Loe raamatut: «Дом за поселком (сборник)»

© Токарева В. С., 2018

© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2018

Издательство АЗБУКА ®

Ну и что?

Ее назвали Ия. Дурацкое имя. Какое-то обкусанное, как будто буквы надо было покупать, а денег нет. И произносить неудобно. Ия прибавила две мягких согласных – получилось Лиля. Она всем представлялась: Лиля. Ия осталось только в паспорте.

В школе Лиля училась на крепкое «три», по литературе «пять». Однажды она написала в сочинении такие строчки: «Птицы купались в голубых волнах воздуха». Учительница Марья Львовна, старуха в ортопедическом ботинке и с палкой, задержалась возле парты, прочитала и вдруг обняла. Значит, ей понравилось.

В те времена мальчики и девочки учились раздельно. Девочки ходили в школьных формах: коричневое платье, черный передник. Под мышкой белые соляные круги. От девочек воняло, как в конюшне. Это указывало на половое созревание, активную деятельность эндокринной системы.

Лиля – худенькая, как кузнечик, без соляных кругов. У нее были тяжелые, сильные волосы. Она заплетала их в косу. Коса получалась толщиной в ее руку.

Лиля нравилась себе и другим. Практически всем, кроме директрисы. Вручая аттестат зрелости, директриса сказала Лиле: «Будь другой».

Дура была директриса. Хотела, чтобы все были одинаковые, как китайцы. Верующая. Но верила не в Христа, а в Иосифа Виссарионовича Сталина.

Лиля и была другая. Она отличалась ото всех тем, что превосходно озвучивала свои мысли. Читала разные книги, а потом пересказывала их подругам. Подруги не могли отлипнуть от Лили. Вместе возвращались после школы домой. В центре шла Лиля, а вокруг нее – кольцо одноклассниц. Передвигались медленно, боялись пропустить слово. Доходили до дома, разворачивались и шли назад, поскольку история продолжалась. Все кончалось тем, что из подъезда выскакивала мама Лили – неряшливо одетая, злобная, грубая – и выдирала Лилю из кольца – и тем самым разрушала все Лилино превосходство. Более того, она окунала ее в унижение, хамство. Утаскивала Лилю за косу. Засовывала в подъезд. У мамы были свои причины: дома стыл обед, а Лиля опаздывала и срывала ее планы.

Лиля поднималась по лестнице и громко рыдала. Мать шла позади, как расхристанная цыганка, и добавляла унижение обидным текстом. Она все рушила. Она кидала Лилю с высот в пропасть. Это было невыносимо. Не хотелось жить.

Мать Лили была одинока, несчастна и плохо воспитана. Точнее, никак не воспитана. Отец привез ее из деревни, а сам умер.

В деревнях тоже разные люди. Есть робкие, деликатные, верующие. Но мама Лили из другого теста. Она должна была выживать любой ценой. Жила без ласки и огрубела.

Мама хотела, чтобы ее дочка выбилась в люди. Для этого необходимо, чтобы девушка изъяснялась по-французски и играла на фортепьянах. Так было принято в девятнадцатом веке. А двадцатый век – чем хуже?

Мама жила плохо, но она умела жить плохо. Умела выживать и помогать другим. К ней приходила соседка тетя Валя и садилась в ожидании. Мама чистила картошку, а шкурку отдавала тете Вале. Та отмывала и делала себе драники. Получалось вкусно, потому что мама глубоко внедрялась ножом в картофельную плоть. На очистках оставалась треть картофелины. Мама жила плохо, но остальные жили еще хуже, а все познается в сравнении.

Однако были и такие, кто жил хорошо. В соседнем корпусе жила свояченица Чкалова. У нее было отчество «Эразумовна», что намекало на ее иностранное, скорее всего польское, происхождение. У свояченицы был сын по имени Шурик. Однажды тринадцатилетняя Лиля позвонила им в дверь – ни за чем, просто так. Дверь открыл Шурик. Это был пятнадцатилетний мальчик-принц в черном бархатном костюмчике с белым кружевным воротником. В его взгляде стояло недоумение: кто такая? зачем пришла? Лиля онемела. Она не могла раскрыть рта и двинуться с места. От мальчика веяло роскошью, красотой, счастьем, шоколадными конфетами и закатом багрового солнца в воды Гибралтара.

Шурик стоял и спрашивал: «Что? Что?» Что надо девочке, и зачем она пришла, и кто она такая вообще?

Он подождал и закрыл перед ней дверь, отсекая себя и свой мир. Все.

С тех пор Лиля захотела другой жизни – без хамства, без картофельных очисток, а желательно с путешествиями вокруг света на большом пароходе и конечно же с любовью. Много, много любви…

Лиля окончила школу и забыла о ней. Помнила только, как мальчик-старшеклассник из соседней школы застрелил девочку. Он ее любил, а она его нет. Война только что кончилась, и во многих семьях было оружие.

Мальчик выстрелил девочке в сердце из отцовского пистолета, по принципу «не доставайся же ты никому». Девочку перенесли в медицинский кабинет. Она лежала на кушетке, и, боже, какая разница между порывом неразделенной любви и мертвым тяжелым телом. А там, за скобками, еще и отчаяние родителей, которых никто не видел.

Школа окончена. Дальше – институт. Но какой институт для троечницы? Кто ее возьмет? Кому она нужна? Хорошо излагает мысли, но это ее личное дело.

Лиля вышла замуж. Ей достался красивый молодой человек, похожий на Шурика, но ничей не родственник, а просто командировочный из Москвы. Молодой специалист. Инженер за сто двадцать рублей в месяц. Инженер – это плохо. А москвич – хорошо. Все же столица. И красивый – тоже хорошо. Легко любить. Лестно идти рядом.

Лиля переехала из Ленинграда в Москву. Убралась от матери.

Бедная мама. Она справляла подарочки дочке, жениху. А какие у нее деньги? Копеечки сиротские. Только позже Лиля поняла, в каких тисках билась ее несчастная сорокалетняя мать. В сущности, молодая женщина. А Лиле она казалась старой и выпавшей из конкуренции. Кому нужна старая и бедная? Логично, когда старая и богатая или бедная, но молодая. А здесь ни то ни другое.

Пройдет много лет. Лиля осознает, что мать была яркая, талантливая и самоотверженная. Она жертвовала собой ради счастья единственной дочери. И напрасно. Надо было устраивать свою судьбу, пытаться ухватить счастье хотя бы за хвост.

Это было послевоенное время. Мужчин перебили. Тех, кто остался, – расхватали, так что и за хвост ухватить некого. Реален был только союз с одиночеством. Мамино спасение – Лиля. Ей было кого любить.

Свадьбу справляли в доме у жениха. Свадьба получилась веселая и вкусная. Потом началась жизнь, совместное проживание с родителями в коммуналке. Пробовали жить отдельно, снимали комнаты: разнообразные хозяева, бедность, серость, неудобная одежда – зимой холодно, весной жарко. Единственное удобство – молодость. Но когда она есть, ее не замечаешь и не ценишь. Видишь только бегущие дни – однообразные, как стая птиц в небе. И никакая любовь не спасает. Лиля чувствовала себя затерянной в большом городе, как пуговица в коробке. Кому она нужна? Когда ее достанут и куда-нибудь пришьют?

Лиля работала в школе. Ей удалось устроиться секретаршей директора.

Однажды в школу пришел известный детский поэт. Это мероприятие называлось «Вечер встречи с читателем».

Поэт был старый, пятьдесят лет, но говорил интересно.

Лиля сидела в первом ряду и слушала. Поэт казался ей из другого мира, как Шурик. Буквально инопланетянин. Там, на его планете, «фонтаны били голубые и розы красные росли».

Лиля поняла, что она уйдет из школы и поступит в Институт кинематографии на сценарный факультет. Почему на сценарный? Потому что на актерский не протолкаться, сто человек на место. Все хотели прижизненной славы и богатства, которое приходит вместе со славой. На сценарный – полегче. А у Лили были литературные способности. Она это чувствовала. Сама не писала, но слышала слово и поэтому так интересно пересказывала прочитанное.

Лиля, конечно, хотела сниматься, но ей казалось: если она напишет сценарий, то станет хозяйкой будущего фильма и сыграет любую роль. И станет хозяйкой жизни.

Наступило лето. Лиля отправилась поступать во ВГИК. И благополучно провалилась. Она не понравилась мастеру.

Мастер – женщина в возрасте, со следами красоты. Она считала, что на сценарный факультет должны поступать люди, знающие жизнь, а именно работающие на производстве или в колхозе. А такие, как Лиля, едва за двадцать, с тонкой талией и широкой юбкой – что они могут знать, кроме мужских ухаживаний?

Лилю не взяли. Ее жизнь рухнула. Ромочка (так звали ее мужа) не хотел, чтобы Лиля поступила в Институт кинематографии. Там кино, артисты, разврат, они отберут у него жену, она отобьется от дома и превратится в ту, которая согласна на все. В кино других не бывает. Но когда Лиля вернулась домой после провала, когда она рухнула на кровать и взвыла предсмертным воем, Ромочка вскочил со стула (он в это время ел), подбежал к кровати и замер над распростертым телом жены. Он был готов умереть, только чтобы она не страдала так страшно. Пусть она будет кем хочет, пусть делает что хочет, только бы ей было интересно жить.

Ромочка понимал: Лиле мало того, что он может ей дать. Она ищет творческого дополнения в свою жизнь. Это, конечно, опасно. Она поменяет среду обитания, а там другие правила. Но оставаться в прежней среде обитания – скучно и тоскливо. А жизнь – длинная. И идти по такой жизни все равно что по пустыне, где только песок и небо.

Ромочка стоял над ее распростертым телом и чувствовал себя виноватым.

На другой день соседка по коммуналке, деревенская женщина, погадала Лиле на картах и сказала, что Лиля поступит.

Лиля не поверила. Как она может поступить, когда ее уже не приняли, и списки уже вывесили, и ее в списках нет.

На всякий случай Лиля раздобыла телефон знаменитого поэта, который выступал в школе. Позвонила. Он ее узнал. Ласково спросил:

– Как дела?

Лиля хотела ответить, но вдруг зарыдала в трубку – громко и безутешно.

Поэт растерялся, потом встревожился:

– В чем дело?

– Я не… по… сту… пила во ВГИК…

– И все? – удивился поэт. – Ты так плачешь, я подумал: у тебя кто-то умер.

Далее поэт позвонил ректору ВГИКа (они были друзья-приятели), и Лилю записали на курс. Она поступила, как и предсказывали карты. Фантастика.

Жизнь Лили, как корабль, развернулась и пошла совершенно в другую сторону. Лиля бросила свою работу в школе. Она не любила этот вид деятельности. Просто скинула с ног как изношенную обувь. Начала писать курсовые работы: немой этюд, звуковой этюд. Преподавали люди, которые сами не умели писать и научить ничему не могли. Да этому и нельзя научить. Если Господь Бог вложил в тебя батарейку, она будет чикать и все получится само собой. А если батарейки нет – ничего не поможет.

Единственное, что было полезно во ВГИКе, – обсуждения. Так называемая творческая среда. Она формирует вкус и дает много такого, что необходимо.

Лиля запомнила старого мастера. Он говорил: «Если вы можете рассказать свой сценарий в двух словах, значит, он придуман. А если в двух словах не получается, значит, не додуман. Надо думать дальше. Например: „Дама с собачкой“ Чехова. В двух словах: бабник Гуров встретил в Ялте молодую даму с собачкой. Предполагал, будет кратковременный курортный роман, а оказалось большое чувство. Все. Сюжет уложился в четыре строчки. Значит, рассказ Чеховым придуман и додуман. Те же требования и к сценарию».

Лиля училась добросовестно. Писала с наслаждением, постоянно что-то сочиняла и пересказывала свои замыслы окружающим людям: подругам, соседям – и всем надоела в конце концов. У каждого своя жизнь и свои замыслы. Сюжеты Лили никого не интересовали, кроме самой Лили. А Лилю в свою очередь ничего не интересовало, кроме своих замыслов. И все кончилось тем, что она написала рассказ под названием «Радуга». Рассказ получился довольно длинный. Герой – учитель в школе. Школьную жизнь Лиля знала хорошо. Рассказ получился смешной и достоверный. «Радугу» можно было рассказать в двух словах: учитель французского решил целый день говорить то, что думает. Правда была обидная, но ему никто не поверил, потому что в нашем лицемерном обществе никому в голову не придет говорить то, что думаешь.

Лиля понесла рассказ на киностудию «Мосфильм». Редактор объединения, лысый, как апельсин, смотрел на нее ласково, охотно принял рукопись. Читал долго. Месяц. Потом вернул обратно. Сказал, что тема не подходит.

Лиля отнесла в журнал. Редактор – толстый и лысый, как бильярдный шар, – принял рукопись. Рукопись читали три дня. И напечатали.

Рассказ вышел весной. И все изменилось. «Все стало вокруг голубым и зеленым». Приходили письма от читателей, солдат, уголовников. Солдаты и уголовники предлагали руку и сердце.

Раздался звонок из «Мосфильма». Звонил редактор – тот самый апельсин, который не принял рукопись. Сказал, что тема подходит, и предложил заключить договор.

Лиля поняла, что успех – великая вещь. Без поддержки общественного мнения пробиться трудно, практически невозможно. А когда все вокруг восхищаются – это влияет.

Так было с известным цирковым клоуном: он трудился на арене долго и скромно, а потом поехал на гастроли в Германию, там его вознесли до неба, и в Россию он вернулся знаменитым, богатым и востребованным. Нечто похожее произошло и с Лилей. Когда она приходила в писательский клуб, на нее указывали пальцем и говорили: «Вот та самая, которая написала „Радугу“».

Однако славу в полном объеме ей вкусить не удалось. Лилю отвлекла беременность и появление маленькой дочки, которая вся умещалась на двух руках. Это крошечное существо было такое милое и такое зависимое и так манило к себе, что любая слава казалась законченной ерундой. И это справедливо. Главная задача природы – размножение. А творчество – во-вторых. И даже в-третьих. Без творчества жить можно, а без детей нельзя. Вернее, можно, но жизнь без детей бедна и немножко бессмысленна. Надо в кого-то перетекать.

Лучше, конечно, то и другое: и творчество, и дети. Лиля так и поступила. Растила дочку и писала сценарий для «Мосфильма».

Дочка росла и менялась. Было жалко, что она росла. Лучше бы оставалась маленькой и бесконечно зависимой. Но так не бывает. Она начинала ходить и говорить. У нее появлялась новое очарование. По дому ходило и ползало солнышко, ангел. Дети – это ангелы, и находиться рядом с ангелом – значит, самому быть чище и светлее. Счастье!

Сценарий для «Мосфильма» был написан. Он никуда не годился. Рассказ – это одно. А сценарий – совершенно другой продукт.

Лиля была запрограммирована на прозу. Проза – это слово. А сценарий – картинки. Надо мыслить картинками. Требовалась доработка. Требовался мощный профессионал, который знал, как из этого теста слепить съедобный и желательно качественный пирог.

Мощный профессионал нашелся. Это был… парень – нет, не парень. Мужик… не мужик. Мужчина… слишком обезличенно. Тогда кто? Какой-то инопланетянин – мрачный, молчаливый, ни на кого не похожий. Впалые виски, как у коня. Смуглый, как будто родился в Индии, в каком-нибудь Дели или Бомбее. И глаза оттуда же, из Индии, – большие, бархатные. Кожа на щеках пористая, следы от юношеских прыщей. Красивый? Да нет. Не красивый? Тоже не скажешь. Другой. Как Махатма Ганди.

Работали в его доме. За стеной звучала его семья: мамаша, жена, ребенок, прислуга.

Дом был богатый и духовный. Все стены в книгах.

Лиля была зажата, стеснялась, становилась тупой. Мозги застывали и не двигались. И Ганди тоже не хотел идти навстречу. Молчал, как будто был чем-то недоволен. Лиля боялась, что он не выдержит и скажет: «Все это мура собачья. Я не хочу тратить свое золотое время. Ступайте вон…»

Лиля тихо страдала. Однажды сказала:

– Простите меня.

– За что? – не понял Ганди.

– За мою бездарность.

– И ты меня прости.

– За что?

– За это же самое.

Но внезапно бездарность кончилась. Ганди предложил новый ход. Ввел дополнительного героя, которого не было прежде. Он назывался «третий лишний», и этот лишний потянул за собой сюжет. Все сдвинулось, поехало и покатилось, как телега с горки. Стало весело.

Ганди фантазировал, а Лиля записывала. Время от времени она взрывалась от хохота. Смехом Лиля отвечала на точность. Смешно, когда узнаваемо. А узнаваемо – когда правда. Правда, пропущенная через иронию, вызывала в Лиле восторг.

Ганди вставал со своего места, начинал проигрывать какие-то сцены. Лиля смотрела с восхищением, а он от этих взглядов заряжался дополнительной энергией и становился гениален.

Лиля осознавала: перед ней настоящий талант, многокаратный бриллиант.

Лиле казалось, что без него она уже не сможет работать.

Талант все преображал. Ганди становился красивым, буквально гений чистый красоты. Лиля мысленно падала перед ним ниц, как раба перед фараоном. Он мог пнуть ее сапогом в бок или в лицо, и это было бы счастье. Прикосновение божества.

Ганди – Шурик нового периода. Лиля влюбилась. Ганди оставался равнодушен, и это создавало непреодолимую пропасть. Кто он и кто она?

Лиля сошла с ума. Она думала только о нем, и больше в ней ничего не помещалось. В ее душе не было места ни для семьи, ни для дочки, ни для самой себя. Только Ганди.

Ромочка все это видел и чувствовал – и буквально замерз от ужаса потери. Но молчал. А что тут скажешь? Выжидал.

Ромочка на фоне Ганди как ручеек в сравнении с озером Байкал. И даже меньше. Ромочки просто нет. Он растворился. Стал прозрачен. Лиля смотрела сквозь него и видела перед собой только одного Ганди.

Объективно Ромочка красивее, чем Ганди. Ромочка – стройный, как артист балета, прямой, как стрелочка. А Ганди похож на кота, которого поставили на задние лапы. Зад слегка отклячен.

Лицо у Ганди абсолютно кошачье: высокие скулы, таинственные глаза. Наверное, при прежнем рождении Ганди был котом или пантерой. А может, даже тигром – сильным и опасным.

Ганди – близкий и чужой. О! Могущество мужчины, не идущего в руки.

Однажды Ганди позвал Лилю в кино. С какой стати? Он готовился к собственной картине и искал актрису.

Работа с Лилей – это так… халтура, заработок. Главное для Ганди – свой будущий фильм, его самовыражение. Его неповторимое «я». А Лиля с ее сценарием – просто заполнение паузы. Десять дней доработки, и страница жизни переворачивается, превращается в прошлое.

Ганди хотел посмотреть актрису. Идти в кино одному было скучно. С женой он никуда не ходил, а она и не стремилась. Спрашивается – почему? Ответ прост: ее муж пил. В медицине это называется «зависимость». Ганди (кстати, его настоящее имя было Геннадий) зависел от спиртного больше, чем ото всего остального, и от женщины в том числе. Зеленый змий – вот главный соблазн.

Семья скрывала этот порок, но все тайное становится явным. Шила в мешке не утаишь – так гласит народная мудрость. А народ знает, что говорит.

Зависимость Ганди наряду с большим неудобством несла в себе и позитивное начало, а именно: являлось прочным союзником жены, гарантом их брака. Пьющий мужик – бракованный товар, как помидор с гнилым боком. Куда его приспособить? Разве только в борщ.

Лиля ничего этого не знала. Откуда? При ней он не напивался. Просто был мрачен. Его мучила предалкогольная депрессия. Эту депрессию Лиля принимала за недоступность. А если бы даже и знала, она простила бы ему все. Сколь тяжелые достоинства, столь тяжелые недостатки.

У каждого из действующих лиц была своя жизнь.

Жена была погружена в семилетнего сына, больше ее ничего не интересовало. Своего мужа она знала как облупленного. Ей не надо было его завоевывать и отвоевывать.

Ганди был погружен в профессию.

Лиля – в Ганди.

Встретились возле кинотеатра. На Ганди был светлый габардиновый плащ. Лиля ослепла от его красоты. Искренне спросила:

– А почему вы позвали меня? У вас должна быть фотомодель…

– Я тебя не как фитюльку пригласил, а как представителя литературных кругов.

Прошли в зал. Сели. Лиля косит глазом в его сторону. Он рядом – и при этом далек и мрачен. Его мучает предалкогольная депрессия.

– Вы на что-то сердитесь? – проверила Лиля.

– Нет. С какой стати?

– Вы напряжены.

– Я побаиваюсь, – сознался Ганди.

Лиля неожиданно для себя обнимает его за шею и начинает целовать в ухо, в голову. Голова жесткая, как ей и положено. Кость. Он щурится, как будто на него падают холодные капли.

Свет гаснет. Лиля садится прямо, чтобы не мешать Ганди. Но все меняется вокруг. Жизнь меняется. Внутри Лили звучит музыка, хорал. И вся она – музыка.

Подкатило лето. Семья Ганди уехала к морю. Жена Ганди планировала прогреть ребенка на южном солнце. Меж тем у Ганди день рождения. Он приглашает гостей.

Лиля помогает накрыть стол. Потом сидит среди приглашенных. Гости – режиссеры, актеры, люди класса «А». Они прекрасно знают семью Ганди, его жену и не совсем понимают: что здесь делает эта молодая сценаристка, принаряженная и причесанная? Что она здесь забыла и как не стыдно? А Лиля смотрит победным взором как ни в чем не бывало. Фараон пригласил ее в ближний круг. Какие еще могут быть сомнения? Никаких. Только почет и высокая самооценка.

Ганди пьет и напивается. Начинает танцевать. Танцует плохо. Не умеет. И фигура не соответствует.

Лиля легко прощает этот недостаток. Что-то человек может не уметь. Ему дано так много: он создает свой мир, как Господь Бог. Создает из ничего, с чистого листа. Большой взрыв – и вот на страницах целая вселенная. Кто еще так может?

За столом – творцы. Казалось бы, все немножко боги, но никто не догоняет Ганди. Ни у кого нет таких глаз, такого голоса, такого волшебного запаха. От Ганди пахнет дождем и радугой. Чем еще может пахнуть Господь Бог?

Потом все расходятся, а Лиля остается. Она укладывает его на узкую кушетку. И сама ложится рядом.

Почему кушетка? В доме много широких кроватей. Просто Ганди привык к кушетке.

Лиля ложится рядом. Тесно, как в поезде на боковой полке. И ничего не происходит, потому что Ганди пьяный и не соображает: где он? с кем? кто рядом?

А Лиля умирает от счастья. Он вытянулся во всю длину. Горячий. Благоуханный. Его можно касаться губами. Можно обнять и вознестись на седьмое небо.

И она обнимает и возносится. А дома никто не спит. Ромочка сходит с ума. Куда делась Лиля? Может быть, ее сбила машина? Может быть, она умирает в больнице? Никогда не было такого, чтобы она ушла и пропала. Сволочь, и больше никто.

За окном светает. Лиля понимает, что она сволочь, и больше никто.

Поднялась с грешного ложа. Можно сказать, безгрешного, но тем не менее – грешного, потому что она не думала о других, а только о себе и своем чувстве.

Если бы Ганди проснулся и сказал: «Останься со мной навсегда», тогда можно было бы не двоиться, жить в одной реальности, а не в двух, как сейчас. Но Ганди ничего не сказал и не собирался. Он вообще забыл: что было накануне. Запой, как цунами, захлестывал мозги.

Лиля ушла от него рано утром. Оставила записку: «Возлюбленный, как никакой другой возлюбленным уж быть не может».

Это были слова Бунина, но они в точности совпадали с ее чувствами. Иначе не скажешь.

Вода камень точит. Ганди привык к ее блестящим глазам, к ее восхищенному громкому смеху. Этот смех означал: гениально! Когда кто-то в тебя верит, ты и сам начинаешь верить в себя. А это необходимо творческому человеку, тем более пьющему, неуверенному в завтрашнем дне.

Лиля буквально заболела Ганди. Она засыпала и просыпалась с его именем. Раньше ей казалось, что это фигура речи, но оказывается, так и есть на самом деле.

Вокруг нее шла жизнь семьи, росла дочка, но Лиля не присутствовала в жизни близких.

Любовь – это болезнь. Ненормальное состояние организма. И как всякая болезнь, видоизменяет поведение.

Лиля часто плакала без причины. Иногда начинала плакать в своем доме во время ужина, а Ромочка смотрел в окно и делал вид, что ничего не происходит. Он боялся задавать вопросы. Точнее, он боялся ответов Лили, после которых ему ничего не останется, как только встать и уйти.

Он не хотел жить без своей дочери и не хотел, чтобы дочь оставалась без него на попечении матери, которая абсолютно сошла с резьбы. Ей море по колено.

Ромочка понимал, что его жена – не обычная, как мелкая карта в колоде. Она – с козырями, и ей дано больше, чем другим. И Ромочка прощал ей это «больше».

Мужское самолюбие – миф. Главное – остаться вместе любой ценой. Настоящая любовь – это прежде всего ответственность. Ромочка готов был переступить через себя, но не через своих.

Любовь набирала обороты. Лиля ждала перемены участи, но «фигули на рогули», как говорила ее маленькая дочка.

Ганди молчал с неприступным видом. Его лицо становилось величественным, как оттиск медали.

Лиля и Ганди являли собой композицию: мяч и стена. Чем сильнее бил мяч о стену, тем дальше отскакивал.

На этом фоне они продолжали свою работу, и сценарий получался замечательный, смешной и стремительный. Лиля привыкла понимать Ганди не только по произнесенным словам, но и по взмаху его ресниц. Она научилась читать его мысли. Они совпадали, как правильно подобранный ключ к замку: легкий поворот, и дверь раскрыта. Дверь куда? В придуманный мир – яркий, прозрачный и добрый.

Фильм, который они сочиняли, обещал быть долгоиграющим, то есть не стареющим. Так оно и получилось.

Лиля и Ганди не были расписаны в загсе, но они были расписаны на большом экране. Их фамилии стояли рядом. СО-авторы. Разве это мало? Браков на земле сколько угодно. Пошел в загс и расписался. А творческие браки, настоящее соавторство – редкость. Один на тысячу. И даже реже.

Фильм вышел и имел успех.

Поехали на премьеру в Ленинград. После просмотра – банкет.

Банкет окончился. Все разошлись, кроме Ганди. Ганди не мог встать со стула. Он находился в алкогольной отключке, и что с этим делать, Лиля не понимала.

Нужно было как-то переправить его в гостиницу и уложить спать. Но как переправить?

Лиля потянула его со стула. Ганди был тяжелый, килограммов восемьдесят, как мешок с картошкой.

Подошел официант – довольно спортивный парень – и выволок Ганди из зала, держа за подмышки. Его ноги волочились по паркету, «как два завядших гладиолуса». Выражение одного пьющего писателя. Он понимал в этом толк.

Официант вынес груз на улицу и положил на крыльцо. Его ждала работа.

Лиля осталась рядом со спящим Ганди. Дул ветер. На Лиле был красивый модный плащик, но легкий, практически летний.

Ветер продувал ее до костей. Рядом – любимый человек. Не защитник. И не помощник. Нагрузка, при этом неподъемная: восемьдесят килограммов. Но любовь…

Самая большая нагрузка – это отсутствие любви.

Лиля остановила такси и попросила шофера загрузить тело в машину.

Шофер хотел запросить двойную цену, но постеснялся. Ему стало жалко молодую Лилю, посиневшую от холода.

Таксист – крепкий мужик. Взвалил Ганди на плечо и отнес в машину. Положил на заднее сиденье.

Лиля села рядом с шофером. Поехали.

– Это муж твой? – спросил таксист.

– Нет.

– А кто?

– Соавтор.

– Кто? – не понял таксист.

– Коллега. Работаем вместе.

– Сожитель, что ли? – догадался шофер.

– Типа того…

– А жена у него есть? – поинтересовался шофер.

– Есть.

– Так пусть она и возится.

– Она и возится, – сказала Лиля.

– А ты при чем?

– А я в промежутках.

– Дура ты, – сказал таксист. – Извини за грубость. Брось его. Не ломай свою жизнь.

– Он хороший, – возразила Лиля.

– Водка любое поле перепашет. Беги от него, как в атаку. Он бракованный. Понимаешь?

– А вы откуда знаете?

– Знаю, раз говорю.

– Легко сказать: беги. А если без него не дышится? А если без него земля пуста…

Но и с ним как на льдине. Льдина треснула, половинки разъезжаются. Стоишь враскоряку. Одна нога на одной льдине, вторая – на другой. Трещина расширяется. Надо перебраться на одну льдину, но на какую? Ганди не зовет. Ромочка выжидает. Можно бросить одного и другого и уйти в никуда. Это все равно что провалиться между льдинами и оказаться в жгуче холодной пучине.

Алкоголизм – это заболевание, такое же, как любое другое, как диабет например. Но диабет протекает незаметно для окружающих. Страдает только сам больной. А алкоголизм именно ложится на окружающих. Сам больной не страдает. Ему хорошо. И в этом большое неудобство, мягко говоря.

Начало запоя у Ганди было восхитительным. Он хотел говорить. Был блестящ. Его тянуло на поиск истины.

Однажды Лиля оказалась с Ганди на банкете. Банкет давал молодой режиссер Пименов. Это была его первая картина, вполне успешная. Фильм получил первую категорию.

В разгар веселья Пименов неосторожно подошел к Ганди с бокалом, приветствуя мэтра. Он сказал:

– Вы – моя путеводная звезда, – ожидая услышать нечто державинское, типа «победителю-ученику».

Но Ганди произнес прямо противоположное. Он сказал:

– Ты еще снимать не научился, а врать уже научился.

Все поперхнулись. Пименов стал красный как помидор. Вся кровь хлынула в его голову.

– Ну почему же? – не согласился Пименов. – Общественность одобряет.

– Общественность врет, – отрубил Ганди.

В руках гостей застыли вилки. Они не понимали: есть им дальше или положить приборы и уйти, поскольку гости – это та самая общественность, которую оскорбил правдолюбец Ганди.

Лиля оторопела. Ганди – прав. В фильме было что-то тошнотворно фальшивое, при этом смотрелся он хорошо. Оторваться невозможно. Но когда фильм кончался и зажигался свет, становилось противно. Так бывает после соития с нелюбимым человеком: пока в процессе – захватывает, а когда наступает финал и приходит осознание – стыдно.

Гости все-таки донесли вилки до рта. Они продолжили праздник – ели и пили. Вокруг – все свои, еда и питье – главное удовольствие жизни. Праздник для того и существует, чтобы человек расслабился и разрядился.

Все расслабились и разрядились, а Пименов ушел в туалет и там плакал. А потом мыл лицо под краном.

На другой день Лиля пришла к Ганди для работы, как обычно. Ганди только что продрал глаза.

– Я вчера ничего себе не позволил? – проверил он, испуганно глядя на Лилю.

– Позволил. Сказал Пименову, что он бездарь и продажная тварь.

– Врешь, – испугался Ганди.

Лиля пожала плечами.

– Дай мне телефон.

Лиля принесла телефон. Ганди открыл записную книжку, набрал номер Пименова. Подождал. Потом произнес:

– Я звоню извиниться. Я вчера немного нахамил, пьяный был.

Пименов молчал.

– Ты меня узнал? – проверил Ганди.

– Узнал, – сухо ответил Пименов. – Ты нахамил при всех, а извиняешься один на один. Ухо в ухо. Ты должен публично извиниться и взять свои слова назад.

– А как я публично извинюсь? – не понял Ганди. – Что, собрание собирать?

– Как хочешь.

– Пошел ты на хер, – сказал Ганди и положил трубку.

– Извинился, называется, – отреагировала Лиля.

– А что, я не прав? Нельзя сказать то, что я думаю?

– Можно, но не при всех.

Ганди расстроился. Он был хорошо воспитан и понимал, что унизить человека прилюдно – неприемлемо. Однако пьяный не ведает, что творит. Мозги отравлены.

Ганди мучился угрызениями совести после каждого запоя и каждого безобразия. Но постепенно привык. Как говорится, человек не собака, ко всему привыкает. Человек должен как-то выживать. Выживать – значит, быть правым. Кто не прав – тому нет места среди равных. Ганди постепенно нащупал удобную позицию. Позиция была такова: ну и что? Обидел человека – ну и что? Никто не умер. Все живы.