Loe raamatut: «Спаси и сохрани»

Font:

Редактор Виктор Васильевич Свинаренко

Дизайнер обложки Елена Владиславовна Смолина

Автор-составитель Виктор Вассбар

ISBN 978-5-0051-2983-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

За эту работу автор награждён дипломом православной литературной премии 2020 имени святителя Макария, митрополита Алтайского

О книге

Первая Мировая война (28.07. 1914 – 11.11.1918. До начала Второй мировой войны в 1939 году – «Великая война», а в Российской империи «Вторая Отечественная», неформально «германская» или «империалистическая». «Первая Отечественная» – война 1812 года), один из самых широкомасштабных вооружённых конфликтов в истории человечества.

Говорить и писать о Великой войне можно много, но правильно будет не фантазировать, а излагать события того периода со слов участников той войны или из воспоминаний людей переживших её. Именно по этому пути я и решил пойти в написании этой книги, – черпая информацию из архивных источников и российских газет периода Второй Отечественной.

Всё, что было в той войне охватить невозможно, и эту цель я перед собой не ставил, для этого есть историки и институты, занимающиеся прошлым, попытаюсь лишь кратко рассказать словами героев тех лет о нескольких днях их жизни.

На мой взгляд, нет права ни у кого, даже самого великого и могущественного человека, вершить судьбу другого человека, даже самого падшего.

Пора понять им, – ныне и в будущем власть держащим, что даже самый Величайший из великих – Иисус Христос – Спаситель Мира пришёл в наш мир не наказывать, а любить. Он нёс мир! Так какое вы имеете право вершить судьбу других людей, господа правители? Господи, вдолби в их головы, что наша земля одна на всех и всё, что живёт на ней нужно сохранять, беречь и приумножать.

Господи, спаси и сохрани!

Обращение к солдатам

Братцы!

В нынешнем году так же, как и в прошлом, очень многим – в том числе, например, и мне – приходится встречать праздник в исключительных условиях, так не похожих на обстановку мирного времени. Приходится забыть на время о привычках, которые прививались годами, всасывались, как говорят, с молоком матери, которые заполняли значительную часть нашей мирной жизни и казались почти неотъемлемой её частью.

Приходится забыть также и о всех обрядах приготовлений и встречи праздника, завещанных нам нашими отцами и дедами и освящённых веками обычаем и церковью.

В ночь накануне Великого Праздника сердце русского человека начинает учащённо биться при одном только воспоминании о родном селе, городе, родных ему лицах, с которыми его разлучила судьба и которых он, может быть, больше уже не увидит. В его памяти воскресают картины прошлого: из холодного и мрачного окопа он переносится в родной уголок, он видит радостные, праздничные лица, слышит их весёлый говор и смех. Ему чудится торжественный перезвон колоколов, могучий гул которых разносится далеко по окрестностям, призывая православный люд под высокие своды храма к общей молитве Новорожденному Спасителю мира; видит он, как в темноте мелькают закутанные фигуры, как всё больше и больше наполняется ярко освещённый храм; теплятся сияющие лампады пред святыми иконами, льётся горячая молитва мирян, вместе с кадильным фимиамом возносясь к Престолу Всевышнего, слышится стройное пение молодых голосов, и на душе становится так светло и отрадно!

Русский народ во всех случаях жизни привык собираться под сенью храма: случится ли радость – он идёт и изливает свою душу в благодарственной молитве Творцу за ниспосланное благодеяние; случится ли горе и несчастье – он идёт и испрашивает помощи и покровительства у матери-церкви; не дают ли покоя безысходная нужда и тяжкая доля – он опять идёт и в горячей молитве старается найти облегчение своей горькой участи, найти отраду и покой своей многострадальной душе, раскрывает всю свою душу и всегда находит там и помощь, и покровительство, и защиту!

И вот, вместо родных, ласкающих взор картин, перед глазами суровая действительность. Ночь. Необозримая снежная равнина, кое-где покрытая лесами, расстилается впереди. Миллионы снежинок блестят и искрятся при бледном освещении луны, как будто дорогие алмазы, рассыпанные по полю щедрой рукой. Тёмно-голубой небосклон весь усеян бесчисленными звёздочками, слабо мерцающими в беспредельной дали. Луна, как и всегда, с задумчиво-внимательным видом всматривается в давно знакомую ей землю, как бы старательно изучая каждый холмик, каждую горку нашей планеты. В воздухе мёртвая тишина, которую не нарушит уже праздничный благовест колоколов – иногда лишь прожужжит шальная пуля, да где-нибудь в стороне раздастся ружейный выстрел, а вместо праздничных лиц видны только неясные силуэты наблюдателей у бойниц.

Холодно в окопах. Мороз сковывает уставшие члены, глаза слипаются – клонит ко сну, но надо пересиливать себя: зорко смотрит опытный глаз в сторону противника, и от бдительности наблюдателя зависит спокойствие, боевая слава и даже жизнь многих его братьев, находящихся в окопах. Слышно, как кто-то у бойницы переступает с ноги на ногу и постукивает каблуками, отогревая застывшие члены. Много приходится переносить в окопах нашим братьям – солдатам. Часто терпят они и холод, и лишения, и неудобства; часто все мы подвергаемся опасности в мгновение ока превратиться в бесформенную кровавую массу; ни один из нас не уверен, что смерть к нему е придёт через день, через час, через минуту, но всё это мы переносим ради спасения дорогой нам Родины, не перенесём лишь одного – позора нашего Отечества, не перенесём сознания, что дерзкий враг останется в пределах земли Русской! Мы не вынесем справедливого упрёка наших детей, которые назовут нас жалкими трусами, продавшими русскую землю, – ту землю, которая куплена ценой крови наших отцов и дедов, которая собиралась по клочкам могучими усилиями всего русского народа и на зависть врагу става великой и сильной. Мы недостойны будем называться сынами Великой России, и попирать ногами её землю, обагрённую кровью наших предков, отдавших жизнь свою за благо России, не даст нам покоя и прах героев, каждый из нас, как проклятый Каин, будет скитаться по земле, не находя успокоения своей мятущейся совести.

«Не посрамим земли Русской» – сказал наш Верховный вождь, – не посрамим славы героев Суворова и Скобелева. Пусть каждый из нас проникнется сознанием непоколебимой уверенности в конечной победе России и её союзников; пусть он не сомневается в несокрушимой силе русского штыка, перед которым, настанет время, окажутся бессильными все хитроумные изобретения коварного врага; пусть ни на минуту не забывает, что миллионы наших предков, не задумываясь, жертвовали своею жизнью на полях брани, защищая честь и славу России, и тогда недалёк будет тот день, когда начнёт издыхать раздавленный враг, и мы получим возможность вернуться к своим семьям, имея право гордиться сознанием исполненного долга!

Жизнь наша тускла, монотонна, иногда и вовсе бесполезна, так пусть же она хоть раз вспыхнет ярким огоньком геройской смерти в борьбе за честь и свободу дорогой нам отчизны!

Прапорщик Шаталов. Действующая армия. Шуйский полк.

Глава первая
(Рождественские рассказы)

Рождество

Опять приходит праздник снежный,
Всегда чудесно молодой,
Струится свет лучистый, нежный
Звезды Рождественской, святой.

Опять душой светлеют люди,
Но ныне снова в третий раз
Под неумолчный гул орудий
Встречаем мы Великий час.

И в ночь, когда из Назарета
Нам засиял волшебный луч,
В палатах светлых лазарета,
Среди Карпатских грозных круч,
В окопах мёрзлых, в зимнем поле,
Где неустанно льётся кровь,
Томясь во вражеской неволе,
Встречают люди праздник вновь.

Мороз суров, и ветер колок,
И правит вьюга грозный пир,
Приходит светлый праздник ёлок,
Прекрасный праздник в грешный мир.

Вещает нам своим сияньем
Звезда Святого Рождества,
Что за годиною страданья
Настанет радость торжества.

Ценой лишений и усилий,
Ценою подвигов и бед
Дождёмся мы прекрасной были
И дня великого побед!

И, суд, свершивши над врагами,
Вернёмся мы в поля свои,
И засверкает вновь над нами
Луч яркий мира и любви.
Егор Сибирский.

В дни царя Ирода

Во дворце Ирода был пир. Вино лилось пенистой рекой из золотых сосудов, которые подавали красивые рабыни.

Плясали женщины, полуобнажённые, звенящие от драгоценных ожерелий, которые сверкали на их груди, переливаясь самоцветными камнями.

Золотой чешуёй блестели браслеты на их смуглых ногах и на прекрасных, тонких руках.

Чёрные волосы сбегали широкой волной на плечи, подхваченные сверкающим обручем или связанные в пышные узлы, унизанные жемчугом и алмазами.

Молодые иудеи и римляне возлежали на своих ложах около пышных разукрашенных столов и скучали.

Что было интересного римлянам здесь в этом отдалённом уголке Иудеи, куда они попали в качестве управителей или должностных лиц, когда они пользовались всеми благами жизни, которая только могла дать столица мира – Рим.

Молодые иудеи подражали своим владыкам и тоже скучали или, вернее, делали вид, что им скучно среди богатств и роскоши царского пира.

В то время Римская Империя обнимала почти все известные тогда земли.

Везде были разбросаны огромные колонии, огромные завоевания Римской Империей царства, где для вида оставлялись местные цари и владыки, но куда неизбежно назначались знатные римляне для верховного контроля над их деятельностью.

Во всех колониях стояли римские войска и строго наказывали местных жителей за малейшую провинность. Весь мир трепетал перед Римом.

Рим завоевал всё и крепко держал под своей железной пятой раздавленную землю.

Орлы – знамёна Рима облетели всю землю и, наконец, впустили свои когти в ужаленную, растерзанную внутренними междоусобицами Иудею.

Итак, в далёкой Иудее среди стонавшего, побеждённого народа пировали скучающие победители.

Мрачно лежал Ирод, прирождённый царь Иудейский. Он ненавидел наместника Рима Понтия Пилата и всех этих римских воинов, которые жили в Палестине, следили за ним и были на деле настоящими правителями Иудеи, которым он принужден был повиноваться.

Но он боялся римского императора и поэтому заискивал перед его слугами. И в тоже время он презирал и ненавидел свой собственный народ, ждавший какого-то Мессию, какого-то «настоящего» Царя Иудейского и он боялся свои подданных, этих восторженных, шумливых людей, всегда готовых кричать и спорить по вопросам веры.

Сам Ирод не был верующим человеком, отравленный близостью с презиравшими всё на свете римлянами, он был горд, честолюбив и глубоко страдал от владычества Рима, не имея в то же время возможности опереться на свою подавленную разорённую страну.

Ирод лежал на ложе, усыпанном, по римскому обычаю, душистыми лепестками роз.

Красавица рабыня стояла около него с большим опахалом, которым она навевала прохладу на своего владыку, а он мрачно смотрел на золотую чашу, блестевшую в его руке.

– Что с тобой, великий Ирод? – спросил его Понтий Пилат. – На тебе лица нет. Ты устал или какие-нибудь дела расстраивают тебя?

Ирод посмотрел на красивого римлянина. Он не знал, что ответить, потому что он был груб, не образован и ум его совершенно не знавал той изысканности, гибкости, которой были одарены его гости.

– Сегодня срок, – вдруг сказал он и разом выпил чашу.

– Какой срок? – сдерживая улыбку, спросил Корнелий, один из самых блестящих офицеров римского войска. Он попал сюда случайно со своим полком и не чаял вернуться в Рим.

– Срок моего царствования, – вдруг поднял глаза Ирод и сам испугался своих слов.

Но было поздно.

Пилат поставил чашу на стол и приготовился слушать.

– Или вы не слыхали, что болтают в народе. Сегодня должен родиться Царь Иудейский, который будет истинным царём.

– Слышал, – засмеялся Пилат.

– Не всё ли равно, что говорит народ, – презрительно процедил один из молодых знатных иудеев, увешанный драгоценностями, как женщина.

– Но ведь его царство будет не наше, не здешнее, а какое-то особенное. Надоели мне эти басни. И охота тебе их слушать, – сказал Пилат.

– Римские войска охраняют тебя, и наш император не признаёт другого царя в Иудее, будь покоен, – снисходительно заметил Корнелий, – лучше прикажи этой рабыне, что сидит там, в углу с арфой – спеть нам. Говорят, здешние песни красивы. Я их почти не знаю.

Рабыня стала. Окинув чёрными, горящими, как уголь, глазами, всех гостей, она запела.

Её голос звучал сначала тихо, потом она запела громче и громче.

Все замерли.

Казалось, древняя пророчица восстала и заговорила её устами.

– Придёт звезда с востока, – говорила она. – В городе Виелееме родится Он, и поклонятся Ему народы. И великий Рим склонит перед Ним главу свою. И на кресте примет Он смерть и поклонятся ему народы. И воскреснет он из гроба, и царству Его не будет конца. Горе вам, не знающим Его, горе вам не возлюбившим Его.

Рабыня в изнеможении упала на роскошный ковёр.

Весь бледный поднялся Ирод со своего ложа.

– Какая-то безумная, – сказал Пилат. – И как это пустили её сюда. Вот неприятный здесь народ. Который раз слышу я эту песню. Один раз какой-то нищий вздумал её петь под моим окном. Я его приказал повесить.

– Удивительное нахальство. Вы послушайте: «Рим поклонится Ему», – вскричал Корнелий.

– Душно мне, – прохрипел Ирод.

Рабы открыли двери.

Прямо против неё на безоблачном чёрно-синем небе горела необычная звезда.

Она сияла и переливалась всеми цветами радуги, она горела на небе, как огромный алмаз, и луч от неё яркий и белый падал прямо в сторону Виелеема.

– Звезда, – закричал Ирод. – Он родился! Видите. Я прикажу перебить всех младенцев, которые родились в эту ночь в этом Виелееме. Всех, слышите ли, всех, – хрипел он.

– Ну и отлично. Мы поможем тебе. Я не позволю, чтобы эти господа грозили самому Риму. Хочешь, я сам пойду и распоряжусь, – сказал Корнелий, которому невероятно надоела вся эта история и хотелось под благовидным предлогом уехать из дворца.

Он позвал своих воинов, вскочил на коня, и они помчались по широкой и гладкой дороге, которые всегда проводили римляне по завоёванным странам.

Звезда горела ещё ярче, когда они приехали в Виелеем.

Распорядившись, Корнелий решил уехать назад.

Крики матерей, у которых отнимают детей и вопли младенцев скоро наскучили ему, хотя ни одна капля жалости не проникла в его сердце.

Ему была только смешна затея Ирода.

Тихо поехал он назад совсем один, потому что воины, увлечённые резнёй, рассеялись по городу.

Но вот увидел он на дороге маленького осла.

На нём сидела женщина с ребёнком, и седой старик тихо шёл рядом с ними.

– Вот ещё младенец, – подумал Корнелий. – Надо и его прикончить. Тогда этот чудак Ирод будет совсем доволен.

Но вот женщина остановила осла, старик взял младенца в руки.

– Я так стала, – сказала Мать.

– Отдохнём, Мария, я тоже устал. Мои ноги стары и слабы.

Корнелий взглянул в лицо Матери.

Что-то особенное прочитал он в глазах её.

И ему вдруг стало страшно за свою прожитую жизнь.

Мёртвые младенцы Виелеема, когда-то убитый им в порыве гнева раб, все дурные поступки и даже мысли припомнились ему, и он поник головой.

Пустая грешная жизнь его, о которой он никогда не задумывался, предстала пред ним.

Он остановил коня.

– Что за пустяки. Два удара меча и всему конец.

Мать ещё раз взглянула в его сторону, улыбнулась Младенцу, который протягивал руки к сияющей на небе звезде.

Увидев римлянина, женщина прижала к груди Младенца, готовая ко всему.

Но вдруг случилось чудо. Рука Корнелия опустила меч, и он чуть не пал ниц перед Той, Которую старец назвал Марией.

Корнелий ударил коня и бешено пронёсся мимо её по гладкой дороге.

А во дворце Ирода играла музыка, плясали обнажённые женщины, охмелевшие от вина и поцелуев.

Звенели золотые чаши, и лилось вино на роскошный мраморный пол, усыпанный лепестками роз…

П. Рождественский. 31 декабря 1915 год.

Рождественская звезда

I. Когда в середине ноября выпал первый снег и нежным белым бархатом покрыл равнину Полесья, Дьяченко сразу преобразился: стал нервничать, суетиться и даже грустить.

– Что это ты? Спрашивали его товарищи по роте.

– Рождеством запахло…

– То есть, как это?

– Да так. Пройдёт Филиппов пост, а там и Рождество. Радости-то сколько бывает: сочельник, кутья, взварь, кныши, пироги. Дети со «звездой» ходят, Христа славят. Хорошо это ночью бывает! Темно, снег хрустит! Мороз так и щиплет за уши. А там, глядишь, – «звезда», так и горит на небе… и все разные огни: и красный, и зелёный, и жёлтый, и синий. Так уж всегда бывает, – четыре цвета. Боже, Ты мой!.. Как пойдёшь со «звездой», как пойдёшь, все хаты исходишь, в каждой побываешь. И наберёшь денег, пирогов… Радости-то, радости!

Когда Дьяченко говорил о славлении Христа, глаза его горели, голос дрожал и весь он преображался.

Там, в безвозвратном прошлом, было всё лучшее, всё светлое его жизни.

Если он когда-либо и был счастлив и весел, так это в те дни детства, когда он на Рождестве, во главе мальчишек, славил Христа со звездою.

Круглый сирота, он жил у дяди, рядом с домом священника, у которого был сын его лет. Попович зимой учился где-то в городе, а когда приезжал на каникулы, то почти всё время проводил с ним, водил его на спевки к псаломщику, учил прислуживать и читать в церкви.

Это занятие Дьяченко очень нравилось. Он был от природы мечтатель, любил всё красивое и приходил в восторг от всего того, что было оригинально. В то, что ему нравилось, он влюблялся и потом уже долго жил этим. Увлечение церковным чтением и пением было так велико, что став парнем, он даже в чужой церкви ходил на клирос петь; в окопах он сорганизовал из товарищей маленький хор, с которым вечером под праздничные дни пел разные молитвы и песнопения.

Казалось, светлый ангел слетал с неба и реял над окопами, когда из десятков грудей неслось в ночной тишине умилительное пение.

Солдаты называли его, вместо Дьяченко, дьячок и относились к нему по особому: так относятся, обыкновенно, к людям идеалистам, людям праведной жизни.

Общение с ним было тоже особенное, обычных грубостей и ругани по отношению к нему не допускалось.

Дьяченко платил солдатам по-своему – всегда старался сделать для них что-либо приятное или полезное в эстетическом или нравственном отношениях.

Чем ближе подходило время к празднику Рождества Христова, тем чаще одолевали его воспоминания детства, тем мучительнее они шевелились в душе, тем ярче вставали в воображении.

Но особенно сильно действовало на него воспоминание об одном страшном моменте его жизни. Сколько лет уже прошло с того времени, а в душе его не переставала жить какая-то непонятная жуть, какое-то непреодолимое желание чего-то неизвестного, что должно было явиться продолжением происшедшего.

Сидит Дьяченко в окопе, глядит на убегающую снежную даль, залитую таинственным светом луны, и в воображении его проносится картина:

Вот, кажется, перед ним родное поле, дальше болото, речка. Тёмная ночь. Он с товарищами возвращается со «звездой» из соседней деревни после полуночи. Идут напрямик, по знакомому пути. Чтобы светлее было, зажгли свечу, и «звезда» ярко горит над снежной равниной. Вдруг почти у самого села он попадает в прорубь, но задерживается на локтях и так висит. Его охватывает ужас. Находясь по пояс в воде, он бессознательно сжимает в руке палку со «звездой», которая продолжает освещать страшное место происшествия. Товарищи бросаются спасать его, но не могут помочь ему, может быть, с перепугу.

И вдруг у самого села слышится спасительный крик:

– О-го-го!

Сколько надежды и радости он влил в его душу. К болоту бежал какой-то мужчина. Дьяченко узнал его издали, это был одноглазый Бабарыла, по прозвищу «Отчаянный», кучер священника, деревенский силачи забияка. Он мигом вытащил его из воды и на руках отнёс домой.

– Благодари звезду. По ней заметил, где ты. Христос, значит, спас тебя за то, что славил Его. Помни звезду, а как вспомнишь, вспоминай и меня.

Дьяченко, вспоминая эти слова, испытывал что-то вроде угрызения совести. Ведь, он ничем е отплатил ему за добро, даже забыл поблагодарить его.

– Где он? – проносилось в его голове, жив ли?.. Остался ли в деревне или бежал?.. Ведь деревня занята немцами.

И сердце так защемило, так сжалось и заныло.

– Не будет там радости! Не будут там ходить со «звездой» и славить Христа. Не даст этого немец…

II. В начале декабря после долгих и мучительных переживаний «дьячок» отправился к ротному.

– Ваше благородие, дозвольте к празднику ребят поразвлечь…

– Хочешь пением заняться? Ну, что ж, святое дело. Хорошо, хорошо…

Дьяченко откашлялся и мялся.

– Ещё что-нибудь затеял? – догадался ротный.

– Так точно… дело секретное, чтобы, значит, никто не знал…

Ротный улыбнулся.

– Ну, ладно, никто не будет знать. Говори.

– Звезду задумал, ваше благородие.

– Какую звезду?

– Такую, с какой у нас Христа славят, бумажную. Да ещё со змеем.

– С каким змеем?..

– Таким, что в воздухе летает; он-то и поднимет звезду. Далеко будет видно, может быть увидят и те, что в тылу у немца остались… мужички наши… Им там не весело, ведь.

– Но откуда ты бумаги возьмёшь?

– Не могу знать.

– Ну, что ж, я тебе в городе закажу, если оказия будет.

Ротный, зная благотворное влияние Дьяченко на товарищей, всегда поддерживал его добрые начинания.

Скоро была раздобыта бумага и не только белая, но и цветная.

На фронте наступило затишье, прерывавшееся лишь изредка пустой перестрелкой. Свободного времени было много. И Дьяченко с жаром принялся за дело. Конечно, скоро секрет перестал быть секретом, и о затее «дьячка» узнала вся рота. Работа закипела. Огромный, чуть ли не саженный змей сделан был довольно-таки скоро и искусно. Дяченко в детстве не раз с поповичем змеев делал. Под змеем была подвешена «звезда», сделанная из промасленной разноцветной бумаги с пятью разноцветными четырёхгранными лучами. В середине «звезды» была укреплена свечка.

Дьяченко всё время находился в повышенном настроении.

Несмотря на удачную пробу, произведённую в сочельник на рассвете, он был не вполне уверен, что змей поднимется с освещённой звездой. Тревожили его и опасения, что переменится погода, появится ветер или выпадет снег.

К счастью, вечер выдался чудесный, именно, такой, какой был нужен: стоял лёгкий мороз, воздух был сух и прозрачен. Звёзды чуть-чуть искрились на тёмном фоне неба.

В окопах собрался хор, готовясь пропеть радостную весть о великом чуде на земле: Рождестве Богочеловека.

Солдаты насторожились. Дьяченко продолжал возиться со своим необыкновенным змеем, точно лаская и моля его не подвести. Вот он с помощью нескольких товарищей отнёс его от окопов в ложбинку и зажёг свечку внутри разноцветной бумажной «звезды».

По данному знаку над окопами пронеслись торжественные звуки тропаря:

«Рождество Твоё, Христе Боже наш»…

Громче и громче льются они из богатырских грудей, наполняя ночную тишину поля битвы неизъяснимым сладостным трепетом. Вот они усиливаются, и ещё громче звучат слова:

«В нём бо звездам служащие, звездою учахуся»…

В этот момент змей поднялся вверх и, подхваченный лёгкой струёй воздуха, поплыл к окопам, поднимаясь всё выше и выше…

Все так и ахнули.

Картина была величественная. Прекрасно склеенная «звезда» дивно играла в воздухе разноцветными огнями, ярко выделяясь на тёмном фоне неба, которое казалось ещё темнее. Звёзды на мгновение скрылись из глаз, будто не желая мешать эффектному свету рождественской «звезды».

И вдруг затрещали выстрелы со стороны немцев, засвистели пули. Но под их звуки ещё радостнее и теплее вливались в душу слова тропаря.

Дьяченко, управляя за нитку своим необыкновенным змеем, кроме него ничего не слышал и ничего не видел. Он весь ушёл туда, вверх, где так величественно сияла его «звезда».

Подействовала она, должно быть, и на немцев: они прекратили свою глупую стрельбу и стали слушать вдохновенное пение русских воинов.

III. Через глухие лесные заросли пробирались три человека: мужчина лет сорока и двое парней. Еле передвигали ноги по глубокому снегу, поминутно останавливались у деревьев, чтобы перевести дух.

– Замёрзнем мы здесь в снегу, – грустно сказал один из парней, – не видать нам больше ни отца, ни матери. Господи Иисусе! за что ж нам пропадать!..

– Да, – грустно заметил второй, – видно, конец близко… я дальше идти не могу, ноги не двигаются, есть хочется. И зачем нам идти? Если не замёрзнем, всё равно, попадёмся немцам, убьют… Сядем здесь лучше, да и конец…

– Эх, вы, – укоризненно заметил мужчина с бородой, – и чего вы торопитесь умирать, успеете. Важно родине послужить, чертяг-немцев потревожить. Здорово, ведь, обоз их обработали, правда? Ни одного живого не осталось… Поживём, ещё найдём их. Не всегда же неудачи, как сегодня. Вот хорошо, что простынь у баб захватили, чёрта с два нас увидишь на снегу…

– Нет, я не могу, сил нет… Сяду…

– Ну, ну, замёрзнешь! Подкрепись ещё, выйдем из лесу, а там и сообразим, как быть; авось где-нибудь деревушку увидим. Хорошо бы погреться… да пирога попробовать… Ведь сегодня сочельник… Рождество Христово…

Молодые парни вздрогнули.

Согнанные немцами с родных мест, они, оставаясь в тылу врага, давно потеряли счёт дням во время скитаний по родному Полесью в поисках немцев. Напоминание о празднике Рождества Христова сразу воскресило их. Эти дивные слова влили в них новые силы, зажгли желание жить…

– Так пойдёмте скорее…

– Ага! захотелось пирога!

– Ой, не поминай… не мучь… в желудке так больно…

Партизаны ускорили шаги.

Но вдруг загремели выстрелы…

– Немцы! – замерла у них в мозгу холодная, как лёд, мысль…

– Назад… назад!..

– Стойте, братцы, нельзя так. Дайте оглянуться.

Пожилой крестьянин нагнулся и, пристально взглянув меж деревьев, радостно вскрикнул:

– Глядите, глядите! Вон там… видите?

– Видим. Звезда! Такая, как у нас хлопцы делают…

С опушки леса прекрасно была видна разноцветная звезда. Как нежно она манила к себе голодных и промёрзших сынов Полесья, сколько радости, сколько тепла и счастья она обещала им там, вдали…

– Хлопцы! – вдруг громко сказал пожилой мужчина, – там наши… да, да – наши… это они славят Христа… звезду сделали.

Выстрелы стихли.

– Пойдём?..

– Пойдём… всё равно!

И, не говоря больше ни слова, готовившиеся к смерти полещуки двинулись прямо к немецкой линии, выбрав путь через непроходимые болота, где окопов быть не могло и где они рисковали только одним: наткнуться на вражеский дозор или разведчиков…

Прошло более часу.

Немцы слушали пение солдат и любовались звездой, зная, что русские в сочельник не станут предпринимать наступательных действий, они вели себя довольно беспечно…

Звезда догорала и опускалась всё ниже и ниже.

Пробравшись по болоту через неприятельскую линию и очутившись вблизи русских окопов, партизаны с криком бросились вперёд.

Поднявшаяся тревога вмиг улеглась.

Крестьян окружили и начали расспрашивать.

И вдруг пристально всматривавшийся в лицо пожилого крестьянина Дьяченко радостно воскликнул:

– Отчаянный!

Крестьянина словно огорошило.

– Ты откуда меня знаешь?..

– Да я Дьяченко. Помнишь, ты меня спас, когда я со звездой попал в прорубь…

– Дьяченко! – вскрикнул Отчаянный и бросился обнимать его… – Так это ты звезду сделал?.. Ты нас спас?

– Нет, тебя, как и меня, спасла рождественская звезда… Видно Сам Господь Бог судил мне отплатить тебе…

И Дьяченко набожно перекрестился.