Loe raamatut: «Уроки на свежем воздухе»
Памяти старого мира
Глава 1. Марсианин и литераторы
Коста Ажаев хандрил.
Позади него фейерверк вспарывал сатин крымской ночи, распадаясь жарким омутом у порога неба. И чтобы не видеть угар праздника, коли невозможно его не слышать, Коста поглубже зарылся в соленую тьму в самом дальнем углу самой дальней веранды. Он обхватил ручищами бокал с мохито, как мертвое Чудище – Аленький цветочек, и хмуро глядел вниз, где у волнореза море катало на загривке лунную дорожку.
Его невеселые мысли кружили вокруг литературной Премии «Русский роман ’2019», на финише которой он потерпел фиаско. К естественной досаде проигравшего, примешивались стыд и тяжкое недовольство собой. Коста втайне соглашался с жюри – не тянул его детектив на победителя. Творение свое он едва домучил, выдоил, без куража и вдохновения. Кабы не контракт, с размаху подписанный Костой с издательством, не блуждал бы русский атташе по улочкам Анкары – автора стало подташнивать от главного героя на середине романа и похерить бы жизнерадостного идиота навеки, но… Согласно проклятому документу, сочинить про атташе предстояло еще две книги. Приключениями дипломата издательство открывало детективную серию о россиянах, ведущих расследования за рубежом. И не только выдвинуло Костину книжку на Премию, но и задержало до ее окончания большую часть тиража в типографии, чтобы тиснуть на обложке надпись про лауреата (или, если повезет – победителя), словно то было делом решенным. События эти как-то так срифмовались во времени, так округло совпали: и выдвижение книги, и задержка тиража, что по вхождению детектива в шорт-лист Коста не сомневался – до финала состязания роман добрался не гонимый легким дыханием его таланта, а по твердой дорожке, вымощенной интересами книгопечатного бизнеса.
От мрачных дум угрюмость Косты росла, манера общения портилась. Раз, ночью, из темной бездны самокопания явилась идея бросить курить – как отчаянная попытка подлатать прохудившееся самоуважение. Месяц Коста избегал крепких алкогольных напитков и шумных компаний, но чем ближе был финал конкурса, тем больше одолевало его уныние, и тем убедительней звучал шепот за левым плечом: «Друзья – эгоисты. Критики – гиены. Вино-водочный – до одиннадцати.»
Вот и сейчас… коньячку бы. Да затянуться.
«Только бы никто сюда не явился», – мысленно взмолился Коста.
И конечно, едва он так подумал, явился Соколов.
– Смотрите! Девочка пьет мохито!
Как обычно, Лешу Соколова было сперва слышно, потом видно.
Пухлой пятерней Соколов схватил Костин бокал, выплеснул за перила лед с трубочкой.
«Застрянет, ведь, в кипарисе трубочка», – с тоской подумал Коста.
Душевно не тонкий Соколов даже не покосился вниз. Зубами выдернул пробку из початой бутылки Хенесси, принесенной с собой, и щедро плеснул в опустошенный Костин бокал.
– Пей, зайка!
Лешина лысина в обрамлении редких светлых волос блестела от пота. Жар исходил из расстегнутого ворота рубашки и оседал каплями на волосатой груди. Мельком взглянув на него, Коста понял – второй финалист конкурса изрядно нарезался. Соколов с грохотом отодвинул стул, развалился спиной к морю, лицом к огням ресторана и, размахивая рукой, как потерпевший кораблекрушение, проорал:
– Эй, мы здесь!
Никто, кроме Косты, его не услышал.
Их веранда тонула в полумраке – на паре-тройке столиков еще трепыхались в подсвечниках огоньки, в остальных же они, никому не нужные этим вечером, давно погасли. Сегодня в ялтинском ресторане «ФабрикантЪ» чествовали трех финалистов Премии «Русский роман». Писатели, критики и журналисты перемещались между светомузыкальным фонтаном во дворе ресторана и главным залом, из распахнутых окон которого взвивался в грохоте барабанов и труб джаз. Хлопали пробки бутылок, из-под балдахинов беседок неслись взрывы хохота и дамские взвизги. Подсветка передавала сурдопереводом деревьям и фонтану восторг, источаемый джазом. И смиряла свою радость только у подножья беседки, где сидели Коста с Соколовым.
– Они о Воскресенской-то вспоминают, когда заканчиваются тосты. А нас с тобой, малыш, и вовсе забыли, – Соколов ухмыльнулся и глотнул из горла.
Ирина Воскресенская стала победительницей конкурса и обладательницей полумиллиона призовых рублей. Вместе с ней Соколов и Коста, получившие по сто тысяч, составляли трио именинников сегодняшнего праздника.
– И правильно, что забыли, – буркнул Коста, – кому мы на хер нужны? Кто из обычных людей про этот конкурс вообще слышал?
Соколов, сволочь, щелкнул зажигалкой, закурил и энергично выпустил дым вверх.
Все раздражало Косту сейчас в товарище: и что курил, и что был весел. Леша не испытывал душевных мук из-за итогов. Для него – 45-летнего завсегдатая сайтов самиздата, публикация книги не на свои шиши уже была победой. А вхождение фантастического боевика в шорт-лист настоящего литературного состязания делало Лешу магом высшего уровня среди любителей ЛитРПГ. К большему он не стремился.
– Ладно, Ажаев, кончай ныть! Пойдем клеить девок, там есть ничего такие.
Соколов руками показал в каких местах девки ничего.
Коста хлебнул коньяка и с тоской подумал, как бы отвязаться от похотливого льва самиздата и вернуться к сладкому Байроновскому самоедству над морем. Но придумать не успел – из полутьмы выступила долговязая фигура.
– О-о-о, – прокричал, все глубже уходящий в пьяный штопор Соколов, – глядите, кто пожаловал!
Коста бросил на время нянчить мрачные думы и удивленно вскинул брови.
Литературный критик Антон Зудин напоминал Косте то породистую собаку, то коня. Лицо у него было продолговатое, бледное. Из-за очков глядели темные умные глаза.
Зудин сел, жестом отказался от коньяка.
– Поздравляю с выходом в финал, Алексей. Не ожидал. Вам, Коста, напротив, сочувствую.
Коста быстро глянул на Соколова и подумал, что выглядят они сейчас, должно быть, одинаково – оба идиотски хлопают глазами от такого внезапного и изысканного хамства. Тем более неожиданного от Зудина, существовавшего средь конкурсов и твитов, как в прозрачном стеклянном шаре, зависшем над миром. Словно желая удивить Косту еще больше, Антон продолжил (слегка заикаясь, видимо сам ошарашенный собственной лихостью).
– Я ис-скал вас, Коста, чтобы сказать… Вы поторопились со вторым романом. Первый был хорош и, конечно, все ждали нечто подобное. Я тоже ждал. Но вышло неказисто. Вы напрасно заключили контракт с издательством – они п-просто пристегнули ваше имя к серии. Хотя… неосмотрительность свойственна молодым писателям, к которым успех пришел быстро и сразу. Извините.
– Тебе самому-то лет сколько? – фыркнул Соколов, переходя на «ты».
Антон не ответил грубияну, хотя, действительно, был старше двадцатидевятилетнего Косты от силы лет на пять.
С первым романом Коста, что называется, попал в яблочко. Книга «Анкара гуляет, смеется, пишет» вышла три года назад и сделала автора если не знаменитым, то популярным, – стала бестселлером на родине, а позже была переведена и неплохо продавалась в Турции. Роман слагался легко, буквально выпрыгнул из-под пера, танцевал на бумаге, хлопал в ладоши, рассыпал искры. Коста и усилий никаких не прикладывал. Он едва вернулся в Москву из Анкары, где пару лет проработал в турецком представительстве ТАСС. И по свежим следам, не остыв эмоциями, описывал жизнь молодых собратьев – корреспондентов, опьянённых горячим воздухом турецкой столицы. Зудин книгу сдержано хвалил. Нынешний же Костин роман разнес в пух и прах – не было у Косты судьи ядовитее.
– Антон, вы всегда вещаете с таких ледяных высот чистого разума, что я сомневаюсь, человек ли вы, – усмехнулся уязвленный Коста.
– Я-то человек. А вот ваш новый р-роман – не про людей, а про какие-то человекоподобные механизмы! – дерзко парировал злой Зудин.
И задергал ртом, паразит. Была у него такая особенность, когда он волновался. В эти моменты критик напоминал Косте как раз коня.
– Все люди разные. Есть такие как вы – бесспорно еврейские, простите, хотел сказать – бесспорно интеллигентные, – процедил Соколов, – нашей сермяжной прозы им не понять.
В ответ Антон лишь поморщился.
Против воли Коста испытал к нему уважение – явиться к двум выпившим творцам и вещать с дерзостью лучшего стрелка в салуне… С Лешей Соколовым сейчас это было, пожалуй, что и опасно. Его злило пренебрежение Зудина, и он глядел на Антона исподлобья, сжимая наливающиеся гневом кулаки. Пьяная птица-тройка неудержимо влекла его к мордобою. Похоже, подумал Коста, спор выйдет не литературным. Придется оттаскивать толстого фантаста от, во всех смыслах, тонкого критика.
Но к счастью, не случилось.
Музыка в ресторане смолкла. Шум толпы сперва отодвинулся, а потом прянул в их темный угол. Зазвучали голоса, застучали каблуки. Под крышей вспыхнул свет.
Толпа, явившаяся на террасу, была пестра и хмельна. Плечи дам обнажились приятно откровеннее, чем в начале вечера, лица мужчин раскраснелись. Впереди семенил председатель жюри. Увидав Косту с Соколовым, всплеснул короткими ручками и картаво прокричал:
– Вот они, именинники! П'ячутся! А мы их обыскались!
«Как же, обыскался ты», – подумал Коста, но глянув за его плечо, прикусил губу.
И поднялся.
За низеньким председателем стояли двое – мужчина и женщина. Марсиане среди индейцев, пришло в голову Косте. Толпа их обступала, жадно разглядывая. И такая уверенность исходила от обоих, что все окружающее, включая индейцев, становилось частью их личного пространства.
Мужчина был высок, выше рослого Косты. Лучше всего, оказывается, Коста помнил дядин взгляд – не глаза, а именно взгляд – прямой, чуть насмешливый. В тщательно подстриженной щетине стало больше седины. Эмин мало походил на классического турка – не был темен и горбонос, напротив, имел европейские черты лица и темно-русые волосы. Как обычно, он находился в центре внимания: раньше его держали в тисках напряженные взгляды Костиных родных (Косте тогда казалось, что во время кратких визитов дяди, родители и бабушка телепатически сплетничают о нем меж собой). Теперь на Эмина Кара жадно глазела окололитературная публика, для которой он – член совета директоров «Боаз Холдинга», главного спонсора конкурса «Русский роман», – единолично олицетворял удаль и размах праздничного вечера в одном из самых дорогих ресторанов Ялты.
Коста тут же ощутил, что рубашка его по бокам выбилась из брюк, а от него самого, должно быть, несет спиртным.
Рядом с Эмином стояла девушка. Тонкая, темноокая… хотя в глазах ее было столько веселой энергии, что сперва они показались Косте светлыми. Жену дяди – Анну, до сего вечера Коста видел только в телерепортажах. Мать с бабушкой никогда не обсуждали ее при нем. Отец же иногда, когда Коста заскакивал к своим на дни рождения, рассказывал о виденном в ее передачах, особенно, если речь шла о Кавказе, о его родной Осетии. Коста подозревал, что тем самым отец как мелкими стежками пытался соединить два крыла одной семьи. Но ответа на свои скромные старания не получал, мама и бабушка неизменно поджимали губы и опускали глаза. Отец не настаивал и тихо улыбался. Улыбался он всегда тихо.
Сейчас, взглянув Анне в лицо, Коста невольно задержал дыхание, как при вираже на кукурузнике.
Когда она улыбалась, верхняя губа обнажала верхний ряд белых зубов, а уголки губ взлетали к длинным ямкам на щеках, что сообщало ее облику нечто полинезийское.
Коста выдохнул и при втором взгляде отметил, что, если не считать крупного рта, черты лица у нее классические – большие глаза, прямой нос.
«Удивительно, – пришло на ум Косте, – родиться с такой инопланетной красотой и не испоганить ее жеманством или силиконовыми губищами».
Как заморская принцесса стояла она перед ним: красное платье в пол, серьги почти до плеч. Короткие темные волосы зачесаны назад.
Коста отвел глаза. И только теперь заметил на столах вазы с лавандой – приметой молодого крымского лета.
Слева Соколов втянул живот, икнул, но не сдался. Выпятил грудь и постарался казаться выше.
– Добрый вечер, – дядя говорил по-русски почти без акцента. – Позвольте поздравить вас обоих с достойным финалом.
Насмешливые огоньки плясали в глазах Эмина интенсивней обычного – влияние жены на осанку Соклова от него, судя по всему, не ускользнуло.
– Мне понравился ваш роман, Алексей… Динамичный. Хотя я не знаток фэнтэзи.
Соколов открыл было рот, но его опередил председатель жюри:
– А вот, позвольте п'едставить – Антон Зудин, талантливый молодой критик! Талантливейший! Я рыдаю, когда читаю его рецензии! От восторга… а иногда от ст'аха – вдруг ему не понравится моя писанина.
Вокруг с готовностью засмеялись.
– Очень приятно, – кивнул Эмин, – читал ваши рецензии.
«Про мой роман ни слова», – мысленно отметил Коста.
В этом не было ничего унизительного, хвалить при всех родственника – моветон, но в груди неприятно царапнуло.
– А я зачиталась вашей книгой, Коста!
Голос у Анны был звонкий.
– Люблю приключенческие романы! В современной русской литературе в основном, ведь, женские детективы или мужская боевая фантастика. А чтобы вот так, про дальние страны… Мне понравилось!
Коста всей кожей впитывал ее слова. Естественность, горячая готовность поддержать собеседника – словно она чувствовала, да нет, точно понимала, как неуютно ему сейчас. Какое редкое дополнение к красоте. Встрепенувшись, молча поклонился.
«Надеюсь, заранее они не разыграли эту партию – кто кого будет хвалить», – пронеслось у него в голове. Подумав секунду, решил, что нет, вряд ли дядя с Анной захотели бы этим заморачиваться.
– Сколько мы не виделись, Коста? Лет девять? – спросил Эмин.
– Вроде того…
Коста точно знал: не «вроде», а именно девять.
– Что ж, сейчас мы вынуждены откланяться. – Эмин поправил бабочку на смокинге. – Но у нас будет возможность пообщаться. Приглашаю тебя, Коста, вас, Алексей… и вас, Антон, вместе с членами уважаемого жюри завтра на пляжную вечеринку.
– Приезжайте, – улыбнулась Анна, – это недалеко от Ласпи. Я, к сожалению, компанию вам не составлю – уезжаю на музыкальный фестиваль в Севастополь, но уверена – будет весело!
Вокруг все зашумели, заговорили разом. И это было последнее, что Коста помнил о том вечере четко.
На следующий день он проснулся поздно. Прокисший духа похмелья исходил от подушки и одеяла. И было паршиво из-за осознания собственной слабовольности перед никотиновым демоном.
Вчера, после отъезда Эмина и Анны на прием в отеле «Мрия», Коста быстро покинул ресторан. Сел в баре на ялтинской набережной. Заказал коньяк и пачку сигарет. Досадовал, что предстал пред дядей неказисто, и одновременно злился на себя за это до тошноты знакомое пацанское стремление впечатлить родственника. Выпил. Взял еще коньяка. Нашел в интернете записи телепередач Анны. Вот она в ярком индийском сари ведет репортаж из Варанаси. Вот в куртке с капюшоном, в огромных темных очках стоит посреди базового лагеря Эвереста, рассказывает о способах борьбы с горной болезнью. Везде изящна, тонка (как, черт возьми, это возможно в пуховике и болоньевых штанах?). Нигде не рисуется. Слушать ее интересно. А главное – ни одна женщина не кажется рядом с ней красивой. Так рядом с легкой девочкой-балериной все остальные танцовщицы выглядят бегемотихами. Коста выкурил одну за другой две сигареты. В гостиницу «Бристоль», где снимал номер, вернулся за полночь. Если бы на пляжную вечеринку приглашал не Эмин, он бы никуда сегодня не поехал.
Коста доплелся до ванной. Поглядел в зеркало. Мать утверждала, что щетина сыну не идет, с его кавказскими чертами лица – горбатым носом и жесткой складкой губ, в обросшем виде он напоминал фоторобот со стенда РОВД. Только глаза – большие, серые и спасали, по ее мнению, положение. В зависимости от настроения мама называла их то поэтическими, то хитрованскими – из-за вздернутых к вискам уголков. Когда она так говорила – «хитрованские», Коста сразу вспоминал другие ее слова: «Из двух сестер я была простушкой, Фросей Бурлаковой».
Сейчас под поэтическими глазами набухли алкогольные мешки, щеки пробила черная щетина. Коста решил ничего с ней не делать. Ехидный внутренний голос тут же заметил, что не объяви Анна об отъезде в Севастополь, он бы в данный момент скреб дрожащей рукой по физиономии бритвой.
В семь вечера пришла эсэмэска: «Машина внизу. Исмаил». К тому времени Коста задремал под июньским ветерком у окна. Пришлось быстро натягивать футболку и джинсы. Небо предвечерне рыжело, кричали чайки, в затылке наливался горячий болевой шар. Сунув в карман деньги и телефон, Коста вышел. И едва шагнул из отельных дверей на тротуар, увидел черный БМВ напротив. Морщась от солнечных лучей, жалящих мозг, Коста плюхнулся на заднее сидение рядом с Соколовым. За рулем сидел смуглый парень, одетый в черное. Скулы и подбородок обрамляла короткая борода.
– Привет! – поздоровался Коста сразу со всеми.
Водитель бросил короткий взгляд в зеркало заднего вида, кивнул, и БМВ тронулся.
– Личный шофер дяди? – вполголоса спросил Соколов.
От него несло перегаром.
– Вроде помощник. Он немой.
– Идеальный помощник, – пробормотал Леша. – Тоже турок? Или какой-нибудь чечен?
Коста пожал плечами, подозревая, что отдельные слова слышны и на переднем сидении. Про Исмаила он узнал вчера вечером, из дядиной эсэмэс, в которой Эмин любезно обещал выслать за племянником и его приятелем машину.
Повернув к Соколову голову, Коста невольно скривился. Надо было все-таки выпить «Нурофен».
– Ночь сложилась удачно?
Когда Коста покидал «Фабриканта», Соколов любовался светомузыкальным фонтаном, обняв за предполагаемую талию пышную даму.
Сладострастный ас фантастики показал сразу два больших пальца. Выглядел он куда бодрее Косты.
– Правда, что Эмин Кара – твой дядя?
– Бывший муж маминой сестры.
– Потом дядя встретил новую тетю?
– Тетка погибла в автокатастрофе. Эмин тогда едва выжил. Это давно было, я еще не родился.
– Говорят, его компания собирается перестраивать какой-то крымский санаторий под пятизвездочный отель. Твой дядя, похоже, не боится санкций.
– Санаторий имени Боткина. Вчера в «Мрии» был сабантуй как раз по этому поводу. С кучей чиновников и прочих дельцов. Когда дело касается бабла, санкции по боку. Российская фирма – подрядчик-наладчик, турецкая – расчетчик-пулеметчик…
Соколов усмехнулся:
– Не подкопаешься, да. У меня в Чертаново возле дома супермаркет как раз Боаз Холдингом построен.
Вскоре Леша задремал. БМВ, выбравшись из ялтинских пробок, понесся по Южнобережному шоссе. Дорога была Косте смутно знакома, хотя он и видел ее последний раз семнадцать лет назад, когда они с бабушкой отдыхали в санатории имени Боткина, а потом еще месяц прожили в Ялте на частном секторе. Обычно школьные каникулы Коста проводил у родных отца во Владикавказе. Но в двенадцать лет, после перенесенного воспаления легких, его отправили на лето дышать сухим воздухом Крыма.
Солнце село. Машина свернула на проселочную дорогу и заскользила вниз, к невидимому в темноте морю, туда, где светились яркие точки.
Грунтовка окончилась импровизированной стоянкой. Огромные факелы, воткнутые в землю, освещали пляж – полосу гальки с валунами. Прямо на гальке были расстелены ковры с подушками, перед которыми на подносах стояли бокалы, свисали из чаш фиолетовые гроздья винограда. На жаровнях шипело мясо. Из динамиков неслись европейские шлягеры девяностых, и кто-то уже отплясывал перед морем, выхваченному из темноты сполохами факелов.
Соколов восхищенно выругался.
На ближайшей алой подушке с золотыми кисточками сидела Ирина Воскресенская – победительница конкурса. Одну пухлую ногу она вытянула, другую подвернула, в руке держала бокал вина и с веселым ехидством рассматривала танцующих.
Ее роман «Золотые рыбки капитанши Бахрушиной» – бойкий и едкий, Косте понравился. Произведение было почти автобиографическое – Ирина выросла в военном городке. В «Золотых рыбках» томилась в собственном соку вся жизнь небольшого советского гарнизона, с его провинциальной тоской по экзотике. Это был первый роман Воскресенской. Получив за него премию, она бросила работу корректора в издательстве, решив заняться литературой. Вот этого Коста не понимал. Как может начинающий автор рассчитывать прокормить себя написанием книг? И ладно бы только себя – Ирина в одиночку растила десятилетнюю дочь… Например, он, Коста, после публикации первого романа продолжал кропать статьи в онлайн изданиях и вести колонку о литературных новинках в мужском журнале (где и познакомился с внештатником-Соколовым, делавшим обзоры компьютерных игр). Коста все не решался задать острый вопрос Воскресенской, боясь показаться бестактным или что хуже – завистливым, но спрашивать не пришлось. Все разрешилось само собой.
Проорав:
– Вот она, наша звезда, – Соколов плюхнулся к Ирине на подушку и приобнял за плечи.
Не быть фамильярным со знакомыми дамами он считал дурным тоном.
Ирина игриво шлепнула Соколова по ручище, но не отстранилась.
– Что-то вы, мальчики, з-задержались, – язык у нее слегка заплетался.
«Удивительно, как по-дурацки выглядит умный человек, когда занимается непривычным делом», – подумал Коста, наблюдая за слоновьим кокетством хмельной звезды.
С момента объявления итогов конкурса Воскресенская получила столько мужского внимания, сколько не имела с рождения. Кто-то из общих знакомых говорил Косте, что до публикации романа Ирина с ее тонким серым хвостиком и круглыми очками напоминала маму-мышь из детских сказок. Теперь же в ней, напротив, проступало нечто лисье: рыжие, подкрученные у плеч, волосы, очки-бабочки. Симпатичной не назовешь, но появилась в ней такая косточка, такая раздражающая червоточинка, которая притягивала взгляд.
«Как бы крышу не снесло от славы старой корове», – беззлобно подумал Коста.
– Давно ли приехала несравненная? – спросил Соколов, потянувшись за вином и почти ложась на колени Воскресенской.
Та фыркнула, рассмеялась каким-то мультяшным смехом и слегка толкнула его тушу.
– Час назад. Мы с Соней гостим у Эмина… у господина Кара, в бывшем санатории Боткина, здесь недалеко. Чудесное место! Соне, по распоряжению Эмина, даже ослика привели.
Соколов подлил себе и даме вина:
– Как вы там оказались, богиня?
– Я с господином Кара заключила контракт, – Ирина поправила очки, наслаждаясь вниманием собеседников, – буду писать роман о его семье. Вот Коста знает – дед Эмина был соратником Ататюрка, отец служил дипломатом, да и сам господин Кара – личность неординарная, – Воскресенская многозначительно вскинула брови.
– То есть, прям здесь, в санатории, писать будете, что ли? – не понял Соколов.
– Ну какой – здесь?! – засердилась она на его топорное простодушие. – Мы с Соней минимум на два года уезжаем в Стамбул. У Эмина там большой дом, усадьба… как это по-турецки?
– Ялы, – машинально подсказал Коста.
– Спасибо, дорогой! Да… вот там мы и будем жить. Соня пойдет в русскую школу. Плюс репетитор турецкого и английского.
Воскресенская снова сделала паузу, чтобы Соколов с Костой соотнесли значительность даров Эмина с размером ее таланта.
– Он хотел, чтобы писал кто-то не из семьи, а со стороны. Мой роман ему понравился… Так что скоро, милые мальчики, мы отбываем в Стамбул. А хорошо все же, что я не взяла псевдонимом бабкину фамилию – Штерн, – она захохотала, закинув голову. – Ирина Штерн – имя для авторессы эротических романов!
Дождавшись, когда она отвеселится, Соколов спросил:
– Надеюсь, цена восточной саги достойная?
– Достойная, котик, достойная, – Воскресенская погладила складчатую, как у хряка, шею Соколова.
Захрустела галька, из полутьмы вынырнул толстенький коротышка – председатель жюри. Закартавил:
– Ирэн! До'огая, хочу познакомить вас с удивительнейшим человеком! Коста, Алексей, даму я у вас заби'аю!
Воскресенская протянула ему обе руки, качнула упругим крупом перед носом Соколова и обхваченная подпрыгивающим при ходьбе председателем, дала увлечь себя в сторону моря.
– Вот толстозадая кобыла, – пробормотал ей вслед Соколов одновременно с восхищением и завистью, – ты же знал, что фамилия Воскресенская – псевдоним? Так-то она Котова… Штерн!
Соколов фыркнул и покрутил круглой башкой:
– Интересно, сколько ей все-таки заплатил твой родственник? И почему он не взял тебя, вы ж родня, хоть и не кровная.
– Ты же слышал – не хотел он родню.
«Я – последний человек, кого Эмин подрядил бы на семейную летопись», – подумал Коста.
Он был уверен: абсолютно все – включая Соколова, связывали проход его романа в финал с дядей – генеральным спонсором. И так же ясно понимал: Эмин не входил в число сил, влияющих на благосклонность жюри к его детективу.
– Ты смотри, – хмыкнул Соколов, – вон идет одышливая гроза писателей!
И верно, к ним брел Антон Зудин. Светлые брюки критика оставались светлыми лишь до бедер, а ниже были темны от воды и липли к ногам, рубашка свисала на одной застегнутой пуговице. Он был абсолютно пьян и совсем не похож на Зудина вчерашнего.
– Коста! Затянувшаяся надежда русской литературы. П-приветствую! – Зудин вскинул руку со стаканом, отчего янтарная жидкость плеснула ему в лицо.
Он покачнулся и шлепнулся мимо подушки, расставив длинные ноги коленями вверх. Проворно облизнувшись, заглянул в стакан и сделал крупный глоток.
– Видишь, брат мой, Ажаев, – проговорил Соколов, – что делает с человеком признание.
– Какое признание? – не понял Коста.
– Дык сегодня господин Зудин назван Союзом писателей одним из десяти лучших литературных критиков России. И самым молодым из них. Возможно, на следующий год юный дракон ворвется в жюри «Русского романа».
– И тогда у бездарей будет меньше шансов дожить до финала, мсье Соколов, – Зудин задохнулся от смеха.
– Добрый вечер, господа! Рад, что вы веселитесь.
Дядя появился неожиданно – Коста не слышал шагов. Они с Соколовым поднялись и пожали руку улыбающемуся Эмину. Глядя на него, Коста подумал, что все эти хлипкие мальчики и девочки из журналов мод, а также увитые шейными платками толстые кутюрье, у которых хлипкие берут интервью, видимо, не совсем уж бесполезные существа. Все-таки, у одежды есть универсальный язык, не требующий перевода. Вот, например, Эмин. Черная шелковая рубашка на выпуск, черные же свободные брюки. Ноги – босые. Надменное существо, по имени стиль, в данном случае держало два слова на тонких губах: «богатство» и «снисхождение». И хотя Коста стоял спиной к морю, и море было темно, он чувствовал, как где-то там, качается на волнах дядина яхта. Пусть даже не здесь, а у берегов Босфора, но она была столь же осязаема, сколь осязаем аромат сирени при взгляде на майский натюрморт.
Зудин не встал, лишь снова отсалютовал бокалом, на этот раз осторожнее. Эмин вежливо склонил голову в ответ.
Коста подтащил к импровизированному столу свободную подушку.
– Спасибо, мальчик мой, – мягко поблагодарил дядя, садясь.
Соколов налил вина и Эмин поднял бокал:
– Еще раз поздравляю с выходом финал! За вас и нашу победительницу!
Все выпили, кроме Зудина, разглядывающего собеседников сквозь граненое стекло.
– Хотя из вашей рецензии, Антон, – обратился к нему Эмин, – я так и не понял, за что вы Ирину хвалите. Ну, кроме стиля и наблюдательности. Но ведь, рецензия на целых две страницы… Очень мудрено вы пишите.
– Вы плохо понимаете по-рЮсски?
– Уверен, что хорошо.
– Так вы привыкли к другому русскому. Я пишу для иной публики.
Зудин задрал подбородок и прикрыл глаза, то ли чтобы унять хмельное кружение мира, то ли чтобы не видеть недостойных.
Коста метнул взгляд на Эмина, но тот лишь улыбнулся:
– Лакуны, компендиумы и айдентити героя… Неужели нельзя изъясняться проще?
– Вы запомнили? О, прогресс! Но повторю… Повторю. Пишу для тех, кто потом сфр… сфор-ми-рует мнение остальных. Ну, ваше.
– То есть, кто круче выразится – тот лучший критик?
– Вы не понимаете, – нежно пробормотал Антон, обращаясь к жидкости в стакане, и махом прикончил остатки.
«Бренди, судя по цвету и запаху», – подумал Коста.
– Мне трудно понять, потому что вы не умеете говорить просто. А не умеете говорить просто, потому что не понимаете суть вещей. Человек должен пережить личную катастрофу, чтобы познать себя. А какие катастрофы у вас? Как и у большинства представителей вашего поколения – твит собрал меньше лайков, чем вы планировали? Потому и выводы ваши позерски и пафосны.
Эти слова выдернули Антона из упоенного самоумиления. Гневно дернув уголком губ, он сказал:
– Извините, вы меня впервые видите… ну почти. Откуда вам знать, что я видел?!
– Я читал ваши рецензии… Скажите, почему в каждой статье и вот сейчас вы используете слово «извините»? За что конкретно вы извиняетесь?
– Вам не ясно, за что люди извиняются?
– Сейчас это модно… Вкручено в общение как лампа. Каждый извиняется, и при том мнит себя выше тех, у кого просит прощения.
Зудин захлопал в ладоши, но его повело вбок.
– О, метафора! Можете… могете даже! Говорить не как денежный самодур! Читайте меня дальше, – он закашлялся смехом, – и клянусь, дойдет до синекдохи!
– Зудин, заткнись! – сказа Коста. – Прости, Эмин, он пьян.
Но Антона несло. Икнув, он в стыдливом шутовстве округлил глаза, прикрыл рот и откинулся на подушку.
– Какая интер-р-р-есная встреча, господин Кара! – жмурясь проговорил он. – Вы же – классический…, так сказать.
Эмин задумчиво смотрел на него, постукивая пальцем по бокалу.
Выдержав паузу, отделявшую его от пьяного критика, Коста спросил Эмина:
– А мой роман ты читал? Что скажешь?
– Что он худший в тройке лидеров, Коста. Ты пишешь динамично, сочно. Но я не вижу главного героя – этого твоего атташе. Он – приличный, воспитанный юноша. И с ним происходят невероятные вещи. Вдруг происходят! Впервые в жизни он попадает в перестрелку. Ты представляешь себе, что это такое? Но после этого он как прежде весел и хорошо кушает. Но, ведь, в него стреляли. На его глазах убили человека… Да ладно, Коста, он же не Джеймс Бонд!
Краем глаза Коста заметил, как Зудин ухмыляется – в рецензии на его роман он писал о том же, но другими словами.
«Сволочь!» – подумал Коста. Почему-то сейчас он ненавидел его, а не Эмина. Ненавидел так, что хотелось вмазать в самую сердцевину кривящегося за очками лица.
– Ты можешь писать лучше, чем двое остальных, – проговорил Эмин. – Но твоя беда та же, что и у нашего критика – ты слишком благополучен. У тебя есть мозги, но большая часть твоих знаний из новостей и соцсетей. А отсутствие опыта, при таланте, дорогой мой, это почти преступление.
Эмин поставил бокал и поднялся.
– Ладно, хватит разговоров. Мы здесь, чтобы развлекаться. Желаю хорошего вечера, господа! – он улыбнулся Косте и растворился в темноте.
Соколов расхохотался:
– Всем врезал! И отсутствующим, и тем, кто молчал… А у тебя, Зудин, и впрямь крышу снесло. Не наливайте ему больше! На месте Эмина я бы дал тебе в рыло!
