Loe raamatut: «Солнышкин плывёт в Антарктиду»

Font:

* * *

В книжке «Весёлое мореплавание Солнышкина» я рассказал, как из далёкой сибирской деревушки к Тихому океану приехал Алёша Солнышкин.

Старый инспектор океанского пароходства Робинзон подарил ему чудесный компас и помог поступить на пароход «Даёшь!» к своему воспитаннику Морякову.

Но Моряков заболел корью. А вместо него на пароход пришёл капитан по прозвищу Плавали-Знаем.

Солнышкина он заставлял ловить дым на трубе, перекачивать море слева направо. Уборщицу Таю выселил из каюты, чтобы поместить там попугая. А со своим приятелем Стёпкой-артельщиком он выбросил радиста Перчикова на необитаемый остров.

Но Перчиков приплыл к пароходу на ките и между делом выручил из беды дельфина. Солнышкин обхитрил Плавали-Знаем и доставил в Океанск дрессированных медведей, которых очень полюбил боцман Бурун…

Когда книга вышла, многие ребята стали спрашивать: «А где Солнышкин сейчас? Что он делает?»

Я отвечаю всем так, как написано на обложке этой книги:

«Солнышкин плывёт в Антарктиду».

Автор

Каюта для Робинзона

Пароход «Даёшь!» торопился на юг, к жарким тропическим водам. Перед ним вежливо раскланивались медузы, и молодые акулки, сворачивая налево и направо, почтительно уступали ему дорогу.

Над мачтами качалось солнце, ныряло в каюты, и настроение у матроса Солнышкина было самое солнечное. Он усердно мылил стены каюты, в которой совсем недавно обитал драгоценный попугай бравого капитана Плавали-Знаем, и вокруг разлетались радужные мыльные пузыри.

Теперь попугай шатался со своим хозяином по Океанску, а Солнышкин оттирал их следы и слушал доносившуюся с палубы песенку, которую сочинил матрос Федькин:

Шутки и песенки – их багаж;
Полночь, но не до сна им.
Что это, братцы, за экипаж?
Плавали, братцы, знаем!
По Антарктиде грохочет лёд,
Но и во льду – весна им!
Что это, братцы, за пароход?
Плавали, братцы, знаем!

Солнышкин окатывал переборки водой, и по ним золотистыми медузами расплывались солнечные пятна. Он представлял, как внесёт в каюту Тайн чемодан и поставит на прежнее место, как пожилая уборщица всплеснёт руками, а Марина скажет: «Молодец, Солнышкин!»

Солнышкин засмеялся от радости, и его руки забегали ещё быстрей.

Наконец он вытер пол, отжал тряпку, выставил на палубу ведро и постучал к Марине в каюту.

– Да-да, входи, Солнышкин! – отозвалась Марина. И Солнышкин улыбнулся: она узнала его стук!

Он распахнул дверь.

– Разрешите ваш чемоданчик! – попросил он, протягивая руки к Тае.

– Зачем? – удивилась Тая.

– Можете перебираться в свою каюту!

Тая всплеснула руками, Марина хотела что-то сказать. Но Солнышкин уже подхватил чемодан и, высоко подняв голову, шагал к Тайной каюте.

В коридоре торжественно посвистывал встречный ветерок.

Через несколько шагов Солнышкин вскинул голову ещё выше: с противоположного конца коридора к нему приближался его друг, старый инспектор океанского пароходства Мирон Иваныч, по прозвищу Робинзон.

– Здравствуйте, Солнышкин!

– Здравствуйте, Мирон Иваныч! – радостно кивнул Солнышкин. Но вслед за этим на его лице появилось лёгкое недоумение и на носу проступили крупные веснушки.

В руке у Робинзона тоже был чемоданчик. Под мышкой торчала свёрнутая медвежья шкура, из которой внимательно поглядывал глазок подзорной трубы. И остановился Робинзон у той же самой каюты.

– Кажется, эта каюта свободна? – спросил Робинзон. Солнышкин мигнул, не зная, что сказать. Он готовил каюту для Таи. Но не мог же он выпроводить и своего старого друга! Солнышкин покачал чемоданчиком и смущённо оглянулся.

Марина и Тая остановились. Робинзон тоже качнул чемоданчиком и усмехнулся:

– Вот так дела! Кажется, я забрёл не на своё место! Солнышкин готов был провалиться сквозь палубу. Он думал, что бы предпринять. Но сзади раздался голос Марины:

– Что вы, Мирон Иваныч! На своё! Солнышкин исподлобья посмотрел на неё.

– Но, кажется, вы тоже направляетесь в эту каюту? – учтиво поклонился Робинзон, поглядывая на чемоданчик в руке Солнышкина.

– Конечно! – сказала Марина.

– Конечно! – подтвердила Тая. – Мы пришли посмотреть, как Солнышкин приготовил для вас каюту!

– Неужели для меня? – лукаво спросил Робинзон.

– Для вас! – крикнул Солнышкин и, засмеявшись, кивнул.

– Но к чему же тогда ваш чемодан? – спросил старый инспектор.

– А увидите, – улыбнулась Тая.

– Ну что ж, тогда прошу, – пригласил Робинзон. – Прошу! – И распахнул дверь.

По переборкам струились солнечные блики. За иллюминатором перекатывались зелёные волны, а с лёгким сквознячком в каюту влетал громкий крик чаек.

– Спасибо, Солнышкин! – поблагодарил Робинзон и приподнял фуражку.

– Молодец, Солнышкин! – подхватила Марина.

А Тая вынула из своего чемоданчика белую крахмальную скатёрку.

– Вот видите, – сказала она и одним взмахом накрыла ею стол.

Солнышкину показалось, что всё вокруг наполнилось солнцем. Он готов был мыть и драить все каюты, все корабли, все флотилии на земле.

И сверху раздался крик боцмана:

– Солнышкин, ко мне!

Цирковые штучки боцмана Буруна

«Даёшь!» был чист, сиял, как ложки перед обедом. Но боцману Буруну не терпелось начать покраску. На кормовой стреле с кистью в руке сидел матрос Петькин. А на носовой стреле раскачивался матрос Федькин. Оттуда и доносились его песенки.

Сам Бурун на коленках ползал по коридору с лупой в руке и приглядывался к палубе, высматривая царапины. У машинного отделения он чуть не прилип к палубе носом. Прямо перед ним краснело пятно с целый пятак, а рядом ржавели несколько закорючек вроде запятых. Красить, немедленно красить!

Бурун крикнул:

– Солнышкин! – и поднял вверх глаза. Солнышкин стоял перед ним. Он ждал любого, самого отчаянного приказа. И Бурун приказал:

– Спать!

Этого Солнышкин не ожидал.

– Ты что, боцман? – удивился Солнышкин. Раньше он не замечал за Буруном любви к шуткам.

– Спать! – повторил Бурун и вскинул брови. – Сейчас спать, а ночью красить. Чтоб не топтали. Раскатаем под зелень. – И боцман улыбнулся: – Как в цирке!

Старый Бурун скучал по своим медведикам, которых оставили в Океанске. Ему всюду мерещился цирк, и, если бы мог, он превратил бы в цирковую арену весь пароход.

Боцман приготовил ведро краски и пошёл в каюту, засыпая уже на ходу…

Солнышкин тоже прилёг. Приказ! Но ему не спалось. Запахи краски кружили голову. Он видел, как из его рук выплывают разноцветные корабли и, поводя боками, идут к Антарктиде.

Наконец за иллюминатором потемнело. В небе покачнулась звезда, за ней вторая, третья. И скоро тысячи звёзд приплясывали над огоньками парохода.

На палубе смолкли разговоры. Сделав обход, захлопнул дверь лазарета доктор Челкашкин. Взялся за ключ рации лучший друг Солнышкина, радист Перчиков. И как только наверху затихла последняя песня Федькина, Солнышкин бросился в красилку.

Ведро было полнёхоньким. Солнышкин три раза отдыхал, оглядываясь по сторонам. Но через несколько минут он уже снова макал кисть в ведро и размазывал краску по палубе.

«Пусть старый поспит подольше, и всё будет как в цирке!» – думал Солнышкин.

Палуба становилась ярко-зелёной.

– Как ковёр! – говорил Солнышкин и добавлял: – И как мокрая трава в тайге.

Палуба зеленела, словно луг после дождя. Не хватало только пения лягушек.

Солнышкин водил из стороны в сторону языком и быстро пятился. Он оглянулся только тогда, когда его пятки упёрлись во что-то твёрдое. Сзади был трап! Солнышкин выплеснул на палубу остатки краски, растёр её и, выйдя из коридора, довольный, присел на краешек трюма.

Выходила луна. Влажный ночной ветер дул ему в лицо, и Солнышкин, усмехнувшись: «Всё как в цирке!», тихо опустил голову…

Он дремал наверху, боцман похрапывал в каюте.

Сквозь сон до боцмана донеслись нежные запахи краски. Бархатной, зелёной! Рука боцмана сползла с одеяла и от лёгкой качки двигалась влево-вправо, влево-вправо.

«Хорошо получается! – думал боцман. – Очень хорошо!»

Ему снилось, что это он сжимает кисть и красит коридор. Но рука ударилась о край койки, и боцман вскочил: а ведь и в самом деле пора красить!

Бурун нащупал ногами деревянные колодки, сощурил спросонья глаза и шагнул в коридор.

Он хотел повернуться и идти направо, но его ноги не сдвинулись с места. Он попробовал оторвать их от пола – они не поднимались. Колодки намертво приросли к палубе.

Ошарашенный, Бурун вылетел из колодок, ухватился за фонарную решётку и, боясь опустить ноги, словно летучая мышь, повис под потолком. Пароходик подбросило.

– Кажется, начинает покачивать, – заметил в рубке молодой штурман Безветриков, по прозвищу Тютелька в тютельку, который любил необыкновенную точность. – Полбалла есть!

– Да, вы правы: на балл меньше или на балл больше! – согласился штурман Ветерков, по прозванию Ми́лей больше, ми́лей меньше!

– Магнитит! – рассуждал боцман, качаясь взад и вперёд.

В это время сбоку открылась дверь машинного отделения.

– Ты что это раскачиваешь судно? – удивился машинист Мишкин.

– Магнитит! – показал глазами на палубу Бурун.

– Да ну? – ещё больше удивился Мишкин. Он нагнулся, приложил к палубе большой палец, и на нём оттиснулся толстый слой краски. – «Магнитит!» – усмехнулся Мишкин и закрыл дверь.

Бурун косо посмотрел вниз, приподнял пятку, припомнил свой сон… Потом раскачался и, разжав пальцы, пролетел через весь коридор. Он ещё раз осмотрел палубу и опустился на ступеньки. А в десяти шагах от коридора, на краешке трюма, дремал Солнышкин. Над ним светили южные звёзды, а из его рук всё уходили к Антарктиде цветные корабли.

Нужно закаляться, Перчиков!

Солнышкин проснулся оттого, что кто-то больно ухватил его за́ щеку и тянул неизвестно куда. Он размахнулся – и завертелся от боли. К щеке присохла кисть, которую он дёргал то вниз, то вверх.

Солнышкин скатился к умывальнику и, пока спала команда, усердно оттирал краску.

Когда захлопали двери кают, он вышел в коридор.

У машинного отделения Бурун показывал Федькину и Петькину то на потолок, то на палубу, к которой примагнитились его колодки, и рассказывал приключившуюся с ним историю.

– Неужели во сне? – спрашивал Петькин.

– Сам удивляюсь! – говорил боцман.

– А Солнышкин? – поинтересовался Федькин.

– Солнышкин! – воскликнул Бурун. – Да он спал, как килька в банке!

Солнышкин был доволен. Он сдерживал смех и думал, что бы сделать ещё такое – неожиданное и приятное.

– Ха-ха! – хлопнул он себя по лбу и посмотрел на каюту Робинзона. – Пока старик моется, наведу у него порядок!

Он взялся за ручку, но кто-то тронул его за плечо:

– Доброе утро, Солнышкин! – За спиной у него стояла Марина и приглаживала свою причёску.

– Доброе утро! – сказал Солнышкин и сунул руку в карман.

– Ну, что ж ты стал? – улыбнулась Марина. – Ведь вместе будет быстрей!

– Быстрей! – кивнул Солнышкин и приоткрыл дверь. В лицо ему едва не порхнуло полотенце.

В каюте было ветрено и свежо. Робинзон любил песни морского ветра – и иллюминатор был распахнут настежь. Койка была строго заправлена, и от зари уголок подушки светился, будто ломтик арбуза.

– Морской порядок! – похвалил Солнышкин. – И хозяина уже нет.

– А хозяин смотрит, скоро ли появится Антарктида, – сказала Марина, выглянув в иллюминатор.

Робинзон стоял на палубе у борта и смотрел в подзорную трубу, будто искал что-то на горизонте.

– Ну, до Антарктиды далеко! – возразил Солнышкин. – Впереди ещё Жюлькипур!

– Далеко, а кое-кто ко встрече с ней готовится сейчас. Вон у Пионерчикова вся каюта завалена книгами про Антарктиду, – сказала Марина. – Правда, нам это ни к чему. Мы ведь новые земли открывать не собираемся. Нам бы доставить груз – и домой.

Но Солнышкин возмущённо нахмурился: ничего себе! Штурману Пионерчикову книги к чему, а Солнышкину ни к чему? Пионерчиков пусть собирается открывать новые земли, а Солнышкин нет? Дудки! Сегодня же он перечитает всё об Антарктиде. Всё, что только есть на судне! И ещё посмотрим, кто откроет больше!

Минуты и секунды не шли, а летели, как брызги из шланга. Полдня Солнышкин то и дело бегал мимо книжного шкафа, в котором стояли тяжёлые тома энциклопедии.

И не успел кончиться ужин, а Солнышкин, пыхтя, притащил в каюту столько книг об Антарктиде, что Перчиков поёжился, как от холода.

– Ты это что? – спросил он, оторвавшись от радиоприёмника.

Но Солнышкин плюхнулся на койку и открыл том, на боку которого золотом была оттиснута яркая буква «А». Через секунду он уже не слышал ни рокота волн, ни гула машины. Солнышкин шагал по сверкающей Антарктиде среди льдов и пингвинов, и перед ним открывались новые земли. Земля Перчикова. Земля Робинзона. Названия старых земель ему тоже нравились не все. Подумаешь, Земля Королевы Мод! Уж лучше бы Земля Марины! Никакая королева туда и носа не показывала, а Марина плывёт к настоящей Антарктиде на настоящем пароходе!

– Послушай, Солнышкин, нельзя ли потише? – спросил вдруг Перчиков, зашмыгав носом.

Под пальцами Солнышкина так летали страницы, что у Перчикова от ветра начался насморк. Солнышкин на минуту остановился, потом махнул рукой и сказал удивлённому радисту:

– Нужно закаляться, Перчиков! Впереди Антарктида! Затем он встал, захлопнул книгу и направился к шлюпочной палубе. Там у шлюпки лежали два увесистых болта, с которыми Солнышкин упражнялся каждое утро. Правда, Перчиков под насторожёнными взглядами Буруна то и дело язвительно замечал: «Ты бы прихватил что-нибудь потяжелее! Ну хотя бы боцманский якорь!» Но Солнышкин не обращал на это внимания. Он поднимал болты, бицепсы наливались под кожей, играли, как крупные антоновки, горячий ветер обдавал грудь, а сердце выстукивало: «Так держать, Солнышкин!» Но сейчас Солнышкин вдруг изменил курс: на корме к шуму волн примешивался быстрый лёгкий стук. Это у камбуза заядлые игроки начинали игру в домино.

Бриллианты, колбасные, небоскрёбы!

Артельщик парохода «Даёшь!» лежал на койке и радостно хихикал. Пароход приближался к Жюлькипуру, покачивая боками, словно их щекотала тёплая тропическая вода. Но Стёпке казалось, что палуба подпрыгивает вместе с ним от восторга: тысяча топазов, тысяча алмазов, тысяча рубинов!

В руках артельщик держал потрёпанную книжку. Обложки у неё не было, первых страниц тоже. Но Стёпке они были совершенно ни к чему. Зато в тысяча первый раз он перечитывал одну и ту же страницу, и каждая буква на ней подмигивала ему, как драгоценный камень, а каждое слово позвякивало, как горсть золота.

«Там, в одном из кварталов, у самого Жюлькипурского храма пираты зарыли свою добычу – тысячу рубинов, тысячу алмазов, тысячу топазов». Стёпка ещё раз перечитал эту строчку, и в глазах у него сверкнули алмазные фонарики. Пароход качнулся от восторга. На книгу упали красноватые лучи заката, и страница заиграла алым, рубиновым светом.

«Тысяча рубинов! – всхлипнул артельщик. – Да это же целая колбасная!» И буквы на странице взвизгнули, как тысяча сосисочных поросят.

– А почему колбасная? – спросил он сам себя и перевалился на другой бок так, что под ним хрустнула койка. – Какая колбасная? Тысяча колбасных! Тысяча небоскрёбов! Только бы добраться до Жюлькипура. И не будь я Стёпка-артельщик, если не покажу кое-что гражданину Солнышкину! – Он запустил пятерню под матрац, вытащил оттуда ванильный сухарь и перекусил его пополам. – А что мы сделаем с Перчиковым? – И он хрустнул новым сухарём. Сухари хрустели, как косточки. Артельщик вспоминал всех. – А, это вы, гражданин Моряков? А в чистильщики не хотите? Могу взять. Не хотите? Ходи́те безработным. – И он хрустнул ещё одним сухарём. – А-а, это вы, старый Робинзон? Вам очень подходит форма моего швейцара! Дайте только добраться до Жюлькипура! – Артельщик хрюкнул от удовольствия и, потянувшись, воскликнул: – Тысяча рубинов! Тысяча топазов! Тысяча алмазов!

«Даёшь!» приближался к тропикам, и в лицо артельщику дули тёплые ветры Жюлькипура.

Сигналы неизвестной цивилизации

Ни Солнышкин, ни Перчиков, ни Моряков, конечно, не предполагали нависшей над ними опасности. Солнышкин играл в домино, а коричневые от загара капитан и радист стояли на самом носу парохода. На тысячи миль вокруг них просторно синел океан. Попутный ветер доносил с камбуза чесночный аромат котлет, над которыми колдовал кок Борщик. Порой судно вздрагивало, и тогда из рубки раздавался голос вахтенного:

– Перчиков, попросите, пожалуйста, вашего друга обращаться с пароходом поосторожнее!

Дело в том, что два дня тому назад в радиорубку к Перчикову прибежал взволнованный штурман Пионерчиков:

– Срочно включите локатор!

– Минуту, – неторопливо сказал Перчиков, снимая наушники, в которых раздавалось его любимое бип-бип-бип.

– Скорее! – попросил Пионерчиков. – Мне кажется, нас всё время кто-то преследует.

Перчиков взглянул с иронией на юного штурмана, но, подтянув брючки и выйдя на палубу, насторожился. Его остренький нос вонзился в темноту. При свете луны среди волн действительно то появлялся, то исчезал неясный округлый предмет. Он быстро шёл на сближение с пароходом, и по бокам его бурлили светлые фосфорические полосы. У Перчикова перехватило дыхание. Здесь могли быть и не совсем приятные встречи.

– Ну что? – крикнул Пионерчиков. – Я говорил!

– Бежим! – бросился Перчиков к рулевой рубке. – Морякова наверх! Тревога!

Но едва они взлетели на трап, пароход так подбросило, что Пионерчиков сел и, подскакивая, поехал вниз по ступенькам, а Перчиков задел головой штангу и, к изумлению штурмана, выпалил:

– Ура-а!

От удара в глазах у радиста стало так светло, что он сразу увидел, как «Даёшь!» догоняет их старый друг – Землячок! Кит, который однажды вынес Перчикова на спине с необитаемого острова, выпускал белый фонтанчик и нежно прижимался к борту парохода после долгой разлуки. Делал он это не очень осторожно, и поэтому вахтенные просили Перчикова повлиять на друга.

Но Перчикова сейчас волновало не это.

В тот же вечер, когда появился Землячок, счастливый радист вернулся в рубку, настроил аппаратуру на привычный лад, и вновь из звёздных просторов к нему донёсся весёлый звук: бип-бип-бип!

В открытую дверь было видно, как по небу среди звёзд быстро плывёт спутник, и Перчиков снова почувствовал себя в кабине настоящего космического корабля.

Но скоро в наушниках раздался какой-то далёкий-далёкий звук, совершенно незнакомый и непривычный. Такого Перчиков не слышал за всю свою жизнь. Он замер и стал прислушиваться. Звук почти погас. Усмехнулся и погас. И вдруг повторился с новой силой, будто прорвался сквозь далёкие-далёкие миры. Звук напоминал что-то похожее на дзинь-дзинь-дзинь.

Перчиков бросился в рубку к Морякову:

– Сигналы, непонятные сигналы!

– Позвольте, позвольте! – воскликнул Моряков. – Уж не те ли, которые недавно приняли учёные?

– Какие?.. – опешил Перчиков.

– Разве вы не слышали сообщений радио? Короткие затухающие сигналы, сигналы других миров, других планет!

И Моряков, распахнув дверь, кинулся в радиорубку.

Перчиков трусцой побежал за ним. Сигналы были слышны!

На второй день звуки повторились в то же самое время.

– Если примем их в третий раз, – сказал Перчиков, – сообщим в Океанск!

– В Академию наук! – воскликнул Моряков. – Подумать только, может быть, кто-то за миллионы километров подаёт сигналы всей Земле, всему человечеству, а слышим мы одни?! А их должны слышать все – в России, в Америке, в Англии!

Вот о чём говорили Моряков и Перчиков на носу парохода «Даёшь!».

– Да, Евгений Дмитриевич! – спохватился Перчиков, услышав об Англии. – У меня к вам есть просьба.

– Я вас слушаю!

– Не поможете ли вы Солнышкину подучить английский? Ведь скоро Жюлькипур!

Даже в такое время Перчиков помнил о друге.

– С удовольствием! – сказал Моряков. – С удовольствием! – И посмотрел сверху на Перчикова: – Но почему просите об этом вы?

– А я хочу ему сделать сюрприз с помощью техники! – улыбнулся Перчиков. – Положил на ночь магнитофон под подушку, а утром проснулся – и сразу: «Гуд монинг!»

– С удовольствием! – повторил Моряков. – О чём речь! – И посмотрел на часы: – Но, кажется, нам пора?

И они решительно направились к рубке. В этот самый момент с кормы сквозь шум донёсся крик Буруна:

– Стоп! Стоп! Человек за бортом! Человек за бортом!!!

Дубль шесть!

Спрятав под матрац заветную книгу, артельщик поднялся на палубу. От великих планов у него кружилась голова, волны несли его на своих плечах к Жюлькипуру, к городу небоскрёбов, базаров, харчевен. Стёпка сам чувствовал себя целым городом с колбасными, небоскрёбами, глаза его вспыхивали, как витрины в лучших ресторанах. Ключи от артелки сами приплясывали в руках, и пальцы искали, из кого бы тут навертеть колбас, а кого свернуть в рулет.

Возле камбуза в воздухе вились три уютных дымка, мурлыкала гитара Федькина, и на весь океан шлёпали костяшки домино. Там забивали «морского козла». Сбоку на трапе сидел Солнышкин и наблюдал за игрой.

«Повеселитесь, повеселитесь», – подумал артельщик и подошёл к компании:

– Сыграем? – Он готов был разбросать всех, как слепых котят.

– В пару с Петькиным, – сказал Борщик, мешая домино и принюхиваясь: не горят ли на плите макароны.

Стёпка запустил пятерню в кости и сразу с грохотом хватил ладонью о ящик. Везенье так и валило в руки!

– Шесть – шесть! На всю капусту!

Борщик от неожиданности приподнялся и замигал подпалёнными ресницами. Мишкин сощурился и, прикусив папироску, приставил камень сбоку.

– Шесть – пять.

– Правильно! – сказал Солнышкин, который болел за Мишкина.

– Вас не спрашивают, Лунышкин, – сострил артельщик и так шлёпнул камнем по ящику, что белые точки едва не вылетели из камня. – Четыре – шесть!

– Ну и разошёлся! – с интересом посмотрел на него Солнышкин.

– А нельзя ли потише? – раздался за спиной артельщика сердитый голос.

И на бак в полной форме выскочил штурман Пионерчиков с раскрытой тетрадью в руках. Он сочинял статью о делах юных моряков.

Крик артельщика помешал ему думать в тот момент, когда в голову пришли великолепные слова, а теперь они из головы вылетели.

Пионерчиков и без этого терпеть не мог артельщика.

При каждой встрече он мечтал дать ему хорошего пинка. Но честь морского мундира и пионерский закон не позволяли распускать руки.

– А может, сыграем? – повернулся к нему Стёпка, вскинув рыжую бровь.

– Я в подобные игры не играю, – отчеканил Пионерчиков и сморщил лоб. Он старался вспомнить великолепные слова.

– Дрейфите! – ухмыльнулся артельщик.

– Кто?! – изумился Пионерчиков. Его обвиняли в трусости!

Поставив ногу на край ящика, на котором сидел Борщик, он решительно взял камни из рук поражённого кока.

– Пять – два! – ударил по столу штурман.

– Отличный ход, молодец Пионерчиков! – сверкнул Стёпка тремя золотыми зубами и вбил очередную шестёрку с другой стороны.

Мишкин присвистнул:

– Стучу – е́ду!

– А ну-ка, Петькин, подайте и мистеру штурману колясочку до самого Жюлькипура! – захохотал артельщик.

Но Петькин уныло пожал плечами и выставил совсем другой камень.

– Что делаешь?! – Артельщик толкнул Петькина ногой.

Но было поздно: Пионерчиков удачно выставил следующий камень, а артельщик, замигав, споткнулся носом о собственную ладонь:

– Еду.

– Та-ак, – протянул Мишкин, – у кого-то присох дупелёк. Рыба. – И он опустил камень на кон. С обеих сторон стояли четвёрки.

– Считать очки, – сказал Пионерчиков.

Федькин опустил гитару. Борщик забыл про макароны.

Солнышкин соскочил с трапа.

Все склонились над столом.

И вдруг Пионерчиков насторожился:

– А у кого дубль пять?

Мишкин положил руки на стол. Петькин раскрыл ладони.

– А вон он! – крикнул Солнышкин. – Вон! – И показал на рукав артельщика.

– Какой дубль? – разжав пальцы, усмехнулся артельщик.

И тут Пионерчиков почувствовал, как что-то, щёлкнув его по носу, полетело за борт. Он сделал прыжок и вытянул руку, будто ловил муху, но опоздал.

– Там камень! – сказал Пионерчиков.

– Хе-хе! Где камень? Проверьте! – засмеялся артельщик.

Это было уже делом принципа. Пионерчиков бросился к борту. Федькин вцепился ему в брюки, но тоненький штурман выскользнул из них и ласточкой полетел в океан. На секунду все в изумлении открыли рты и вдруг разом взвыли.

– Человек за бортом! – кричал Бурун.

– Круг! – крикнул Солнышкин и бросился за спасательным кругом.

– Горим, горим! – заметался Борщик: на камбузе стреляли и дымились макароны.

– Акула, акула! – заорал Федькин.

И тут все увидели, как, переворачиваясь вверх брюхом, к штурману несётся громадная акула.