Loe raamatut: «Изнанка матрешки. Сборник рассказов», lehekülg 30
Потом я дважды постарался сделать переход их из будущего в прошлое, чтобы нас, с синяком было хотя бы двое. Вдвоём мы почти уговорили Ведущего, правда, промолчав про кусты, а заверив о драке. Жаль Тольку мы не нашли на школьном дворе. Вот тогда бы мы ему…
Сильно захотелось спать, я досрочно вернулся в утро и улёгся на раскладушке, как мама, зайдя в папин кабинет, заметила у нас двоих синяки. Она поругала меня и двойника и удалила синяки каким-то медицинским карандашом.
Во сне опять сделал двойное возвращение, потом бодрствовал, участвовал в бурном времяпрепровождении с самим собой; и снова возвращался…
Уже на неделю растянулся этот день для меня – Тридцать Третьего возвращения. И я решил – всё! Хватит уже! Потому что напрочь перестал ощущать новизну происходящих со мной событий, хотя, конечно, в каждом возвращении что-то происходило особое, порой необычное, это-то и заставляло, по сути дела, возвращаться ещё и ещё. В одном из них подружился с двойником Наташки Семёновой, договорить и после дня с возвращением. Или вот Волобуева, которую я не перевариваю, отличницу, вдруг сказала обо мне, мол, я вообще-то много чего знаю, и она, притвора, иногда якобы соглашается со мной.
Но всё равно меня уже не интересовали такие, пусть лестные, мелочи. Прискучило, надоело…
Наступал вечер.
По детской программе стереотелевизора показывали мультфильм. Я сам участвовал в его объёмном представлении. Было смешно и интересно, всё понравилось. Особенно попугай. Он весь фильм сидел в стороне от нас: зайцев, лис, бегемотов, ворон и меня. Сидел взъерошенный и неприступный. И всё время молчал, да так, что мы, участники мультфильма, собрались в кружок, пошептали и пришли к выводу считать попугая умным и даже, как предложила одна ворона, мудрым.
Мультфильм окончился, стерео призраки покинули комнату. Я же долго думал, вспоминал попугая. Его поведение навело меня на такие вот мысли: бегать, прыгать, решать всякие головоломные задачки викторины всякий сможет, создать вид умного, мудрого человека – не очень-то легко.
Поразмышляв, я придумал кое-что. И дальнейшие мои действия получились простыми и сознательными. Найти у мамы ленту – дело одной минуты, я её повязал на голову. Получилось красиво. Под ленту воткнул перо из папиного письменного прибора – яркое и длинное, неизвестно чьей птицы, зато я чем-то стал походить на попугая. Кривляясь перед зеркалом, намазал себе нос губной помадой, щёки тенями, остальные части лица припудрил. Оделся так, чтобы в глаза всем бросалась нелепость одеяний.
Нажал на кнопку телепоратора и подержал её как никогда долго.
Моё желание зафиксировали датчики, передали на необходимые системы, отметили координаты возвращения, сопоставили их с теми, где я находился в данный момент, и – я опять объявился утром этого бесконечного для меня дня в своей комнате.
В ней царили тишина и покой. Сюда ещё не добрался ни один из двойников, а Ведущий спал себе за ширмой и ничего ещё не знал.
Да… Странным, длинным и неожиданным оказался день с возвращением. Нас, конечно, предупреждали, но одно – слышать, а другое – участвовать самому.
Поев и побродив в одиночестве, я от нечего делать взял голографический аппарат для съёмок. Он, в конце концов, достанется мне. Вот и решил рассмотреть его получше. Интересно же!
Вот тут-то как снег на голову, как коршун на утку, как волк на бабушку, как… в общем, откуда ни возьмись, налетел на меня какой-то двойник, выхватил из моих рук аппарат, прижал его к груди и забился в угол. Сумасшедший какой-то. Может быть, не я?..
Я презрительно фыркнул на него, хотел ему что-нибудь сказать, но вспомнил: только молчанием могу добиться задуманного. Потому сжал зубы и губы и сел в другой угол, чтобы как следует посмотреть на всех себя со стороны и, может быть, понять, кто я есть такой на самом деле со своей же точки зрения.
Выдержал я часов до трёх. Ну, скажу, занятие! Всё время хотелось высказаться, вмешаться или выпалить нечто какое, чтобы знали и помнили меня. А на себя насмотрелся на всякого и, честно говоря, ничего такого особенного не нашёл. Ни плохого, ни хорошего: во всех возвращениях такой же, как есть. Бегаю, кричу, смеюсь, ем и пью. Но чтобы присесть, задуматься о чём-нибудь, поговорить с самим собой о серьёзном – так нет этого.
Так что часа в три пришёл к выводу – пора заканчивать возвращения. Вернул перо на место, отмылся в ванне и завалился спать до завтра, до обыкновенного дня.
На этом закончился для меня первый в жизни день с возвращением.
А картинку, начатую папой, я дорисовал до Тридцать Третьего, и храню.
А Н Д Р Е Е В К А
(реальность)
Дело было к вечеру. Иван Лукич, привычно сунув между коленей шишковатую трость, сидел у дома на скамейке. Он щурил глаза, словно пытался увидеть что-то вдали, грел пальцы рук в утлой своей бородке и неторопливо рассказывал:
– Село-то наше? – тянул он каждое слово, как будто вспоминал текст полузабытой песни. – Какое же это теперь село? И не деревенька даже, а так себе, выселок. А когда-то и взаправду было село. Большое, не вру. Во-он там оно было… – Иван Лукич коротко ткнул костистым кулаком в сторону картофельного поля и помолчал, вспоминая, должно быть, что-то.
– А там, где могилки, церковь стояла. А как же селу без церкви? На то оно и село-о. Есть церковь, так значит – село. А нет её – деревня деревней. Так-то было… А сколько народу в нашем селе проживало! Не вру, но ещё до войны дворов сот пять, считай, стояло. Или поболе того. Это потом уже… – Старик призадумался, шевеля губами, сухие щёки его дрогнули, как от боли. – Уже потом, кого в Гражданскую, а многих в Отечественную поубивало. Как теперь говорят, ушли, мол, и не вернулись. Да и больно возвращаться-то, некуда было… Да-а… И все, ушедшие-то, Андреевы по фамилии. Не вру. Потому и село прозывалось Андреевкой. Да и сейчас так зовётся, хоть Андреевых тут я да бабка моя остались…
Из ворот важно вышел мордастый кот, легко вспрыгнул на колени хозяину и громко замурлыкал. Иван Лукич умиротворённо поморгал глазами, отодвинул от себя трость, давая коту простор.
– Так вот, говорят, село наше раньше называлось по-другому. Девки звалось. Село Девки, значит. Правда или нет, будто здесь не рождались дети мужеского пола. То ли вода тут какая особенная, то ли земля, но на свет в нашем селе появлялись одни девки. Вот и село так называлось – Девки. Ну, а девки, понятно, росли, невестились. Невест в каждом дворе – хоть пруд пруди. А невесты-то были одна другой краше, да рукодельницы. И не избалованные. Не вру, но парней в село тянуло, как мух на патоку. Откуда только не приходили сюда хороводиться! Говорят, даже аж из Луги. Приходили да и оседали у нас навсегда. Счастье своё, стало быть, находили. И, понятное дело, новых девок рожали. Беда! – Иван Лукич беззвучно рассмеялся, удобнее опираясь спиной на штакетник палисада. – Не вру, но будто бы лет за пятьдесят подряд в Девках ни один мальчик не народился. Одно слово – чудо необыкновенное. Говорят, до учёных дело даже дошло, да что они?.. Против природы не укажешь. А в церкви-то, в церкви. Смех и грех: не вру. О ниспослании сыновей молебны перестали служить, Бог, де, не слышит, так чего его терзать? Так говорили попы и сокрушались. Синоду будто бы писано о том было. – Иван Лукич подумал и пояснил: – Синод, он тогда заместо патриарха состоял…
– Только однажды, то ли с Крымской, а может, с болгарской ещё войны, объявился в Девках, забрёл, поди, солдат по имени Андрей. Раненый был перераненный. Потому и в отставку, может, вышел. Списали подчистую. А как этот Андрей отлежался у добрых людей, да окреп, хвалиться, говорят, стал, что, мол, от него одни мальчики пойдут. Слово, уверял, такое знает. Об заклад перед всеми предлагал биться…
Быстро темнело. Холодок ранней осени знобил старика, и он поводил плечами, как бы стараясь с них что-то сбросить. Может быть, ношу, накопленную долгими годами, или, кто знает, отогнать другие воспоминания, сбивающие его с мысли и рассказа.
– Да-а… Не вру… Такие вот были дела… И ведь побились с ним об заклад! Невесту подыскали… Да и чего её искать-то? Заходи в любой двор. А ему подыскали и, не вру, на выбор предложили. Он же будто бы не куражился, а взял за себя молоденькую и не очень-то видную среди других девушек…
Речь Ивана Лукича обрела гладкость, чувствовалось, не в первый раз рассказывает.
– Дело было так вот и сделано. Народ-то посмеивается. А что? Ни радио, ни телевидения тогда не было, а тут как-никак – потеха. Ждут результатов, стало быть. Дождались и ахнули – родился мальчик! Первый за пятьдесят лет-то! Вот и ахнули. Время же идёт дальше. Полутора лет не прошло – второй мальчик объявился на свет. И пошло… Как в речке шлюз открыли: мальчик за мальчиком, порой и не по одному, а парой. За неполные пятнадцать лет, не вру, говорят, двенадцать их родилось! И все, как положено, – Андреевы. Правда, заболела как-то жена бывшего солдата и померла. Однако в скорости он на другой девке женился… Девки сами, поди, его обкрутили. Такого-то!.. А как же? – Иван Лукич вздохнул. – К тому же дети, хозяйство… И с новой женой родили они ещё с десяток Андреевых…
С Иваном Лукичём незаметной тенью появилась его жена. Она молча набросила ему на плечи фуфайку, согнала кота и чинно села по левую руку мужа.
– Когда повырастали его сыновья, само собой, переженились, – продолжал Иван Лукич, словно не замечая заботы жены. – Правда, уже такого сынопредставления, что произвёл их отец, у них не было, но лет через пятьдесят всё, почитай, население нашего села прозывалось Андреевыми. А село Андреевкой зваться стало…
Он потянул за полы фуфайку крестом сведёнными руками. Голос его потерял чёткость, казалось, взял в рот орешек и говорит. Устал, наверное, рассказывать.
– Да вот теперь не село, даже не деревенька, а чуток улочки осталось. Людям на поминки – Андреевка тут… Надолго ли? Одни старики проживают… Эхе-хе-хе!.. Церковь-то ещё до коллективизации разобрали. За ненадобностью. Опиум для народа этот. Верующие, те уж сами повыродились. А война последнюю точку поставила, многих под корень извела, дома поразваливала, и уж лет двадцать на месте Андреевки той, большой, картошку вот сеют. Урожай, говорят, хороший, а?
Иван Лукич смахнул непрошеную слезу и замолчал.
Да-а…
Н Е В Е С Т А
Мне эту байку рассказал знакомый, слышавший по памяти родителей своих родителей, а я пересказываю.
В середине двадцатых годов деревня центральных районов нашей страны переживала кризис. Многие, в основном юноши и молодые мужчины подались в город, оставляя невест и молодух. Оставшиеся женихи нарасхват. Выйти замуж – проблема. У девок только и разговоров о том.
А героиня нашего рассказа к то же не слыла красавицей, да и бойкости у неё не хватало. Но мечтала она о замужестве истово…
Однажды братья её родные, погодки лет по пятнадцать, прибежали с улицы в дом и, подмигивая и ломаясь, заговорили наперебой:
– Дуська, люди какие-то у двора нашего шастают.
– Тебя, поди, высматривают.
– Вот смотри, Дуська, скрадут они тебя. Поженихают.
– Ой! – задохнулась в сладком испуге Дуся: неужели мечты сбываются.
– То-то, – подзадорили братья.
А вечером того же дня вышла Дуся коров в хлеву на ночь закрыть, как откуда ни возьмись налетели на неё неизвестные люди, накинули ей на голову мешок и усадили в сани. И повезли.
Сидит Дуся на санках, ни жива, ни мертва. Меж тем её похитители друг перед другом выставляются:
– Вот какую хорошую девку украли.
– Да-а уж. Хороша. Жених пусть ещё червонец накинет.
Дусю в жар бросило. Сердце с радостью едва справилось. Слыханное ли дело! Теперь о ней подружки посудачат, позавидуют. И мысли её побежали перебирать парней знаемых, а они всё краше и статнее другого видятся.
Под полозьями санок скрипит январский снег. Лютая стуж, а Дусе жарко.
Наконец санки остановились. Невесту подхватили под руки, повели. А она не сопротивлялась. Как на крыльях взлетела по ступенькам крыльца. Скрипнула дверь, запахло теплом и чем-то уже родным и знакомым с детства.
«Здесь мне и жить теперь», – легко подумала Дуся.
Её усадили на лавку, сняли мешок, но на глаза надвинули платок. Строго предупредили:
– Сиди тут тихо! Жених-то придёт вот. Слюбитесь.
Окостенела Дуся. Вся вслух ушла: не скрипнет ли половица, не раздадутся ли шаги. Видна ей лишь узкая полоска стены чужого дома, свеча будто бы где-то в стороне горит.
«Вот, – обмирая от каждого малого звука, думала Дуся, – я уже и не девка, поди, коль муж у меня теперь есть… Господи, а маманя и не знает, что я уже, почитай, замужем, и зять у неё теперь есть. Вот обрадуется, когда узнает…»
Размечталась так Дуся.
Вдруг слышит кашель, откуда-то сверху идущий, а потом мамин голос раздаётся:
– Дусь! Ты чего это на лавке сидишь и не раздеваешься? Озябла, что ль?
Как под гром попала Дуся. Отбросила она с глаз платок и видит – сидит у себя дома, а на печи мать крёхает.
Заплакала Дуся, забилась. И до весны проболела.
То братья её с дружками пошутили, возили на санях вокруг двора и странные разговоры вели.
Шутка была.
Смешно ли только?..
Написать автору: anawiwa@mail.ru
