал красоту химии. В группе были удивлены его выбором. Один из «стариков» (поступил после армии) даже поинтересовался, не друг ли он моего старшего брата. Брат, Александр Крашенинников, учился на нашем факультете пять лет назад и с этим преподавателем знаком не был. В группе были более прилежные студенты, даже ленинские стипендиаты, почему он выбрал меня, осталось неизвестным. На третьем курсе пришлось оставить органическую химию, так как начался интересный и длительный курс физической химии с обширным лабораторным практикумом. Мне нравилось работать в физхимии и я, параллельно лабораторным работам, по собственной инициативе разработал для кафедры методику хроматографии в тонком слое. Впоследствии она была включена в практикум для студентов.

«Впереди десятки лет необъявленных войн, и я подписал контракт на весь срок…»

Я целенаправленно поступал на специальный факультет. Наконец на четвертом курсе начались ожидаемые специальные дисциплины. Первый семестр запомнился только холодком в груди при первом синтезе нитроглицерина. Позже стало рутиной пластифицирование нитроцеллюлозы нитроглицерином на горячих вальцах для получения баллиститных порохов. Знаменательным стал второй семестр. Началась пятимесячная практика. Основная часть группы отправилась по заводам, а пять человек попали в закрытый НИИ, который и стал моей судьбой на ближайшие десять лет. Мы с Димой Р. попали в одну лабораторию. За работу взялись со всем юношеским пылом. Наше руководство, увидев, что мы хотим и умеем работать, дало нам ставки техников. И мы, забыв о необходимости защиты каких-то курсовых проектов в ВУЗе, просто работали «на благо отечества».

В начале работы произошел случай, запомнившийся на всю жизнь. Я оказался в роли спасителя – уверен, что спас жизнь Диме. Мы работали с органическими солями кислот. Я работал с хлорной кислотой, а Дима с азотистоводородной. Это очень коварная кислота первого класса опасности: очень летуча, без цвета и без запаха. Видимо, он плохо промыл посуду под тягой и понес на сушку. Я только услышал крик: «Витька, налей спирта!» Я обернулся – зрелище было ужасным. Всё по науке: резкое повышение температуры – на него как будто лили из ведра воду; резкий прилив крови к голове – абсолютно красные белки глаз. Дальше – должна быть остановка дыхания. Он сидел на стуле без сил. Единственное противоядие – этанол, который всегда под рукой. За секунду я налил грамм 200, с большим трудом влил ему в глотку и побежал к телефону. Конечно, я раздумывал: звонить – значит, расследование, не звонить – вдруг умрет. Пока пару секунд раздумывал, слышу заикающийся голос: «Может пообедаем». Смотрю, глаза почти нормальные, а парень абсолютно пьяный. Я его отвел в помещение для особо опасных работ, уложил на бушлаты и закрыл. Так мы получили наглядный урок по соблюдению железного правила: «В химической лаборатории категорически нельзя работать в одиночестве».

Однажды нас отправили на три недели в командировку в город химиков Дзержинск. У нас даже появился некоторый снобизм и небольшое чувство превосходства по отношению к ребятам из группы: у них была ознакомительно-увеселительная прогулка по заводам, а мы три недели вкалывали в цехе в противогазах. И, главное, мы добились получения продукта с требуемыми свойствами. На этом заводе, который производил в том числе взрывчатые вещества, мы впервые увидели, что такое цех с обваловкой (опасные цеха были окружены высокими земляными валами, в которых были тоннели для прохода к цеху). Для студента, работающего в таком цеху, это было что-то новенькое и щекочущее нервы. Мы уже «понюхали пороха» и понимали, что специальные дисциплины ВУЗа мало что дают. Главное, мы имели, благодаря ВУЗу, солидную общеинженерную подготовку, платформу, вполне пригодную для дальнейшей трудовой жизни.

После пятого курса все студенты ушли на преддипломные каникулы, а я с 1 июня начал работать в НИИ старшим техником (до защиты диплома). Молодость хороша тем, что на глазах нет шор, над тобой не довлеют бытие и негласные правила. Это можно описать словами известной песни: «Как молоды мы были, как верили в себя». Уверенность в себе диктовала нестандартные действия. Так, будучи преддипломником, во время командировки в Питер я, одновременно с решением некоторых рабочих вопросов с ГИПХом (Государственным институтом прикладной химии), добился встречи с руководством Монетного двора. Я предложил использовать в производстве бумажных банкнот полимер, который мы предполагали применять в смесевом твердом ракетном топливе (далее СТРТ). Уже в те годы появлялись мысли о двойном применении. Несмотря на явные преимущества нашего полимера, Монетный двор не принял наших предложений. Основной причиной была значительная токсичность мономера и его остаточное присутствие в полимере. Помню такой момент. Для консультации по некоторым вопросам, не имеющим отношения к диплому, я звонил академику Ениколопову Н. С. Студент – академику! Это была естественная здоровая наглость молодости. Нам всегда было интересно; а почему так? А что, если? А не попробовать ли это? И мы настойчиво искали и, в большинстве случаев, находили ответы.

Работая, про диплом я благополучно забыл и вспомнил о нем, будучи в Питере. Вспомнил и о звонке с кафедры – они назначили защиту на 14 или 15 февраля. Поделился с шефом мнением, что хоть формально, а через три недели надо защищать что-то похожее на диплом. По приезде в Москву за неделю написал диплом, использовав в основном отчеты лаборатории. Из-за грифа «совершенно секретно» защищаться в ВУЗе запретили, что меня вполне устроило. На моей защите присутствовало трое: председатель ГЭКа, заместитель директора НИИ и мой шеф.

К сожалению, после защиты диплома, в следствии ряда причин, мною овладела депрессия, учитывая молодость, неожиданная. Сейчас, с высоты лет, я бы назвал это «выгоранием». Кстати, одной из причин явилось начало лейкоцитоза. Видимо, сказалась работа с самым сильным из известных на тот момент мутагенов. Норма тогда была 5–7, а у меня постоянные анализы показывали лейкоциты на уровне 15. Естественно, наша медсанчасть считала это следствием воспалительного процесса (неопределяемого?!). Если они признали воздействие продукта, пришлось бы оформлять профзаболевание. Мне повезло, что в это время мой знакомый Борис Б. предложил поступить в аспирантуру МГУ. Лучший в СССР ВУЗ! – это меня встряхнуло. После собеседования с его шефом Кириллом С. я дал согласие. Однако, заявление об уходе из НИИ благополучно оказалось в корзине. Заместитель директора НИИ Морозов В. А., мой уважаемый и безоговорочно авторитетный руководитель, предложил работу руководителя группы по созданию СТРТ на основе нового продукта – гидрида алюминия в технологической лаборатории, которая занималась созданием новых поколений твердого ракетного топлива. Всего через год после ВУЗа руководитель группы (!) на интересной и перспективной работе. Сыграло роль и то, что в юности я взял девизом слова Хемингуэя: «Впереди десятки лет необъявленных войн, и я подписал контракт на весь срок». Как же я мог уйти из «оборонки»?! Кстати, лейкоциты через месяц после моего согласия пришли в норму.