На задворках империи

– А что, господа офицеры, – чуть повысив голос, сказал Пустошин, – знаете ли вы, что мы находимся в трех верстах от земного рая.

– Неужели?

– Не может быть!

– Вот дела! – послышались восклицания офицеров.

– А это факт! – уверенно заявил полковник. – Отсюда не больше трех верст до неведомой и сказочно богатой Индии! В свое время с Михаилом Дмитриевичем Скобелевым мы чуть-чуть не добрались до истоков самого Инда.

– Просто не верится, что в скором времени и мы можем спуститься из поднебесья в цветущую Индию с ее сказочными парками и дворцами махараджей, – воскликнул Баташов. – Как хотелось бы, и в самом деле, хоть одним глазком взглянуть на этот земной рай…

– Ну, пока все это можно осуществить лишь теоретически, господин поручик. Нам предписано лишний раз не раздражать «британского льва». В лучшем случае считается возможным лишь дать по рукам, то бишь – по загребущим лапам оного зверя. Но не более того. Так что, Евгений Евграфович, придется вам повременить. Быть может, в следующий свой поход в Памиры вы и в самом деле сможете окунуть свои сапоги в воды Инда, – заключил Пустошин, улыбаясь.

– Нас не забудьте в этот исторический поход пригласить, – наперебой стали предлагать свои услуги офицеры, посмеиваясь над необычным желанием поручика.

Он манкировал эти дружеские уколы, но в пику всем в глубине души решил во что бы то ни стало осуществить это свое, казалось бы, несбыточное желание…

Через две недели, полностью выполнив свою задачу, отряд направился в обратную сторону, но не доходя до Алайской долины, был внезапно остановлен казачьим дозором, посланным из Маргелана. Вахмистр передал приказ срочно спешить на помощь гарнизону пограничной крепости, которую осаждали афганцы.

Собрав офицеров, Пустошин зачитал приказ.

– Господа, – сказал в заключение он, – в Маргелане сейчас полным ходом идет формирование отряда для оказания помощи защитником крепости, но он сможет добраться до места лишь через две-три недели. За это время у защитников кончатся все боеприпасы, и им будет угрожать неминуемая смерть от рук кровожадных горцев, которые по приказу афганского эмира и с молчаливого одобрения англичан намерены отодвинуть наши границы на Памирах, подальше от Индии. Мы же находимся в трех днях пути от этой пограничной крепости. Надо объяснить нижним чинам, что от нас ждут скорейшей помощи. Если есть вопросы, я готов на них ответить.

– Что говорить, – выразил общее мнение офицеров Баташов, – сам Бог велел нам помочь и, если понадобится, «…головы сложить за други своя»!

За два дня преодолев сотню верст по горным перевалам и караванным тропам, отряд с ходу атаковал закрепившихся у цитадели афганцев и, прорвавшись к крепости, захлопнул ворота перед самым носом наседавшего врага.

Глава III
Белгородский уезд. Октябрь 1894 г

1

После поистине чудесного спасения от палаша афганского палвона^[1], который чуть было не зарубил его во время очередной вылазки отряда охотников, который он возглавлял, поручик Баташов не на шутку задумался о своей дальнейшей судьбе.

Нет, он не собирался, как некоторые малодушные офицеры, которые после сидения в крепости засыпали начальство рапортами об отставке, бежать из Туркестанского края, а напротив. Познакомившись и подружившись за время похода по Памирам, а особенно после совместной обороны крепости, со многими настоящими защитниками границ Отечества, он и мысли не допускал оставить здесь службу. И если бы планировался очередной поход по поднебесным нехоженым путям Памиров, он бы непременно принял в этом деле участие.

Просто, почувствовав однажды у своего виска холодок смерти, поручик вдруг с ужасом осознал, что на нем мог пресечься древний служивый род Баташовых, в котором были и полковники, и генералы, и даже один адмирал, который вместе с Петром Великим создавал российский флот. И весь этот славный род мог в одночасье сгинуть вместе с ним. А этого он допустить никак не мог.

«Ведь не раз говорила мне maman, сынок, пока я жива, давай-ка сосватаю тебе женушку и живи, как все добрые люди, – вспомнил он слова матери. – Так нет же, сам себе дал зарок до окончания академии и не думать о женитьбе, – с негодованием подумал он, – а ведь академия от меня никуда не уйдет, главное, чтобы тыл был надежный». С этой решительной мыслью Баташов, заручившись разрешением начальника артиллерийской бригады на женитьбу, и направился в очередной отпуск, на свою малую родину.

После окончания училища, а особенно после того как безвременно скончалась мать, а вслед за ней и израненный в последней Русско-турецкой войне отец, Баташов довольно редко навещал родные пенаты. Служба вдали от родных мест, повседневные дела и заботы отнимали слишком много времени. Всякий раз, как только получал он письма с отчетом от управляющего имением Кульнева с подробным описанием хозяйственных и финансовых дел, он порывался съездить в родные края, но все новые и новые заботы очень быстро отвлекали его от этой ностальгической мысли. И так до следующего письма.

И вот он в своем родовом поместье. Коляска, запряженная двумя орловскими рысаками, управляемая довольно расторопным малым, доставила Баташова от вокзала до домашней церкви, златоглавой свечой возвышающейся у самого въезда в усадьбу.

– Хвала тебе, Господи! Вот я и дома, – чуть слышно промолвил он и трижды перекрестился.

Дорога к белокаменному особняку, как и прежде, была окаймлена рабатками махровых роз. Сердце поручика радостно забилось, лишь только за поворотом показался двухэтажное строение с колоннами. Но радость первой встречи с приютом юных лет была недолгой. Одного взгляда пытливых глаз было достаточно для того, чтобы сделать неутешительный вывод: отчий дом, словно старый ветеран, вышедший в отставку и всеми забытый, начинает дряхлеть. На колоннах, поддерживающих шатровый навес над входом в здание, были видны тщательно заделанные трещины и сколы, на стенах кое-где осыпалась штукатурка, обнажая кирпичную кладку. У одного из мраморных львов, охраняющих вход в дом, напрочь отвалилась угрожающе поднятая лапа.

«Нет ничего трагичнее пустующей усадьбы», – тоскливо подумал Баташов, пристально разглядывая обветшавшую и потому еще более дорогую сердцу родовую обитель, просторно разместившуюся на возвышенном меловом берегу медленно несущей свои воды реки Оскол. В наплывающих с близлежащих меловых гор сумерках, только-только начинавших окутывать усадьбу, окна особняка и каменных галерей, примыкавших с обеих сторон к дому «в полуциркульном виде», глядели на белый свет темными глазницами. Только в кладовых и флигелях для прислуги тускло светились небольшие оконца. Опустевшее и уже начавшее ветшать без надзора хозяина поместье скрашивали лишь пышные цветники с фигурными клумбами из тюльпанов, лилий, левкоев, мальв и резеды, так любимых матерью.

Главной достопримечательностью поместья был простирающийся до самых меловых предгорий парк и сад. С дороги были видны прогнувшиеся почти до самой земли, густо унизанные плодами ветви золотого ренета.

«Надо распорядиться, чтобы управляющий мужиков собрал. Давно пора подпорки ставить», – по-хозяйски подумал Баташов, неторопливо выбираясь из остановившейся напротив парадного крыльца коляски.

Поручика встретил управляющий имением Кульнев, крупного сложения рыжебородый мужик, сын кормилицы и друг детских игр и шалостей.

– Ну что, Афанасий, соскучился, небось?

– Соскучился! Соскучился, батюшка, Евгений Евграфович! Заждались мы вас. Уж и не верилось, что вы наконец-то осчастливите нас своим присутствием.

Кульнев смахнул рукавом выступившие в уголках глаза слезы искренней радости, нагнулся, чтобы поцеловать барину руку.

– А вот этого не надо, – строго сказал поручик, пряча руку за спину. – Ты лучше расскажи, как кормилица моя и твоя матушка Арина Денисовна поживает.

Управляющий скорбно опустил глаза долу.

– Во сырой земле покоится матушка Арина, – с надрывом в голосе ответил Афанасий. – Вот уже год пошел, как снесли сердешную на церковный погост.

– Прости, Афоня, я не знал, – Баташов дружески похлопал управляющего по плечу. – Зайдешь вечером, помянем кормилицу ласковую мою, – сочувственно добавил он, проходя в переднюю.

Все в родительском доме было до боли знакомо, навеки запечатлевшись в памяти. После передней начинался длинный зал, составляющий один из углов дома, с высокими стрельчатыми окнами в двух стенах и потому несмотря на сумерки прекрасно освещенный.

В глухой капитальной стене зала было двое дверей. Первая, низкая, вела в темный коридор, в конце коего была девичья и черный выход во двор. Вторая, такого же размера дверь, вела из гостиной в детскую и далее в спальню, составляющую другой угол дома. Эти комнаты и поперечная часть зала были обращены к цветнику. Зал и комнаты были уставлены мебелью красного дерева. В двух простенках между окнами висели зеркала, под ними виднелись тумбочки с цветочными вазами, напротив углового кожаного дивана сиротливо стоял ломберный стол. По обеим сторонам дивана симметрически выходили два ряда неуклюжих кресел. Вся эта мебель была покрыта белыми чехлами.

В спальне стояла просторная кровать, полумягкая клеенчатая софа, а в углу – этажерка с лучшим хозяйским чайным сервизом, затейливыми дедушкиными бокалами, фарфоровыми куколками и подобными безделушками.

Просторный отцовский кабинет, выходящий окнами в сад, располагался на втором этаже. Из гостиной к нему вела витая лестница, отделанная мореным дубом. Кабинет был уставлен шкафами с книгами и стеллажами, где размещались самые разнообразные предметы, привезенные отцом с войны и из дальних странствий. В углу стоял просторный кожаный диван, которой частенько служил хозяину удобной кроватью. У самого большого окна стоял письменный стол красного дерева, покрытый зеленым сукном. На этот стол Баташов установил купленную на богатом восточном базаре настольную лампу, основу которой составляла резная лазуритовая колонна, увенчанная фигуркой слона, выточенного искусными индийскими мастерами из слоновой кости. Украшенная фигурным абажуром из плотной ткани, обрамленным по периметру разноцветными бусинками, она стала теперь главной достопримечательностью кабинета. Мягкий свет и притягивающие взор перламутровые бусинки создавали вокруг уют и внутренний порядок, которые так необходимы для отдохновения после трудов праведных.

Установив лампу, Баташов сдернул чехол с резного, старинной работы кресла и устало плюхнулся на мягкое сидение, ощущая во всем теле истинное блаженство. Блаженство от того, что наконец-то добрался до своего родового гнезда, что наконец-то может хоть ненадолго забыть о службе. Только здесь, в этом уютном кабинете, где все напоминало ему о детстве и юности, он чувствовал себя поистине счастливым.

«Вот если бы рядом со мной сидела красавица-жена, то я бы непременно чувствовал себя счастливейшим человеком в мире», – мечтательно подумал он, рисуя в воображении стройную и прекрасную незнакомку, которую однажды увидел на фотографии в журнале для взрослых, который кадеты рассматривали по ночам втайне от офицеров-воспитателей…

Баташов проснулся с первыми петухами. Распахнув настежь окно спальни, он глубоко вдохнул влажный еще воздух.

«Густой и ароматный, хоть на хлеб мажь», – блаженно потягиваясь, подумал он о знакомом с детства, терпком, настоянном на аромате росных трав духе, окутавшем усадьбу.

Заря только-только разгоралась, освещая теплым, искрящимся золотом верхушки деревьев. Отраженный от оранжереи лучик незаметно проскользнул в комнату и скоренько пробежал по никелированным шарикам, венчающим спинки кровати, рассеивая сонный полумрак. Потом он внезапно резанул по глазам, разгоняя последние остатки дремы.

«Что ж, это хороший знак», – подумал поручик, окончательно просыпаясь, и, накинув на плечи просторный шелковый халат, направился во двор, к колодцу, у которого на скамейке уже стоял наполненный до краев водой медный таз.

«Не забыл Афоня моей утренней привычки», – с благодарностью подумал он о своем управляющем.

Не успел Баташов как следует поплескаться, а из флигеля, где размещалась прислуга, уже павой выплыла светловолосая, полнотелая красавица, держа на вытянутых руках рушник.

Поклонившись в пояс, девушка протянула расшитое петухами полотенце Баташову.

– Не погнушайтесь барин, Евгений Евграфович, сама вышивала, – тихим, грудным голосом проворковала она, потупив взор.

Приняв рушник, он с удовольствием окутал тонким пахнущим лавандой холстом лицо. Потом растянул рушник на руках, любуясь искусно вышитыми красными петухами, клюющими красную смородину.

– Как звать-то тебя, милая?

– Стеша я. Прокопия-лесника дочка.

– Стешенька, – ласково промолвил Баташов. – Помню, помню отца твоего. Хороший лесничий. Да и ты, я вижу, не только красавица, но и мастерица знатная, – добавил он, возвращая рушник.

– Благодарствую, барин, на добром слове, – ответила девушка. И тут же, зардевшись до кончиков волос, комкая в руках влажный холст, стремглав кинулась к флигелю.

После завтрака Евгений решил осмотреть своим хозяйским взглядом все поместье, чтобы потом со знанием дела распорядиться насчет ремонта. Не хотелось ударить в грязь лицом перед губернским обществом. Из последнего письма Кульнева он знал, что ближайший сосед и давний товарищ отца по полку граф Петр Ильич Вышегородцев, вышедший в отставку, избран предводителем дворянства Курской губернии. И Евгений решил на следующей же неделе съездить к нему с визитом вежливости. Но дела заставили совершить эту поездку много раньше…

Кульнев, узнав о намерениях барина привести родное гнездо в порядок, тут же услужливо представил ему перечень первоочередных работ, необходимых для поддержания хозяйства и дома в наилучшем виде. На все про все потребовалось не меньше тысячи рулей. Таких денег у Баташова ни на руках, ни на счету в Белгородском уездном банке не было.

– Что же делать? – озабоченно спросил он, с надеждой взглянув на управляющего.

– Не печальтесь, Евгений Евграфович, – бодро промолвил Кульнев, – намедни, в имение купец Фельдман наведывался. Спрашивал, не хочет ли барин запродать рощицу, что у деревни Средние Лубянки. Настоящую цену дать сулил. Может быть, съездить за ним?

– А что это за рощица?

– Да небольшая, десятин двадцать будет. На самом отшибе стоит. Вот и повадились туда чужие мужики по дрова ездить. Я третьего дня там был, видел свежие порубы. Пять лесин христопродавцы срубили и вывезли. Жаловался приставу, да тот за расследование взятку нагло требует. Я отказал. А как же! Ведь у меня каждая копейка на счету…

– И правильно сделал, – удовлетворенно сказал Евгений. – Я сам с ним потолкую. А сколько там, по-твоему, леса?

– Ядреного соснового кругляка, я думаю, не меньше трех тыщь кубических саженей будет, да дров березовых вдвое меньше выйдет.

Занимаясь подготовкой к дальним походам, Баташов частенько сталкивался с купеческими подрядчиками и прекрасно знал, что если не проверять все поставленное ими имущество и продукты досконально, то можно многого недосчитаться. И потому вникал во все финансовые и торговые вопросы, которые многие офицеры почему-то считали делом для себя недостойным. Только когда, порой в самых экстремальных условиях высокогорья, участникам экспедиций помогали выжить те дополнительные килограммы продовольствия, которые ему удавалось вытребовать у прижимистых торговцев, сослуживцы, стыдливо пряча глаза, искренне благодарили его за рачительство.

Вот и теперь, намереваясь продать стоящую на окраине имения рощу, Баташов решил сначала узнать ее настоящую цену.

– А сколько дают за кубическую сажень кругляка в городе? – спросил он у Кульнева.

– Староста Козловки в городу недавно был, приценивался. Он хочет новую избу сложить. Говорит, что кубическую сажень ошкуренных бревен купцы продавали по полтиннику. Но на корню будет стоить поменьше. А за дрова больше гривенника не дадут, – добавил управляющий со знанием дела и, вытащив из внутреннего кармана записную книжку, принялся с помощью карандаша что-то высчитывать, то и дело напряженно морща лоб.

– Так что выходит, если на корню, рублей на девятьсот, не меньше, – подвел итог Кульнев и вопросительно взглянул на барина.

– Так что, ты предлагаешь мне продать эту рощицу? – задумчиво спросил Баташов.

– Пренепременно! Мужики вокруг совсем распоясались, так и норовят чужое захапать. А на полицию надежда маленькая.

– Вези своего купца, – махнул рукой Баташов, – только торговаться с ним сам будешь.

– Знамо дело я, – согласился управляющий, – не барское это дело со всякими купчишками якшаться.

Торг продолжался не меньше часа. Баташов слышал, как Кульнев и купец, надрывая глотки, долго спорили о цене, то доходя до крика, то ненадолго умолкая, чтобы перевести дух. Наконец управляющий, явно довольный собой, предстал на пороге кабинета:

– Семнадцать рублей выторговал я у этого христопродавца, – радостно объявил он и подал хозяину купчую.

– Молодец, – похвалил его Баташов, – а семнадцать рублей я презентую тебе за удачную сделку. Не зря же ты глотку драл.

– Премного благодарствую, барин, – со слезой благодарности в голосе промолвил Кульнев, – купец вас там ждет, хочет что-то сказать, – добавил он, указывая в окно.

– Что ему от меня еще надо? – взглянув в окно на стоявшего во дворе торговца, спросил Баташов.

– По закону купчую должен губернский предводитель дворянства заверить, вот он и ждет, маракуя, что вы тотчас же к начальству наведаетесь.

– Скажи ему, пусть приходит завтра к вечеру. Я постараюсь к полудню все оформить. Раньше граф меня все равно не отпустит.

2

Наутро Баташов приказал запрячь двуколку. Явно застоявшийся орловский жеребец серой масти косил недоверчиво глазом на приближающегося ездока и норовисто бил о землю копытом, всем своим видом как бы предупреждая: «Если не сброшу, то прокачу!»

И впрямь, едва только Евгений устроился в дрожках и дал слабину вожжам, жеребец без особой натуги взбрыкнул и с ходу рванул по дороге так, что поручик еле удержался в двуколке. Но забирать вожжи не стал. Конь, чувствуя смелого и опытного возницу, вскоре перешел на крупную рысь и за полчаса доставил хозяина в соседнее имение «Осколище» – вотчину графов Вышегородцевых.

Встретить раннего гостя вышел сам хозяин, Петр Ильич, среднего роста, немного сутуловатый, но явно не лишенный внешней красоты старичок-бодрячок в просторном английском пиджаке и голубых шароварах, заправленных в мягкие сафьяновые ичиги. Редкие седые волосы обрамляли его худое, даже несколько аскетичное лицо, которое оживляли лишь большие, блещущие гусарским задором и энергией глаза.

– Это кто же в наши палестины пожаловал? – спросил он, с нескрываемым любопытством разглядывая артиллерийского поручика, лихо остановившего дрожки прямо напротив него. – Неужели это тот проказник-мальчишка, что, будучи однажды у меня в гостях со своим батюшкой, чуть было не утонул в пруду, спасая мою Варюшеньку?

– Да! Это я, ваше сиятельство, – радостно воскликнул Евгений, лихо спрыгивая с двуколки. – Честь имею представиться, поручик Туркестанской артиллерийской бригады Евгений Евграфович Баташов и ваш сосед, – вытянулся в струнку офицер, предварительно разгладив усы.

– Мальчик мой! – по-отечески обнял гостя граф. – Как обидно, что твои незабвенные родители уже никогда не увидят тебя, такого бравого красавца, – скорбно добавил он и тут же, радостно улыбнувшись, произнес: – Спасибо, что не забываешь старых друзей. Уж больно молодежь не любит нас, стариков. Навещают теперь больше по делу.

Услышав эти слова, Евгений заметно смутился.

– Я вот тоже к вам по делу, – откровенно признался он, – хотя на будущей неделе собирался нанести визит, – добавил он в свое оправдание.

– Пока не отобедаешь у меня, о делах и не заикайся, – с деланой строгостью взглянув на Евгения, изрек хозяин и, радушно улыбнувшись, добавил: – Заходи, гость мой дорогой, здесь тебе всегда рады, и не только я, – загадочно улыбнулся граф. Сделав приглашающий жест, он величественно ступил на ступени широкой беломраморной лестницы, ведущей в огромный двухэтажный дом с мезонином, покоящимся на восьми столпах, то бишь беломраморных колоннах.

Евгений с кадетских пор не был в графском доме и потому с удивлением и восхищением рассматривал роскошный холл и огромный зал, которых раньше не было.

«Видимо, Петр Ильич недавно сделал полную перепланировку своего особняка, – подумал он, – это и понятно, ведь положение губернского предводителя дворянства ко многому обязывает».

Заметив искреннее удивление на лице гостя, граф с нескрываемым удовольствием пояснил:

– Теперь, хочешь не хочешь, а я просто обязан давать балы. Вот и пришлось расширить зал. Кстати, через месяц ты здесь можешь увидеть весь цвет нашего провинциального общества…

– Я искренне сожалею, ваше сиятельство, но через месяц я должен убыть в Туркестанский край, в свою артиллерийскую бригаду, – с сожалением сказал Евгений.

– Жаль. Но от псовой охоты ты уже не отвертишься, – строго заметил Петр Ильич, – и никаких отказов от тебя я не принимаю.

– Искренне благодарю, граф, за ваше сердечное приглашение, – обрадованно воскликнул поручик. – Даже добывая на Памирах горных козлов, я всегда мечтал о нашей, истинно русской забаве – псовой охоте!

– Я знал, что из тебя выйдет заядлый охотник. Батюшка твой во времена нашей молодости любил поохотиться, – удовлетворенно промолвил хозяин, и взяв Евгения под локоть, повлек его куда-то за собой. – Я тебе сейчас покажу самое большое свое богатство, такое, что ты в жизни не видывал, – загадочно улыбаясь, сказал восторженно он.

Хозяин и гость вышли на задний двор и направились к виднеющимся у самой кромки сада строениям.

– Это моя новая псарня, – с нескрываемой гордостью пояснил граф, – все построено по последнему слову ветеринарии и знатоков псовой охоты. Если ты не против, то я покажу тебе своих самых быстроногих любимцев.

– Отец всегда мечтал о собственной псарне, но доходы с имения не позволяли ему этого, а меньшего он не хотел. Это его желание, наверное, передалось по наследству и мне. Поэтому я с юности мечтал принять участие в облаве на волков и лично связать хотя бы одного, но самого матерого. Вы, граф, только что подали мне надежду исполнить мою давнюю мечту, за что я еще раз искренне вас благодарю.

– Ничего, мой мальчик, мы еще с тобой наверстаем упущенное. Что и говорить, слишком уж многие юношеские мечты нашего поколения в большинстве своем так и остались неисполненными. Во всем виноваты войны, которые были слишком частыми в период нашей офицерской службы, так что нам с твоим батюшкой было не до псовой охоты. Отечество от злых ворогов надо было защищать! Дай Бог, чтобы вы, молодые, как можно подольше пожили в мире, насладились теми простыми человеческими радостями, которых мы были зачастую лишены.

Из-за высоченного частокола послышался лай собак.

– Это мои любимцы, почуяв своего хозяина, затеяли переполох, – удовлетворенно сказал граф и нетерпеливо потянул гостя за собой в избу, стоящую впритык к изгороди. – Здесь живут мои псари, – гордо добавил он, входя во внутрь довольно просторного помещения с широкими лавками у стен и огромным сундуком в дальнем углу, явно с охотничьим снаряжением. Здесь же бегали комнатные борзые, для которых под лавками были устроены специальные нары.

– А это мой самый главный псарь, ловчий Пафнутий, – познакомил граф Евгения с невысоким, но широким в кости мужиком, который при появлении барина неторопливо отложил в сторону арапник, который прилаживал к отполированной до блеска дубовой ручке, степенно встал и поклонился барину в пояс.

– Ваше сиятельство, доезжачий, заездной с выжлятниками и борзятниками попеременно занимаются нагонкой своих стай. Наварщик и корытничий готовят еду. Предупреждены о предстоящей охоте и ждут команды тенетчики, загонщики, обыщики, подвывалы и сырейщики. Кучера, повара, буфетчики, багажные, фурщики и прочая обслуга мной нанята и занимается устройством обоза. Ваш стремянной Ивашка готовит к выезду коней, – четко, по-военному доложил Пафнутий.

– А как поживают мои любимцы?

– Флейта, Рыдало и Фагот в предчувствии гона уже с утра заливаются, а Хватай, Удав, Налетай и Терзай дерибатят пол когтями. Слышите, ваше сиятельство, как они скребут?

И в самом деле, сквозь многоголосый лай собак до слуха Евгения иногда долетали звуки, похожие на скрежет, характерный при чистке орудийного ствола новым банником.

– Слышишь чудный, бархатистый голос? Это заливается Фагот, – радостно сообщил Евгению граф. – А вот тонкий голосок. Это моя любимая Флейта. А почему не слышно Рыдала? – спросил он удивленно у ловчего.

– Не могу знать, ваше сиятельство. Разрешите заглянуть в хлев?

– Иди вперед, мы с поручиком пойдем следом.

Как только хозяин ступил ногой во внутренний двор псарни, послышался хриплый, с гортанным оттенком, радостный лай, заглушая все остальные собачьи голоса.

– А-а, вот ты где, мой чемпион, – обрадовался граф, услышав этот голос. – Это и есть мой Рыдай. Настоящий кавыглаз. Смелее него ни одной гончей собаки в стае нет.

По мере приближения к строению, похожему на хлев, словоохотливый Пафнутий объяснял гостю предназначение огороженных загонов и других сооружений, расположенных на псарне. Перед хлевом для гончих располагался довольно просторный участок для игр молодых собак и прогулок течных сук. Для Евгения было новостью, что гончих на свободу за пределы загона не выпускают, потому что свободный выгул может привести к непослушанию собак на охоте и к потере дружности гона. Только перед охотой доезжачий с выжлятниками и заездной с борзятниками со стаями гончих и борзых поочередно занимались нагонкой.

Внутри довольно просторного помещения размещалось несколько десятков гончих собак. Большая часть из них, прибыв с нагонки, отдыхала на невысоких деревянных нарах. Только четыре самых крупных и красивых гончих, оттеснив от дверей молодняк, встретили хозяина повизгиванием и ласками.

– Ах вы мои лапушки, мои быстроногие любимцы! Скоро, скоро я выпущу вас на волков. А то засиделись вы в хлеве, – ласковый голос хозяина утихомирил разыгравшихся псов и те, обступив его со всех сторон, тыкались ему своими умными мордами в ноги, требуя ласки или лакомства.

Граф полез было рукой в карман тужурки, но ловчий, строго взглянув на него, проворчал:

– Ваше сиятельство, опять вы задабриваете собак перед охотой. Совсем избалуете этих кобелей и суку в придачу. Если они не возглавят стаю, охоты не будет. Вы же помните, как на прошлой охоте Фагот и Рыдай, вместо того чтобы пойти в гон, вспомнив ваши лакомства, бросились к вам…

– А как же, помню, братец, но ничего с собой поделать не могу, – виновато отметил граф и резко выдернул пустую руку из кармана, чем вызвал у своих любимцев недовольное ворчание.

– Ваше сиятельство, – неожиданно оторвал графа от любимого занятия дворецкий в голубой ливрее, – ее сиятельство Вероника Аркадьевна просила напомнить вам, что стол к обеду уже накрыт.

– Ох, – недовольно проворчал граф, – я совсем забыл, что сегодня обед будет раньше обычного. Моя благоверная собирается с дочерью посетить монастырь, чтобы причаститься и передать дары. Ну ничего, я познакомлю тебя со своими борзыми в следующий раз…

Обедала графская семья в роскошно отделанной столовой с высокими китайскими вазами, которые словно часовые стояли у входа, и настенными панно с батальными сюжетами, на одном из которых был изображен генерал на белом коне, ведущий за собой войска на приступ турецкой крепости, на другом – уменьшенная копия гениального творения Ломоносова «Полтавская битва».

Пока Евгений с интересом рассматривал панно, сзади неожиданно раздался тонкий девичий голосок:

– Господин поручик, вы совсем забыли спасенную вами из зеленой пучины пруда прекрасную наяду!

Евгений повернулся кругом и даже успел лихо щелкнуть каблуками, прежде чем увидел графскую дочь: высокую, стройную девушку в белом полотняном платье. Ее лицо, немного широкое в скулах, суживающихся к округленному подбородку, высокий лоб, прямой тонкий нос, огромные голубые глаза, оттененные густыми, падающими вниз ресницами, красиво очерченный небольшой рот, с алыми, слегка как бы припухшими, губками, было довольно милым. Целый каскад русых локонов, ниспадающих на плечи, вился вокруг открытой, тонкой шеи. Руки у нее были маленькие, изящные, с тонкими пальцами. В стройном, гибком стане чувствовалась сила и нервозность. Все это Евгений увидел и оценил тотчас, еще даже не успев перекинуться с ней ни единым словом. Больше всего его, словно магнитом, притягивали к ней не столько красота и изящество, сколько большие голубые, как Памирское небо, глаза, которые, словно глубокие, полноводные колодцы, манили его своей живительной прохладой. От продолжительного и пристального взгляда поручика девушка смутилась.

– Простите меня, мадмуазель Варенька, за столь вызывающее поведение, – виновато отводя глаза, попросил прощения поручик, – но я не узнал вас сразу. Вы так выросли и похорошели, что от вашей несравненной красоты у меня просто голова пошла кругом.

Выслушав заслуженный комплимент, девушка улыбнулась.

– Да, много воды утекло с тех пор, как вы были у нас в последний раз, – с сожалением отметила она, – тогда вы тоже были в форме и сильно зазнавались.

– Я тогда только-только кадетом стал, – словно оправдываясь, промолвил Евгений, – а вы небось уже и Смольный институт окончили?

– Да! – обрадованно согласилась Варенька. – Я там много чему научилась, – доверчиво добавила она.

Разговор почему-то не клеился. Евгений вдруг со стыдом вспомнил, как в прошлый свой приезд довольно своенравно обращался с Варенькой, тогда еще худенькой, голенастой девчонкой, которая, увидав его в кадетской форме, то и дело норовила оторвать блестящую пуговицу или нацепить себе на голову его фуражку. Когда они проходили возле пруда, питающего парк, Варенька попыталась в очередной раз стянуть с его головы картуз, но он грубо оттолкнул ее от себя, и девочка оказалась в воде. Не успела она даже испугаться, как Евгений, нисколько не раздумывая, кинулся ее спасать, хотя сам не умел плавать. Оттолкнувшись от дна довольно глубокого пруда, он вытолкнул барахтавшуюся девочку на берег, а сам после этого пошел ко дну. И если бы не садовник, который прибежал на крик Вареньки, то еще неизвестно, чем бы все это закончилось. Для Евгения до настоящего времени было загадкой, почему Варенька не рассказала родителям о том, что он сначала столкнул ее в пруд и только потом кинулся спасать. Со слов Вареньки выходило, что эта она сама поскользнулась и упала в пруд, а он, спасая ее, совершил героический поступок.

Из затруднительного молчания их вывел граф. Заметив, что молодые люди явно стесняются друг друга, он задорно пробасил: