Loe raamatut: «Заря и Северный ветер. Часть III»

Моей бабушке, Любови Уваровой.

Пролог

Жгучее ядовитое время – лезвием режет кожу. Гранитное мёртвое небо – ломает рёбра. Пьяные исступлённые мы – задыхаемся в мороке. Мы больны. Ты видишь? В чёрном зеркале чёрное отражение. Это я. Это ты. Я смотрю в глаза своей тени. Она усмехается мне в лицо. Она на воле. Её власть – наслаждение и боль. Душить, давить, сжигать. Это наваждение. Ты слышишь? Не верь ему. Ты во сне.

Всполохи огня. Густое и мягкое, чёрное, нежное? Оно в тебе и во мне. Но мы спим: слепые, глухие, немые. С распоротыми обожженными лёгкими. Над нами железное ржавое небо. В нашей крови отравленное время. Но послушай. Ты слышишь? Тишина льдинками на коже. Покалывает кончики пальцев. Просачивается под кожу, подымается к груди.

Мы проснулись, мы вышли из комы. Учимся говорить и ходить. Температура спала. Жара нет. Мы на пути к выздоровлению. Мы можем дышать. Они называют это болезнью, называют солнечным ударом. Но апрельским чужим теплом оживаем. Я дышу. И дышишь ты. Мы – камни, угли, раскалённые докрасна. Потухшие угли и пепел.

Глава 1. Поезд

Город, с шумом толкая волны людей, растекался широкой бурливой рекой. Грузное, бесконечно серое небо наваливалось на него всем своим весом. Оно сдавливало тяжёлый сырой воздух и неизменно обещало головную боль. Моросил мелкий нудный дождь. Без спешки он перекрашивал крыши, лестницы, многочисленные скульптуры в тусклое и холодное. Пришедшая вместе с ним мутная мгла пожирала всё: площади, парки, каналы, мосты и – людей. Но над железной дорогой цементное небо пошло едва заметными трещинами. В его мелких разломах засквозило золотистое сияние весеннего солнца. Это ещё слабое, но живое солнце обещало тепло и свет.

Беспрестанный вокзальный гул, теснота и сутолока поглотили двух девушек, втиснувшихся в очередь у дверей. Пройдя через рамки и сняв с ленты туго набитый чемодан, они молча двинулись в сторону кафетерия. Ирина, стянув с головы мокрый капюшон толстовки, заправила за уши отрастающую рыжую чёлку и покорно поплелась за подругой. Люба, волоча опасно покачивающийся на ненадёжных колёсиках багаж, упорно, как танк, шла вперёд. Её короткий неоново-розовый хвостик бодро раскачивался из стороны в сторону. Это свидетельство пробивной натуры и внутренней силы подруги заставило измотанную Ирину отвести взгляд.

Когда они устроились за круглым столиком с искусственным цветком, Люба лихо сдвинула к локтям рукава, открыв испещрённые цветными татуировками предплечья, и посмотрела на экран своего фитнес-браслета.

– У нас в запасе минут… десять, пятнадцать… минут пять, десять пятого, четыре, пять, десять пятого утра.

Ирина улыбнулась: даже тут Люба не удержалась и свела всё к цитированию старого мема. Это был её излюбленный приём – в любой непонятной ситуации выуживать из культурного багажа что-нибудь нелепое или едкое. Этой шутке предназначалось разрядить обстановку.

– Пятьдесят минут сидим спокойно и не делаем резких движений. Думаю, Андрей успеет подъехать. Может, пока по чашечке бодрящего руссиано? Принесу нам чего-нибудь пожевать, – Люба с шумом отодвинула стул и деловито зашагала к стойке.

Ирина достала из заднего кармана джинсов телефон. Она уже поднесла указательный палец к сканеру отпечатка, но после секундного колебания положила смартфон экраном вниз и отодвинула к пластиковой фиалке. Люба вернулась скоро. Поставив на стол дымящиеся кружки и тарелку с круассаном, она скомандовала:

– Ешь.

Ирина притянула тарелку, но до выпечки не дотронулась: от мучного её тошнило. Она сжала в руках кружку и бросила нервный взгляд на свой телефон. Люба заметила это.

– Ты поступаешь правильно, – серьёзно, почти строго сказала она. – Пройдёт время, ты сама это поймёшь. Чёрт! – она сняла запотевшие от горячего кофе очки. – Надо за линзами зайти. Слушай, Ирин… всё хотела спросить. Эм… Как тебе Андрей?

На лице Любы отразились смущение и совершенно диковинная для её характера робость.

– Ну, он мне показался немного странным…

– Совпадение? Не думаю, – защитилась в своём же афористичном стиле Люба. – В его ситуации странно не казаться странным. Живёшь себе мирно, и вот родители решают за твои взгляды сдать тебя в психушку и отправить под суд. В забавном мире мы живём, правда?

– Я помню про Минск, Люб. Странный не значит плохой. Он приятный. Умный, рассудительный, интеллигентный… Он не похож на сектанта. Родственники у него… Таких врагу не пожелаешь. Вы с Андреем очень разные, но в то же время похожи, вы как будто дополняете друг друга.

– Да? Спасибо, Ирина! Я тоже так считаю. Сначала я боялась съезжаться с ним. Думала, быт, всё такое… А нам так хорошо вместе.

Ирина надломила бумажный пакетик и высыпала сахар в кофе. Руки у неё немного дрожали.

– За эти два месяца мы ни разу даже не поссорились! По очереди делаем уборку, готовим – никаких проблем. Может, он просто ещё не со всеми моими феминистскими тараканами познакомился?..

– Нет, – Ирина грустно покачала головой и размешала сахар. – Андрей – проницательный человек, он всё видит. Просто он не считает твои взгляды тараканами, он уважает твоё мировоззрение, даже если ему что-то не близко. Тебе в этом повезло.

Люба снова глянула на часы: заболтать Ирину не удавалось, ей требовалась поддержка Андрея. Накануне он легко расположил Ирину к себе: обычно закрытая и молчаливая, она долго говорила с ним на кухне. Андрей умел находить нужные простые слова, Люба видела с каким въедливым и доверительным вниманием Ирина слушала его. Наверно, дело было ещё и в том, что мужчина говорил о мужчине. Хотя то чудовище Люба никогда бы не назвала мужчиной… К счастью, Ирина наконец послушала её и решилась уехать – во многом это была заслуга Андрея.

Телефон под фиалкой глухо завибрировал, напугав девушек. Они тревожно переглянулись.

– Он? – Люба водрузила очки на нос и тяжело сдвинула брови.

Ирина посмотрела на горящий экран и севшим голосом ответила:

– Да.

– Не бери!

– Не буду, – Ирина нажала на боковую кнопку – телефон смолк, но продолжил мигать. – Тридцать восьмой. И двадцать сообщений в «Розетке». Он хочет поговорить…

– А жареных гвоздей он не хочет? Не вздумай отвечать ему!

– Я ночью читала, теперь просто не открываю.

– Заблокируй его к чертям собачьим.

Ирина спрятала телефон в карман.

– И что он писал?

– Всё то же самое: люблю, жить не могу, прости. А дальше сама знаешь: я его спровоцировала, довела, я тварь, шкура, ну и…

Люба нецензурно выругалась.

– Надо же было родиться таким скользким, мерзким гадом! Но ты же его писульки на свой счёт не берёшь?

– Не беру…

– Он абьюзер и манипулятор! Я говорила тебе.

– Рэд флаг, фэд флаг. Я помню! Но…

– Ты ни в чём не виновата, Ирина.

– Но ведь это правда – я бросаю его в тяжёлый период…

– Какой тяжёлый период? Пацан к успеху шёл, не получилось, не фортануло? Он мошенник. И будет отвечать по закону. Ты тут при чём?

– Но ведь он меня не бросил, Люба. Когда я в коме лежала, он ухаживал за мной…

– Не он, а санитарки и медсёстры!

– Он не бросил меня. Хотя мы уже тогда не были вместе. Даже когда я не могла его вспомнить, он был рядом и помогал.

– Правда, что ли?! И как же? Тем, что все эти полтора года унижал тебя и сидел на твоей шее? Или тем, что говорил, будто ты… – Люба снова выругалась, – что тебе надо к психиатру? Тем, что таблеточки тебе навязал? Да он просто человек года! Нобелевку этому господину!

– Препарат врач назначил, – раздражённо буркнула Ирина.

– Врач. Я говорила тебе: иди к платному специалисту, он назначит адекватную терапию. Но нет, ты на себе экономишь, потому что этот гад тебя убедил. Тебе это покажется бредом, но я вот о чём подумала… А что, если он тебя обманывал? А? Что, если ваши отношения, ну, и до комы, были не лучше. Просто твой мозг не хочет травмировать тебя этими воспоминаниями.

– Нет! Я знаю… как это объяснить? Может, я не помню всех событий, но чувствую, что была счастлива с ним. Просто он… он как будто был другим человеком. Это сейчас всё поменялось.

– Он всегда был мизогинистом! Он забрал тебя из больницы, чтобы получить бесплатную обслугу. Ты готовишь, убираешь, работаешь! А что делает он? Лежит на диване, играет за компом и делает ставки. Круто! Он даже не хочет спать с тобой в одной комнате, Ирина. Я бы сказала: какая ирония. Но всё это… Это отвратительно, Ирина! И только не повторяй всю эту чушь про его чуткий сон. Вам не по девяносто лет!

Сглотнув спазм, Ирина сложила дрожащие руки на груди и с чрезмерным вниманием стала рассматривать мозаику на барной стойке.

– Ирина, – участливо позвала её Люба, – он типичная амёба, поедающая мозг.

– Неглерия Фаулера¹? – с невеселой усмешкой уточнила Ирина.

– Неглерия Червякова.

– Черков, Люба. Черков.

– Пофигу. Он – па-ра-зит. Понимаешь? Он живёт за счёт тебя. Он знает твои слабые места и давит на них. Он культивировал в тебе комплексы и чувство вины. Вот объясни мне, почему он не работает?

– Он пытался устроиться, но ему не везёт. Сама же знаешь, в наше время трудно найти нормальную работу.

– И вот опять двадцать пять! Шоколад ни в чём не виноват. Ты опять повторяешь его слова. Хотел бы, нашёл. Что, он до тебя не работал? Тогда кто его содержал? Родители? Бывшая? Андрей правильно говорит: люди в таком возрасте не меняются. Ему с тобой удобно. Мне сразу не понравились эти ваши свободные отношения. Они ему выгодны, конечно. Свобода при наличии ручной домохозяйки. Никто ведь никому ничего не должен. Или это работает только в одну сторону? Он тебе – ничего, а ты…

– Ладно, хватит. Не хочу об этом больше.

– Мне ведь за тебя обидно, Ирина! Ты же неглупая девчонка, как ты не видишь этих крючков! Я не понимаю. Хотя нет, понимаю… И ты поймёшь, когда отболеешь. Знаешь, мама, насмотревшись на своих родителей, всегда мне твердила: если мужчина ударил один раз – ударит снова.

Ногти Ирины впились в кожу ладоней. Да, этого она уже не могла простить, как ни старалась. Влад стал ей противен. Хотя чувство вины заставляло её в последние дни колебаться. Его придирки к её внешности, одежде, к готовке, уборке, книгам, мыслям – всё можно было стерпеть, перемолоть, оправдать, в конце концов, постараться исправить. Но не ту ночь, когда после очередной ссоры она сбежала к Любе и Андрею. Они думали, что Влад дал ей пощёчину, они не знали, что он ударил её кулаком в живот, а потом, как вещь, спихнул ногой с дивана.

– Ты должна уехать. Испариться! Пуф! Здесь он не даст тебе житья. Мне, конечно, не хочется тебя отпускать, – Люба пресно улыбнулась. – С кем я теперь буду рассекать по коридорам на каталке?

– С Антониной Ивановной.

Люба рассмеялась, представив грузную ворчливую заведующую терапевтического отделения, от которой им всё время попадало.

– Веселитесь? – приветливый голос Андрея прервал их беседу. – Правильно! Долой уныние! Долой уныние всем!

– И взрослым, и детям, и молодёжи. Долой уныние, – закончила за него мемную фразу Люба.

За короткое время, проведённое с ребятами, Ирина уже успела привыкнуть к их любимой игре. Они спонтанно могли начать перебрасываться цитатами. Нередко такой обмен начинался с того, что один заканчивал известную фразу за другого. Встретившись с сизыми глазами Андрея, Ирина дружески кивнула ему и улыбнулась. Андрей ответил ей тем же, затем наклонился и чмокнул Любу в висок. Овитый ветвями олений череп от этого движения выпал из ворота рубашки и заколыхался на золотой цепочке. Это украшение ещё при первой встрече три дня назад показалось Ирине необычным и смутно знакомым, словно она его где-то уже видела.

– Вы так и конец света проболтаете, – выпрямившись, сказал Андрей. – Идёмте, поезд на восьмом пути, – он вытянул чемодан из-под стола.

Люба сопроводила это действие цитатой из сериала «Улицы разбитых фонарей»:

– Андрюха, у нас труп, возможно, криминал, по коням.

– Стартуем!

На перроне эта игра продолжилась после того, как Ирина спросила, как друзья планируют провести лето.

– Э-э-э… Довольно-таки приятно, – мягким блаженным голосом затянула Люба. – Очень приятно. Мне очень нравится, между прочим. Люди настроены на лучшее. Это Люба говорит. И всё будет хорошо. Дай бог.

Андрей в шутку, словно задумавшись над какой-то сложной задачей, приподнял пшеничную бровь и почесал жидкую бородку.

– У вас тут сущность сидит в виде гномика, – он стал выводить колдовские круги у груди Любы. – Я сейчас это почистю, уберу.

– Да что ты чёрт побери такое несёшь? – изобразила изумление его девушка.

– Всё огонь, – гнусаво отозвался Андрей, делая вид, будто расчехляет оружие. – Валера, настало твоё время!

– Это разборка, – пьяно прохрипела Люба, обращаясь к Ирине, – питерская.

Заметив внимание окружающих к их репризе, они рассмеялись и перестали дурачиться. Пора было прощаться.

– Спасибо вам, ребята, – обнимая по очереди друзей, сказала Ирина. – За всё! Я как устроюсь, сразу верну деньги.

– Пошлость! – возмущённо спародировала российского режиссёра Люба.

– Звенящая пошлость! – тут же подхватил Андрей.

Снова взрыв хохота. Это был завершающий аккорд их выступления. Люба напустила на себя серьёзный вид и внушительно произнесла:

– Об этом вообще не думай. Позаботься о себе и своём комфорте.

– Тебе точно есть, где остановиться? – спросил Андрей.

– Да, квартиранты ещё в том месяце съехали. Ключи отдали дяде Мише, это отец моей одноклассницы, он живёт в соседнем дворе. Так что всё нормально, – Ирина забрала свои документы у проводницы. – Без крыши над головой не останусь.

– Будут проблемы, не стесняйся, пиши, звони.

– Позвонит она, ага! Иринка у нас тот ещё воробушек-социофобушек. Сами будем звонить. Учти, мы от тебя не отвяжемся. Жди нас в гости!

– Хорошо, договорились. С меня ватрушки с творогом и брусникой.

– О, да! Обожаю! Это ШЕ-ДЕ-ВР! – Люба излишне эмоционально округлила глаза и восторженно потрясла руками перед лицом.

– Ладно, Буся, прощайтесь, я занесу чемодан.

Люба крепко обняла Ирину и прошептала:

– Расстояние и время отрезвят тебя. Когда ты оглянешься, то увидишь, какой дурёхой была, и с каким монстром жила. А я потом приеду к тебе в гости, обещаю! Или ты возвращайся, когда внутри всё утихнет. Надеюсь, этого придурка уже посадят. Поверь, теперь ты будешь счастлива.

Когда поезд тронулся, телефон Ирины снова завибрировал, но она выключила его и прижалась к окошку, за которым стояли её друзья. Их светлые, открытые лица – это единственное, что она хотела запомнить и увезти с собой домой. Впереди у неё была долгая дорога – двое суток, чтобы обдумать прошедшие четыре года её странной жизни.

С попутчиками ей повезло: в купе с ней ехала супружеская пара с сыном-подростком. Они возвращались домой после майских праздников и обсуждали увиденное в музеях. Ирине нравилось, не вступая в беседу, слушать их правильную, лёгкую и текучую, словно воздух, речь. На протяжении всего пути Володя, так звали юношу, неторопливо разъяснял своим ещё молодым и красивым родителям исторические факты, связанные с посещёнными местами, или читал и одновременно слушал в наушниках музыку. Этот темноволосый и сероглазый мальчик в футболке со строчкой из песни «Вольмы» пробуждал в сердце Ирины какое-то щемящее тепло. Ей очень нравилось его имя – не Вова, а именно Володя. В нём было что-то объёмное и обволакивающее, что-то от воли и волны. И в то же время оно казалось мягким и невесомым, словно прикосновение ласкового ветра.

Соседи Ирины, тактично приглашая её к столу, не навязывались с излишне длинными разговорами. И она была благодарна им за это – ей не хотелось рассказывать о себе. Она часто задумчиво лежала на верхней полке или стояла в коридоре, глядя в окно. Всё это время внутренним взором она пристально рассматривала воспалённое место в свое памяти – исходную точку событий, момент, когда её размеренная жизнь перевернулась. Тогда Ирине было двадцать два.

***

С Владиславом Черковым она познакомилась в 2015 году в «Розетке». Несколько месяцев они переписывались и общались через видеозвонки. Осенью Ирина приехала к нему, и они вместе провели весь её отпуск: ходили в тир, катались на лошадях в парке, Владислав даже взял Ирину на свадьбу двоюродной сестры. Но весь праздник он ухаживал за другой девушкой, в которую, как оказалось, был влюблён в школе. Они поссорились, Ирина уехала домой. Но что-то заставило её вернуться, и тогда всё закрутилось… Он стал её первым мужчиной, а она не помнила этого (впрочем, и многого другого, что касалось их отношений). Всему виной был дурацкий пешеходный переход, на котором её сбила машина.

Влад приехал за Ириной в больницу и перед тем, как увезти, долго разъяснял ей, где она и кто он такой. Два с половиной года их отношений и тяжёлое расставание накануне ДТП превратились в чёрно-белые рентгеновские снимки: никаких деталей, одни контуры. Всё остальное, живое и объёмное, облечь в плоть и кровь пришлось Ирине самой. Вышло не то чтобы хорошо – память не желала восстанавливать отмершие участки. Иногда в ней проявлялись цветные картинки, но они были настолько яркими, что казались неестественными и выдуманными.

Часто Ирине снились удивительные, похожие на кино сны. Когда она пересказывала их на работе, Люба восхищалась её фантазией: «Тебе надо книжки писать!». В них Ирина могла бы обрисовать подножие горы, обсыпанный снегом тёмный замок, пушистый бор и сияющее на свету, похожее на широкую ладонь великана, озеро. В её сознании этот сказочный образ часто дополнялся разными деталями, событиями и действующими лицами. Но присутствие кого-то очень близкого, родного всегда ощущалось ею явственно. Во что бы ни перетекал сон – в томительное сладостное видение или жуткий кошмар – рядом с Ириной неизменно находился невидимый, но осязаемый ангел-хранитель. Но это был не Влад.

Во сне она в свадебном платье шла по зимнему парку к дереву с кроваво-красной листвой. Под этим деревом её ждал тот самый ангел-хранитель. Ирина хотела скорее дойти до него, чтобы увидеть лицо. Но сюжет обрывался или превращался в кошмар: она оказывалась в полной темноте в решётчатой клетке. Когда вокруг неё начинали загораться красные глаза, Ирина кричала и просыпалась. Уснуть повторно ей удавалось с трудом и только при включённой лампе. Это раздражало Влада, привыкшего экономить на коммунальных платежах. Одним утром они поссорились из-за этого. «Если у тебя проблемы с головой, сходи и проверься!» – бросил он в сердцах и, хлопнув дверью, ушёл в свою комнату.

Ирина сделала, как он хотел. Она и сама боялась, что после травмы в её голове что-то сдвинулось. Помимо ночных ужасов её изводили панические атаки, ощущения дежавю и хроническая тревожность. Оказавшись одна в чужом огромном городе и смутно помня почти три года своей жизни, она вцепилась во Влада как в спасательный круг. Она сама не понимала, откуда в ней взялось это дикое, сосущее одиночество. Ирина словно заблудилась в глухом лесу и не могла найти дорогу: все пути вели туда, где было темнее, страшнее и тише. Влад не понимал её и только раздражался.

Полгода они жили как совершенно посторонние люди. Но постепенно от скуки или ещё от чего Влад стал чаще проявлять к ней интерес. Ирина радовалась этому, как парализованный человек, делающий первые шаги на костылях. Ведь, она, кажется, до сих пор питала к нему нежные чувства. Но когда между ними завязались романтические отношения, ничего, кроме пустоты, Ирина не ощутила. Через пару месяцев Влад устал от неё, любую ласку он принимал с видом скучающего человека. Одарив Ирину недолгим вниманием, он неизменно возвращался к компьютерному столу. Его затылок и спина стали привычной картиной.

Когда Ирина после близости просила Влада побыть с ней – полежать вместе и поговорить, посмотреть кино или погулять, он сердился. Нередко дело доходило до взаимных упрёков, которые перетекали в ссору. Все препирательства заканчивались одним и тем же: Ирина пытается контролировать жизнь Влада, она нянчит свою депрессию, тогда как он вкалывает в баре; она не понимает, как он выматывается и как нуждается в отдыхе, а отдых для него – это игра, и, вообще, она запустила себя, и ему стыдно выйти с ней на улицу.

Всё дошло до того, что Влад заявил, что у них свободные отношения, следовательно, никто никому ничего не должен и каждый волен общаться и встречаться с тем, с кем захочет; если Ирина не готова уважать личные границы другого человека, то им не по пути. Ирина плакала, сидя на его постели, но он был глух к «этой драматизации». Не выдержав тяжёлого холодного молчания, она дождалась, когда Влад закончит миссию в игре, и попросила прощения. Они помирились, но своих слов обратно он не взял.

Ирина надеялась, что, если она изменится, они обязательно вернутся к тому, что было между ними раньше – до того, как её сбила дочка какого-то мелкого чиновника. Ради Влада, чтобы не выглядеть «колхозной провинциалкой», она состригла свою гордость, доходящие до поясницы волосы. Но ни модная причёска с чёлкой, ни яркий макияж, ни новая одежда ничего не изменили. Ирина провалилась в какое-то всепоглощающее болото. Одни и те же перепалки и упрёки: чтобы она ни делала, как бы ни старалась, всё выходило не так, как надо.

Когда запас сбережений на банковской карточке истаял, Ирина устроилась медсестрой в больницу, где познакомилась с Любой. Сошлись они сразу, словно всегда знали друг друга. Правда первое время Ирина называла её Лизой. Она никак не могла избавиться от навязчивой ошибки. Это было странно: она знала только одну Лизу, одноклассницу, с которой не виделась лет восемь. Между ней и Любой не было ничего общего, так что Ирина не понимала, почему это имя засело у неё в голове. Люба не обижалась на это, а только переводила всё в шутку, представляясь пациентам двойным именем.

Ей Влад не понравился сразу, хотя видела она его пару раз. После волонтёрства в центре для пострадавших от домашнего насилия она легко распознавала «красные флаги на ножках». Она с завидной регулярностью коверкала фамилию Влада, чтобы продемонстрировать свою неприязнь, и вразумляла Ирину. Но ответом ей было одно: «Он хороший. Ты просто его не знаешь!». После этого Люба сменила тактику. Она старалась лишь мягко спрашивать, осторожно направлять и советовала книги по психологии. Кое в чём она преуспела – убедила Ирину перестать пить антидепрессанты, от которых у той кружилась голова и появлялась тошнота.

Вскоре после этого Влад потерял работу и увлёкся ставками. Начав с маленьких сумм, он со временем стал проигрывать всё, что у них было. После ссор пристыженная за жадность Ирина вымаливала прощение. И если со своей «меркантильностью» ей удавалось сладить, то вот с желанием прирасти к чужому человеку – нет. Одни ссоры заканчивались – начинались другие. Ирина постоянно чувствовала себя виноватой и зависимой от слов и настроения Влада. Она, как прилежная ученица, из каждой размолвки делала выводы, чтобы в следующий раз не доводить спор до ругани. Она старалась быть лучше: готовить разнообразнее, убирать чище, молчать, когда надо, но это не помогало, находились новые поводы для скандала, их она не могла предугадать. Это привело к их перепалке, после которой она словно бы проснулась: а так ли она виновата и нужно ли ей всё это.

В тот день Влад был у друга, они обсуждали идею «мутить свою тему» со ставками. Проснувшись после полудня, Ирина вдруг поняла, как хорошо и спокойно ей слушать тишину и смотреть на солнечные полосы на линолеуме. Ещё немного полежав в постели и почитав книжку, она взялась за домашние дела. В какой-то миг ей смертельно захотелось сочного жаренного мяса. Эта дикая, даже маниакальная тяга была не нова, иногда она внезапно поднималась в Ирине и затмевала всё – ещё одно странное последствие инцидента на пешеходнике, в которое Влад не верил. Он запрещал дома есть «убитых животных», поскольку стал вегетарианцем. Перекусив овощами и постной кашей, Ирина постаралась отогнать растущее в ней хищное желание. Но оно с каждой минутой становилось более навязчивым.

Ирина решила пообедать в кафе, она часто так делала, когда не могла справиться с собой. Но с покупной едой ей не везло – она была сухой и безвкусной. Уже на улице, рассчитав, во сколько примерно может вернуться Влад, она поняла, что успеет приготовить, поесть и всё убрать. Он ничего и не узнает. Утолив свой голод, умиротворённая Ирина навела дома идеальный порядок. Влад вернулся в хорошем настроении, грея на ужин овощное рагу, он с энтузиазмом описывал разработанный им бизнес-план. Предлагаемые им схемы казались Ирине сомнительными и незаконными. Она постаралась намекнуть на эту мысль, но он был слишком окрылён задуманным.

Ирина и не заметила, как их беседа переросла в ссору. Она помнила, что стояла у окошка и смотрела на двух девчонок, сидящих на качелях во дворе, и думала об Оле, своей школьной подруге. Время и расстояние развели их навсегда, в этом Ирина убедилась ещё несколько лет назад, когда они встретились в кафе после долгой разлуки. И всё же иногда, вспоминая юность, она зажигалась идеей написать Оле и предложить встретиться, ведь сейчас они жили в одном городе. Но всякий раз, заходя в «Розетке» на страницу, пестревшую клишированными цитатами о саморазвитии и духовном просветлении, Ирина ощущала тоскливое отчуждение. Ей захотелось поделиться этим с Владом, но он опередил её вопросом:

– Ты что готовила дома мясо?

Её окатило ледяной волной. Она осторожно обернулась. Влад стоял у раковины с растворённой нижней дверкой. Он нашёл в мусорном ведре магазинную упаковку из-под стейка.

– Да… Но я всё помыла! Всё убрала!

Влад со всей силы хлопнул дверкой и процедил:

– Ты жарила в моей сковородке убитое животное?

Ирина застыла.

– Я ведь просил тебя. Неужели это сложно? Ира! Неужели сложно уважать чужие решения? Я ведь говорил: никаких продуктов животного происхождения в моём доме.

– Прости…

– Ты достала меня со своим «прости»! Достала! Я что, не мужчина? Я кто для тебя вообще? Моё слово ноль? Зеро? Пустой звук?

– Нет…

– Во дурак! Какой дурак… – Влад схватился за голову. – Я всё надеялся найти у тебя какую-то поддержку, хоть какое-то уважение к себе! Родители никогда меня не понимали, я думал, но Ира-то не такая, она меня поддержит… Но Ире пофигу, Ира самая умная у нас.

Ей было ужасно стыдно. Ну зачем, зачем ей понадобилось готовить мясо! Почему нельзя было сходить в кафе? Она снова была виновата.

– Единственная нормальная сковородка в доме! – Влад сунул посудину в мусорный мешок и направился с ним к выходу.

Ирина, ссутулившись, бессильно опустилась на стул и прижала пальцы к губам. Она просидела в оцепенении несколько долгих минут. Она ждала. Но Влад не вернулся. Он наказал её одиночеством и ушёл к другу, живущему в нескольких остановках от них. Почти физически ощущая нехватку воздуха, Ирина поплелась в комнату. Её всю трясло, сердце норовило проломить рёбра. Она легла на спину и закрыла глаза. Дыхание сдавило режущим узлом, по телу поползли мурашки, оно всё покрылось испариной. Когда узел стал туже, комната сжалась. Ирина стала задыхаться, она была заперта в клетке с прутьями из плюша – мягкого и синтетического. Когда-то он был ярким, но сейчас стал блеклым, он был пропитан пылью. Это реальность была бредовой, но такой убедительной и явственной…

Ирина взялась за решётку, и просветы стали зарастать. Что-то между ужасом и омерзением накрыло её. Ирину обволакивало тёмное облако духоты и грязи. Каждый вдох отдавал болью – в трахее застряло что-то сухое и плотное, оно перекрыло кислород. Это была смерть. Дикий ужас объял Ирину – она умирала, прямо сейчас, совсем одна. Она не могла пошевелиться, не могла открыть глаза. Она чувствовала неминуемое приближение смерти. Выдавив из себя придушенный крик, она оторвала от матраса руки и вцепилась в грудь. Царапая её ногтями, Ирина распахнула глаза и зарыдала. Ей удалось сесть. Это уже было с ней. Она помнила эти ощущения и эту клетку. Ей нужно было спрятаться куда-то, сбежать. Ей нужно было перебороть свой страх, своё одиночество и свою смерть. Рыдая, она сползла с постели и, запинаясь, пошла в ванную комнату.

Пока она умывалась и мочила шею и руки до локтя холодной водой, дыхание немного выровнялось. Ирина плакала и шепотом вписывала себя в пространство, из которого вылетела. Так её учила делать Люба. Она почти беззвучно повторяла своё имя, возраст, адрес проживания, свою специальность. Разогнувшись и прислонившись к стиральной машинке, она стала описывать предметы, их цвета и текстуру. Острая тревога сменилась беспокойством, боль в груди лёгким дискомфортом. Тело стало тяжёлым и слабым, но оно уже не дрожало. Ирина смогла одеться и спуститься во двор. Она хотела дождаться Влада на качелях (звонить ему было бесполезно, трубку бы он не взял), но вместо этого зашагала к метро. Что-то гнало её вперёд, Ирина сорвалась на бег, затем, плохо соображая, спустилась в подземку.

В набитом вагоне, раздавленная ссорой, она глядела на поручень, вернее, на мужскую руку с необычным кольцом на большом пальце. Матово-чёрное, с мелкой серебристой строчкой, оно напомнило Ирине слова: «Можно увидеть свет, даже глядя в темноту». Наверно, она слышала их в каком-то фильме… Впрочем, это было не важно. В тот момент она осознала, что не виновата. И ей вдруг захотелось дышать, дышать полной грудью. Она выскочила на следующей же станции. Когда Ирина рванула к эскалатору, ей почудилось, будто кто-то удивлённым глухим голосом позвал её. Но она не обернулась – мало ли было Ирин в городе.

Ночевала она тогда у Любы. Та с порога ей сказала: «Оставайся у меня насовсем». Ещё день назад Ирина не придала бы значения этим словам, но в тот вечер всё было иначе. Она допустила, как ей казалось, невозможную мысль о переезде и ощутила от этого необыкновенную лёгкость. В ней поднялась тёплая волна воодушевления. Но её быстро приглушил боязливый холодок, он-то и заставил Ирину не отозваться на предложение Любы. Весь вечер они готовили вафли и молочные коктейли, а потом объедались этим за просмотром «Офиса». Когда они легли спать, Люба, глядя в потолок, прошептала:

– Знаешь, у меня есть знакомая, настоящая вегетарианка. Она много лет не ест даже молочку и яйца. Как-то в компании нам было неудобно при ней заказывать пиццу с салями. Но она сказала, что ей всё равно, едим мы мясо или нет. Она никому не навязывает свои взгляды и ценности.

В ту бессонную ночь Ирина поняла две вещи: она хочет уйти от Влада, но сделать это завтра или в ближайшее время не решится. Страх по-настоящему остаться одной был слишком силён: ей казалось, что без Влада она не справится, не выживет. На утро они помирились, но через день снова разругались. Причиной на этот раз стали купленные Ириной тарелки и недешёвая сковородка, замена старой. Влад воспринял эту покупку как манипуляцию жертвы. Это несправедливое замечание рассердило Ирину, и она предложила вернуть посуду в магазин. Эта размолвка быстро сошла на нет, но сомнения Ирины только укрепились.