Loe raamatut: «Новые условия»

Font:

ISBN 978-5-0059-6971-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Новые условия
1

Какое ужасное ощущение во рту – язык чужой, почти не шевелится. Так, вправо-влево. Не, не получается. Может, рукой его попробовать передвинуть? А где руки? Я их не чувствую! Но как же так? Я ничего не чувствую, но я же есть. Я существую! Думаю, в конце концов! Бред какой-то! Неужели я вчера так напилась? Да нет, мы вроде не пили. Хотя не помню. Неужели все-таки пили? До такого дурацкого состояния? С этим надо однозначно заканчивать. Все эти тусовки до добра не доведут. Сначала ты пашешь как вол всю неделю, а потом находишься в каком-то пограничном состоянии два выходных, меняя коктейль за коктейлем. Надоело!

Господи, да что так противно пищит у меня за головой? Можно это отключить? Свихнуться же! Я сейчас встану и разберусь. Может, мне кто-нибудь принести таблетку аспирина? По-моему, я не сказала это вслух. Ас-пи-рин! Черт, я не слышу своего голоса. И этот язык. Как будто мертвый. Почему-то вспомнился говяжий на прилавке. Может мой язык лежать на прилавке с ценником «Язык человеческий. Цена 350 руб.»? Я несу чушь – наверное, я уже свихнулась. Но разве у сумасшедших парализует язык вместе с руками и ногами? Я хочу встать, но это тоже невозможно. Наверное, я отравилась. Прочь, паника! Надо полежать, посчитать до четырех на вдохе… пауза… четыре… пауза… выдох… пауза… Кто-нибудь выключит эту пищалку? Неужели она больше никого не бесит?! Я сейчас вспомню вчерашний день – что мы пили, что ели. И расскажу врачу. Меня вылечат. Что было вчера? А какой сегодня день? А год? Божечки, я ничего не помню! Мне страшно! Где я? Что случилось? Мамочки, мамочки, мамо…

Я в каком-то странном месте. Жарко. Вокруг меня красная земля, темно-серая грязь и желтоватая вода. Очень жарко. Так жарко, что больно дышать. У меня босые ноги, я ступаю по странной почве – густой, масляной, по консистенции похожей на подсолнечное масло. Я вижу какие-то застывшие белые капельки и понимаю, что это соль. Я что, на Марсе? Или на Венере? Солнце испепеляет все вокруг и меня тоже. В ноги что-то впивается: я понимаю, что это кристаллы соли. Мне больно. Я не хочу туда идти и не понимаю, зачем туда идти, но ноги не слушаются. Они подчиняются каким-то своим командам. Наверное, там есть ответ. Ответ, который мне нужен. Может быть, я хочу узнать: откуда столько соли? Или где я? Второе важнее. Странная вода уходит к горизонту. Ее как будто становится больше, и там, где она есть, полностью отражается небо. Я заворожена, но что-то противно пищит. Оно отвлекает. Насекомые? Я наклоняюсь и вижу на берегу дохлых кузнечиков. Они не могут пищать – они умерли.

Писк продолжается, и я возвращаюсь в прохладу. Язык двигается – счастье!

– Мама…

– Женя, я здесь…

Поворачиваю голову – папочка! Откуда он здесь взялся? Он же со мной не живет. Седой совсем, небритый. Бедный мой папочка! А почему я звала маму? Ее нет уже четыре года.

– Папа…

Если у меня такой противный скрипучий голос, лучше заклейте мне рот прямо сейчас. Это же невозможно слышать – как будто мне насыпали в рот кирпичей и утеплили ватой. Над головой по-прежнему что-то пищит, как и в прошлый раз. Руки… пальчики шевелятся! Нет, ложку я сейчас не подниму, но уже могу поправить язык. Ой, снова бред какой-то. А что здесь делает папа? Он живет в другом городе, мы видимся редко – оба работаем, не накатаешься. Но я знаю, что он есть.

– Папа…

– Ты помнишь, как тебя зовут? – папа такой крохотный, такой уставший.

– Еня… – меня ведь Женя зовут, а не выговаривается.

– Женя, – папа почему-то улыбается.

– Еня… – да что же с этой буквой «ж». Какая такая Еня?

Спать хочу. Я бежала марафон. Сто километров. Папа приехал меня поздравить. Спать. Надо поспа…

Все то же палящее солнце. Я надела откуда-то взявшиеся сланцы, потому что начало жечь ступни от соли. Сзади кто-то смеется – я не одна. Но оборачиваться не хочется – пускай смеются. Я продолжаю идти, а воды по-прежнему по колено. Да уж, поплавать в этой чудо-реке уже не удастся. Зачем я здесь? Почему должна колоться о кристаллики соли и смотреть на мертвых кузнечиков? Хочу обернуться назад, но от вдыхаемого воздуха становится больно – как будто я проглотила колышки. Я снова просыпаюсь.

Наверное, сон продолжался всего минутку – папа сидит все там же. Только борода немного выросла. Может борода так быстро вырасти? А если ее помазать средством для роста волос? У меня дома такое есть. С медом… Борода будет быстрее расти? Мои волосы реагируют на эту маску. Господи, что я несу?! Какой мед?!

– Папа…

– Все в порядке, Женя. Отдохнула?

Отдохнула? Типа, я устала? Интересно, от чего… Папа с бородой приехал, мое тело как будто неродное. А может, меня отделили от тела? Голова профессора. Что-то я читала в детстве. Я же любила читать! «Голова профессора Доуэля» – точно!

– Женя, как ты себя чувствуешь?

– Хорошо… – мне кажется, что я сказала на выдохе. Как будто прошелестела. Папа снова улыбается.

Интересно, он знает, что мы просто перебрали с друзьями? Ой, как стыдно. Он ехал три часа из дома, чтобы спросить меня о самочувствии. Все, завязываем. Так больше нельзя.

Как сказать папе, что я его люблю? Какая длинная фраза.

– Люлю… – папа прячет мою ладошку в своих руках.

– Я тебя тоже люблю.

Я маленькая и мне пять лет. Меня любят родители! Папа как будто читает мои мысли.

– Женя, сколько тебе лет?

И я понимаю, что мне не пять. Ну, я же не дурочка какая-то!

– Двасать пять…

Как же снова хочется спать. Папа никуда не уйдет?

Я снова устала, но марсианские пейзажи не появляются. Мне кажется, что я существую где-то между двух миров – между прошлым и будущим. Или у меня налажена связь с космосом, поэтому периодически я отправляюсь в путешествие. Скрипит невидимая земная дверь, и я чувствую запах лекарств.

– Вы можете отдохнуть, – говорит какая-то женщина.

Я хочу ответить, что пытаюсь, но слышу папин голос:

– Спасибо, я не устал…

– Она на седативных препаратах – много спит. Ну и, как сказал Михаил Андреевич, ситуация более-менее стабильная. Вы все равно сейчас не сможете полноценно пообщаться, – кто-то уговаривал папу оставить меня одну в этой неприятной комнате.

– Я не хочу, чтобы она оставалась одна, когда придет в себя. Она уже несколько раз просыпалась и все понимает, – повторяет папочка мои мысли.

– Ну, как знаете.

Мне показалось, что в голосе женщины появилось легкое раздражение, дверь уже не скрипит, а закрывается с еле слышным стуком. Я пробую пошевелить пальцами, чтобы папа понял – я его слышу. Мою ладошку накрывает папина рука, и я, похоже, улыбаюсь. Может, как-то криво, но это лучше, чем ничего.

Когда мама угасала, она ничего и никого не хотела слушать, не принимала никаких объяснений. Просто лежала и периодически капризничала. Папа тогда сидел с мамой и пропускал через себя боль постепенной потери. А теперь сидит с дочерью и радуется тому, что она помнит свое имя. Жизнь непредсказуема…

В машине громко играет музыка.

– Да что же это за дорога! – Виталик раздраженно стучит ребром ладони по рулю.

Только недавно мы ехали хоть и по узенькой, но двухполосной дороге (до Быково асфальт неплохой). И вдруг она сменилась зубодробильным полотном. Виталик злится. Мы пьем пиво и особенных неудобств не испытываем. Я понимаю, что Виталика ни компания (девчонки оставили своих парней в другой машине), ни дорога не располагают к веселью. Но лично меня все устраивает. И тем более водитель — мы встречаемся с Виталиком уже год и собираемся жить вместе. В моей съемной московской квартирке. Скоро. Только тс-с…

– Я хочу в туалет! – заныла Карина.

Ни кустов, ни остановок с придорожными кафе не наблюдалось.

– Я тоже! – подхватила Лена.

– И я! – мне не хочется отрываться от коллектива, хотя чувствую себя сносно.

– Здесь остановить? — Виталик пытается найти настроение.

А кругом – будто выжженная степь. И ни холмика, ни кустика.

– Я потерплю, — пискнула Карина.

– Я тоже, — согласилась Ленка.

Я в знак солидарности подняла бутылку с пивом.

Сзади, как будто что-то почувствовав, посигналили из второй машины.

– Девочки, а не пора ли вам к своим мальчикам? – я точно помню, что спросила это.

И совершенно четко девочки ответили:

– Нет! Нам с тобой хорошо!

Мы продолжали свое необычное путешествие на Марс, в которое ворвались ожившие и пищащие кузнечики…

– Случай тяжелый. Закрытая позвоночно-спинномозговая травма.

Я не знаю этот голос. Это не папа.

– Плюс тупая травма грудной клетки, – продолжает незнакомец. – Закрытые переломы ребер с обеих сторон. Ушиб обоих легких. Закрытая черепно-мозговая травма. Ушиб головного мозга средней степени, контузионные очаги лобных долей второго типа, субарахноидальное кровоизлияние, ушиб мягких тканей головы… – голос монотонно зачитывал диагнозы.

Ужас какой. Кого-то танк переехал?

– Ее привезли к нам, в Волгоград. Поймите, мы сделали все, что могли, но мы же не волшебники. Состояние стабильное. Вам бы теперь куда-то в Москву. Ну, понимаете…

– Я понимаю… – а это уже голос папы.

Я открываю глаза. Нет, я разлепляю глаза (наверняка тушь со вчерашнего вечера не смыла – все склеилось к чертовой бабушке!). Точно, папа сидит возле меня, а напротив мужчина в белом халате. Такой красивый дяденька и такие ужасы рассказывает!

Неожиданно врач ловит мой взгляд и замолкает. Папа тоже смотрит на меня и молчит. И никто не хочет спросить – как меня зовут, сколько мне лет. И так обидно становится, что хочется заплакать. Я чувствую, что какая-то капелька стекает из уголка глаза.

– Давайте об этом поговорим в другом месте! – папа вскакивает с какой-то обшарпанной табуретки, неловко вытирает мне слезинку. – Вы видите, она расстроилась!

Ну, наконец-то, хоть обратили на меня внимание! Осталось только вырубить пищалку и угостить меня либо аспирином, либо бутылочкой пива. Того самого, которое мы пили по дороге на озеро Эльтон…

Конечно, я не спорю – есть что-то в этом месте, какая-то магическая чертовщинка. Мы ехали из Москвы в Волгоградскую область два дня. Ночевали в гостинице, пили, хохотали. По-моему, даже решение поехать на соленое озеро приняли на какой-то вечеринке. Дороги, природа, веселая компания. По пути встречались бараны и коровы. Одна корова стояла посреди дороги и пила воду из трещины в асфальте. Завидев нас, даже не вздумала отойти. Пришлось объехать.

О боже, после этой невероятной тряски показалась розовая полоска озера. Почему розовая? Из-за водорослей. Выглядит, конечно, необычно – не спорю. Я почему-то думала, что удастся поплавать в прекрасном соленом озере – что-то типа Мертвого моря. А дальше измазывания в грязи (хоть и лечебной) дело не двинулось. На много километров ни одного дерева, а только лишь это розовое озеро, песок и невысокая трава.

Я очень устала, мне хотелось вернуться в свою кроватку вместе с Виталиком и проспать три дня. Все, садимся в машину и едем домой!

– Женя, тебе прикурить?

– Не хочу.

Словно подростки, ребята столпились у края дороги, прикуривая от одной зажигалки. Я видела только наши машины, стоявшие на обочине через дорогу. А потом увидела еще одну слева – наверное, ее совсем не интересовало соленое озеро Эльтон, и водитель хотел проскочить это марсианское место. Не так уж и быстро он ехал. Но мы встретились.

Так это про меня говорил тот красивый дяденька в белом халате?!

2

Я смотрела на папу и не могла налюбоваться – какой же он все-таки родной! Мы так редко видимся, по телефону буквально несколько слов брошу: «Жива. Здорова. А ты как?» – и, едва дослушав, снова бегу по своим нескончаемым делам и друзьям. А папе разве много надо? Хотя… Может, и надо? Может быть, он хотел бы знать про мои нескончаемые офисные будни? Про Виталика, с которым мы скоро поженимся (нет, я, конечно, не планировала знакомить папу с зятем уже на свадьбе, но зачем ему это сейчас?). В веселые вечеринки родителей точно не нужно посвящать – алкоголь, кальян, пустая болтовня. Так о чем же можно говорить с родителями?! О том, как я купила сумочку Louis Vuitton с бешеной скидкой? Или милое платьице от Gucci, которое страшно надевать, глядя на ценник? Мне кажется, в тот момент я была на седьмом небе от счастья. Где это платье сейчас? Здесь совсем не пахнет брендами.

– Папа… Я хочу домой…

Папа вскочил с табуретки и зачем-то начал укрывать меня одеялом – с одной стороны подоткнул, с другой.

– Пап, когда мы поедем?

– Да, поедем, – папа заговорил, стараясь не смотреть мне в глаза. Вот не люблю я этого. Он меня собирается здесь оставить?

– Па-ап…

– Геша, мы обязательно вернемся домой. Пока надо немного здесь побыть, подлечиться. Узнать, что к чему.

«Геша» – так приятно. Спокойно так… Меня папа с детства Гешей называл. А лет в тринадцать я восстала – какая я тебе Геша? Я Женя. Евгения. И они с мамой стали называть меня Женечкой. А вот и Геша снова появилась – спустя двенадцать лет. Ой, опять в глазах расплывается что-то. Какая я сентиментальная стала после этой аварии. Надо попить чего-нибудь успокоительного. Или кальян попросить. Насмешила – кальян в эту стерильно-кафельную палату.

– А где мои?..

– Друзья? – папа снова начал свои манипуляции с одеялом. Так он меня скоро в мумию превратит.

– Ну, па-ап…

– Они уехали. Им работать надо.

– Все?

Неужели и Виталик уехал? Или сидит под дверью, а папа его не знает и поэтому не пускает.

Он ведь всегда был такой настойчивый – не папа, Виталик. Ждал меня с работы, искал себе занятие, если я задерживалась. Наверное, и сейчас сидит на какой-нибудь скамейке в ожидании, когда ему позволят зайти. Он хоть ест там что-то? Или одним кофе заливается?

– Все уехали. Девочки, мальчики. Они это… привет тебе передавали. Поправишься и встретишься с ними.

Ничего не понятно. Были – да сплыли. Ой, начинает болеть голова от этого длинного-предлинного разговора.

– Посплю… – мне было неловко, что в прошлые разы я отправлялась в свои космические сны без предупреждения.

– Конечно, поспи. Тебе нужно отдыхать.

Отдыхать? Мне нужно презентацию доделать. Но об этом я подумаю завтра – как Скарлетт О’Ха…

У меня красивая должность – менеджер по развитию в российско-немецкой компании. Я нахожу всякие там критические точки для роста и развития бизнеса, рекомендую направлять ресурсы компании в определенные места. Не сказать, чтобы рутина, – я считаю, что у меня творческая работа. Но до сих пор не понимаю, зачем оканчивала педагогический институт. Дарить светлое и вечное когда-то казалось весьма привлекательной идеей. Но все идеи в итоге превращаются в засохшие веточки иван-чая: заварил, настоял и выпил. Все, о чем ты мечтаешь, – это все временное и готово меняться под обстоятельства. Хотела ли я быть училкой? А вот даже и не знаю. Все пошли, и я за компанию. Учиться было легко и весело. Уж я-то знаю толк в веселье! Правда, одно время мысль стать педагогом меня даже зацепила. Зацепила и чуть не утащила в педагогический хаос и безденежье. В несправедливость и хамство. Уф, я спаслась. Хорошо, что в наше время полно всяких курсов переподготовки кадров. Я тот кадр, который готов переподготавливаться и терпеть повышение квалификации! Смешно придумала, да? В любом случае работа – это даже не состояние души. Просто выжить – вот для чего нужна работа. И какая разница – кладешь ты под пресс детальки или отвечаешь за информационную безопасность: в 18:00 «Аdios Аmigo!». Чашечка эспрессо, кровавая струйка томатного сока, приправленная сорока градусами, кружочки вишневого дыма. Время выжить заканчивается, и наступает время оживать.

Когда я снова проснулась, папы в палате не было. Мне стало немного не по себе – я так привыкла его видеть, это придавало уверенности. Нет, не уверенности – я чувствовала себя в безопасности! Папа, папочка, куда же ты ушел? Ты не уехал домой без меня? Твоя Геша ждет тебя, папа, не бросай меня! Мне показалось, что я сейчас захнычу, но дверь палаты открылась, и он вошел. Мой папа. Господи, мне двадцать пять лет, а я жду папу, как будто нахожусь не в реанимационной палате, а в детском саду.

– Геша, нас переводят в обычную палату! – папа улыбнулся, и я тоже.

Ну вот, скоро мы поедем домой. Папа к себе, в наш областной наукоград. Но теперь я знаю, как он мне дорог. Обещаю, я буду звонить тебе каждый день! А я вернусь в Москву, завяжу с гулянками и начну работать. Может быть, даже в школу пойду работать. Ой, ну что-то я совсем размякла. Какая школа? Нестабильное эмоциональное состояние – я сейчас на радостях еще пообещаю классное руководство над девятым «Б» взять. Ха!

3

В обычной палате было не так безлико, как в той другой, с белым кафелем. Я даже слышала, что меня окружают люди. Женские голоса. Я открыла глаза (по-моему, я очень много сплю) и поняла, что появились новые вопросы, которые нужно задать доктору. А может быть, и папе – он точно знает. Ни папы, ни доктора в палате не оказалось, хотя мне этого очень хотелось. Когда я заворочалась, голоса затихли. Ну да, это мои соседки по палате: молодая девочка и женщина в годах. Теперь у меня есть постоянная компания – можно рассказывать анекдоты и, наверное, принести из столовой тарелку каши в знак мира и дружбы. Принести. Блин, я не чувствую своих ног. Голова уже так не гудела, руки легко убирали щекочущий нос локон, а вот встать с кровати ноги не могли. А может, и не хотели. Ох уж эти ноги! Всю жизнь к ним повышенное внимание. Когда была маленькая, мама называла меня олененком за тонкие и длинные ножки. В старших классах ребята уже откровенно выкрикивали пошлости. На работе дня не проходило без короткой юбочки – мне есть чем похвастаться. Но сейчас ноги перестали быть со мной в команде. Как будто они отдельно, а я отдельно. Мне стало очень страшно. Настолько страшно, что захотелось снова стать маленькой. Той самой, когда ни руки, ни ноги тебе не принадлежат. Крошечные ладошки оказываются в плену таких же крошечных варежек – чтобы не поцарапать мордашку. А ножки сучат с бешеной скоростью и тоже живут по каким-то своим правилам.

– Мама… – я попробовала сказать это слово вслух, и у меня получилось.

Но уже через секунду потрясла новая мысль – я не новорожденная девочка Женя. Я молодая женщина, практически жена. И белые потолки – это не роддом, а больница. Мы разговаривали с папой, был врач, звучали диагнозы. Можно сейчас долго лежать, сочинять небылицы, но правда гораздо серьезнее: у меня какие-то проблемы со здоровьем. И кто-то должен рассказать мне, насколько все серьезно. К сожалению, никто не спешил этого сделать.

– Как вы себя чувствуете? – спросила женщина постарше.

Мне так не хотелось разговаривать – это я так про кашу, временное помутнение. А с другой стороны, вдруг она что-то знает?

– Грудь болит. Как будто решила посмотреть, как крутится бетон в бетономешалке, и нечаянно провалилась…

Молодая девушка хмыкнула. А та, что постарше, с нежностью сказала:

– У вас хорошее чувство юмора. Это значит, что все у вас будет хорошо.

– А вы случайно не знаете, что у меня сейчас? Мне никто не рассказывает. Может, потому, что я все время сплю? И еще, вы видели моего папу?

Женщина откашлялась – не сразу ответила.

– Папа ваш вышел отдохнуть. Он у вас такой молодец! Вы уже взрослая, а говорят, что папа не отходил от вас. Переживал.

– Вот бы мне такого папу, – подала голос молодая.

– Я бы тоже не отказалась, – поддержала старшая. – Я бы совсем не отказалась от такого папы для своих. В больницу легла, когда уже край был. Еды наготовила практически в полуобморочном состоянии. И переживаю – сил нет. Наш папа теперь не понимает, что из холодильника надо взять и в какой последовательности. Бедные дети! С таким-то папой не то что в больницу – просто дома остаться нельзя!

– А у меня папа умер, – подхватила молодая. – Выпил, как обычно, и уснул в гараже с сигаретой. Он в этом гараже себе целое жилище оборудовал – сбегал от мамкиных воплей. Там и сгорел…

Я могла много чего рассказать про своего папу, но не из серии безрукости или бегства в гараж. Только это все было лишним. Я уже понимала, что папа все бросил, чтобы быть со мной рядом. Зачем я буду рассказывать, как мы с ним каждый раз ходили в лес за грибами, а однажды заблудились? Мне нисколечко не было страшно, папа отдал мне свою куртку, не спал и охранял нас. А я прижалась к нему и сладко продрыхла наш лесной плен. Утром опять-таки папа сообразил, как нам выйти. И мама даже не успела разволноваться до валокордина. Она очень хорошо знала нашего папу и старалась не накручивать ситуацию. Однажды мама уехала в санаторий. И мы остались с папой вдвоем. О, это было крутое время! Папа классно готовил, вообще не заморачивался на завтрак-обед-ужин, не дергал меня вопросами: «А чем это ты там занимаешься? А не пора ли тебе почитать, иначе за лето все буквы забудешь?» И все в таком духе. А потом мама к сестре уезжала и снова в санаторий. В общем, мы с папой не пропадали, как дети этой взрослой соседки. И в гараж папа тоже никогда не сбегал – только если действительно по делу.

– Все будет хорошо, – еще раз напомнила женщина.

Похоже, она приняла мое молчание за переживания.

– Да, наверное.

Еще месяц назад я начала бы спорить: а откуда вы это знаете? У вас есть дар ясновидящей, или вам об этом рассказали звезды? Вот я лежу тут, с трудом дышу, не могу даже подняться и сделать самое обычное действие для человека – сходить в туалет. А она знает, что все будет хорошо. Может, сейчас сдернет, словно фокусник, с меня одеяло, я тут же вскочу и начну от радости хлопать в ладоши.

Где же папа? Где же доктор? Я хочу, чтобы мне объяснили, как и когда я смогу встать в туалет. Умыться, в конце концов, и почистить зубы. Или телефон мне дайте – руки же меня не подводят. На этом моменте мысленной вакханалии я поняла, что могу пока попросить чужой гаджет. Я же помню телефон папы и Виталика. Кстати, а я помню? Та-ак… 8… 916… И?.. Цифры устроили настоящую чехарду – прыгали друг на дружке, обгоняли. Мне нужно время. Да, мне нужно время. А может, спасет мышечная память? Однажды после серьезной гулянки я набрала номер Виталика с чужого телефона, просто начав тыкать пальчиком в циферки.

– Извините, могу я на пять минут попросить у вас телефон? – озадачила соседок.

– Конечно. Но у тебя свой лежит на тумбочке. Достанешь или тебе подать?

Ой, какая красота! Конечно, достану – я же не инвалид. На несколько секунд голова закружилась от резкой боли в груди. И вот уже родной друг скользнул ко мне в руку. Не успев задуматься, включила, набрала код (да здравствуют крепкие нейронные связи!). Мессенджеры горели огоньками непрочитанных сообщений. Несколько пропущенных вызовов. Но меня больше всего интересовала связь с Виталиком. А вот и он. Упс. Мне почему-то показалось, что от него должно поступить штук десять сообщений. Или двадцать. Сколько я уже здесь? А было всего одно: «Привет, малыш! Скорее выздоравливай. Жду тебя на работе». И все?! Сколько дней кантуюсь в этой несчастной больнице, открывая глаза и видя перед собой только отца. Что, где и как – мне никто ничего не рассказывает. Я чувствую себя огромной неваляшкой, которую можно посадить на кровати и все, что я смогу, – это раскачиваться на постели. Мне даже показалось, что ногу пронзила боль. Я обрадовалась этой боли и попыталась пошевелить конечностью. Нет, пока ноги отдельно. Почему-то в голову пришло дурацкое: «Мухи – отдельно, котлеты – отдельно».

– Я хочу поговорить с врачом. Как я могу с ним поговорить? – во мне заклокотала злость. Надо быстрее, прямо здесь и прямо сейчас обсудить мое состояние. Может, меня неправильно лечат?

– Ну… он приходит во время обхода…

– Где я? – я имела в виду город, но соседки испуганно замолкли. – Ну, где я? Как это называется?

– Это больница… – тихо сказала старшая.

– Да это я понимаю! – по-моему, у них даже вырвался вздох облегчения. – Город какой? Не Москва?

– Нет, что вы. Это Волгоградская область.

Волгоградская область. Замечательно. Этого мне только и не хватало. Наверняка здесь никому ни до кого нет дела.

– Я хочу увидеть врача! – решимость придала мне сил, и даже руки сжались в кулаки, как будто диагноз и перспективы я сейчас буду из доктора выбивать силой.

– Лена-а-а! – крикнула кому-то старшая, и в двери появилась девушка в халате. – Лена, девушка очень просит доктора. Может, Михаил Андреевич сможет подойти? Ей важно.

Наверное, они там еще поперемигивались с этой Леной, потому что она несколько секунд стояла и смотрела на мою соседку, которая территориально находилась за моей спиной, и только после этого кивнула и снова прикрыла дверь.