Мятежный лорд

***

Прошла еще пара дней. К сожалению, начавшиеся неприятности не заканчивались. Постоянно отсутствовавшие дома отец и сын Гамба не сумели доказать тосканским властям, что их не следует высылать.

– Они опять вляпались в историю, – пожаловался Джордж, вернувшемуся из Пизы Трелони. – Драчливость у них в крови. Я пытался уговорить Руджеро пересидеть сложные времена и не лезть на рожон. Последняя стычка, в которой я сам вынужденно принял участие, произошла в марте. Тогда нас великодушно простили. Но сейчас дело поворачивается не так, как хотелось бы.

– Вспыльчивые люди, – нашел объяснение Трелони. – И вы, мой друг, чем-то похожи на них. Ваша дружба возникла не на пустом месте.

– Согласен, – кивнул Джордж. – Как бы то ни было, теперь отъезд в Геную представляется делом решенным. Гамба дали всего два дня на сборы. Я бы не хотел покидать Пизу, эту виллу, которая пришлась мне по душе. Однако оставить графиню я не имею права, да и не хочу. Придется последовать за ними.

Джордж попытался отсрочить отъезд Гамба, но безуспешно. Им временно разрешили проживание в Люкка. Когда-то этот город по влиянию и красоте превосходил саму Флоренцию. Теперь былое величие угасло, и только прекрасные здания и площади напоминали об ушедшей славе. Несмотря на условия развода с мужем, Тереза осталась с Байроном под одной крышей.

Без шумного семейства Гамба дом опустел. И даже Ханты стали вести себя тише: Ли работал над первым выпуском «Либерала», Марианна привыкла к Терезе, и ругаться с ней стало неинтересно. Единственное, что развлекало Джорджа – это позирование молодому американскому художнику, пытавшемуся рисовать его портрет для академии искусств, и ежевечерние прогулки верхом. Вместе с Трелони они приезжали к заброшенному сараю и соревновались в стрельбе по самодельным мишеням.

Жизнь в Пизе словно замерла. Джордж ждал решения по поводу похорон своих друзей. Ему не хватало бесед с Перси, споров, планов, которые они пытались строить.

– Нелепая смерть, – говорил он. – Предчувствия, ожидания чего-то страшного, неминуемого мучают меня теперь больше чем когда-либо. Я понимаю, что с уходом Шелли ушло нечто важное из моей жизни. Непредвиденно и, в тоже время, совершенно закономерно.

Тем не менее, работа над «Дон Жуаном» продолжалась. Ежевечерне Джордж зачитывал вслух отрывки Терезе, почитая ее за своего самого уважаемого критика. Порой она просила изменить что-то в тексте, в целом, впрочем, высказывая мнение одобрительное.

– Если бы меня еще не волновали дела финансовые, – делился Джордж с Трелони во время очередной вечерней прогулки верхом. – Из Англии пока не поступили деньги, которые я ожидаю. Понимаете, мой дорогой друг, когда ты должен кому-то, с тебя требуют выплат немедленно. Когда должны тебе, выплаты откладывают и стараются ничего не обещать. Я пытаюсь держать данное погибшему другу обещание и содержать Ханта со всей его семьей, а также помогать Мэри. При этом мой собственный доход не увеличивается. «Боливар», за который я заплатил гораздо более высокую цену, чем ожидал, скорее всего придется продать.

Трелони, назначенный капитаном шхуны, и принимавший участие в ее строительстве, оскорблено возразил:

– Стоимость не была завышена. Мы выполнили все ваши требования, Джордж.

Байрон фыркнул – все эти разговоры о деньгах действовали ему на нервы. Он не пытался обвинять Трелони, но здравый смысл говорил сам за себя: стоимость шхуны превышала изначальную в десять раз. Конечно, продажа «Боливара» оставит капитана без работы. Однако никто не пытался посмотреть на ситуацию, встав на сторону Джорджа. Смерть Шелли оставила на его попечении немаленькое семейство Ханта и Мэри, что включало Клер, как к ней ни относись. Джордж вздохнул который раз за день.

– Пока я ничего не решил, Эдвард. В любом случае подождем решения о погребении Перси, а после возьмемся за остальные дела.

– Кстати, Джордж, давно хотел спросить. Здесь, в Пизе, вас тоже преследует приведение или девушка являлась только на вилле в Ливорно? – Трелони, поселившийся у Байрона в мае на вилле, не имел возможности узнать о привычках приведений в особняке Лафранча.

– Нет, в Пизе спокойно. Говорят, на вилле дела Роза жила девушка. Она полюбила юношу, которого невзлюбил ее отец. Прямо-таки Шекспировский сюжет, просится на сцену. Девушка пыталась бежать, но была поймана. Вскоре она умерла от горя.

– Байрон, вы вправду верите, что люди могут умереть из-за несчастной любви? – Трелони уже слезал с лошади: они прибыли в то место, где имели обыкновение стрелять вечерами.

Джордж также спешился. Не отвечая, он прошел к сараю. Трелони последовал за ним. Мишени никто не трогал. С момента их последнего приезда все осталось на своих местах. Друзья начали заряжать пистолеты. Эдварда всегда поражало, как метко стрелял Байрон. Несмотря на легкую дрожь в руках, иногда излишнюю суетливость перед выстрелом, Джордж стрелял лучше товарищей, постоянно попадая в десятку. Он умел собраться в самый последний момент, в мгновение ока поднимая пистолет и нажимая на курок.

Вот и сейчас, не успел Трелони глазом моргнуть, как пуля застряла ровно по центру мишени. Эдвард прицелился, выстрелил – пуля оказалась чуть ниже байроновской. Буквально миллиметры отделяли ее от цели.

– Причиной смерти может быть обыкновенная лихорадка. Меня часто мучают лихорадки, – неожиданно продолжил прерванную беседу Джордж. – Когда-нибудь я умру от одного из приступов. Не исключено, – он перезарядил пистолет. – Из-за любви, мой дорогой друг? Причиной смерти является болезнь, а не любовь. Что вызывает эту болезнь? – раздался выстрел, и вновь пуля сидела ровно по центру. – Ослабление организма, мой драгоценный друг, ослабление организма. Погиб Перси и прекрасный джентльмен Уильямс. Я переживаю и оттого теряю силы. Умри я сейчас, скажут умер из-за смерти близкого друга.

Трелони вздрогнул. Спокойные размышления Байрона о смерти даже его порой ставили в тупик. Джордж представлял собой во многом, если не во всем, сочетание несочетаемых качеств. Возле Трелони стоял довольно-таки высокий мужчина, очень худой, но атлетически сложенный. Врожденная хромота не мешала Байрону великолепно боксировать, плавать, ездить верхом и метко стрелять. Его на самом деле мучили лихорадки, он стеснялся деформированной ноги и постоянно искал вокруг дурные знаки…

Раздалось два выстрела подряд.

– В палаццо в Венеции у меня точно водилось приведение и не одно, – Джордж положил пистолет на простой деревянный стол, стоявший посреди сарая. – Чем в более старом доме ты живешь, тем больше шансов встретиться с существами иного мира.

– В Пизе особняк старый, – встрял Трелони, пытаясь прицелиться.

– Помните, мой друг, мы говорили: приведения являются не всем. Может статься, обитатели Лафранча не хотят с нами общаться по каким-то своим, таинственным причинам. В Венеции они ходили по комнатам и коридорам толпами. Не смейтесь, Трелони, толпами. Жаль, мы не были знакомы, когда я жил в Венеции. У вас был бы шанс встретиться с ними. По сути приведения безобидны, но они почти всегда хотят вам что-то сказать.

– Что они говорили вам? Что говорила та девушка из Ливорно? – поинтересовался Трелони. Интерес был нездоровым, он это понимал, но ничего не мог с собой поделать.

– В Ливорно? Явно она указывала на Шелли. А приведения в палаццо вещали о многом. Долгая история. Уверен, они намекали на скорый уход Аллегры и мой. Графиня не любит, когда я говорю о собственной смерти. Она слишком молода, чтобы воспринимать подобные вещи беспристрастно…

Обратно в Пизу Байрон обычно возвращался по дороге, которая шла вдоль моря. В наступившей темноте оставалось лишь положиться на чутье лошадей, резво несущих всадников по направлению к дому. Полной луне освещать путь мешали набежавшие тучки. Чуть спавшая дневная жара сменилась долгожданной прохладой, с моря дул легкий бриз. Разговор затих: друзья ехали молча, наслаждаясь сиюминутной свободой. Кто угодно мог попасться им навстречу. Свои, чужие – по дорогам Италии по ночам ездили только вооруженные люди, настроенные враждебно к любому, кто им встретится. Но ощущение опасности придавало поездке особую окраску. Внутренняя свобода странным образом сочеталась с внешней напряженностью, готовностью в любой момент выхватить пистолет и выстрелить, защищая свою жизнь.

– Сыграем в бильярд, когда приедем? – предложил Байрон.

– Почему нет. Сыграем, – выкрикнул Трелони, перекрикивая шум волн.

Джордж улыбнулся. Чего бы не готовила ему судьба, в данный момент, ненадолго, он почувствовал себя счастливым…

1820 год, Равенна

Практически сразу после неудавшейся попытки Алджернона выследить карбонариев возле дома Байрона, он получил прекрасную возможность познакомиться со знаменитым соотечественником лично. Сначала Алджи заметил высокого, начинавшего полнеть мужчину с удивительным лицом. Мужчина стоял в углу комнаты и опирался на трость. Его лицо походило на те античные скульптуры, которые Алджи встречались по всей Италии, чуть не в каждом доме, словно бы они являлись не древней редкостью, а обычной вазой или подсвечником.

– Кто тот человек, похожий на Аполлона? – спросил Алджернон хозяина дома. – Какое потрясающее лицо!

Хозяин, непонятно кому симпатизировавший английский граф, ответил:

– Вы не знакомы? Джордж Байрон собственной персоной. Заманил его к себе чудом! Он ненавидит англичан, немцев, австрияков… Обожает итальянцев… На него любят прийти посмотреть. Рад был его приходу, искренне рад…

Дальше Алджернон не слушал. Перед ним стоял тот, кого он так усиленно искал, с кем он так упорно ждал знакомства. Человек с лицом Аполлона? С отсутствующим взглядом, стоявший в странной позе – чуть неуклюже опираясь на трость? Тот самый поэт, попирающий устоявшиеся нормы морали? Он же следил за ним, здесь в Равенне несколько месяцев – и вот, пожалуйста, Байрон стоит перед ним…

– Вы нас можете представить друг другу? – Алджи не верил в свою удачу.

– Почему нет, – ответил хозяин, – но имейте в виду: лорд Байрон не имеет ни малейшей склонности следовать светским манерам, и знакомится лишь с теми, с кем хочет знакомиться сам. Причем, он не любит англичан, я вам уже упоминал об этом.

Алджернон склонил голову в знак согласия с высказанными условиями. Его подвели к Байрону. Тот не шелохнулся, не повернул головы в сторону незнакомца. Весь его облик говорил об одном: полном пренебрежении к окружающим.

– Позвольте представить, лорд Байрон, – Алджернон почувствовал непреодолимое желание уйти: будто сейчас его разоблачат, выведут на чистую воду, и никакие ухищрения не помогут скрыть правду.

– Давно вы прибыли из Англии? – голос прозвучал холодно, но вежливо. – На чьей тут стороне? – Байрон ухмыльнулся и протянул руку для приветствия. – Лично я поддерживаю стремление итальянцев стать независимыми от европейских племен. Итальянцы слишком разрознены, в их рядах нет единства. Но они правы в своем стремлении к независимости.

Алджи растерялся – он не ожидал подобной откровенности.

– Вы откровенно выражаете свое мнение, сэр. Это внушает уважение к вашей позиции. Я не вполне с ней согласен… – он замолчал, не уверенный в том, что следует сказать дальше.

– Не смущайтесь! – Байрон махнул перчаткой, которую снял с левой руки. – Здесь большинство не понимает и не принимает моей позиции. Я не скрываю ее. Мои письма в Англию вскрывают? Скорее всего, это так. Уверен, что это так, – трость взлетела в воздух и сделала странный, замысловатый кульбит. – Мне все равно, мой дорогой друг.

– Неужто, неужто сбежав с родины, вы так запросто готовы расстаться с той страной, которая вас приютила? – слова, вопреки воле Алджи, сами слетели с его губ. Тут ему стало страшно. Глаза Байрона, казалось, видели душу собеседника насквозь.

– Полагаете, мне есть, что терять? – Байрон замолчал. – Отчасти вы правы. Я был бы рад видеть мою судьбу в ином свете. К сожалению, судьба моя предопределена. Тут уж ничего не изменишь.

В тот вечер Алджернон понял, насколько ошибался в отношении Джорджа Байрона. Мнение, высказываемое по отношению к нему в Англии, рассыпалось в прах. Распутник? Лжец? Предатель? Человек, не ведающий норм морали? О, более он так о Байроне не думал.

– Как вы смогли определиться? Почему вы не пытаетесь скрывать своих убеждений? Разве тут так все очевидно? – спросил Алджернон.

– Именно здесь, очевидно. Ищите странное и загадочное в простом. Моя жизнь находится под угрозой. Представьте, муж женщины, которую я люблю, поклялся расправиться со мной. Я не расстаюсь с оружием, но спокойно езжу ночами привычными дорогами. Представьте, не беспокоюсь нисколько. Я стреляю превосходно. Какая же проблема действительно волнует меня? – Байрон смотрел прямо Алджи в глаза. Тот слегка смутился и отвел взгляд в сторону:

– Не знаю. Ответьте, что вас волнует. Мне небезынтересно услышать.

– Почта. Меня волнуют почтовые отправления. На континенте, доложу я вам, почта работает отвратительно. Мои рукописи доходят с большой задержкой до издателя. К тому же, издатель не проявляет ко мне никакого уважения. Получив рукопись, он не считает своим долгом чиркнуть хоть строчку. Понимаете, моя жизнь предопределена, а вот судьба моих рукописей – в руках издателей, которые не считают нужным написать мне пару слов. А ведь я для них пишу куда больше…

Глава 3. Пиза, август 1822 года

Разрешение сжечь тела Уильямса и Шелли пришло к середине августа.

– Мы справимся с этим делом? – спросил Трелони Джорджа, передав новости. – Нам нужен кто-то в помощь?

– Нет. Поедем втроем. Вы ведь с нами, Ли?

Хант побледнел. Он с трудом представлял себе предстоящую процедуру. К горлу подкатила тошнота, но Ли сдержался и медленно ответил:

– Конечно, я поеду с вами. Когда вы намереваетесь ехать?

– Завтра же вечером. Не стоит привлекать к этому излишнее внимание. Да и днем слишком жарко, – по-деловому отвечал Байрон. – Эдвард, а вы правы. Нам без посторонней помощи не обойтись. Ведь придется сначала выкапывать тела, затем натаскать веток для костра. Плюс нам нужны свидетели, чтобы потом не возникло неприятностей с властями.

– Мы найдем кого-нибудь из местных в помощь. Не стоит брать ваших слуг, Джордж. Для свидетельствования лучше взять посторонних.

Ханта опять передернуло.

– Мы поедем верхом? – он подумал, что вряд ли сумеет вернуться обратно на лошади, даже если возьмет себя в руки и доедет до места кремирования.

Разговор происходил в гостиной первого этажа. Вскоре к мужчинам присоединились Тереза и Марианна. Странно, но они проявили необычное единение, предложив пригласить Мэри и Джейн.

– В прах превратятся тела их мужей, – рассуждала миссис Хант. – Они имеют полное право наблюдать, как это будет происходить. Печальная процедура, – вздохнула она. – Я бы не выдержала, поэтому на меня не рассчитывайте. Я останусь дома.

Тереза больше переживала за Байрона, чем за себя. Она видела, как он страдает, несмотря на всю внешнюю хладнокровность. Терезе не хватало сил, ни душевных, ни физических, сопровождать Джорджа в поездке. Тут она была солидарна с Марианной – ей не выдержать предстоящего испытания. Однако Байрону предстояло испить эту чашу до дна.

– Мы отправимся завтра вечером. Эдвард, у вас будет время сообщить дамам. Если они захотят, я не буду препятствовать их желанию ехать с нами.

Трелони не стал откладывать поездку в долгий ящик. Он тут же пешком отправился через реку в дом Шелли. Через час стало известно: Джейн Уильямс будет назавтра присутствовать на кремировании мужа. Она твердо решила сразу забрать его прах с собой и увезти в Англию.

Спускалась ночь. Надвигающаяся темнота действовала на нервы всем. Шорохи старого особняка, шум реки, крики, порой доносившиеся с улицы, заставляли вздрагивать куда чаще, чем хотелось бы. Байрон сел за стол, попытавшись заставить себя писать. Мысли разбегались, как застуканные врасплох мыши на кухне. Воспоминания, даже не связанные с Перси, теснились в голове, не давая сосредоточиться. Джин, который уже никто не разбавлял водой, поблескивал в хрустальном бокале. Есть не хотелось. Жуткие картины рисовало воображение: Шелли в пустынном замке, бродивший по комнатам, не зная отдыха.

– Мне нет пристанища, мой дорогой друг, – слышался голос Перси. – Помоги. Позволь моей душе найти успокоение. Мои тело и душа оказались разделены. Им не найти друг друга.

Он бродил по комнатам, опутанным паутиной, пахнувшими плесенью и сыростью, одинок и неприкаян в своем последнем пути…

– Завтра, Перси, завтра, – бормотал Джордж, – мы сожжем твое бренное тело, изуродованное морем. Оно превратится в прах, легкий и невесомый. Тебе станет легче, обещаю. Клянусь!

Неожиданно Джорджу захотелось увидеть Мэри, поговорить с ней, вспомнить былое. Как они жили когда-то в Женеве и соревновались в умении писать страшные истории. Он тогда для места действия своей истории выбрал замок в Шийоне. Как давно это было! Как странно повернулась жизнь! И вновь зашелестело, зашуршало вокруг, словно оживали предметы, а тени ушедших людей приходили дать совет, нашептать, прикоснуться слегка дуновением штор или обдать странным холодом летней ночи. За ширму Джордж боялся заглядывать – там точно схоронились опасные спутники ночи, готовые напасть в любой момент – только загляни за размалеванные доски. Схватят, задушат, не оставят и шанса.

– Главное, пережить два следующих дня, – шептал Байрон, наклонившись над листком бумаги. Пламя свечи выплясывало свои жуткие танцы, заставляя вглядываться в темноту, которую оно отказывалось освещать. – Если я смогу сжечь их тела, Господи, то уверен, продержусь еще немного. Понимаю, как грешен, но выхода не вижу. Вокруг – зло, которое не может превратиться в прах. Меня преследуют видения, не ведающие снисходительности. Мне осталось мало – уверен! Но завтра я обязан исполнить последний долг перед друзьями, которых так любил!

Усталость брала свое: Джордж впал в тяжелую дремоту, с трудом заставив себя дойти до кровати. Занимавшийся рассвет позволил ему задуть свечу, не опасаясь темноты, окутавшей было комнату.

– Дорогой Перси, я выдержу, – даже во сне он продолжал клясться другу. – Твоим мукам придет конец. Мы похороним тебя, ни где-нибудь, а в Риме. Англичанам не достанется ни капли удовольствия закапывать тебя на треклятом острове! – глаза закрывались сами собой, но сон не приносил успокоения. Он пытался убежать от преследовавших его демонов, но тщетно…

***

Процессия двинулась в сторону моря. В первом экипаже разместились Байрон, Трелони и Хант. Во втором – Джейн и Мэри. На берегу их ждали крестьяне из ближайшей деревни. Итальянцев не очень радовала перспектива выкапывать мертвые тела, а после сжигать бренные останки, но предложенная сумма денег немного облегчала груз, лежавший на душах.

В том месте, где временно захоронили тела Уильмса и Шелли, начали копать. Первым на свет Божий появилось тело Уильямса. Несмотря на изуродованное лицо, капитана узнали по точно описанному Трелони платку. Тело не просто было изуродовано, оно за прошедший месяц начало гнить. Ужасный запах быстро распространялся вокруг.

– Я на минуту, – тихо произнес Ли и пошел к экипажу. Возле него остались женщины, которых к могиле никто изначально и не звал.

– Друг мой, сегодня сожжем Уильямса, – твердо сказал Джордж. – Шелли – завтра. Иначе никто не выдержит.

– Согласен, – кивнул Трелони. – Вынимайте одно тело, – скомандовал он итальянцам. – Несите к морю.

У самой кромки воды уже сложили дрова. Тело Уильямса крестьяне быстро положили поверх образовавшейся кучи. От былого бравого морского офицера не осталось ничего. Как ни странно, лишь одежда напоминала о франтоватом, элегантном Уильямсе – тело куда быстрее пришло в негодность, чем никчемные куски материи. Ветер, дувший с моря, слегка заглушал страшный запах разложения…

– Поджигайте! – скомандовал Байрон.

Огонь быстро начал сжирать древесину, подбираясь к изуродованному телу. Уильямс лежал, словно на постаменте. Чуть поодаль, возле экипажа стояли на коленях Джейн и Мэри. Они молились, а в самом экипаже сидел Хант. Он пытался сохранять остатки хладнокровия, но дрожавшие руки выдавали необычайное волнение. Рядом с погребальным костром стояли двое – Байрон и Трелони. На обоих были надеты высокие сапоги для верховой езды, узкие брюки и жилетки. На Байроне развевалась короткая куртка, а под жилеткой виднелась белоснежная рубашка с таким же белоснежным платком, повязанным вокруг шеи. Он стоял, подняв голову, глядя на море. Его не тревожил сильный ветер. Полы куртки громко, как крылья чайки, хлопали на ветру, вздымаясь и опускаясь к ногам Джорджа. Трелони, напротив, закутался в длинный плащ, не давая тому оторваться от тела, дабы начать описывать затейливые пируэты в воздухе. Под жилеткой с трудом угадывалась белая рубашка. Ни шарфа, ни платка он на шею не повязал. Трелони, не в пример другу, смотрел себе под ноги. У него не оставалось сил поднять голову, у него не хватало мужества поднять взгляд на то, что когда-то называлось «капитан Уильямс».

Хотелось все закончить побыстрее, но приказать огню мгновенно превратить тело в прах не дано никому. Итальянцы, оставшиеся неподалеку, неистово молились. Они видели подобное зрелище впервые и умоляли Господа не дать им испытать подобное вновь. Хант забился в самый угол экипажа и не высовывался наружу. Женщины молились, низко склонив головы к земле. Только Байрону и Трелони суждено было следить за пламенем, сначала распространившемся на все доски, а потом принявшемся за Уильямса. Когда дошло дело до человеческих останков, запах стал совсем невыносимым. Но оба мужчины стояли возле погребального костра, как статуи. Они были недвижимы, но, казалось, даже статуи не смогли бы дольше выдержать разворачивавшегося перед ними зрелища. Ветер не успевал разгонять едкий дым и страшный запах. Трещала древесина. Огонь подбирался к скелету – кости поддавались последними.

В полночь дело было закончено. Джордж приказал собрать пепел.

– Завтра вы придете сюда снова, – сказал он итальянцам. – Нас ждет второе и последнее испытание.

Люди не смели ему возразить. В гнетущем молчании они развернулись и побрели прочь от этого места. Вскоре их фигуры скрылись в ночной мгле.

– Не придут, – промолвил Трелони.

– Я бы сам не пришел. Найдем других. Перси ждет своей очереди. Если бы мы сожгли обоих, нас не ожидало бы второе испытание. Вам страшно?

– Не знаю, – честно признался Трелони, не пытаясь врать. – Скорее, это не страх.

– Опустошение, закрадывающееся в душу, – Байрон остановился в шаге от экипажа. – Понимаете, тело настолько бренно, что простой огонь не оставляет от человека ничего, ни косточки, ни кусочка кожи. То, что так усердно думало, страдало, исчезло. Целая жизнь исчезла на наших глазах. Приведения… Их нельзя сжечь. Простое, понятное тело плоти и крови легко исчезает на наших глазах. А непонятная, неощутимая материя вечна. Ее не уничтожить. Поверьте, мой друг, Уильямс не раз навестит нас в ином обличии, том, которое мы никогда не сумеем сжечь. Вот чего следует бояться. Не знаю, о чем я буду с ним говорить.

В особняк Лафранчи вернулись за полночь. Тереза не спала.

– Caro, как ты? – обратилась она к Джорджу. – Я волновалась за тебя.

– Не стоило, дорогая. Когда будут жечь меня, тогда стоит поволноваться. Лично я не был спокоен за нашего горевшего друга. Однако нам предстоит еще один вечер погребения.

– Почему? – Тереза искренне не понимала слов Байрона.

– Шелли остался в могиле. Мы выкопали только Уильямса. Как видишь, он один горел довольно долго. Могильщикам, дорогая, приходится не слаще, чем умершим. Завтра. Завтра все будет окончено…

Остаток ночи прошел сумбурно. Не спалось многим. Хант, понимая, что отказ ехать будет стоить ему поддержки Байрона, готовил себя к очередному шоку. У него перед глазами стояла сцена у моря: костер, на котором горит человек. Кроме того, Ханта преследовал запах, сладкий запах ладана, почему-то вызывавший тошноту. Ли не хотел ни с кем разговаривать. Он ушел в свою комнату и просидел остаток ночи над статьей для «Либерала». Из-под пера не вышло ни строчки, а к утру Хант вышел к завтраку невыспавшимся и полным дурных предчувствий.

Трелони заснул, выпив полбутылки джина. Перед собой он поставил задачу – сжечь тела друзей и отдать прах для захоронения вдовам. Он старался не размышлять об эстетической стороне дела, забыть об истлевшем, изуродованном теле Уильямса. Соотношение души и материи для Трелони оставалось загадкой. Но вдруг, когда на его глазах сгорело тело, он задумался об атеизме Шелли. Мысли не радовали, а скорее приводили к совершенно пессимистическим выводам.

В комнате Байрона царила иная атмосфера. Вроде та же бутылка джина, но она, пожалуй, помогала настроиться на творческий лад. Джордж писал. Хотелось увиденное и пережитое выразить на бумаге. Оттого печаль и меланхолия сменились лихорадочным состоянием творческого возбуждения. Джордж боялся лишь одного – разболеться и не иметь сил ехать на следующий день кремировать Перси. Тем не менее, он не делал попыток лечь спать, отдохнуть, набраться сил. Он писал и писал, отбрасывая в сторону исписанные страницы, словно боялся не успеть к назначенному свыше сроку.

В два часа дня Байрон спустился в гостиную, попросив принести ему джина и немного сыра.

– Когда мы выезжаем? – спросил подошедший на шум Трелони.

– Как и вчера. Не будем изменять традиции хоронить друзей ближе к закату. Хант не едет с нами?

– Отчего же? – Ли вышел из своей комнаты и пытался придать лицу отстраненное выражение, должное обозначать равнодушие, безразличие к грядущей церемонии. – Я еду.

Шелли не походил на самого себя. То есть, его вообще невозможно было опознать. Но Байрон не сомневался ни минуты – перед ним тело Перси. Выкопанное из могилы, оно лежало на песке в ожидании той же участи, что накануне постигла Уильямса. Трупный запах быстро распространился по берегу.

– Сложно привыкнуть к подобному зрелищу, – с трудом выговорил Хант. – Извините, я все-таки буду ждать вас в экипаже.

– Ступайте, мой друг, – махнул рукой Джордж. – Вы тут явно не поможете ни нам, ни тем более Перси. А если вам станет дурно, то напротив, помешаете превратить эти отвратительные, разлагающиеся останки в пепел.

– Извольте проявлять чуть больше уважения к ушедшему в мир иной другу! – визгливо вскрикнул Ли, отвернулся и быстро пошел к экипажу.

Эдвард и Джордж переглянулись.

– Экая барышня, – процедил Трелони. – Пусть отсиживается в экипаже и молится о спасении своей души.

– Пойдемте. Не будем терять времени, – Байрон направился к итальянцам, стоявшим поодаль в ожидании дальнейших распоряжений странных английских господ.

Хворост был заранее собран на том же месте, где накануне сжигали тело Уильямса. На сей раз сверху поместили носилки с останками Шелли. Огонь занимался медленно – мешал сильный ветер с моря. Но постепенно он все же подобрался к телу. Итальянцы молились в сторонке, Хант судорожно перекрестился, выглянув из экипажа. Буквально через минуту он сильно пожалел о том, что высунул нос наружу: едкий дым окутал все окружающее пространство, а на Перси ярко вспыхнула одежда. Ли быстро выскочил на землю. Его тут же вывернуло наизнанку – поздний завтрак и обед пошли Ханту не впрок.

Джордж смотрел на костер, не отрываясь. Он понимал, что обязан стоять здесь, возле последнего пристанища друга, отдавая ему последние почести. Изгнанные, непонятые на родине, они вдвоем прошли немалый путь отречения от прошлого. Они часто спорили, даже ругались, но после всегда находили повод помириться.

– Мы писали тогда страшные истории. Все вчетвером, – тихо промолвил он.

– Что? Извините, Джордж, я не расслышал, – Трелони оторвал взгляд от горизонта и повернулся к Байрону.

– Мы писали о страшном и неведомом. Хуже всех, естественно, получилось у Клер. Остальные справились прекрасно! Мы читали друг другу, не представляя, что самое ужасное нас ожидает впереди. Смотрите, Трелони, огонь словно с неохотой поедает органы Шелли. Смотрите, идет борьба бренного тела с огнем, будто Шелли продолжает сражаться со смертью…

Прямо на погребальный костер с моря бежали волны.

– Если шторм усилится, вода накроет Шелли и унесет в море, – промолвил Трелони.

– Мы не в силах ускорить ход событий. Так тому и быть: Перси унесет туда, где он погиб. Он будет похоронен на дне морском, – казалось, Байрон впал в то состояние, когда ни одно событие не в состоянии вывести его из равновесия.

Шло время. Друзьям казалось, прошла вечность. Волны подбирались совсем близко к костру, но пока по-прежнему не касались огня.

– Завораживающее зрелище, не находите? – вновь обратился к Трелони Джордж. У него появилась настоятельная необходимость произносить что-нибудь вслух. – Огонь, вода, яркая луна, звезды – все они безмолвные свидетели нашего обряда. Это воспоминание они будут, в отличие от нас с вами, хранить вечно.

Итальянские крестьяне начали потихоньку разбредаться. Им уже заплатили, а смотреть на никак не желавшее окончательно превратиться в прах тело Шелли стало совсем невыносимо, да и усталость брала свое. Хант задремал, прислонившись к дверце экипажа, выходившей на противоположную от костра сторону. И только двое продолжали выполнять свой скорбный долг, не теряя мужества и силы воли…

Сердце никак не желало сдаваться огню. Уже не осталось ни одного органа, который бы продолжал необычную схватку с пламенем, но сердце Шелли боролось до последнего.

– Я заберу его, – решительно сказал Джордж и сделал шаг вперед.

– Что вы намерены сделать? – Трелони очнулся, вынырнув из океана нахлынувших на него чувств.

– Положу в спирт. Так его можно хранить долго, – он помолчал. – Если не вечно. Но я не говорю этого слова, потому что вечного в принципе нет ничего. Видите, перед нами наглядная иллюстрация моих слов.

– Разве вы не верите в бессмертие души? – встрепенулся Трелони. – Тела бренны, а души витают где-то. Помните, мы беседовали о призраках. Ведь это души умерших, не нашедшие успокоения.

Ненадолго установилась тишина. Было непонятно, ответит ли Байрон, услышал ли он в принципе вопрос. Погребальный костер догорал. Начал заниматься рассвет. Еще луна не успела погаснуть на небе, как горизонт стал медленно окрашиваться в светло-голубой цвет. Свет и тьма не боролись – они мирно передавали друг другу бразды правления, точно понимая: когда придет час, они вновь поменяются местами…

– Да, конечно, – вдруг произнес Джордж, – души куда более живучи, чем тела. Однако и они не вечны, поверьте. Те мучающиеся признаки потому и считаются не успокоившимися душами. Плохо, когда душа не нашла своего последнего пристанища и бродит среди людей. В вечности нет ничего хорошего, Трелони. Не ищите ее. Ни море, ни эти горы, ни песок под нашими ногами не вечны, – он протянул руку, затянутую в белую перчатку и взял сердце Шелли. – Отдам Мэри. Пусть хранит столько, сколько отпущено свыше.