Loe raamatut: «ПрофАН и синяя тетрадь», lehekülg 2

***

Узнав, кто к ней пришел и с какой целью, Полина Петровна с порога заявила, что без адвоката не скажет ни слова и моментально выложила растерянной Вике кучу ошеломительных подробностей о своих соседях по подъезду: в двадцать седьмой квартире постоянно курят марихуану, в тридцать первой хозяин держит минипига, мужчина из тридцать третьей постоянно уезжает в командировки, а «этот боров из тридцать первой шастает к его жене». Самарина, которая на автомате начала записывать весь этот бред в свой рабочий блокнот машинально повторила:

– У женщины, проживающей в тридцать первой квартире, сексуальная связь с карликовой декоративной свиньей.

– Милочка, вы рехнулись? Вы вообще слышите, что вам говорят? При чем тут Валенсия? Что за ересь вы там у себя понаписали? – старая мегера попыталась вырвать у Вики блокнот. Но безуспешно. Виктория, слегка обескураженная новой вводной про третий по величине город Испании, блокнот держала цепко. Когда спустя полчаса она выпивала третью чашечку ароматного эспрессо из домашней кофе-машины Полины Петровны и домазывала пятым пончиком остатки сгущенки с тончайшего фарфорового блюдечка, боясь ненароком его расколоть, подъездный пазл сложился. Оказалось, что Валенсия, или в просторечном обиходе Валеша, – это кличка минипига, весьма симпатичного, с лукавой мордочкой. Хозяйка показала в телефоне соответствующее фото поросенка и ребенка с ним в обнимку.

– Горошинка очень дружна с Валешенькой, и ей очень бы хотелось поросеночка на день рождения. Но Му… то есть ее мама решила купить ей собаку. Клевретку.

– Кого?

– Господи! Левретку, конечно, такую, знаете, с пятнышком.

– Полина Петровна, спасибо вам огромное за изумительный кофе, и пончики у вас прям отвал башки!

– Да что вы, дорогуша. Я ни разу в жизни ничего сложнее бутерброда не сделала. Это все Тася. Да вот и она – Таисия Анатольевна, наша домработница.

В гостиную вошла женщина лет шестидесяти, она кивнула гостье и поставила перед ней десертную тарелку с горкой дымящихся пончиков, обсыпанных сахарной пудрой и политых сгущенными сливками.

– Приятного аппетита, – сказала волшебница в фартуке и развернулась, чтобы вернуться на кухню.

– Простите, Таисия Анатольевна, это такая вкуснота. Спасибо большое. Но в меня больше ни кусочка не влезет, и мне надо бежать. Если пробок не будет, может быть, еще застану Аристарха Владимировича в университете.

– Мы вот что сделаем: Тася завернет вам пончики с собой, а вы, если успеете к Арику, обещайте мне затащить его в какое-нибудь кафе, чтобы он хотя бы перекусил. Вчера ведь точно мне сказал, что лекций сегодня нет, что будет работать дома. И на тебе…

– Не беспокойтесь, со мной он с голода не умрет.

– Вот и славно.

***

Когда Вика рванула вслед за долговязой фигурой маменькиного сыночка, которого к тому же дома так чудесно кормили, она даже не сразу сообразила, что он идет не к ближайшему КПП со зловредной старушенцией, а куда-то влево.

– Налево, значит, наш пай-мальчик ходит, ну-ну, – бормоча себе под нос, капитан Симбирцева семенила шагах в двадцати от профессора Никольского, который вопреки ее ожиданиям не свернул к ближайшему жилому корпусу, а обогнул его и двинулся дальше. Вика поняла, что он идет к забору, ограждающему территорию университетского городка. Никакого пропускного пункта в той стороне не было, и Виктории оставалось лишь дедуктировать над вопросом: «Какого черта он туда поперся». Размышляла она всего пару секунд, потому что профессор, развернувшись на 180 градусов, пошел туда, откуда вышел три минуты назад, то есть к учебному корпусу. Времени на размышление у капитана Симбирцевой не было: ей пришлось бы или стоять на месте, или идти дальше к забору, или прыгнуть в ближайший куст и затаиться. Куст оказался шиповником. Шиповник оказался колючим. Никольский прошел в паре метров от Симбирцевой, и он не мог ее не заметить. Но по всему выходило, что ему сейчас было абсолютно до фонаря все происходящее вокруг. Надо признать, Виктория впервые в жизни испытывала такие сложные чувства, как сейчас: досаду, злость, любопытство, боль от царапин на руках и шее, злость. Две злости она вычленила потому, что злилась на Никольского и на себя. На него очень сильно и с оттенком досады, на себя гораздо меньше и заметными нотками жалости и… одиночества что ли. Ко всему прочему ей очень-преочень надо было из куста вылезать – три чашки кофе и поллитра минералки, выпитой в машине, чтобы хоть капельку заглушить невыносимое кофейное послевкусие, давали о себе знать весьма настойчиво. Виктория кофе терпеть не могла, пила только зеленый чай и воду, а сегодня выпила три чашки – за всю жизнь столько бы не набралось – потому что по какой-то необъяснимой причине не смогла отказать Полине Петровне.

***

– Понимаете, мама ведь совершенно не принимает отказы. Она всерьез считает, что всегда права. Возможно, во времена моего детства так и было, но сейчас…. – Никольский беспомощно развел руками.

– Я ни за что в жизни не поверю, что Полина Петровна была права даже «во времена вашего детства», – последние слова Вика повторила с потрясающе точной интонацией низким и слегка гнусавым голосом.

– Очень смешно, – обиделся Аристарх.

– Етит вашу инфанту, барин Листарка сердиться изволят, – изумилась она.

– Вот сейчас это был контрольный в голову, – пробормотал Никольский, – даже два контрольных.

– Поясните, – потребовала Самарина.

– Первый – это про инфанту. Второй про Листарку, то есть про «Записки степняка».

– Про инфанту все просто – я же вчера с вашей подружкой Мусиной общалась, а «Записки» прочитала в маминой библиотеке много лет назад, когда после третьего курса там подрабатывала.

– У вашей матери есть библиотека?

– Ага, и Виндзорский замок в придачу, – расхохоталась Виктория, – мама библиотекарем в первой городской работает.

Так за вроде бы пустой болтовней, сидя в ближайшем от кампуса фастфудовом раю, они проговорили часа полтора. Аристарх, который действительно не заметил капитана Симбирцеву, застрявшую в шиповнике, вспомнил, что забыл в своем кабинете телефон, поэтому и повернул назад. Виктория догнала его почти у самого деканата и окликнула громко и довольно резко. Но профессор Никольский, узнав ее, так чудесно улыбнулся и протянул руку, чтобы поздороваться, что ее злость мгновенно улетучилась. А вот желание срочно оказаться в уборной невероятно усилилось. И она прямо в лоб ему заявила:

– Где тут туалет?

Когда проблема была решена, Вика вспомнила про обещание, данное ею утром матери Аристарха. Предчувствуя, что ей допоздна придется сегодня работать в управлении с документами по делу, она решила не откладывать в долгий ящик приглашение на обед. Так они в этой кафешке и оказались – не пошли через КПП, потому что пропуск Никольского остался в кармане старого пиджака, который, как он утверждал «Муся давно в утиль сдала». А без вожделенного пропуска Арина Михайловна, знавшая его сто лет в обед, все равно бы без начальника охраны не выпустила. Почти на карачках, согнувшись в три погибели геройски протиснулись под рабицей, которая по низу так густо заросла золотарником и люпинами, что заметить этот лаз было невозможно.

– Холода начнутся, придется через КПП ходить, – констатировал Аристарх, отряхиваясь от желтых шариков сухого золотарника.

– Да уж, бабусечка-ягусечка у вас там в кабинке сидит, как в той сказке: высоко сижу – далеко гляжу, – скривилась Вика, вспомнив свои безуспешные попытки прорваться через КПП литер би.

– Арина Михайловна – уникальная женщина, – не согласился с Симбирцевой Аристарх, – она в охрану только этой весной перешла, когда ей восемьдесят стукнуло. До этого работала в отделе кадров, отвечала за какое-то движение чего-то там. Когда я полтора года назад защитил докторскую и попал на профессорскую должность, она мне эту табличку в нашей типографии сделала. Не собственноручно, конечно, – мастер изготовил.

– У этого мастера руки из жо… не из того места растут, – глубокомысленно заметила Вика.

***

Когда она вернулась из женского туалета в кабинет Никольского, то первое, что бросилось ей в глаза, – это небольшая дверная табличка со странной надписью: «Проф. А.Н» – бронзовые буквы на синем фоне смотрелись бы весьма респектабельно, если бы не это дурацкое «профан». Аристарх пытался объяснить, что здесь скрыт некий лингвистический парадокс, в котором соединились два понятия: перевод этого слова с английского языка имел одно из лексических значений как прилагательное «светский», а на латыни «профанус» – это частное лицо.

– В этом вся суть данного дорхенгера: я и частное лицо, и светское, то есть вне университетской конфессии, если так можно выразиться.

– Конфессия ведь означает что-то церковное, разве нет?

– Университет – это храм науки. Тут вам и свой папа римский – наш ректор, и своя святая инквизиция – наш ученый совет, и собственные великомученики…

– Студенты во время сессии, – закончила за него Виктория.

– Вообще-то я хотел сказать – рядовые преподаватели, аспиранты, кандидаты.

– А студенты тогда кто?

– Паства.

– И вы, Аристарх Владимирович, их пастырь.

– Вряд ли. Я здесь чужой, слово «профан» и такое значение имеет, – невесело усмехнулся он.

Симбирцева внимательно посмотрела на его лицо. Оно было задумчивым, даже отрешенным. Он смотрел на нее, но мимо нее. Темное пятнышко на радужке левого глаза было похоже на запятую или цифру семь. И это сравнение заставило Викторию вспомнить про совещание у шефа, назначенное на 17.00

Глава III

– Итак, следственные мероприятия проходят по графику. Группа капитана Симбирцевой опрашивает свидетелей, отрабатывает связи жертвы. Криминалисты определяют орудие убийства.

– Орудия убийства, – Виктория вставила реплику, воспользовавшись паузой в речи начальника Следственного управления МВД области, полковника Еремеева.

– Так-так, – недовольно хмыкнул полковник, – откуда информация?

– От кримэксперта Свантеевой, товарищ полковник. Она только что прислала, – Вика взмахнула своим айфоном.

– Барррдак в упрррравлениии, – рявкнул Еремеев, – кто рррразррррешил служебную информацию по врррраждебной технике перрредавать?!

С каждым новым раскатистым эр члены следственной группы плотнее вжимали головы в плечи. Все управление было научено горьким опытом общения с полковником, когда тот был раздражен вот так, как сейчас. Среднего роста, очень коренастый, с широченными плечами и коротковатыми кривоватыми ногами он ходил, как цирковой медведь, переваливаясь с боку на бок. Будучи в благодушном расположении духа, Пал Палыч разговаривал с коллегами обычным человеческим языком. Но стоило ему разозлиться, что, кстати, бывало нечасто, и полковник начинал рыкать, аки медведь-шатун в зимнем лесу, злобно и раскатисто. Угрррожающе.

– Товарищ полковник, – решилась встрять Симбирцева, – разрешите доложить.

– Докладывай, капитан, – ни одного эр в этих словах не было, но Викторию от макушки до копчика обдало холодком явной угрозы.

– Ввиду срочности и сложности этого дела криминалисты работали всю ночь, развернутый отчет пока не составлен, но я просила прислать мне только одно уточнение: какое количество орудий преступления, исходя из обследования ран на теле жертвы, удалось установить. Вот Свантеева мне и прислала личное сообщение.

Виктория Викторовна, сидевшая по правую руку от шефа, дала ему свою старенькую покоцанную восьмерку, где на экране высвечивалось одно слово ЧЕТЫРЕ.

– Ваши соображения, капитан, – полковник вернул Симбирцевой телефон.

– Вот здесь и здесь понятно, – Вика пододвинула шефу раскрытую папку с несколькими фотографиями. На одной крупным планом были выведены две характерные резано-колотые раны, обведенные красным маркером и подписанные номер один и номер два. Еремеев несколько секунд всматривался в фотоснимки, затем кивнул и отложил их в сторону.

– Здесь тоже картинка четкая, – хладнокровно продолжила Самарина. На этой фотографии было запечатлено то, что раньше было шеей человека, а стало одной сплошной темной радиальной областью, скошенной назад, в сторону позвоночного столба. Срез раны был очищен, но, темневший на белом фоне прозекторского стола, выглядел нелепо, как-то по-бутафорски. Это фото полковник рассматривал долго.

– Электроножовка, аккумуляторная. Жена на годовщину подарила. Смородину, облепиху, крыжовник на даче подрезать. Удобно, – Еремеев, спохватившись, оглядел слегка офигевших подчиненных и нахмурился, – номер четыре? – спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

Симбирцева выудила из-под стопки фотографий самую нижнюю и задумчиво сказала:

– Не шило, не спица, думаю, что-то хирургическое, причем не из современного арсенала.

***

Каждый из ее сотрудников уже высказал собственное предположение о характере ран и возможном предмете, которым чья-то недрогнувшая рука буквально исколола все тело первокурсницы. Сто сорок два кровавых символа причудливым узором расцветили тело жертвы от ключичной впадины до лобковой области. Рязанцев, например, прислал ей скрины с нескольких маркет-плейсов, где на продажу выставлялись наборы металлических приспособлений для чистки зубов или кожи лица и пор. Это были профессиональные инструменты: игла Видаля и ложка уно. Хатиев, помешанный на рыбалке предложил свою версию, а именно массу рыболовных крючков, зацепов и отцепов. Однако Симбирцева считала, что те, кого они ищут, точно не стали бы делать покупки в интернет-магазине, планируя убийство. Планируя тщательно, скрупулезно – картина, увиденная ею вчерашним утром в университетской подсобке, свидетельствовала о холодном расчете и определенной логической цепочке действий. Во рту жертвы не было кляпа – характерные волокна, если кляп позже удален, должны остаться, но их нет. Рот не заклеен скотчем. Значит, она должна была кричать. И кричать громко. Но сторож делала обход два раза за ночь, как и положено по служебной инструкции: камеры коридоров первого и четвертого этажа это зафиксировали. На остальных этажах камеры не работали. Их демонтировали в пятницу, а в понедельник к 9.00 должны были приехать установщики. И преступники об этом знали. Они либо из университетских, либо из тех, кто часто бывает там по делам. Службе охраны кампуса уже отправили запрос на всех, кто за последний месяц проходил по временному пропуску. А еще не давала покоя эта дыра в заборе, через которую они с Никольским сегодня пролезли. И Никольский тоже покоя не давал. Вика отогнала ненужные мысли и сосредоточилась на деле.

– Ну, вряд ли таким можно нанести раны, приведшие к летальному исходу, – покачал головой Пал Палыч.

– Поликарпов просит нас не торопиться с выводами по этому вопросу. Они со Свантеевой из-за этих «буковок» и задерживают отчет. Вы же знаете главного судмедэксперта – он бы не стал на пустом месте проволочки устраивать. Что-то всерьез его зацепило в нашем деле.

– Ясно. Подводим итоги. Завтра в 8.00 в том же составе ко мне на совещание. И Поликарпова с его замом тоже вызову. Надеюсь, четырнадцати часов им хватит, чтобы отчет доделать.

– Потапыч совсем озверел, – прошептал лейтенант Рязанцев, приблизив свой идеально выбритый подбородок к Викиному лицу, когда они шли по коридору управления. Он прекрасно знал, что она терпеть не может, когда кто-то посторонний настолько близко вторгается в ее личное пространство. Но сейчас почему-то вдруг решил, что ей нужно его дружеское участие. Решение было неверным – локоть Самариной, весьма ощутимо ткнувший в набальзамленную после бритья челюсть Рязанцева, наглядно это продемонстрировал.

– Я оценила, товарищ Рязанцев, ваш благородный порыв и тот факт, что вы побрились второй раз за день перед совещанием, я тоже оценила. Видимо, вы так поступили не ради товарища Еремеева, которого, позвольте заметить, называть Потапычем разрешено только своим. А вы здесь пока не свой. Был бы свой, я бы тебе челюсть сломала. Диспозиция ясна?

– Предельно ясна. Предельнее не бывает, – потирая ушибленное место, он на всякий случай отодвинулся от нее подальше. А Виктория уже удалялась от подчиненных, быстрым шагом направляясь к криминалистам.

– Ничё, Витёк, до свадьбы заживет. Я тебя своим тоже пока не считаю. Никто из наших не считает. Без обид. Ты с нами всего  полгода. Хотя мужик вроде толковый. Только пижон, – Лёша Хатиев ободряюще похлопал Рязанцева по плечу. – Только отченно тебя прошу, уясни одно: мы тут все одна семья. И Потапыч… то есть Павел Павлович нам отец родной. А Вика Симбирцева всехняя младшая сестричка. Она и сама за себя постоит ого-го. В начале нашей совместной работы, когда я шутки ради ее за бок ущипнул, так меня по яйцам шандарахнула, что я три дня как борец сумо ходил.

Тут Рязанцев с Хатиевым услышали за спинами знакомый басок:

– До борца сумо тебе, Лёша, между прочим, немного осталось. Как же ты собираешься через месяц физподготовку сдавать?

– Дык ведь во мне сплошная мышечная масса, товарищ полковник, ни грамму жира, – виновато промямлил Хатиев.

– Хорош врать-то. Вот и коллегу ввел в заблуждение. За бок он, видите ли, Симбирцеву ущипнул. Ежику ведь ясно, что у нее другая часть тела пострадала.

– Дык я уж сто пятнадцать тыщ раз извинился, в гроб ложить будут и то припомнят, – сокрушался Хатиев, придерживая дверь начальству.

***

– За четырнадцать часов можно вражеский город захватить, разграбить и сжечь дотла. Не очень большой город. И, возможно, не дотла. Но посуди сама – мои ребята сутки на ногах. И я тоже. И подружка твоя от компьютера не отхо… – Симбирцева с Поликарповым в шесть глаз уставились на сладко посапывающую Люсю Свантееву.

– Сто тысяч Люсь Кравченко из Краснодара, етит твою инфанту, – пробормотала Вика. И выудила из кармана свою покоцанную восьмерку, чтобы увековечить сей бессмертный шедевр о трудовом подвиге кримэксперта Люсьены Евгеньевны Свантеевой. Однако у Люсиного начальника был иной взгляд относительно явного нарушения рабочей дисциплины. Он поправил на переносице свои очки в тонкой золотистой оправе, шагнул к спящей девушке и дунул ей в ухо. Люся тут же приподняла голову, открыла глаза и отчетливо произнесла: «Иди на …». У Вики отвисла челюсть. Она знала Люську с детского сада. В прямом смысле – с яслей. Девочку воспитывали бабушка с дедушкой. Бабушка обожала черно-белые советские фильмы, знала наизусть актеров, режиссеров, награды. «Девчата» среди десятков любимых был вне конкуренции. Когда единственная дочь Натальи Степановны и Евгения Максимовича Свантеевых скончалась во время родов, их зять принял решение отдать младенца в дом ребенка. Написал отказ и выехал из области в неизвестном направлении. Супруги Свантеевы не колебались ни секунды: забрали внучку из дома ребенка, сменили ей документы, в которых была указана фамилия того, кого они до недавнего времени считали хорошим человеком. Поспорили Наталья Степановна и Евгений Максимович только один раз – он категорически отказался назвать внучку Тосей, и жене пришлось согласиться на Люсьену (в честь актрисы, сыгравшей в «Девчатах» Катю). Об истории своего рождения и удочерения Люська узнала еще в детском саду. Бабушка и дедушка справедливо решили, что ребенок должен услышать эти важные вещи от близких людей, а не от какой-нибудь нянечки-доброхотки. И, к своему удивлению, поняли, что их внучка как-то иначе смотрит на мир.

– А моя мама сейчас где?

– Твоя мамочка сейчас на небе, – сказала бабушка.

– Люди на небе не живут.

– Космонавты живут, – сказал дедушка.

– Моя мама космонавт?

– Нет, зайка, мамина душа сейчас на небе.

– Какая душа?

Дедушке как преподавателю истории удалось доступно и даже интересно объяснить пятилетней внучке сложные вещи про веру и бога, про душу и ее бессмертие. Девочка немного подумала и продолжила задавать вопросы.

– Душа на небе, а тело где?

– На кладбище, – растерянно сказала бабушка.

– Хочу на кладбище, – уверенно заявил ребенок. С этой беседы и поездки на могилу матери Люськина жизнь начала вращаться вокруг единственного факта человеческого бытия – вокруг смерти. Воспитанная и тихая девочка не доставляла беспокойства воспитателям в детском саду, а затем и школьным учителям. Но иногда она могла подойти к человеку и спокойно заявить: «Вы скоро умрете». Людям почему-то от подобной откровенности становилось не по себе. Поразительным было то, что визави девочки действительно после ее эскапады про скорую смерть не жили дольше года. Когда четвертое или пятое по счету пророчество Люсьены сбылось, бабушка не выдержала и поинтересовалась у девочки, откуда ей что-то подобное может быть известно. Объяснить ребенок толком не смог, но попытался нарисовать. Этот детский рисунок сейчас лежал на Люсином рабочем столе, под защитным стеклом рядом со списком близких людей и их днями рождения и календариком А-6 формата, где нужные даты были обведены красными квадратами. Вика Симбирцева в этом списке занимала почетное пятое место после мамы, бабушки, дедушки и Леонида Андреевича Поликарпова. Своего начальника Люська боготворила и вот уже седьмой год подряд дарила ему на день рождения одно и то же – курительную трубку. Отличие этих трубок друг от друга было лишь в мундштуках – в этом году был янтарный, в прошлом из рога мамонта (мамонт обошелся Люсьене в три зарплаты). К маме раз в год 29 августа на кладбище она также ездила не с пустыми руками. Но суть подарка даже для бабушки с дедушкой оставалась тайной. Это было их с мамой личным делом. Лишь Вику ей пришлось посвятить. Перед началом третьего класса Люся впервые солгала бабушке, сказав, что пойдет с Викой на школьный двор искать лопух для гербария. В ее альбоме к концу лета нашли приют все необходимые из заданного списка растения: подорожник, одуванчик, клевер, пастушья сумка и даже редкий в городской черте иван-чай. Три дня назад девочку уже возили к маме. Дорогу она знала прекрасно: на трамвае номер три до остановки «Центральный рынок», там пересесть на автобус девятнадцатого маршрута и ехать до конечной. Дорога занимала сорок-пятьдесят минут. Но дело было в том, что Люсе строго-настрого было запрещено ходить дальше школы одной. Вике Симбирцевой мама подобный запрет не озвучивала, понимая, что толку от этого не будет – ее дочь обязательно увлечется тем, на что будет повешена табличка «НЕЛЬЗЯ». Нельзя трогать бездомных кошек – заразишься лишаем. Все кошки наши! Целый месяц побритая налысо Вика провела в кожвендиспансере с диагнозом «микроспория», она же стригущий лишай. Нельзя кормить бездомных собак – они могут быть бешеными. И тут же мама с дочкой начинают ходить в детскую поликлинику, где сердитая медсестра в процедурном кабинете ставит Вике целых сорок уколов – задержим дыхание – в живот. Нельзя вместе с соседскими мальчишками прыгать с крыш гаражей в сугроб – что-нибудь можно сломать. И на все второе полугодие первого класса она отправляется в постель, загипсованная от шеи до попы, потому что случился перелом позвоночника. Короче, Вика Симбирцева в детстве была той еще штучкой. Когда Люська чуть не плача рассказала лучшей подружке, что на мамин день рождения на кладбище ее не повезут, потому что это будний день и бабуля с дедулей работают, Викуля разработала настоящую секретную операцию под кодовым названием «Мамин день рождения».

– Почему белка? – спросила у Люси Вика, когда они тщательно прикопали у основания памятника две шоколадные конфеты «Белочка».

– Потому что дедуля и бабуля называли ее Бельчонок, у мамы в детстве зубки вперед немножечко были, какой-то там привкус неправильный. Потом она железные скобки во рту носила.

– Не скобки, а брекеты, – авторитетно заявила Вика, – мертвецы не едят конфеты, надо было самим съесть, а фантики подарить.

– А что едят мертвецы? – поинтересовалась Люся, которой тоже на ум приходили мысли о том, что вкусные шоколадные конфеты с орешками можно было бы съесть и самим.

– По сути, они ничего не едят. Но некоторые пьют кровь. Мне Вовка Смирнов рассказывал.

– Про ч-что рас-сказывал, – на Люську вдруг напала икота.

– Не про что, а про кого. Про вампиров, – громким завывающим шепотом просипела Вика. Надо признать, что девочки находились не в самом подходящем месте для обсуждения мифологии вампиров, поэтому обе смутно помнили обратную дорогу – только то, что до автобусной остановки они домчались за пять минут. В общем, Вика Симбирцева и Люся Свантеева были близкими друг другу людьми. И за тридцать с лишним лет тесного знакомства Виктория ни разу не слышала от подруги слова хуже, чем «дура». В исключительных случаях «редкостная дура». И чтобы вот так, как сейчас, добрым русским матом она послала обожаемого шефа по всем известному адресу – стало для Симбирцевой шоком.

– Что. Это. Сейчас. Было. – При каждом слове Виктория наступала на корпулентного, на голову выше ее Поликарпова, как моська на испуганного слона. – Вы. Зачем. Люсеньку. Ругаться. Научили. – При наступательных движениях Вика обвиняющее тыкала Люськиного шефа указательным пальцем куда-то в область его объемного живота – до груди ей было высоковато.

– Виктория Викторовна, чесслово, я не знал, она не совсем… – неразборчиво бормотал ошалевший Поликарпов. С его высокого, уже начинавшего лысеть лба пот катился градом. Он полез в карман пиджака, но вместо носового платка выудил оттуда шоколадно-вафельный батончик. И машинально выставил его перед собой, будто пытался защититься от наступающей Симбирцевой. Батончик она ловко перехватила из ослабевших пальцев шефа лаборатории, развернула, откусила хрустящий ломтик и начала задумчиво жевать.

– Знаете, Леонид Андреевич, я все никак в толк не возьму, с чего это вдруг некурящему мужчине его коллега каждый год дарит курительные трубки? Нонсенс.

– Кхм, – Поликарпов, обескураженный Викиным спокойным видом, прочистил горло, – я курю. Иногда.

– Иногда – это после секса? – всерьез заинтересоваться Виктория не могла, потому как Люська и так все ей рассказывала.

– Откуда ты… а впрочем, – он задумчиво посмотрел на своего невинно спящего заместителя.

– Когда вы уже поженитесь, Лёнь? Так хочется маленьких поликарпиков понянчить. Или они будут поликарпыши?

Под их дружный хохот и фырканье проснулась Люся и сонно пробормотала:

– Мне во сне кто-то предлагал выйти замуж. А я вроде бы ему отказала.

– Ну, если «пошел на …» считать отказом, то не видать тебе мужа как мне квартальной премии.

– Фу, Виктория, как портовый грузчик ругаешься. Тебе не стыдно?

И Вика с Лёней снова начали ржать как ненормальные.

***

Попрощавшись с криминалистами, дружно побожившимися, что до завершения отчета им осталось сверить кое-какие данные, покорпеть еще пару-тройку часиков и поехать домой отсыпаться, чтобы к 8.00 со свежей головой предстать перед Потапычем, Виктория созрела, чтобы позвонить Никольскому:

– Ваша мама утром сказала, что у вас сегодня нет лекций. Зачем вы поехали в университет? – Выслушав ответ, Вика чуть не заорала во всю мощь своей луженой глотки. – И вы молчали! Это же ценнейшая улика! Сидите дома, никуда не выходите. Я через двадцать минут буду.

В квартире Никольских было тепло. А еще там очень вкусно пахло. И первый, кого в гостиной увидела Вика, была ее подружка Полин, чудесно выглядевшая в цикламеновом брючном костюме, в меру накрашенная, с красиво уложенными волосами.

– Ты что тут делаешь? – в унисон проговорили девушки.

– Первая отвечаешь, – опередила подругу Полин.

– К Никольскому приехала, он у нас свидетелем по делу проходит, – нехотя сказала Симбирцева.

– А я Полине Петровне привезла для сверки верстку программки нашего нового спектакля.

Вика вспомнила, что Полин работает в областном театре креативным директором. А это означало, что она тесно общается с матерью Аристарха и, возможно, с ним самим. Отчего-то вдруг ей стало тревожно. Чувство не успело оформиться до конца, потому что в гостиную из кухни вошел Никольский. Одного взгляда на Полин было достаточно, чтобы понять, для кого были заготовлены костюм, прическа и тщательно продуманный макияж. С таким же успехом она могла бы прийти в Лувр на свидание с Рамсесом II – Аристарх ее просто не видел. Протиснувшись между Викой и Полин, он взял со стоявшего в центре стола серебряного подноса крупное красное яблоко, протянул его Вике и жестом пригласил ее пройти в кабинет. Виктория повернулась к подруге, чтобы попрощаться, но та уже вышла в прихожую и шуршала там своим плащом, сдернутым с вешалки. Через несколько секунд входная дверь щелкнула собачкой замка и на лестничной клетке зацокали каблучки с железными набойками.

***

– Как давно вы знакомы с Аполлинарией Сусловой? – сердито спросила Вика.

– С десятого класса, когда Достоевского начали проходить. Хотя постойте-ка, я читал о ней и раньше, в шестом классе, в хрестоматии «Классики русской литературы 19 века».

– За идиотку меня держите?! – Вика грохнула о письменный стол ни в чем не повинным яблоком. – При чем тут Достоевский?

– Так ведь они были любовниками, – на последнем слове Аристарх весь залился румянцем. Господи, какой же он красавчик, подумала Вика, но строго продолжила:

– Я не про ту Суслову, которая бог весть когда жила, а про эту, которая в театре работает с Полиной Петровной. Хорошенькая девица, в розовом костюмчике. Только что здесь была.

– Как здесь? В моем кабинете? – переполошился Никольский.

– Да успокойтесь уже, не в кабинете – в гостиной. Вы же мимо нее прошли, когда для меня вот это яблоко из вазы брали.

– Точно, кто-то там был. Я подумал, что это курьер Тасе продукты привез.

– В каком-то смысле курьер, – согласилась с профессором Вика, – она привезла Полине Петровне верстку программки нового спектакля. В общем-то, неважно. Показывайте свою синюю тетрадь! – потребовала Вика.

В гостиной часы пробили восемь раз. Дверь кабинета без стука отворилась, и Полина Петровна увидела занятную картинку: перед письменным столом стояли Аристарх и Виктория – она с протянутой рукой, а он, взирающий с высоты своего немалого роста на узкую женскую ладонь с изумленной нежностью, будто бы перед ним была величайшая реликвия всех эпох. В железобетонной нервной системе матери что-то хлестко оборвалось, и она непривычно тихим голосом произнесла:

– Гусь остывает, пора ужинать.

Глава IV

– Редуцированные здесь расставлены с дичайшим нарушением. Это не старославянский язык, за такое письмо даже единицу поставить нельзя. Перевести эту ахинею дословно не представляется возможным, – Аристарх виновато развел руками. – Я не хотел сегодня ездить в университет, но в моем кабинете есть все необходимые материалы для работы с древними текстами. Мне показалось, что в одной из методичек, составленной моим предшественником и учителем Ильей Аркадьевичем Дубцовым, есть похожий текст. Но там все настолько приблизительно, что не приходится говорить о компаративном подходе. О сравнении и сопоставлении.