Loe raamatut: «Корни и кроны. Фрагменты истории Сибири в лицах одного сибирского рода (документальное историко-генеалогическое исследование)», lehekülg 3

Исполнителями обряда могли быть дети, парни и девушки, иногда взрослые мужчины. Славильщики группировались по возрасту и собирались по 5—6 человек, а иногда и больше – до 15-ти.

Хозяину и хозяйке, не пустившим в избу славельщиков, поют позорящие песни, часто с откровенно фривольными для нашего времени выражениями:

 
Не крешшона изба (до 3 раз).
                Хозяин во дому,
   Што дьявол во аду;
                Хозяйки во дому, —
                Головня бы ей в манду.
 

Однако, как правило, христославов принимали ласково и радушно. Младшего из них в некоторых местных традициях усаживали на вывороченную мехом наружу шубу в переднем углу: делалось это для того, чтобы куры были спокойны на насесте и выводили больше цыплят. Славильщиков одаривали пирогами, шаньгами, ржаными козулями, калачами (ржаными и крупитчатыми, то есть из лучшей пшеничной муки: белой и самого тонкого помола), витушками (архаичное обрядовое печенье в виде спирали) и пряниками, баранками, а также мукой и деньгами. Последних давали по копейке-по две, а кто побогаче – и по пятаку.

Понятно, что при таком почитании христианских праздников активность бунтовщиков сильно снижалась. Возможность захвата воеводы и его сторонников была упущена. В то же время в среде заговорщиков образовался раскол. Некоторые их главари стали писать доносы на своих товарищей, причём отцы доносили на детей, дети – на отцов, менее виновные в заговоре – на более виноватых и наоборот. Такое перекрёстное доносительство оказалось очень живучим в русском характере и наблюдалось потом во все последующие века. Оказалось, что ложные доносы и обман между русскими людьми всегда были в таком ходу, что их можно опасаться не только со стороны чужих людей и соседей, но и со стороны братьев или супругов, отцов и детей.

В результате долгих взаимных обвинений многие знатные и уважаемые за военные заслуги бывшие главари заговорщиков перешли окончательно на воеводскую сторону. Проявилась ещё одна старорусская черта-скрепа – подверженность изменчивой конъюнктуре и чувствительность к направлению «дующего ветра». Начались аресты и допросы.

Один из доносчиков показал, что в доме у Петра Сурикова собиралась «дума» служилых людей, на которой подговаривали друг друга принять участие в избиении осаждённых сторонников воеводы – «вырубить всех».

Начался розыск, где молодёжь «запиралась» во всём, а старики уличали друг друга, спасая себя. Видимо, наши Суриковы, Пётр и Илья, хотя уже обзавелись семьями и жили, судя по всему, в отдельных домах (им было тогда: Петру – 38 лет, а Илье – 34 года), относились к той самой «молодёжи», так как ни в одном историческом документе мы не находим упоминаний об их измене «общему делу».

Более 30 человек, преимущественно молодёжь, оказались «под караулом» и ожидали расправы от воеводы. А тем временем в Красноярске и окрестных деревнях после непродолжительного испуга от действий властей начало усиливаться недовольство новыми репрессиями.

В течение 1697—98 годов продолжались бурные события, связанные с активными действиями, как одной, так и другой стороны. К следствию подключались специально присланные из Москвы сыщики по бунтарскому делу и воеводским злоупотреблениям, но склонявшиеся на сторону воеводы Дурново.

На масляной неделе 1697 года произошло зверское убийство одного активного участника бунта, в котором красноярцы обвинили воеводу. И опять совпадение всенародно любимого праздника масленицы и полной трагизма боевой обстановки в городе. Да ещё на фоне безмерных возлияний.

«Во время праздничное жители по гостям незваные ходят и чересчур упиваться любят, потому что иные из них одного дня почти весь город обходить не ленятся и инде чарку вина, а инде стакан пива урвут.

Во время масленицы по горам уливаются водою катушки, на которых во всю ту неделю почти всего города девицы и женщины вместе с мужиками на коровьих кожах катаются. А в последний день, то есть в воскресенье, с оных катушек идучи, со всяким, кто бы ни шел навстречу, целуются»²³.

Были ещё любимые кулачные бои и «взятия снежных городков», но в эти годы бои в Красноярске были не шуточными.

В мае 1697 года бежали из-под караула, не без содействия караульных, все главные деятели из молодых заговорщиков, а также некоторые из «стариков». Всего бежало 30 человек, направившихся в Енисейск и другие места. В июле часть беглецов появились в Красноярском уезде и в самом Красноярске и стали «жителей возмущать» к бунту против Дурново, который со своими сторонниками к тому времени фактически уже находился в осаде в малом городе без доставки туда съестных припасов. «Московское следствие» в лице своих представителей в Енисейске и Красноярске постоянно старалось смягчать ситуацию и добивалось временных перемирий.

С конца 1697-го по начало 1698 годов московские следователи постоянно получали жалобы красноярцев на своего воеводу и ответные отписки и обвинения от Дурново. При всей симпатии со стороны следствия к Дурново, оно было вынуждено решиться на очередную замену очередного воеводы-злодея. Последовал соответствующий указ с объявлением начала «о нём розыска» (следствия), а его самого – выслать со всем семейством в Енисейск.

«Воровские люди» торжествовали и с радостью встретили нового воеводу С.С.Лисовского, которого знали по его долголетней службе в Енисейске и считали своим сибирским, а не московским служилым человеком, хотя он был добровольным выходцем из Москвы и носил звание московского «жильца». Красноярцы знали, что это был человек, с которым «жить мочно». Лучшего выбора нельзя было сделать для умиротворения взволнованного Красноярска. Лисовский сразу поладил с красноярцами, и в продолжении почти полгода красноярская шатость совсем затихла.»²⁴

Но оказалось, что назначение Степана Лисовского было временным, как и «обманной» по нынешним временам сама дата выезда Дурново их Красноярска – 1-го апреля. Вскоре последовало отплытие за ним следом его семьи по Енисею на двух «дощаниках» с богатой «рухлядью» (наряду с бытовыми вещами было не мало «мягкой рухляди» – ценной сибирской пушнины и других «заповедных» ценностей), людьми и прочим.

Очередное следствие против Дурново сочувствующими ему московскими посланниками снова закончилось в его пользу. На основании чего появился новый «указ»: «стольника Семёна Иванова сына Дурново отпустить в Красноярск на воеводство по прежнему великого государя указу и по наказу, коков ему дан на Москве из Сибирского приказа».

Всё это очень напоминает наши современные судебные решения, когда все улики и документальные свидетельства говорят об одном, а судебный вердикт – прямо противоположный. Ох уж эти скрепы!

«В конце июля Дурново смело отправился в Красноярск, не предчувствуя, что на этот раз он будет там воеводствовать всего несколько часов. Об этих часах сохранились подробные известия, представляющие значительный бытовой интерес».²⁵

Постараюсь тезисно, но близко к тексту Н.Н.Оглоблина изложить яркие события нескольких часов этого дня в последовательности, в которой они происходили, но без малосущественных деталей и перечисления многих имён участников.

Весть о возвращении Дурново в Красноярск вызвала взрыв негодования. К движению против воеводы незамедлительно примкнули все колебавшиеся до той поры или временно изменившие «миру», или же относившиеся безразлично к его интересам. Было решено принять самые решительные меры, чтобы не допустить Дурново на воеводство.

Дурново прибыл в Красноярск на рассвете 2-го августа 1698 года, направился в приказную избу и сразу начал самовольно улаживать формальности по приёму воеводства. Ещё не успев повидать временного воеводу Лисовского и принять от него дела, он взял из ящика в воеводском столе красноярскую «государеву печать» и надел на шею. Незамедлительно начал отдавать воеводские распоряжения и указы по карательным действиям против мятежников. Отправился в собор, где было отслужено по его требованию торжественное молебствие.

Узнав о прибытии Дурново, несмотря на ранний час (около 5 часов утра), красноярцы потянулись в малый город, чтобы проверить справедливость этой власти. Когда они подходили к собору, Дурново уже выходил оттуда. Сразу же начались первые, пока индивидуальные, протестные акции с угрозами и оскорблениями. Дурново, не обращая внимания, шёл к воеводским хоромам.

Там он повстречался с Лисовским и начал скорым порядком улаживать с ним формальности по передаче воеводства от одного к другому. Дурново, чувствуя необходимость защиты, стремился поскорее встретиться со своими сторонниками. Но их оказалось мало. Собралось их «на поклон» и «по обыкности, с хлебом и с солью и с калачами», всего около 10 человек.

Вслед за воеводскими сторонниками к крыльцу подошла толпа «воровских людей» – около 50 человек. Кроме русских служилых людей здесь были и служилые татары. Толпа шумела, вызывала Дурново и кричала, что «отказывает ему от воеводства». Дурново не вышел. К нему направились переговорщики и заявили «отказ от воеводства» и потребовали от Лисовского выгнать Дурново и не оставлять воеводство. На этом первый тайм переговоров завершился, толпа послушала Лисовского и разошлась.

А тем временем в большом городе и на площади составился «воровской круг», более чем из 300 человек. Как и во всех событиях этого дня (2 августа 1698 г.), во главе круга находились служилые люди… (в числе первого десятка упомянут Пётр Суриков – ВО) и другие деятели прежних бунтов и последней шатости при Дурново. Всенародная «дума» красноярцев на площади продолжалась более часа и решила употребить силу против Дурново, если он добровольно не оставит города.

Поставив у Спасской башни караул в 30 человек и направив большинство толпы к Преображенскому собору, оставшаяся часть наиболее активных бунтовщиков отправилась в малый город к воеводскому двору. Здесь они потребовали от Лисовского удаления Дурново из города, говоря: «нам на воеводство Семёна Дурново не надобно!». Лисовский обещал переговорить с Дурново и для этого отправился в «мыльню», где тот отдыхал после трапезы.

Около 4-х часов дня толпа подошла к бане и заявила вышедшему к ней Дурново, чтобы он уезжал, что до воеводства его не допустят. После долгих препирательств Дурново ушёл обратно в мыльню.

Вот как описывается этот эпизод в другом источнике:

«… Дурново спокойно почивал в бане, когда к нему постучался Степан Лисовский… Дурново отпер дверь, оставив её незапертой. Пока они беседовали, к бане подошли служилые люди Афанасий Шалков, Фёдор Чанчиков, Пётр Суриков и др… Четыре человека ворвались в баню (Сурикова среди них уже не было. Он, очевидно, остался снаружи, охраняя вход в баню – ВО), стащили воеводу с постели за ногу, били его под бока и, схватив за руку и за волосы, в одном нижнем кафтане выволокли в предбанные сени и сбросили с лестницы… поволокли дальше, продолжая колотить и драть за волосы.»²⁶

Вернёмся к описанию Оглоблиным, к его версии.

Часть бунтовщиков ворвалась в баню к Дурново. Тот стал кричать и бранить их. Он лежал на постели «в одном кафтане исподнем». На него бросились Мезенин и Шалков, «с постели сдёрнули за ногу и били под бока, и за волосы драли». Лисовский «унимал и прочь отталкивал, но они и его стали бить». Затем Дурново вытащили во двор, толпа подхватила его, била по щекам, за волосы драла, издевалась всячески. Лисовский пробовал его «отнимать», но безрезультатно. С воеводского двора повели Дурново к Преображенскому собору, где находились остальные красноярцы, сильно волновавшиеся в ожидании вестей.

Немедленно устроили подле собора «воровской круг» и стали обсуждать, что делать с Дурново? Толковали «с четверть часа» и почти единогласно решили прибегнуть к старинному приёму – «посадить в воду» Дурново, т.е. утопить. Это решение объявили Дурново, «поставя во многонародный свой воровской круг», при чём снова били его. Лисовский снова пытался отнять его, но «его Семёна у него Степана из рук выхватили» и повели дальше, направляясь из малого города к реке Енисею.

Под влиянием уговоров Лисовского, толпа, пройдя Спасскими воротами в «большой город», остановилась здесь на торговой площади и снова составила «круг», чтобы ещё раз обсудить дело. Наиболее рьяные продолжали бить Дурново палками и издеваться над ним. Затем повели его к Енисею, причём всё ещё раздавались голоса, требовавшие казни. Но на реке убеждения Лисовского взяли верх: решено было посадить Дурново в лодку и отправить вон.

Красноярская шатость, 2 августа 1698 г. ВО.

Избитого Дурново втолкнули в лодку, а из толпы стали бросать туда «каменьем, для того чтоб тое лодку угрузить и его Семёна утопить». Тогда несколько сторонников Дурново и четверо его слуг вскочили с плота в лодку, стали выбрасывать камни в воду и готовились отчалить. Лисовский хотел уплыть с ними, но толпа его не отпустила, «а Дурново в лодке (с его 9 спутниками) от плота отпихнули прочь на реку», продолжая бросать в него камнями.²⁷

Таким образом, Дурново отправился в Енисейск и затем в Москву, а у оставшегося в Красноярске Лисовского слабело влияние в городе, власть уходила из рук. Но бунт постепенно стал затихать. На смену Лисовскому был прислан Яков Бейтон, которому с трудом удавалось утихомирить красноярцев.

Начавшееся ещё раньше следствие о красноярских волнениях стало тоже понемногу затухать, встречая сильное сопротивление у красноярцев. «По-видимому, дело о Красноярском бунте было предано воле Божией…»²⁸

Назначенный в 1700 году воеводой Петр Савич Мусин-Пушкин успокоил горожан, и все вернулось в привычное русло. Однако дело о красноярской шатости тянулось аж до 1708 года, когда в Московском Тайном приказе продолжали пытать братьев Башковских и некоторых красноярцев, выискивая зачинщиков.

Подводя итог этому рассказу, следует сказать, что братьи Петр и Илья Суриковы, хотя и не были на первых ролях в бурных красноярских событиях самого конце 17-го века, но играли в них заметную роль, хотя и разную по степени участия. Казак Петр Суриков, в отличии от брата Ильи и двух других братьев (Григория – старшего, и Ивана – младшего) принимал самое активное участие во многих событиях борьбы с воеводами. Как теперь установлено, именно он является прямым пращуром будущего знаменитого художника Василия Сурикова.²⁹

Дом казаков Суриковых, упоминаемый Н. Н. Оглоблиным в статье «Красноярский бунт 1695—1698 годов» сгорел в 1773 году.

3. МЕТАМОРФОЗЫ ФАМИЛИЙ. ОБРАТНЫЙ ХОД – ОТ НАЧАЛА ВОСЕМНАДЦАТОГО ВЕКА К НАЧАЛУ СЕМНАДЦАТОГО

Прежде чем продолжить славный нашивошниковский род, связанный с родом Суриковых, от конца 17-го века до наших дней, нужно решить принципиально важный вопрос – как и откуда эти роды появились, были ли у них достоверные предшественники в Сибири и других местах, хотя бы с начала 17-го столетия? И самое главное – откуда взялись фамилии Нашивошниковых и Суриковых?

Причина этих вопросов очевидна, так как нам нужно помнить, что красноярский казак Илья имел фамилию Суриков, а затем сменил её на фамилию Нашивошников.

Начнём с Сурикова, потом перейдём к Нашивошниковым, а затем снова вернёмся к Суриковым и постараемся «поженить» эти фамилии.

Как уже было сказано выше, доводилось мне встречать в бескрайнем интернете разные «достоверные» сведения о совсем дальних предках художника Сурикова. Богатая фантазия историков-искателей уверяла нас, что казаки Суриковы пришли в Сибирь вместе с самим Ермаком! Доходило до смешного. В легендарных местах ермаковских сражений с ханом Кучумом находились старожилы, которым их предки, якобы, рассказывали правдивую историю, передававшуюся из поколений в поколения, что был казак Суриков, сподвижник Ермака, участвовавший вместе с ним в покорении Сибири.

Справедливости ради, нужно сказать, что эти фантастические истории в последние годы почти исчезли из интернета, но в моей памяти остались.

Встречалась и другая интересная версия о том, что казак Суриков был в числе соратников Андрея Дубенского, посланного в 1623 году для строительства Красноярского острога, положившему начало городу Красноярску. Но и эта «правдивая история» никакими историческими документами не подтверждается.

А подтверждается лишь один бесспорный факт, что до конца 17-го века в городе Красноярске и его окрестностях не было никаких Суриковых, как, впрочем, и Нашивошниковых. Это убедительно показывает «Переписная книга г. Красноярска и Красноярского уезда» 1671-го года.³⁰

Откуда же взялись эти Суриковы и Нашивошниковы конца 17-го – начала 18-го веков?

Как уже понял мой любезный читатель, я не один год и не одно десятилетие был озадачен этим вопросом. Я внимательно изучил все доступные исторические источники, сотни исторических актов и документов, касающихся Сибири того времени и в них практически не было упоминаний (за редкими исключениями, о которых я скажу ниже) этих фамилий раньше конца 17-го века! В этом я вижу главную причину того, что многочисленные добросовестные исследователи рода художника Сурикова не смогли углубиться раньше самого конца 17 века, остановившись на известных нам Петре и Илье Суриковых.

Когда после нескольких десятилетий тщетных поисков моих предков ранее конца 17-го века я недавно снова озадачился этой проблемой, мне пришла мысль искать в Сибири не сами фамилии – Нашивошников и Суриков – а их «косвенные следы», исходя из того факта, что могли иметь место схожие фамилии и прозвища. Нужно сказать, что в этот период еще не закончился процесс формирования русских фамилий. Позже, уже при правлении Петра Первого был даже издан царский указ, требовавший неукоснительной замены очень распространённых прозвищ российских подданных на полноценные фамилии.

Я начал вспоминать и искать аналогичные прозвища, которые могли трансформироваться в фамилии моих предков. В связи с фамилией Нашивошников, которую, напомню, получил мой красноярский предок Илья вместо прежней фамилии Суриков, оказалось не так сложно найти её концы в сибирской истории середины 17-го столетия.

Сейчас уже можно с большой уверенностью утверждать, что наиболее вероятным представителем старинного рода Нашивошниковых был некто Михаил Петрович Нашивочник, он же Мишка Петров сын Нашивочник. Оказалось, что эта ветвь рода Нашивошниковых имеет своё обозримое начало в Москве середины 17-го века. И здесь уместно сделать очередное историческое отступление в столицу России этого периода. С Михаилом Нашивочником оказались связаны события известного Соляного бунта.

«Соляной бунт (Московское восстание 1648 года) – одно из крупнейших городских восстаний периода царствования Алексея Михайловича. Причиной волнений стало недовольство «тяглого» населения деятельностью главы правительства Бориса Морозова и его сподвижников. Политика бояр привела к увеличению налогового бремени и повышению цен на соль в несколько раз. В восстании принимали участие посадские люди, городские ремесленники, стрельцы.

Восставшие разорили многие боярские дворы, устроили поджоги в Белом городе и Китай-городе. В ходе бунта были убиты инициатор введения соляного налога Назарий Чистый, глава Пушкарского приказа Пётр Траханиотов и судья Земского приказа Леонтий Плещеев. Борис Морозов был отправлен царем в ссылку в Кириллп-Белозеский монастырь. Результатом московского восстания стал созыв нового Земского собора и принятие Соборного Уложения 1649 года.

Соляной бунт стал важным событием, способствовавшим росту социально-политической активности в России в середине XVII века. Волнения, вызванные повышением цен на товары, задержкой жалования, политикой правительства продолжились в различных регионах страны: на юге, в Поморье, в Сибири.»³¹

Соляной бунт в Москве 1648 года.

Вот как описывается это восстание в одной из исторических книг.³²

Когда 17 мая 1649 г. царский поезд (царя Алексея Михайловича, деревянный дворец которого в Коломенском недавно восстановлен по сохранившемуся макету – ВО), нагруженный платьем и едой, отбыл в Троице-Сергиевскую лавру, казалось, ничто не предвещало грядущей бури. Однако 1 июня, как только возвращающийся кортеж въехал в город, его обступила толпа и с воплями и стенаниями обратилась к царю с жалобами на насилия начальника Земского приказа Л. С. Плещеева. После того как царская карета проследовала дальше, челобитчики предприняли попытку подать челобитье царице.

Охрана грубо разогнала стоявших поблизости людей, а наиболее настойчивых скрутила и отправила в застенок Константино-Еленинской башни.

К царю обратились посадские люди, к ним, на второй же день, примкнули стрельцы, решительно отказавшиеся теперь разгонять пришедших из Кремля. В этот день и на следующий восставшие произвели массовый погром дворов бояр, московских дворян, дьяков, приказных людей.

3 июня восстание вспыхнуло с новой силой. Духовенство стремилось утихомирить восставших. Восстание нарастало с каждым днем. И 3 и 4 июня продолжался разгром дворов феодалов.

После казни Плещеева 3 июня в 2 часа дня в Москве в четырех местах начались пожары и за какие-нибудь несколько часов большая ее часть сгорела. Выгорел Белый город, в пределах которого жили в основном бояре, дворяне и крупные купцы.

«Горело на Москве – Петровка и Дмитровка, Тверская и Никицкая, Арбат и Чертолье в городе и за городом по Тресвяцкие ворота и по Неглинку и погорели все дворы, плавки, и церкви божие, и людей много пригорело за наше перед богом согрешение»

«В столице сгорело 2000 домов думных бояр и немало народа, а также больше половины города»

Несмотря на получение двойного жалованья, не успокоились и стрельцы, – они продолжали волноваться до января включительно.

Деятельное участие в московских событиях приняли служилые люди по прибору – стрельцы, солдаты и драгуны, собранные для отправки на Дон, а также приехавшие с челобитиями из других мест (с юга и из Сибири) казаки, казенные кузнецы, и др. Рядовые служилые люди по прибору на протяжении всего периода восстания проявляли недовольство и неповиновение.

Конечно, правительство пыталось задобрить их, раздавая деньги, угощая водкою и медом. Но, задабривая стрельцов, царь и нещадно карал их: партиями по 30—70 человек их отправляли в ссылку в Сибирь с лаконичной формулировкой – «за их вины» и «за многое воровство». Стрельцов ссылали «в службу» в Казань, Якутск, Красноярск, Томск, Енисейск. Многие ехали с женами и детьми, которые во время длительной и тяжелой дороги погибли. На новом месте их ждали неустроенность, вымогательство воевод и обжившихся здесь ссыльных дворян.

Позиция стрельцов по отношению к восстанию была противоречивой. Одни стрельцы поддерживали народ, другие – правительство. Некоторые стрельцы из приказа Петра Образцова подали извет с просьбой сослать 33 стрельца из приказа А. Г. Юсова из Москвы в Сибирь за то, что они «ходят за всяким воровством». 13 июня 1648 г. грамота была передана в Сибирский приказ, а 14 июля подьячий Дмитрий Трофимов привел 33 человека в тюрьму и сдал под расписку ключарю. Большинство из них было сослано «в службу» в Якутский острог на реку Лену, некоторые – с женами и детьми.

Но вот мы добрались до нашего персонажа. Условия следования в Сибирь были очень тяжелы. Особенно большие предосторожности в дороге принимались по отношению к беглым стрельцам. Так, например, о стрельце Михаиле-нашивочнике из приказа А. Полтева, сосланного в Тобольск с женой и тремя детьми, 19 ноября 1649 г. писали в наказе:

«…ехать… нигде не мешкая, и вести ево скована и беречь накрепко, чтоб тот колодник над собою какова дурна не учинил и с дороги и с стану не ушол…»³³

Таким образом, было сослано в Сибирь несколько сот стрельцов по незначительным причинам и множество лиц подверглось телесным наказаниям. Вот лишь несколько примеров:

Сосланных в Казань и бежавших оттуда стрельцов Ивана Моисеева, Корнея Алексеева и Федора Максимова с семьями отправили из Стрелецкого приказа на р. Лену.

«Июня в 5 день, после пожару, приходил тот человек Стенька с воровскими людьми на Давыдов двор грабить погреба». После того как его пытались «сдать на караул» около Каменного моста, он бежал и лишь 18 июня был снова пойман, приведен на хозяйский двор и так жестоко избит, что крикнул «государево слово», означавшее политические показания. Затем 19 июня он попал в Стрелецкий приказ. Без суда и следствия он был бит кнутом и брошен в тюрьму, а затем сослан «в опалу» на р. Лену в Сибирь На Лену попали холопы гостиной сотни торгового человека М. Ревякина – Овдоким Вахромеев и Семен Овдокимов «за их воровство».

Таким же путём в 1649 году попал в Тобольск Михаил Петрович Нашивочник, где его судьба тесно переплелась с другими моими предками, о чём я поведаю чуть ниже. А здесь очень важно заметить, что уже в 1661 году Мишка Петров сын Нашивочник также известен в числе стрельцов сибирского города Тобольска, где он мог жить и в последующие годы с женой и тремя или большим числом детей. В том же списке тобольских стрельцов 1661 года фигурирует Фетка Фёдоров сын Нашивочник, но в отличии от Михаила Нашивочника, мы не можем установить его связь с будущим красноярским родом Нашивошниковых.

Был ещё в Тобольске 1710 года конный казак Семён Фёдоров сын Нашивошников. Было ему тогда 45 лет, имел жену Анну Минеевну 40 лет и четверых детей. Через 11 лет тобольский Семён Нашивошников станет сыном боярским (т.е. на государственной службе) и будет упомянут в деле о самовольном винокурении. Он вполне мог быть сыном тобольского стрельца Фетки Нашивочника. В Тобольской губернии того же времени были и другие Нашивошниковы, например, «крестьянин Алексей Марков сын Нашивошников сказал себе от роду 55 лет, у него жена Лукерья 40 лет, дети Козма 8 лет, дочь Марья 4 лет» или «…у него же живет на подворье пришлой человек бобыль Фаддей Кирилов сын Нашивошников 50 жена у него Татьяна 45 сын Онтон 3» – однако и они, видимо, тоже напрямую не связаны с нашими интересантами. Однако обширный тобольский клан Нашивошниковых – важное подтверждение тобольских корней этого рода, связанных, скорее всего, с прибытием в Тобольск Михаила Нашивочника с семьёй в 1649 году.

Кроме тобольских Нашивошниковых в Сибири и за ее пределами этого периода имелись и другие лица с аналогичными прозвищами, но их прямая связь с нашим родом Нашивошниковых, по крайней мере, насколько мне удалось установить с моими скромными возможностями, – также мало вероятна. Скоро я объясню, почему.

Кто же из других Нашивошников и Нашивочников нам известен?

Это рядовой Ивашко Нашивошник³⁴, который, казалось бы, мог быть отцом Ильи Ивановича Нашивошникова (нашего основного красноярского предка), но по своему возрасту он никак не мог им быть.

Из Томских фамилий 17-го века (до 1680 г.) известен род Шелковниковых. Родоначальник казак (первое упоминание в 1630 г.) Дружинка Микиткин сын Шелковник (Нашивошник). Меня поначалу заинтересовала связь прозвищ Шелковник и Нашивошник. Я даже разыскал несколько известных Шелковниковых того времени. О самом известном из них я скажу позднее в связи с другим не менее важным персонажем. Но потом я отказался от этой недостаточно обоснованной версии.

Вернёмся же к Дружинке с двойным прозвищем Шелковник-Нашивошник. В найденных мною документах первой половины 17-го века он фигурирует уже без прозвища Шелковник. Вот, что о нём известно:

«Нашивочник Дружина (Дружинка) Никитин (Микитин) сын – конный казак десятка Л.И.Губы. Верстан из пеших казаков десятка А. Дорохова 25 июля 1631 г. взамен убитого (Васки) … После 18 мая 1631 г. послан на годовую службу в Мелисский острог.»³⁵

Приведенные ниже сведения о Дружинке Нашивочнике относятся к периоду за три года до крупного Томского восстания, в котором он мог потом участвовать:

«Пешим казакам за 1630 г. в 1631 году дано: Дружинке Микитину 4 рубля семь алтын две деньги…»³⁶

«И в нынешнем (1631) году… оклад ему велено учинит сем рублёв.»³⁷

«Дружинке Микитину сыну Нашивочнику… на 1631 г. дано государево жалованье 4 рубля с четвертью. Взял сам. 25 июня по его челобитию велено быть в конных казаках.»³⁸

«18 мая посланным в Мелесский острог на годовую, дать государево жалованье вперёд на 1632 г. половину оклада… рядовым… Дружинке Микитину… по 2 рубля по четыре алтына с деньгой человеку.»³⁹

Дружинка мог быть родственником предков красноярских Нашивошниковых, но его дальнейшая судьба и прямые потомки неизвестны. Он мог быть убит в боях или во время Томского восстания.

За пределами Сибири известно в этот период ещё несколько Нашивошников. В Курске (1623—24 гг) известен Герасим Нашивочник. В 1637 г. передал царскую грамоту Соликамскому и Пермскому воеводе Куземка Якимов сын Нашивошник.⁴⁰ Однако их связи с будущим красноярским родом Нашивошниковых мною не установлены.

Иначе обстоит дело с Офимьей Ивановной Нашивошниковой. В исторических документах 17 – начала 18 веков почти не встречаются упоминания о женщинах того времени, поэтому скупые сведения о ней меня заинтересовали. В переписи по городу Вятке 1710 года имеется запись: В переулке от Московской башни к Ыльинской улице в числе прочих лиц с другими фамилиями проживала работница, вдова Офимья Иванова дочь Нашивошникова, 70 лет. Был у неё в то время уже другой молодой муж – Степан Федоров сын Молчанов 47 лет. По всей видимости, Офимья Ивановна была женщиной интересной даже в преклонные годы и выходить замуж ей было не вновь, что не маловажно для наших дальнейших рассуждений.

Судя по возрасту, она родилась в 1640 году и вполне могла ранее жить в Сибири – миграция русских женщин в Сибирь и обратно в центральную Россию была очень распространена. Она вполне могла быть женой Михаила Петровича Нашивочника, быть сосланной с ним и тремя детьми из Москвы в Тобольск и быть матерью моего достоверного предка Ильи Ивановича Нашивошникова.

Но теперь возникают главные вопросы. Если Илья мог быть сыном Офимьи и Михаила Нашивошниковых (по возрасту всех это вполне возможно) и в конце концов взять их фамилию, то откуда взялась его прежняя фамилия Суриков? А также, почему Илья имеет отчество Иванович?

Чтобы ответить на эти непростые вопросы, мне пришлось очень долго и тщательно искать следы Суриковых в Сибири 17-го века. Но как я уже говорил, Суриковы этого периода в Сибири и практически во всей России не встречались!

Итак, Суриковых не было. А кто же был?

Был в Самаре 1614 года Государев оханщик (ловец рыбы сетями) Якушко Сурьянов, он же Янка Сорьянов⁴¹ – характерный пример трансформации имени и фамилии одного человека в одном историческом источнике.

Был уже на территории Сибири в Верхотурске 1677 года Микишка (Никита) Сурихин – староста ямских охотников (ямщиков).⁴²

Теперь самое время проследить жизненный путь персонажей, имевших прозвище Суря, так как, по моим достаточно обоснованным предположениям, именно от этого прозвища с большой вероятностью произошла сибирская фамилия Суриков.