Loe raamatut: «Два Виктора и несколько рассказов, написанных в разные годы»
© Виолетта Лосева, 2020
ISBN 978-5-0051-3064-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
В сборник вошли повести и рассказы Виолетты Лосевой
Повесть «Два Виктора и половинка Антуанетты. Не совсем театральный роман»
Рассказы
«Ты ни в чем не виноват»
«С этими мальчиками столько хлопот!..»
«В ожидании жизни…»
«Они жили вдвоем»
«На белом коне»
«День счастья»
«Низкая» важность»
«Глупый вечер…»
«Роза и Лилия»
Предисловие
Некоторые друзья называют эту повесть странной. Возможно, она такая и есть. Это не делает ее менее дорогой для меня. Особенно сейчас, в тот период жизни, когда я больше пишу о защите персональных данных.
Один из читателей сказал: «Слушай, со Вселенной нужно быть поаккуратнее».
Я не буду менять конец повести, но хочу подчеркнуть: уж чего я точно не хотела, так это – задеть те силы, которые помогают нам жить. Я искренне верю в них.
Рассказы, которые вошли в этот сборник, написаны в разные годы. Когда я листаю их, мне кажется, что я смотрю в зеркало, где вижу свое отражение в прошлом. Я меняюсь, а они остаются.
Ну что ж…
Два Виктора и половинка Антуанетты. Не совсем театральный роман
Глава 1. Вполне приличное местечко или Зачем появились два Виктора
Уличные страсти и театральный быт прекрасно уживались под одной крышей…
«К сожалению, этим начинается и заканчивается то, что прекрасно уживается здесь», – подумала крыша…
– Этого не может быть! Так не бывает! – шепнула девушка своему спутнику в третьем ряду зрительного зала.
– Не может быть! Не бывает!
– Не бывает!
Слова прошелестели по рядам, как тяжелый вздох.
Симпатичная мадам в ложе бенуар сделала губки бантиком и повернулась в профиль. Зачем? В театр она ходила со своей подружкой, которая уже тридцать лет назад подтвердила, что ее профиль – великолепен, а умение делать губки бантиком доведено до совершенства, но это не помогло ни той, ни другой…
– Так не бывает, – вздохнула подружка и поправила очаровательный шарфик, которым она успешно прикрывала свою шейку. Шарфики играли в ее жизни немалую роль. Это была верная подружка, которая все еще могла себе позволить показывать зону декольте, но при этом нужно было, все-таки, носить легкий шарфик. Сами понимаете, зачем…
– Этого не может быть, что-то мы перемудрили, – подумал суфлер в будке, листая текст пьесы, который он знал наизусть уже несколько лет. Это был специалист своего дела: он не только подсказывал реплики актерам, но и делал правильные акценты. И не только актерам. И не только по тексту.
Главная героиня встретилась глазами с молодым человеком, сидящем в первом ряду партнера и, буквально, забыла куда шла…
«И тут я забыла куда шла», – подумала главная героиня, потому что софиты мешали ей точнее рассмотреть глаза этого зрителя.
Кроме того, она знала, кто именно должен был сидеть на этом месте.
Глаза, вероятно, были зелеными…
Хотя… Что она могла рассмотреть со сцены?
Амплуа гуляло само по себе, зная, что в нужное время оно совершит посадку в нужном месте.
В театральном кафе солидные люди вели умные разговоры, потому что днем они уже заглянули сюда на бизнес-ланч и подумали – «А ведь совсем неплохое местечко – посидеть, поговорить»
Зеркало в кафе прислушивалось к тому, что происходит за стенкой, в зрительном зале, и беззвучно вздыхало – увы, зрители театра и посетители театрального кафе уже много лет «не дотягивали»…
Парочка у стойки смотрела на портрет Станиславского, вряд ли узнавая его, и держалась за руки.
– Так не бывает, – сказала она.
Даже не сказала, а промолвила.
Хотя, нет… Если бы она промолвила, ему бы пришлось ей внимать, а он просто слушал. Причем, слушал достаточно рассеянно.
В воздухе летали впечатления.
Василий Иванович так внимательно следил за действием на сцене, что его гражданская жена (другими словами – любимая) поневоле подумала «Кажется ему пофиг моя прекрасность и загадочность. Хорошо, что у главной героини коротковаты ноги…»
Мама Василия Ивановича так любила цветы, что, давая имя сыночку, выбирала между именем Роман (чтобы был Ромашкой) или Василий (чтобы был Василек) … А потом, когда он в детском саду спросил «А кто такой Чапаев? Надеюсь, это хороший человек?», – было уже поздно учитывать, что папу Василька звали Иваном…
Гражданская жена Василия Ивановича находила это очень милым. Она и его самого находила очень милым и, единственное, что ей не нравилось – это название роли, которую она играла в данный момент. Подруга, сожительница, да и «гражданская жена» – это было не о ней…
Слово «гражданский» у нее противопоставлялось слову «военный», так как она выросла в семье офицера, поэтому она писала роман под рабочим названием «Гражданский бракЪ» (именно так, с буквой «Ъ» на конце)», но для себя предпочитала придумать другое название для своей роли.
Дело, впрочем, было не в названии, а в сути, но… поскольку действие происходило в зрительном зале, то название тоже имело значение…
Или играло роль…
Что, в большинстве случаев, одно и то же…
– Так не бывает! Этого не может быть! – мелькнуло в зеркале.
– Я чертовски хорошо выгляжу, – подумала Антуанетта, и это ее ощущение пошло по рядам, извиваясь и прикасаясь к незамысловатым нарядам зрителей.
Да, ушли безвозвратно времена боа и вечерних платьев с голыми плечами в театре.
Ушли безвозвратно.
– Так не бывает, – думало шикарное вечернее платье много лет назад. Но об этих мыслях догадывалось только зеркало в гардеробе, которому тоже пришлось немало повидать на своем веку.
– Увы, так не бывает, – вздохнула генеральная репетиция. Она неплохо знала законы всех жанров и уже не могла полагаться только на судьбу.
– Любовь и ненависть – это бутафория, – глубокомысленно повторил на сцене лирик по сути, но герой-любовник по призванию, – Освободите сцену от бутафории – и ничего не останется.
– Так не бывает! Этого не может быть! – воскликнула в ответ его жена по ходу пьесы, сжимая в руках шелковый платок, который, кажется, был позаимствован у Дездемоны и попахивал чужими духами.
Воскликнула со слезами.
Слезы были настоящими.
– Что-то должно оставаться, – глубокомысленно заметила Нора, которая в данный момент прихорашивалась в гримерке, – Не может быть, чтобы чувства просто растворялись в космосе…
– Что-то должно оставаться, – промелькнула мысль в зеркале, ловя взгляд молодой дамы, которая шла по жизни с девизом «Все плохо», но очень хотела от этого избавиться, и именно для этого ходила в театр.
– Не может быть, чтобы все проходило бесследно, – ощутило впечатление в конце второго акта, – где-то во Вселенной должно быть место, где оседают эти пылинки… Иногда они кружатся в воздухе… Иногда прилетают сюда…
– Папа, это – Оля, – в антракте сын Василия Ивановича представил отцу свою подружку. И пояснил: – Моя любимая девушка…
Все мило заулыбались. А мальчик продолжал:
– Оля, это – мой папа. А это – Елена… Любимая девушка моего папы…
«Как просто и как безусловно, – подумала Елена, – Так вот же оно: любимая девушка моего папы… Это и есть я…»
– Пора, – подумал второй звонок и затрезвонил так, что все встрепенулись.
«Вместе хорошо, когда мурашки от одного и того же бегают» – эту мысль драматург повторил несколько раз, понимая, что если вкладывать ее в уста какого-нибудь персонажа, то нужно будет сделать так, чтобы она звучала поизящнее.
Однако, бабочки в животе и тараканы, уже порядком надоели.
Тем более, главное здесь были не мурашки, а то, от чего они бегали.
– Это непредсказуемо, – запищали мурашки, – мы и сами иногда не знаем куда и от чего бежать.
– Так и должно быть, – мнение главного героя попыталось поставить точку в этой странной беседе.
Но…
– Так не бывает! – впечатление хорошо понимало, что оно накладывается на очень разные основы, и не отвечало за то, что получалось в результате. Главное было – остаться…
– А ведь нас не вписали в мизансцену, – возмутились мурашки, – Ну что ж, нам ничего не остается делать, кроме как бежать куда хотим.
И побежали…
Впечатление, бабочки, тараканы, да и ощущения с восприятиями ушли на второй план.
– Так бывает, – подумал второй план. Он был стар, как мир, и хорошо понимал, что под пылью декораций скрывается много неочевидных, но прекрасных вещей.
***
Два Виктора появились в жизни одной дамы, практически, одновременно. Прямо в тот момент, когда она начала задумываться о том, что неплохо было бы иметь хотя бы одного.
Так, оказывается, тоже случается иногда.
Аня сидела дома и мучилась.
Неизвестно, от чего.
То ли жалко кого-то было (возможно даже себя), то ли завидовала кому-то, то ли просто думала о жизни и понимала, что все «как-то не так».
Первый Виктор блистал своим интеллектом и давил своей значительностью, прикрывал свою рафинированную интеллигентность нецензурными словечками и смотрел на реакцию.
Когда видел реакцию, делал вид, что ему все равно.
Аня увлеклась им до безумия.
Избалованная вниманием мужчин, прямо скажем, весьма среднего качества (если о мужчинах так можно говорить…), она хотела думать, что именно это и есть ее награда, ее выигрыш в жизни, компенсация за много лет, потраченных на «самых обычных» особей мужского пола, ничем не примечательных, не сумевших понять ее глубины, очарования и загадочности…
Честно говоря, было их не так уж и много (если считать то, что сейчас называют отношениями), но вполне достаточно, чтобы делать какие-то выводы (если считать то, что называется «обращают внимание»).
Проблема, как раз и заключалась в том, чтобы из «обратил внимание» перейти к стадии «строим отношения».
Короче говоря, внимание обращали многие, а до отношений доходило не всегда.
То ли у них не было времени докапываться до ее внутренней наполненности, которая скрывалась за легкой, даже можно сказать, воздушной внешностью… То ли у нее не было желания дожидаться пока они хоть что-нибудь поймут, или понижать планку, смиряясь с тем, что есть…
Одним словом, никто не верил, что ТАКАЯ дама и абсолютно свободна (читай – одна).
Виктор Куприянов показался ей, наконец, единицей, достойной ее внимания и усилий.
Равным ей.
А, поскольку для равенства в отношениях (в ее понимании) женщине нужно было быть чуть-чуть ниже, чуть-чуть проще, чуть-чуть более зависимой, чуть-чуть более глупенькой, то Куприянов был как раз ТО, ЧТО НАДО…
Он исчезал и появлялся, не держал своего слова и уходил от ответа, глубокомысленно молчал или играл роль капризного ребенка…
Хотел, чтобы с ним нянчились, и, в то же время, хотел, чтобы в нем видели нормального крутого мужика.
Нет, не мужика, конечно.
Мужчину!
Куприянов блистал интеллектом и силой влияния.
Справедливости ради, нужно сказать, что и того и другого было с избытком.
Даже с излишеством.
Перерасход, одним словом, интеллекта и влияния. В перерасчете на одного, отдельно взятого Куприянова.
Перерасход в перерасчете, однако…
И, естественно, там, где был перерасход одного, там катастрофически не хватало другого.
Инфантильный. Понимающий только себя. Ждущий постоянного восхищения и превозношения. Мгновенно «опускающий» каждого, в чьих глазах он это видел.
Благо, арсенал средств и приемов, был не просто велик, а безграничен…
Аня, эта вечно умненькая и красивенькая Аня, просто себя не узнавала…
Мечтала о свиданиях. Терзала себя «как сказать», «что надеть», «не слишком ли открытое платье», «не слишком ли традиционный наряд»?
И так далее…
Понимала, что он оттачивает на общении с ней свои техники и тактики. Подсмеивалась сама над собой и подыгрывала ему во всем.
Ждала каждого слова и ловила его.
Подхватывала, придумывала достойный ответ, наслаждалась этим жонглированием…
«Достойно шпажимся», – говорил Куприянов, и Аня бесконечно гордилась собой…
Все начиналось с «игры слов», и почти тем же и заканчивалось.
Помимо всего прочего, целоваться (и все остальное) с Куприяновым было тоже приятно.
Интеллект и тут давал о себе знать…
Второй Виктор был полной противоположностью первого. Простоват. Надежен. Несложен. Твердо стоял на земле. Ухаживал традиционно.
Аня называла его Вилли. Сама не знала, почему… Просто так хотела. А может… для того, чтобы не путать даже мысленно двух Викторов.
Это был тот случай, когда два Виктора – это было уже многовато.
Правда, Анна справлялась вполне прилично.
Так вот, о Вилли…
Он был настоящим. Мудрым. Без игр, но и без поэзии. Если что-то знал, значит, знал досконально. Если нет – не «размазывал» слова и мысли, лишь бы хоть что-то сказать.
Не углублялся.
Не красовался.
Не манерничал.
Был убежден на сто процентов, что женщине без мужчины очень трудно. Просто потому, что она слабее. Просто потому, что она легче. Просто потому, что «мужчина должен знать и уметь все», а женщина – только то, что должна знать и уметь женщина.
И, поскольку женщина (существо нежное, теплое и щепетильное), в принципе, никому ничего не была должна, то – возвращаемся к пункту первому: ВСЕ ДОЛЖЕН МУЖЧИНА.
Он не говорил громких слов. К пафосным и высокопарным словам вообще относился скептически.
«Хочу, чтобы ты пила чистую водичку», – говорил он, устанавливая новый фильтр на кухне у Ани.
«Почитай, если будет интересно», – говорил он, протягивая ей распечатку рецептов салата из топинамбура – все из раздела о правильном питании.
«Хочу, чтобы ты не думала об этом. У тебя же есть я!» – говорил он, забирая ее машину на мойку.
«Как ты поедешь сама на заправку? А вдруг там не будет заправщика? А вдруг там очередь?» – говорил он, когда она собиралась просто поехать и заправить машину.
«Наиболее деликатный из всех знаков Зодиака, консервативен, производит хорошее впечатление» – смеялась Аня, читая его гороскоп, и думала про себя: – А ничего, что я уже очень давно сама обеспечиваю себя чистой водичкой, вставляю пистолет в бак и возвращаюсь в темноте? Если нужно прибить полочку, вызываю мастера. Если нужно починить машину – еду на СТО. Или спокойно обхожусь без того, что сломалось… Ну и так далее… Мамонты мне не нужны, а с остальными вопросами я как-то спокойно справляюсь…»
Но, между тем, было приятно…
Вилли водил ее в театр, хотя, судя по всему, это было не самым естественным времяпровождением для него.
Куприянов, практически, никуда не водил, только вел умные разговоры где-нибудь в ресторане, но общение с ним само по себе уже было театром!
В общем, все было очень неоднозначно.
В нескольких словах ситуацию можно было описать так:
Куприянов соответствовал утверждению «ах, я умираю от восторга», а Вилли – «ладно, пусть будет, потом посмотрим».
Это было не совсем честно, но очень удобно…
Аня прекрасно договорилась сама с собой. На некоторое время.
Глава 2. О чем думает Зи Гранкина или «С праздником, дорогая…»
– Ваш номерок, – строго сказала женщина, работающая в гардеробе.
Она не могла любить зрителей, которые забирали пальто до окончания спектакля, но понимала, что бывает всякое.
Хотя… Здесь было совершенно понятно, что молодые люди уходят не из-за важных дел, а просто потому что хотят остаться вдвоем, спрятавшись от зрительного зала.
Но… Женщина, работающая в гардеробе, была хорошо воспитана и доброжелательна. В отличие от других, она была готова найти место для вашего зонтика, шапки и пакета, лишь бы вы понимали куда и зачем пришли.
Выдавая молодым людям их куртки (честно говоря, при всем своем опыте, даже она не могла бы разобраться где – чья) женщина, работающая в гардеробе с сожалением махнула рукой впечатлениям и мурашкам. «Пусть идут себе».
– Нет-нет, – успокоили ее декорации, на фоне которых в этот момент на сцене распинался резонер, – не беспокойтесь, пожалуйста, о женщина, работающая в гардеробе, ничего не бывает зря.
– Да-да, – согласились хором несколько миниатюр. Хотя после «нет-нет» сказать «да-да» – это не значило согласиться. Но… Взять с них было нечего: миниатюры, одним словом…
– Так не бывает, – продолжала сокрушаться тень главного героя. Она имела на это полное право, – Я знаю, как это бывает… Когда от тебя, такой великолепной и рельефной, не остается даже очертаний…
– Да неужели? – съязвили воспоминания, – Насчет очертаний – очень может быть… Но… Что такое очертания? Какая-то кривая линия, повторяющая твой силуэт, да и то в искаженном виде?
– Конечно, – уверенно пробухтел самовар из пьесы, название которой уже все забыли, – Я могу любой примадонне показать, что в некоторых ракурсах она смотрится весьма забавно… Это… если не сказать больше…
– Ну-ну, – отозвался репертуар, – Посмотрим, как у тебя это получится.
– Я бы на твоем месте не была столь категоричной, – звонко и немного нарочито выпалила на сцене тетя сестры главной героини. Это была ее единственная фраза в этом спектакле, и она относилась к своим словам с большой ответственностью, всякий раз произнося их с немного другой интонацией.
– А что такое «я бы на твоем месте»? – подумала фраза, которая очень любила придираться к словам, особенно если они произносились пафосно.
– В прошлый вторник на этом самом месте сидела очень красивая девушка, – промелькнуло в голове у бархатного кресла (партер, третий ряд), – а перед ней находился смущенный от собственного роста мужчина. Вот как получается: лучшие места в партере! А вряд ли кто-то согласился бы с ней поменяться.
– А у меня как раз все было в порядке, – скромно заметил приставной стульчик. Ну… Собственно говоря, как и было ему положено в его положении, – даже никто конфетными фантиками не шуршал.
– Вот всегда так, – промелькнуло в голове у конфетного фантика, – А могли бы понять, что послевкусие остается не только от игры актеров, но и от конфеты, съеденной украдкой.
– Не знаю, не знаю, – сказала украдка, которая только сама и догадывалась что она есть на самом деле, – если речь идет о кусочке шоколада, то фольгой шуршит кто-то один, – тот, кто разворачивает, а послевкусие остается у другого – у того, кому положили его в рот…
– Не-е-ет, – добродушно протянул номерок, на котором (или по которому? Он и сам не знал – как правильно) висели сразу два пальто – женское и мужское, – Вы даже не представляете, какое послевкусие остается у того, кто в толпе у гардероба старается поухаживать за своей спутницей, при этом зажимая под мышкой свою одежду… Но никакие сложности не сравняться с удовольствием укутать свою любимую – неважно, в меха или в куртку «адидас»… Наблюдаю за этим каждый день…
– Искать и считать мужчину достойным противником – в корне неправильно, – задумчиво сказала характерная актриса и сделала маленький глоток кофе, – достойные противники играют на одном поле, а в нашем случае – это значит сравнивать зеленое с соленым.
– А я считаю, что в отношениях должно быть некоторое противостояние. Я недавно прочитала, что – иначе – это будет общением среднего рода, – проговорила стареющая инженю, возвращая наивные детские глазки со стрелочками вверх на то место, где им и полагалось быть у женщины «слегка за сорок».
При этом слово «слегка» было несколько преувеличено.
– Снимайте маски, господа, – сказала маска Пьеро, разглядывая со стены странную компанию, – спектакль закончился, занавес опущен…
«Они играют эти роли уже несколько лет, – подумали часы с кукушкой, – и каждый раз – одно и то же. Спектакль проходит так же, как и накануне, а актеры – меняются. Особенно это заметно с годами»
– Да уж, – подумала стрелка на веке инженю, – раньше я смотрела четко вверх и, в сочетании с ресницами, накрашенными тушью «с театральным эффектом» (оказывается, есть и такой) – это было великолепно. А сейчас…
– Ничего страшного, – сказала ленинградская тушь из сумочки характерной актрисы, – когда нужно произвести впечатление, мы тоже кое-что еще можем.
– Штампы и стереотипы, – подумали духи Арман Бази ин Ред, – почему всегда пишут о несчастных, страдающих, стареющих актрисах? Взгляните только на Зи Гранкину – молода, очаровательна, настолько сексапильна, что даже задние ряды партнера реагируют соответственно…
– Да уж, – дружно подхватили задние ряды партнера, – мы реагируем соответственно, – Зи Гранкина не случайно носит такое имя. Она все время находится на грани чего бы то ни было. И готова к экспериментам. Но, конечно, безусловно, очаровательна…
– Знали бы вы, – вздохнула грань чего бы то ни было, – как сложно ей, да и всем остальным, балансировать на мне…
– А никто не заставляет! – спелись штампы со стереотипами.
Правда, и они были согласны, что то, что может себе позволить Зи Гранкина, не все могут себе позволить.
– Так вот я о том же, – проговорил вечно голодный брутал, который тоже принимал участие в одном из театральных экспериментов Зи.
– Эх ты, – снисходительно напрягся мускул брутала, – Только и можешь поддакивать. Нет, чтобы настоять на своем, и крикнуть во весь голос – ЭТО МОЕ ШОУ. Это – мое амплуа…
– Успокойся, – буркнул брутал, – Мы не на ринге. Здесь все немного понарошку… Это – театр. Брутала мог изобразить даже вон тот доходяга с длинным носом, который играет Буратино… И зрители, которые смотрели бы на эту жидкую фигурку, всем зрительным залом могли верить, что он – накачанный мачо, даже если бы он надел короткие штанишки своего предыдущего персонажа.
– Кофе? Водка? – спросил бармен, заглядывая в глаза бруталу. Бармен тоже находился «на грани», хотя и не участвовал в экспериментах Зи Гранкиной. Грань бармена находилась где-то между искусством и коммерцией.
Разве не мог он арендовать легкое светлое помещение в оживленном месте и сделать из него лучшее кафе в городе? С его-то предприимчивостью и маркетинговым чутьем?
Нет, что-то держало его здесь, в этом не слишком прибыльном кафе без сильной бизнес-идеи…
Что держало его тут? Театр за стенкой? Зрители, которые заходили сюда на 15 минут до спектакля и спешили выпить свою чашку кофе в предвкушении? Актеры, которые иногда заглядывали после выступления и выходили из образов уже за стойкой бара.
Нужно отметить, что выходили они из образа только в случае, если предварительно туда зашли… Но… это так, лирика…
– Ах, этот ни с чем не сравнимый воздух театра, – ухмыльнулся вентилятор, который и занимался (как он думал) самым важным – смешивал атмосферу театра с выхлопными газами улицы.
– Я тоже… Я тоже играю существенную роль, – серьезно высказалась пуговица, которая еще три минуты назад была неразрывно связана с шелковой блузкой Зи, – только никто этого не замечает пока я, красивая пуговица на четыре дырочки, честно и добросовестно выполняю свои функции и/или играю свою пуговичную роль.
Но… Никогда не знаешь, чего ждать от нитки, которая мнит себя центром Вселенной.
Нужно знать Зи! Она – безалаберна, как любая талантливая актриса. Она не пришила пуговицу, а только «прихватила» ее несколькими стежками.
И вот – результат.
Связь, которая казалась неразрывной, разорвалась в один момент.
– Так даже лучше, – улыбнулся режиссер, глядя на то место блузки Зи Гранкиной, где только что была пуговица.
Зи, освобожденная от любых комплексов и условностей, смутилась.
– Кажется, закатилась под стойку бара, – предположила Зи, элегантно роясь в сумке в поисках булавки или какого-нибудь значка.
– Могу предложить иголку с ниткой и временную пуговицу, – тихо сказал бармен, который готов был горы свернуть ради Зи, но сдвинуть стойку бара для того, чтобы найти пуговицу – не мог. Кроме того, он не знал, как будет лучше – заметить то, что пуговица оторвалась или нет…
Он никогда не знал, как будет лучше.
И в этом была его главная жизненная проблема.
– Не нужно быть такими безалаберными, – решила стойка бара, – Я – устойчива и фундаментальна. На меня опираются великие актеры, когда заходят сюда… Нужно всего лишь наклониться и поднять пуговицу. Она, конечно, лежит не на видном месте, но и искать придется не так уж и долго.
Драматург положил на столик небольшой пакет.
– Что это? – спросил режиссер, – весь твой скарб?
– Это – песок, – пояснил драматург и добавил: – Зи, ты не будешь играть Офелию. Офелию будет олицетворять кучка песка…
Режиссер расхохотался:
– О, столько потерь сразу… Сначала пуговица, потом роль Офелии.
– Я переживу, – Зи просто очаровательно скрипнула зубами, – интересная мысль с Офелией…
– Еще бы, – подумала кучка песка…
– Разумеется, – улыбнулась интересная мысль.
***
Отношения с Вилли развивались строго по спирали. Как, собственно, и должно было быть.
В нормальных отношениях.
Аня не утруждала себя мыслями, где, когда и кем устанавливались правила – как-таки должно было быть.
С некоторых пор она вообще не сильно старалась задумываться над тем, что стоит у истоков каких-то поступков, слов, мыслей.
Иначе, просто сойдешь с ума…
Как и многие, вполне необходимые вещи в жизни, одни мужчины предназначались «для блеска», другие – «для жизни», третьи – «чтобы был»…
Грани, как обычно, были размыты.
Она знала, что если Вилли берет ее за руку, то за этим последует что-нибудь ласковое, нежное, милое… Аня не считала его предсказуемым, но во многих случаях угадывала то, что он сделает.
Куприянов, рассматривая близко ее лицо, говорил: «Губы у тебя детские… Мне всегда нравился более чувственный рот. Но у тебя – очень даже вполне.»
Вилли говорил с придыханием «Какая же ты красивая!», и она принимала это, как должное. От Куприянова было радостью услышать «очень даже вполне»…
Все зависело от того, кто судит.
Вилли дарил цветы, приглашал в театры, согласовывал свои действия и смотрел влюбленными глазами. Однажды он хотел ее поцеловать, а она сказала «ой, я только что курила»…
У Вилли на лбу было написано «ну разве кто-нибудь в здравом уме откажется поцеловать тебя только из-за того, что ты курила?»
И называл ее «мой паровозик»… Ну, в смысле, дымила, как паровоз, но для него это было очень мило…
Куприянов рассматривал ее, как картину, но любовался только собой.
Картинки складывались настолько разные, что этих двух Викторов просто невозможно было сравнивать. Казалось, что в природе просто нет ни одного критерия, по которому их можно было бы сопоставлять.
Все равно, что сравнивать теплое с оранжевым или железное с соленым… И думать, что лучше.
Поэтому Аня не хотела отпускать от себя ни одного, ни другого.
В случае с Вилли все зависело и от нее тоже. В случае с Куприяновым от нее ничего не зависело.
С Вилли было тепло.
С Куприяновым – ярко.
Про Вилли она могла забыть на время.
Куприянов мог забыть о ней.
Вилли готовил сюрпризы, приносил цветы и писал стихи в смсках.
Куприянов к вечеру 8 марта присылал сообщение «ну с праздником тебя, дорогая».
Весь мир говорил ей: И ТЫ ЕЩЕ В ЧЕМ-ТО СОМНЕВАЕШЬСЯ?
И она отвечала всему миру – ДА!
Что же ей оставалось делать, если радужное бульканье у нее внутри начиналось и от теплоты Вилли и от неординарности Куприянова?
«Я хочу строить семью!» – говорил Вилли.
«Я не выдерживаю долго в женатом состоянии», – говорил Куприянов.
Роман с Куприяновым не входил ни в какие рамки.
Роман с Вилли был традиционным и поступательным.
Аня решила, в кои-то веки, думать только о себе.
Знаки о том, что она все делала правильно, сыпались со всех сторон.
В статьях и заметках постоянно попадались фразы «дружбу сексом не испортишь» или «как много сил уходит «в никуда»…
Никто не заставлял делать выбор.
Никто не принуждал принимать решение.
Куприянов право выбора и принятия решения оставлял за собой всегда.
Даже так: это право он ДЕРЖАЛ ПРИ СЕБЕ, не отпуская.
Ане и в голову не могло прийти принимать какие-то решения по отношению к нему.
Это был бы просто цирк какой-то: плюшевый медвежонок вдруг рассказывает о том, как устроен двигатель автомобиля.
Похоже на анекдот…
Вилли тоже ни к чему не принуждал…
Ну, как минимум, в плане принятия решения…
В остальном – тоже, конечно, но менее категорично.
Одним словом, во всех основных жизненных моментах, Вилли был очень демократичным.
Как в старой доброй классике: если бы взять уши Ивана Ивановича и добавить характер Петра Петровича, то получилось бы что-то идеальное…
Но так, естественно, не получалось.
Куприянов мучал, Вилли лелеял.
Вилли кормил конфетами, Куприянов «посыпал их перцем».
Куприянов блистал сам, Вилли служил ей верой и правдой.
Вилли обожал, Куприянов снисходил…
Куприянова нужно было удерживать, Вилли держался сам.
Ну и так далее…
