Loe raamatut: «Хмель свободы»

Font:

Сайт издательства www.veche.ru

Часть первая

Глава первая

А землю уже запорошило снегом. Нестор ехал в санных розвальнях, бок о бок с верным Лашкевичем, который во время хозяйствования стал незаменимым помощником. А рядом с санями и чуть позади скакали с полдюжины черногвардейцев – конвой, или, как звучно называли его запорожские козаки, почёт.

– Трудно! – пожаловался Лашкевичу Махно. – Ученые люды все про анархическе вольне общество знают, а в жизни его ще нихто не построил. А от меня хотят, шоб я был и судьей, и начальником. А зачем тогда, спрашивается, людям свобода, если им начальник нужен? Я сам иду як слепой, руки вперед вытянувши. Пощупаю-пощупаю, – он изобразил пальцами, как ощупывает некий предмет, – вроде что-то прояснится, а дальше опять темно и непонятно…

– У вас як з тым семинаристом, – улыбнулся Лашкевич. – Женывся он и приступае, значит, до своей жинкы. Щупае, щупае. Она рассердилась: «Шо ты там мацаеш, чи в мене шось не так?» А вин: «Не мешай, женщина! Теоретически я уже всё выучив, тепер совмещаю теорию с практикой. Це есть главный философський подход. Так шо ты пока, женщина, помовчи, поскильку ты цього курса ще не проходила!» Спихнула его баба з кровати и говоре: «Собакы чи там гуси курса не проходылы, а знають, як до другого полу приступать. Возвертайся в Киев, ще трохы в той академии пидучись, а я себе подыщу неученого».

Хлопцы зареготали.

Их догнал всадник на взмыленном коне:

– Нестор Ивановыч! Вертайтесь в Гуляйполе!

– Шо там ще?

– Та приихалы якись… чи большовыкы, чи хто их… Трохи на бандитов схожи!

– Ну и шо им надо?

– Кажуть, цю… свою власть будуть устанавлювать…

Дело нешуточное! Кавалькада разом развернулась, всадники пришпорили коней…

Десятка два-три человек собрались на площади у волостного правления. Перед ними, взобравшись на телегу, выступал смуглый коренастый человек в солдатской шинели – Павел Глыба.

Махно остановил сани близ сборища; тут же кучкой, не слезая с коней, гуртовались его черногвардейцы.

– Вы меня, земляки, добре знаете, представляться не надо! – Глыба могучим басом перекрывал все звуки площади. – Туточки я возрос, отсюда воевать пишов, а теперь вот приехал до вас от имени партии большевиков, котора на всю Рассею призвела переворот, смела́ стару власть и дала трудящим людям равенство, свободу, а также заключила мир и приступила к переделу панской земли…

– От тоби на! Воны тилькы приступылы, а мы вже давно передилылы! – крикнул в ответ откуда-то из толпы Гнат Пасько.

Площадь ответила на это одобрительным и смешливым гулом. Но Глыба был не из тех, кто легко сдается.

– Это я знаю, товарищи! Но нет у вас верного руководства! Направляющей и созидающей силы! И потому я вам советую, во-первых, признать за руководство революционный комитет в составе трех товарищей… вон ще тех двох – Саламаху и Гузенка. Рабочи товарищи, настоящи пролетарии. – Глыба указал на двух человек в брезентовых куртках, покуривающих чуть поодаль. – А в ваш Совет кооптировать меня як большевика и коммуниста… для осуществления, так сказать, принципа диктатуры пролетарьята…

– «Копытировать» – це як? – полюбопытствовал еще кто-то из толпы. – Копытом пид зад чи шо?

Гуляйпольцы рассмеялись.

Глыба и сам посмеялся вместе со всеми, затем выдержал паузу, подождал, пока стихнет шум. Стреляный воробей.

– Пошутить я тоже люблю, товарищи. Но дело такое, шо не до шуток. Кругом враги. Нам надо всем вместе буть… под руководством пролетарьята. Хто вам ще оружие дасть, патроны, керосин, ситчик, все такое?

– А хто пролетариату хлеба даст? – Приблизившийся к выступающему Махно до сих пор тоже «держал паузу». – Молочка, масличка, яечок…

Все собравшиеся обернулись.

– Нестор!

– Махно вернувся! – прокатилось по площади.

Гуляйпольцы поняли: ожидается словесная схватка. Ну-ка, кто кого? Ждали победы Нестора. Но Глыба внушал опасение: голос что иерихонская труба, в себе уверен.

– Нестор, а може, давай их погоным к едрене фене в Харьков чи в Катеринослав! – наклонясь с коня, прошептал Щусь. – Хай там устроюють свою диктатуру!

– Погоди! Дело серьезне, – ответил Махно.

– Товарищ Махно! – узнав Нестора, обратился к нему Глыба. – Уважаю вас як борца с царизмом, но як бывший узник, многое переживший, вы, конечно же, ще не до конца успели понять, шо такое пролетарьят. А это, як бы сказать, старший брат и руководитель крестьянства… организованный и умный! Пролетарий всегда пролетарий, а крестьянство есть и беднейшее, и середневое, и богатое, эксплуататорское… И крестьянин, не будем правды скрывать, стремится к богачеству, порождая из себя буржуазию… А пролетарий – он гегемон…

– Погодь, погодь! – остановил оратора Махно. – Ты такие слова в народ, як бомбы, не кидай. Гегемон – это шо? Я так понимаю, это вроде як верховная власть. Так? Ты уж заодно всем нам и скажи, хто у пролетариата ходит в гегемонах? Ну, хто творит диктатуру? Хто командуе?

Головы поворачивались от Махно к Глыбе, от Глыбы – к Махно.

– Выдающиеся люди, пролетарски вожди…

– Ленин, Троцкий, Антонов-Овсеенко… – подсказал Нестор.

– Ну, не только! – простодушно ощерился Глыба. – И ще много другых.

– Возьми, к примеру, Ленина. Из дворянской семьи, из панов. Троцкий опять же наш, херсонский – сын богатого землевладельца и арендатора. Антонов, который Овсеенко, – полковничий сынок и сам офицер. Тоже с Украины… Як же они в пролетариях оказались?

Глыба начал сердиться:

– Происхождение тут ни при чем, товарищ Махно! Маркс и Энгельс тоже не из рабочих. Но они духом пролетарским пропитались! Ясное дело!

– Шо это за дух такой? – продолжал «диспут» Махно. – К примеру, если в коровнике поработаешь – навозным духом пропитаешься. Это понятно. А если в степу на ветерку постоять – ниякого особого духу… Есть ще святый дух. Так про него надо в церкви толковать!

– А ваши анархические вожди, они хто? – наступал Глыба. – Бакунина взять. Сын крупного помещика. Кропоткин – князь, богач…

– Так они ж себя в гегемоны не определяют! Диктатуру не строят! Они говорят: мы все равны! Власть не берут!.. А ваши большевики, они как говорят? Мы – власть! Слухайте нас!

– И правильно, – уже побагровел Глыба. – Потому як есть положение: пролетариат осуществляе руководство. А во главе – вожди. И это, безусловно, правильное положение!

– Безусловно правильное положение у тебя, товарищ, когда ты орлом в нужнике сидишь, – сказал Махно под хохот односельчан. – Крестьянское положение мы и сами хорошо понимаем, как есть сами от дедов-прадедов крестьяне. И потому, если хочешь быть с нами, то вникай в наши дела, поддерживай. И заместо диктатуры лучше давай нам мануфактуру…

– Издеваетесь, товарищ Махно! – закричал Глыба. – А там, в Петрограде, люди голодают! И вам это самовольство даром не пройдет!

– Только каторгой меня не пугай! – ответил Махно. – На пролетариат мы не в обиде… и в знак дружбы, хлопцы… – Нестор огляделся вокруг, – …в знак дружбы соберем голодающему питерскому пролетариату два вагона пшеницы – от анархистов Гуляйполя!

– А шо ж, и отправим! – раздались голоса. – Поедем по хуторам…

– Я мешок насобираю!

– И я… два пуда!

– Хай и большевыки тоже шо-небудь наскребуть… По силе возможности…

– Так как, товарищ Глыба, повезешь гуляйпольскую пшеницу голодающему Петрограду? – спросил Махно.

Большевику деваться было некуда. Проиграл по всем статьям.

– Дело хорошее… – пробасил он. – Нияких возражениев!

И через два дня они уже вместе таскали мешки с пшеницей в товарный вагон.

Махно, хоть по сравнению с большевиком и выглядел тщедушным, старался ни в чем от Глыбы не отставать. Двое мужиков вываливали с телеги на его спину тяжеленный зерновой лантух, и он, покряхтывая и слегка пошатываясь под его тяжестью, нес.

– Отдохнули б вы, Нестор Иванович! Есть же кому таскать… он яки бугаи здоровые, чего им!..

Но Махно не отвечал. Да и поговоришь ли под такой тяжестью?

Сноровисто и ловко он подтаскивал мешок к открытому зеву вагона, где руки гуляйпольцев подхватывали груз. И так, без остановки, ходка за ходкой. Лишь иногда он косил глазом на плавно двигающегося с мешком на спине Глыбу. Прикидывал: как соперник, не выдохся ли?

Наступил наконец перекур. Глыба свернул огромную самокрутку.

– Двужильный ты, не пойму? – посмотрел он на Нестора. – И каторга тебя, похоже, не сумела срасходовать.

– А я вроде сыромятной кожи, – усмехнулся Махно. – Если ее долго бить, мять да мочить – только крепче становится.

Они стояли, прислонившись к рештовке пустых саней.

– Упрямый вы народ – анархисты, – сказал Глыба. – Ты погляди, шо вокруг тебя деется. С западу немцы нависли, с юга колонисты сбиваются в отряды. В центре эта самая Центральная рада войска налаживае. А под самым твоим носом калединское офицерье на Дон пробивается. Каледин в Ростове, похоже, поход на Москву задумав, свое войско созывае…

– Где тот Каледин! Где тот Дон! – отмахнулся Нестор.

– С Дона на Москву аккурат пряма дорога через наши с тобой края. Вчера на Кичкасском мосту сотни полторы офицеров видел. Лед на Днепре ще не став. От они тут, у тебя под боком, и переправляются. По Кичкасскому мосту, больше негде… Смотри, будет тебе анархическа республика, когда они с Дона сюда попрут. Жратвы там для всех обмаль. Долго не усидять. Сюда двинут, в богату Таврию…

Махно нахмурился:

– Днепр мы перекроем. Офицеров у себя не потерпим. И вас, большевиков, тоже.

– Ну, на слова ты горазд, не переплюнешь!

– В работе ты меня тоже не переплюнул, Глыба!

На следующий день ранним утром собрал Нестор свое пока еще невеликое войско.

– Федос, бери с собой полсотни хлопцив – и в обход на правый берег, до Кичкасского моста.

– Та ты шо, Нестор! Днипро ще не став, шуга плыве.

– Паняй до деда Хандуся, рыбаки помогут переправиться до Никольского. А там – бережочком. И шоб в полночь був коло самого моста.

– Понял, – кивнул Щусь.

– А я с нашего берега зайду, од Мокрой..

– Задача напугать, чи…

– Кто испугается – останется живой. Остальных – в роспыл. То ж офицерье.

– Так патронив же жменька, Нестор.

– Если б патронов было вдосталь, я б кого другого послал.

И ушел отряд по широкому заснеженному шляху…

К вечеру на каком-то развилке Щусь со своими черногвардейцами свернул влево. Скрылись в камышах кони. Исчезли хлопцы, поднимая в прощальном приветствии шашки. Некоторое время еще доносился шелест травы, но вскоре и он стих…

И уже только отряд Махно двигался по левому берегу к Кичкасской переправе. Тачанки, брички, сани, а больше – всадники. Вооружились так, словно у каждого по десять рук.

К черногвардейцам и селянам-ополченцам присоединились и солдаты бывшего Московского полка – пулеметчики Корнеев и Грузнов, здесь же был и Халабудов. В их повозке у ног покачивался «Максим», тряслась заправленная матерчатая лента, один конец которой висел на шее Грузнова как шарф. У этих «москалей»-добровольцев патронов было не то чтобы вдоволь, но для небольшого боя хватит.

Рядом с Нестором в санях сидел брат Савва, во фронтовой папахе с черной лентой – знаком анархистов, в солдатской шинели, с винтовкой на коленях.

– Ты, Савочка, сьодни командуй. Все ж войну прошел, може, сумееш с офицерьем потолковать.

– Якый з мене командир, Нестор?

– Сумееш, Савочка! Сумееш. Та й я ж при тебе буду. В случай чого – подмогну. Постараться бы без крови обойтись. Если у них вооруженный отряд – не осилим.

Проезжали через Новокичкас. Время было рождественское, святочное. Закатившееся солнце еще подсвечивало небо, и купола церкви сияли малиновым цветом. У паперти собрались принарядившиеся сельчане. Праздничный перезвон наполнял воздух. Почти все махновцы, за исключением черногвардейцев, проезжая мимо церкви, крестились на купола. Украдкой крестился и едущий на низкорослой лошадке рядом с санями Нестора Иван Лепетченко.

Повсюду гомон, веселье, песни. Ходила гурьбой молодежь. Детвора пела колядки, щедривки, над головами держали бумажные звезды с горящими внутри сальными свечками. В руках – мешки для подарков.

«У нашого хозяина золоти горы, золоти горы та высоки дубы…» – доносился из переулка высокий девичий голос. И ему отвечал нестройный хор с другого конца села: «…Щедрый вечер, добрый вечер, добрым людям на здоровье…»

Савва вытер молодецкий ус, поглядел по сторонам:

– Богате село… Надо б тут заночувать!

– На перины потянуло? – нахмурился Нестор.

– Празднык же якый! Рождество! А мы як ти нехрысти!

Нестор зыркнул на брата холодным колючим взглядом.

– Це я так, до примеру, – примирительно вздохнул Савва. – Вспомныв, як в Рождество батько наш Иван Матвеевыч з мамкою в церкву на Всенощну ходылы. Ты ще малый був, не помныш. Чи тебе ще й не було. Н-да! А мы, пацанва, колядувать ходылы. Вирыш – ни, конфетамы, ковбасой прямо объидалысь. Ще й додому приносылы.

Нестор молчал.

Проезжающих «запорожцев» обступили гуляющие. Кто-то узнал в санях Махно.

– Нестор Ивановыч! З святом вас! Здоровьичка доброго.

– До нас! До нас! Погуляймо трошкы!

Махно, хоть и был польщен вниманием, сделал строгое лицо.

– Лашкевич! – крикнул он, обернувшись к следующей за ним тачанке. – Кинь колядникам чого-небудь… Ковбаски, грошей…

Круги колбасы и медяки полетели в снег. Детвора со смехом стала подбирать дары, образовала кучу-малу. Весело отнимали друг у дружки колбасу, рвали на куски, вгрызались в нее зубами…

Постепенно вереница повозок, саней и всадников проехала село. От огоньков, от света рождественских звезд – в ночь.

– Эх! Кончается девятьсот семнадцатый, – мечтательно произнес Савва. – Добрый был год. Все сбулось, о чем думки булы. И вся семья вмести, и ты на свободи, и хлопци дружни… Жизня наступае – лучшее и буть не може. Ни панов, ни подати, ни рекрутства…

Ничего не ответил Нестор брату. Он уже слышал эти восторги. Как бы не сглазить!

На рассвете гуляйпольцы заняли позиции на холмах. На ближней к мосту высотке обосновался пулеметный расчет из нескольких человек.

Схваченный ледовыми рукавицами Днепр здесь, где кончались скалистые, гладко вылизанные ветром и водой пороги, бешено клокотал. Черные струи то выныривали из-под белых перемычек, то снова уплывали куда-то в пугающую глубь.

Грохот воды перекрывал все звуки. Пар стоял над рекой.

Нестор с Саввой неторопливо дошли до середины моста, склонились над бушующей водой. Страшно было глядеть вниз. Деревянные перила и настил дрожали от напора.

Нестор перешел на правый берег, увидел неподалеку бугорочек, заметил на нем какое-то легкое шевеление.

– Федос, ты на месте?

– С ночи сидим здесь, як ты велел! – отозвался Щусь.

– Посмотри, не видать там офицерья?

– Вроде йдуть! – донесся издали голос Щуся.

– Сколько?

– Чоловик двадцать, може, трошки больше… и дальше ще якие-то темнеють!

– Ну и затихни!

Нестор вернулся на левый берег, где его ждали Савва и еще несколько черногвардейцев. Перекрывая шум воды, крикнул:

– Идуть!

Вскоре из-за бугорочка показалась первая группа офицеров. Это была уже не бравая армия России. Одежонка поизносилась на фронте и за время переходов по охваченным большевизмом и крестьянскими восстаниями местам. Лица небриты. Здоровые помогали идти раненым, больным. Двое потерявших коней кавалеристов несли на спинах седла. За их спинами нелепо мотались кожаные путлища с поблескивающими железом стременами.

– Ты начинай з нымы переговоры, а я на всякий случай при пулемети побуду, – сказал Нестору Савва и поднялся на пригорок. Сверху, от «Максима», он стал наблюдать в бинокль.

Нестор неторопливо, прогулочным шагом, двинулся навстречу приближающимся офицерам. Остановился на середине моста. Сопровождавшие его хлопцы прошли дальше.

Офицеры заметили вооруженных людей, с тревогой в них всматривались. Но – куда денешься? – продолжали идти. Попадались на их долгом пути и враги, и доброжелатели. Не столкнешься – не определишь, кто они, чего ждать от них, добра или зла.

Гуляйпольцы молча посторонились, пропуская офицеров на мост. Сами пошли сзади.

Нестор с легкой усмешкой рассматривал бредущих по мосту офицеров, усталых, перевязанных грязными, со следами засохшей крови, бинтами.

– Куда, господа, путь держите? – наконец спросил он, преграждая им дорогу. Их тут же окружили черногвардейцы.

– На юг. В родные края, – ответил крепко сбитый, ладный поручик, туго охваченный амуницией.

– Кому «родные»? Вам? Чи генералу Каледину?

Черногвардейцы взяли оружие на изготовку. Поручик тоже сделал попытку снять с плеча карабин.

– Не норовитесь, ваше благородие, – усмехнулся Нестор, – мы тут тоже все с норовом. – И крикнул: – Федосий! Тут господа не верят, шо у тебя скверный характер. Скажи им пару слов, не больше!

– Поняв! – И с правобережья, совсем низко над мостом, пролетели две короткие пулеметные очереди. – Можно и ще! Только я ще пока не сильно осерчав! – донеслось издали.

Офицеры растерянно заозирались. Увидели направленный на них пулемет. И тот разглядели, что сзади, на бугорочке, в кустарнике притаился.

Поручик вновь набросил карабин на плечо:

– Вы не шибко на нас наступайте. Следом ще тыщ пять идуть. Восемь эшелонов в Никополе разгрузились. А Днепр не стал. Потому мы сюда. Вынужденно. Другого путя нету. В случай чего, будем с оружием прорываться.

– Ты нас, поручик, тоже не пужай, – сказал стоящий рядом с Нестором Сашко Лапетченко. – Мы пужани и стреляни. Так шо страх уже весь вышел. Одна лють осталась. Будете прорываться, тем хужее для вас.

Поручик еще раз глянул на пригорок, откуда на мост смотрел темный зрачок пулемета.

– А может, договоримся, козачки? – спросил он. – Вы – запорожские, мы – донские, чего нам делить?.. Отступного дадим!

– Отступного?.. Это можно, – согласился Нестор. – Скидывайте оружие, седла. Это нам сгодится. И сами раздевайтесь!

– Зачем?

– Як «зачем»? До Днепра зачем добирались? Не иначе шоб искупаться! От и скидывайте все с себя. Исподнее тоже. Оно вам больше не понадобится. На том свете другое дадуть, чистое, не вшивое…

Поручик сбросил рваную шинель, папаху. Остался в гимнастерке с двумя «Георгиями», с красными нашивками на правом рукаве, свидетельствующими о ранениях. Губы его кривила презрительная улыбка.

– Нестор Ивановыч! Тут ще йдуть! – крикнул с правого берега Щусь.

– Сколько?

– Та штук десять.

– Гоните и их до гурту!

Конные черногвардейцы взяли в оцепление еще группу офицеров. На мосту их догнал Федос. С пригорка спустился Савва. Махно отошел в сторонку, к перилам, равнодушно глядел на бушующие черные струи. Он как бы сдал командование Савве. Впрочем, зная о мягкотелости Саввы, обязанности начальника без всякого приказа принял на себя энергичный Щусь.

– Чого голый стоиш? – оглядел он поручика.

– Не хоче купаться, – со смехом объяснил кто-то из гуляйпольцев.

– Расстреливайте, – сказал поручик, дрожа от холода. – Сделайте себе удовольствию. А топить себя, как котенка, не позволю!

– Скажите! Он, видите ли, не позволит! – возмутился Федос. – Це мы тут позволяем, ваше благородие!.. А ну возьмите его, хлопцы!..

Несколько дюжих сельчан схватили поручика, подняли, в то время как остальные держали под прицелом других офицеров. Поручик отчаянно сопротивлялся.

Внизу клокотала, втягиваясь в ледовую пещеру, черная вода.

– Стойте! – вдруг приказал Махно, и, несмотря на шум воды, его услышали. Опустили поручика на на настил моста. Тот затравленно смотрел на приближающегося Нестора, мрачного, в крестьянской шапке и жупане, перехлестнутом двумя ремнями, на которых висели две кобуры.

– От шо, ваши благородия! – обратился Махно к офицерам. – Не додому вы шли, а до заклятого врага революции атамана Каледина. В связи с чем не можем мы допустить, шоб вы этим вот оружием с нами потом воевали. Потому предлагаю: сдавайте оружие, срывайте погоны, кидайте тут все свои цацки – и йдить на все четыре стороны. Седла, хто несет, тоже оставьте. А одежонку, обувку вам дарим. В связи с Рождеством.

– Нестор, та ты шо! – выкрикнул уже осатаневший от близости смертной забавы Щусь.

– Смолкни! – оборвал его Махно.

Поручик повернулся к сотоварищам. В их глазах читались растеренность и даже некоторая радость по поводу того, что маленький человек в жупане предложил им единственно возможный выход.

Поручик усмехнулся.

– Ордена, погоны и оружие – это моя честь, – хрипло сказал он. – А честь дороже жизни! Вам этого, верно, не понять? – Он коснулся ладонью серебристых крестов, висящих на старенькой гимнастерке. – Кресты мне даны за то, шо смерти не боявся. Так почему я их должен срывать?!

Он выдержал тяжелый взгляд Махно. Он решился. Чувствовалось, что теперь он мог выдержать любой взгляд.

– Красиво говорите, – не без уважения сказал Махно и вздохнул: – Шо ж… ни вам теперь от слова не отступить, ни мне!

Он махнул рукой, и по его знаку черногвардейцы тотчас сбросили поручика с моста в клокочущие буруны…

– Кому ще честь дороже жизни – не заставляйте моих хлопцев… – И Махно снова отошел в сторону, передоверив командование Савве и Щусю. Он явно не хотел быть участником жестокой расправы. Знал: в истории этой войны такое запомнят… Запишут.

Савва перевел взгляд на остальных офицеров. Многие стали снимать с себя шашки и другое оружие, бросали его в кучу, торопливо срывали погоны, знаки отличия, кресты. Но несколько человек столпились возле бравого унтера, который, сняв шинель, пребывал во всем блеске своего «иконостаса» из четырех Георгиевских крестов.

– Ну, вы йдить! – отпустил Савва тех, кто проявил покорность. – До вас претензиев нема. Мо, потом будуть, когда встренемся в бою.

Те, кого пощадили, стараясь не показать, что торопятся, трусцой побежали прочь. Сутулились, ожидая выстрела в спину.

– Ну а вы сами выбралы свою дорогу! – Стволом маузера Федос показал вниз, в темную воду.

Тесной кучкой обреченные ступили к перилам. Перед тем как прыгнуть, унтер перекрестился. И все последовали его примеру.

К вечеру наступил перерыв в их изнурительной «работе». Черногвардейцы отогревались у костра, жарили на прутьях лозы куски сала и колбасы. Пошла по кругу и бутылка, веселя и помогая забыться.

– А все ж таки, Нестор, понапрасну мы почти половину отпустили, – жуя, сказал Федос. – Оружие нове найдуть. И правильно говорил Савва: мы с имы ще встренемся в каком-то кровавом бою.

– А мени кажеться, по уму поступили, – возразил Лашкевич. – Те, кого отпустили, то так… пустота… нетолочь. А от те, шо потоплы, булы настоящие воякы… те и взаправду булы опасни…

– Эх ты, «булгахтер», – вступил в разговор Сашко Лепетченко. – Це только на твоих счетах костяшки белые та чорные. А в жизни попробуй разберись… И заяц бувае смелым…

– Если человек смелый, он в любе время смелый, завзятый.

– Завзятых и потопили. Он сколько их утопло за день.

– Всех надо було! – гнул свою линию Федос.

Нестор молчал. Молчал и сидящий чуть в стороне Иван Лепетченко. Не ел, как все, задумчиво смотрел на огонь.

– Хлопци! – крикнул кто-то из махновцев с левобережной высотки. – Ще двох ведуть! Тоже, похоже, охвицерив!..

Двое офицеров, с карабинами за плечами, вскоре встали перед костром, окруженные охранниками из свиты Махно. Один – высокий, красивый, с тонкими и властными чертами лица. Капитан. Второй – должно быть, его подчиненный – молоденький прапорщик, интеллигентный, из «вольноперов».

Махно всмотрелся в капитана.

– А-а, пан Данилевский, – наконец произнес он. – Пан Владислав… Молодой хозяин. Меня не признаёте?

– Нет.

– Махно… Помните пастушка, шо за вашим конем не углядел? Ще ваш папа приказал батогом меня выпороть, а вы заступились. И сестра ваша.

– А… да-да… – наморщил лоб Данилевский. – Как же… припоминаю…

Он покачал головой, как бы осознавая ту бездну времени, которая разделяла «сейчас» и «когда-то». Но страха в его глазах не было.

– Как вы меня узнали? – спросил капитан. – С тех пор много времени прошло. Я ведь изменился.

– Портретик ваш недавно видел. В имении.

И тут Данилевский забеспокоился:

– Вы там были? Что с отцом? С сестрой? Они живы?

– Живы, живы, – ответил Махно. – Отпустили их… с конюхом и с каретой… С вашим портретиком. А в имении зараз коммуна. Анархическа.

– Мне наплевать на имение, на коммуну, на анархию, – ответил капитан. – Живы – хорошо. Если, конечно, не врете.

Хлопцы возмутились. Щусь опустил руку на рукоять сабли. Даже юный прапорщик опасливо покосился на своего высокомерного командира.

Но Нестор был спокоен.

– Шо ж, уважаю за смелый разговор, – сказал он. – А врать не умею. С малку не научился… Ну, хоть мы и старые знакомые, а придется вам соблюдать наш закон. Скидывайте оружие, срывайте ваши цацкы, награды… погоны-шевроны… и идите, куда шли.

– Как же вы можете кадрового офицера просить об этом? – усмехнулся Данилевский. – Это невозможно.

– Та тебя ж не просют! – не выдержал Федос. – Тебе приказывают, пан… если жить хочешь! А нет – так он, в воду. Со всей своей офицерской спесью!

– Это не спесь. Это честь, – ответил Данилевский.

– Надоели вы с вашей «честью». Только й разговору!.. Топите их, хлопцы, поскорее, – скомандовал Щусь, – а то вечеря совсем остыне!

И в самом деле, от костра доносился запах горячей картошки, изнывающего на огне сала, чесночной домашней колбасы.

Офицеры тоже были голодны и, несмотря на свое отчаянное положение, сглатывали слюну.

Махновцы уже обступили их со всех строн, готовые учинить расправу.

– Стойте! – властно крикнул Данилевский, и они остановились. – Михаил Петрович! – обратился капитан к прапорщику. – На вас мое решение не распространяется. Вы только что из студентов, толком не служили… своим командирским распоряжением разрешаю вам… – Он несколькими ловкими движениями сорвал с прапорщика погоны, кобуру с револьвером, шашку, бросил все это добро на настил. – Ну, а наград у вас пока нету… Бегите, а то замерзнете.

– Живи, прапор! – сказал Махно, плетью указывая прапорщику, в какую сторону бежать.

Прапорщик нерешительно пошел по мосту. По обе стороны его пути грохотала и пузырилась вода. В сумерках и без того страшный Днепр казался еще страшнее и рев воды оглушительнее.

Вчерашний студент шел, беспомощно оглядываясь. Ему хотелось поскорее оказаться как можно дальше от этого ужасного места, но и бежать, выказать страх при командире он не мог.

Быстро темнело.

Черногвардейцы подступили к капитану.

– Я сам!

– Как хочешь, – согласился Щусь.

Под дулами винтовок и пистолетов Данилевский быстро стянул с себя карабин, бросил в воду. Следом полетела амуниция с кобурой и шашкой, а затем и шинель. И сапоги исчезли в темной воде, и галифе с белой окантовкой. Он остался в гимнастерке с крестами и нашивками и в шерстяном, теплом исподнем.

Перекрестившись, надеясь на Бога, на удачу и на свой опыт «соколиста» и спортсмена, капитан прыгнул с перил моста. Прыгнул ловко, косой линией, вниз головой. И исчез под водой. Не всплыл, не взмахнул рукой. Бешеные буруны сразу поглотили его, утащили в черную глубину.

– Нестор! – юродствуя, закричал Федос. – Горе! Як жыть? У нашого имения больше нема наследника!

Махно не ответил. Он мрачно смотрел, как ссутулившийся Иван Лепетченко часто крестился и шептал слова молитвы.

– Ты шо, Иван, заупокойную читаешь?

Младший Лепетченко продолжал креститься, наклонив голову и глядя себе под ноги.

Опустел мост. К костру подсели свободные от дежурства черногвардейцы: Щусь, Сашко Лепетченко, Калашник, Каретников, Савва…

– Хоть ночью воны, може, не пойдуть, – сказал Сашко. – Заморывся за день…

Иван подошел к брату, протянул ему свою винтовку:

– Возьми.

– А ты куда?

Иван молча пошел прочь от костра.

– Иван! – крикнул Сашко. – Куда ты?

Младший брат обернулся:

– Погано, Сашко… Батьку свого мы сами убили, попа убили, багато народу поубивали, потопили. Не буде нам счастья, хлопци. Грех велыкый!

– Ну и куды ж ты?

– До Бога.

И он продолжал медленно идти вверх по белому снежному косогору, оставляя четкие следы.

– Иван, мы клятву на крови давалы! – закричал ему вслед Сашко. – Помнишь, Иван? Там, в кузни! Не можеш ты нас оставыть!

Но Иван уходил все дальше и дальше.

Сашко схватил винтовку, передернул затвор. Поблескивающий медью патрон скользнул в казенник.

– Стой, Иван!.. Стой, кажу!.. – в отчаянии закричал Сашко. – Не изменяй нашему братству!

Он начал целиться в фигурку, темным пятном выделяющуюся на склоне.

Но Махно отвел рукой ствол «винтаря»:

– Не надо, Сашко. Единый твой брат. Другого не будет.

Уходил Иван…

Поздним вечером, укладываясь у костра на кожушок, Щусь прошептал Сашку Лепетченко:

– Нет, не тот стал Нестор! Раньше был как стальной штык. А теперь! Сколько офицерья отпустил! Жалостливый стал!.. Это она все, она! Погубит она Нестора… Бабы, они все такие: из стали тесто могуть замесить…

Сашко, уткнувшись в овечью шерсть, беззвучно плакал. Он чувствовал, что брат ушел от них навсегда.