Loe raamatut: «Ведьма полесская»
Глава 1
Солнце уже начало клониться за полдень. Короткий зимний день, не успев заняться, спешил опять погрузиться в морозную спячку. Но времени до наступления сумерек оставалось ещё достаточно.
Он быстро шёл без остановок и отдыха вот уже, наверное, вёрст двенадцать. Лишь в местах, где обнаруживал следы диких зверей, замедлял ход и внимательно изучал их.
Усталости не чувствовалось. Молодой и крепкий организм Прохора без особого напряжения переносил длительные походы по выслеживанию и добыче зверя, в изобилии водившегося в диковатом и болотистом крае припятского Полесья. Короткие и широкие лыжи-снегоступы, сделанные своими руками, не давали глубоко вязнуть в снегу и были очень удобны для ходьбы по лесистой местности.
Сделав огромный крюк, Прохор убедился, что следов выхода стада из урочища нет. Ещё немного – и можно возвращаться домой. Задача, поставленная паном Войховским, почти выполнена: стадо диких кабанов прикормлено и выслежено.
Остановившись, Прохор обвёл взглядом вокруг. До завершения обхода осталось совсем чуть-чуть, какая-то четверть версты. К завтрашней панской охоте всё складывалось благополучно. Что ж, хорошие вести приятно нести.
Прохор уже начинал подумывать о миске наваристых щей да о шкалике1 горелки на панской кухне. Так уж было заведено у заядлого охотника – пана Войховского Егора Спиридоновича.
Как и всех помещиков, Егора Спиридоновича прежде всего интересовала выгода и тугость своего кошелька, поэтому к крепостной черни он относился без особой жалости и заботы. Но всё же немаловажным плюсом пана Войховского в отношении к своим крепостным было то, что он не слыл азартным картёжником и никогда, изрядно подпив, не проигрывал их в карты, как это частенько случалось у других помещиков. А к крестьянам, которых привлекал для участия в охотничьих облавах, загонах и прочих затеях по добыче зверя, Егор Спиридонович и вовсе проявлял завидную снисходительность. Он даже мог от души расщедриться, если ему удавалось подстрелить какой-либо великолепный трофей, и для мужиков, что помогали в удачной охоте, нередко устраивался щедрый обед, да ещё и с доброй чаркой.
Длительное путешествие Прохора по свежему воздуху всё больше пробуждало лёгкий голод, а мечты о вкусной похлёбке и вовсе заставляли парня ускорить шаг. Но мыслям о щах недолго пришлось занимать голову охотника. Почти в самом конце его путь пересекала ровная цепочка следов, которые были хорошо ему знакомы ещё с самого детства. Внимательно рассмотрев их, Прохор понял, что о сытной вечере можно забыть. Да и завтрашняя охота вряд ли состоится.
Сдвинув аблавуху2 повыше на макушку, он почесал пятерней взопревший лоб и с досадой тихо выругался: «Тьфу, чёрт! Ты в гору – он за ногу!»
Если бы Прохор, обнаружив следы кабанов, пошёл в обход с правой стороны, то уже через какую-то сотню шагов он бы обязательно наткнулся на эту волчью тропу. В таком случае уже не было б нужды делать огромный крюк, обходя урочище с левой стороны.
Охотник озадаченно глядел на возникшее осложнение. Внешне было похоже, что прошёл один волк. Но Прохор как опытный следопыт по едва заметным признакам видел, что здесь след в след прошла стая: волков шесть-семь – не меньше! И шли серые за стадом не на прогулку, а с твёрдым намерением завалить добычу подоступнее. Волчий глаз безошибочно выберет из дюжины животных наиболее лёгкую жертву. При удачной охоте стаи добычей чаще всего становятся слабые или раненые взрослые особи, а также ещё не набравший силы и опыта молодняк.
Но теперь уж неважно, попадётся кто в зубы хищникам или нет. Ясно одно: стада кабанов к завтрашнему утру здесь и в помине не будет. А это значит, что пан Войховский будет крайне недоволен. К нему специально на эту охоту приехал близкий его друг и тоже заядлый охотник пан Хилькевич. Прибыл гость со своим сыном. И интерес к этим гостям у Егора Спиридоновича был особый.
Пана Войховского и пана Хилькевича связывала давняя дружба и, конечно же, здоровое соперничество в охотничьей фортуне. В этот визит оба помещика хотели поближе познакомить своих детей. Ведь у пана Войховского старшая дочь была уже взрослая, на выданье. Девушка умная и довольно приятной внешности, и родители были не против серьёзных отношений между их детьми. Им хотелось, чтобы у пары сложились тёплые отношения, а ещё лучше – взаимные симпатии. Ну а там, глядишь, дело и к свадьбе продвинется.
Обе семьи придерживались прогрессивных взглядов и хотели, чтобы их дети женились не по расчёту и не по указанию стариков, как в большинстве случаев это происходило в старые времена. Хотя, конечно, и теперь никто не был бы в восторге от появления в доме нищего зятя или невестки-бесприданницы.
В идеале же Войховский и Хилькевич желали, чтобы в браке их детей имели место достойная обеспеченность, знатность и любовь. Всё это было возможно, если их дети, к немалой радости родителей, понравятся друг другу и изъявят взаимное согласие на вступление в брак. И для начала, как казалось обеим сторонам, удачная охота будет отличным подспорьем в их затее.
Но, похоже, отличное подспорье для панов оборачивалось отличным поводом для панского недовольства молодым ловчим.
Отпугивать хищников не имело смысла: вместе с волками насторожатся и покинут эти места и кабаны.
Солнце уже зацепилось за верхушки далёких деревьев. Вот-вот начнут сгущаться сумерки. А обратный путь неблизкий, да и займёт времени гораздо больше. Хочешь не хочешь, а возвращаться надо. Теперь уж с поганой весточкой.
Постояв и немного поразмыслив, Прохор медленно поплёлся к тому месту, откуда начинал обход. Вслед за испорченным настроением начала наваливаться и усталость. Вместо думок о щах в голове тревожно роились слова и оправдания, которые предстоит скоро сказать пану Войховскому.
Прохору очень не хотелось подводить Егора Спиридоновича, пообещавшего гостям устроить захватывающую охоту на вепря. А больше всего молодому охотнику не хотелось встретиться с панским взглядом, полным укора и разочарования. Уж лучше бы Егор Спиридонович ругался и поносил своего холопа на чём свет стоит!
А вот и следы кабанов. Завтра стадо, возможно, будет оставлять за собой на один след меньше. С понурым взглядом Прохор пересёк взрыхлённый снег и, не останавливаясь, вышел на свою лыжню. Сделав несколько шагов, он вдруг замер и резко обернулся. Что-то здесь было не так! Что-то он пропустил!
Прохор быстро вернулся к следам кабанов. Так и есть!
Внимательно глянув на снег, молодой охотник не поверил своим глазам: за то время, что он делал крюк, поверх кабаньих следов появились ещё одни свежие отпечатки. Такого в здешних лесах Прохору ещё ни разу не доводилось видеть.
«Это что за невидаль такая?» – пронеслось в голове парня, и сердце его взволнованно забилось. От величайшего изумления у хлопца глаза округлились. Присев и осторожно ощупав незнакомый след, Прохор недолго ломал голову. Хотя он никогда и не видел живого медведя, но, очевидно, именно этот зверь недавно прошёл здесь. Следы на снегу были большие и глубокие, что указывало на внушительные размеры и тяжеловесность хищника.
Прохор ещё от деда слышал, что в здешних лесах когда-то давным-давно водились медведи. Сейчас же их здесь днём с огнём не сыщешь. Но все-таки бывалые охотники от возможности появления такого зверя не отмахивались.
На Полесье среди болот и лесов есть множество глухих мест, где ещё не ступала нога человека. И вполне вероятно, что этот медведь вылез из какого-нибудь богом забытого и человеком не найденного укромного уголка. Но ведь даже если бы он и появился в этих краях, то ему сейчас в самую пору лежать бы в тёплой берлоге, а не шастать по сугробам.
Молодой охотник продолжал сидеть на корточках перед диковинными следами и, глядя на них, пытался истолковать для себя, что бы это всё означало. Наконец, что-то надумав, он решительно вскочил и быстро двинулся по медвежьему следу, только в обратную сторону.
Пробежав на снегоступах изрядное расстояние, Прохор обнаружил, что медведь несколько раз переходил с кабаньих следов на следы волчьи. Было заметно, что он часто топтался на месте, видимо, долго принюхивался и пребывал в неуверенности, на что-то решаясь.
Прохор отлично знал образ жизни и повадки диких животных. Сопоставив всё увиденное со своими знаниями и опытом, он пришёл к выводу: медведь-шатун, скорее всего, пришлый, а задумка у голодного зверя была под стать талантливому стратегу.
Из книги на снегу, прочтённой следопытом, выходило, что волчья стая шла охотиться на кабанов. Прохор отлично знал, как мастерски волки устраивают совместную охоту, в которой всё строго распределено: одни гонят добычу, а наиболее опытные и матерые нападают. Медведю, более крупному и мощному, такое не под силу. Он одним ударом лапы может сломать хребет взрослому кабану, но для этого нужно сначала приблизиться к добыче. А зимой для медведя это практически невозможно. Из всего и выходило, что медведь, интуитивно чувствуя скорую кровавую резню, шёл не за кабанами, а за стаей, чтобы в случае удачной волчьей охоты попытаться отнять добычу у серой шайки. И если уж он решился на такой опасный шаг, значит, либо был уверен в своей силе, либо голод вынудил его рискнуть своей шкурой. А возможно, здесь имело место и то и другое. В любом случае добычу свою волки вряд ли отдадут просто так!
Сейчас зверь находился где-то недалеко и, скорее всего, останется здесь надолго – живой или мёртвый. Сможет отнять у стаи добычу – будет с пищей и живой. Не хватит силёнок на свою задумку – недолго протянет голодный и с изорванной волками шкурой.
«Да-аа… – тихонько протянул Прохор, – похоже, здесь и в самом деле назревает кровавая пирушка. И будет это, судя по всему, ночью или ранним утром. Что ж, вот теперь не медля к пану Войховскому. Вместо охоты на вепря может получиться охота на более достойного и редкого зверя».
Прохор вскочил на снегоступы и почти бегом помчался к маёнтку3 пана Войховского. Возбуждение от сравнительно близкого присутствия грозного зверя и исходившая от него опасность придавали парню силы.
Вот уже пройдена большая часть обратного пути. Почувствовалась усталость. Прохор сбавил темп и пошёл медленнее. Мысли о предстоящей охоте плавно сменились невесёлыми думами о тяжкой доле и убогой жизни крепостного селянства. Думал Прохор и о своей судьбине, и о дальнейшей жизни. Как она сложится и что его ждёт впереди? Постепенно мысли клонились к воспоминаниям из детства, к своим родным и близким…
Глава 2
Семья Чигирей была крепостной, и все они, от новорождённых и до глубоких старцев, являлись собственностью пана Войховского Егора Спиридоновича.
Ещё после раздела Речи Посполитой около полумиллиона белорусских крестьян оказались в собственности русских помещиков. Егор Спиридонович был сыном одного из дворян, который в числе первых получил во владение поместье на новых землях, вошедших в состав Российской империи.
Имение пана Войховского находилось чуть восточнее центра Полесского края, недалеко от волостного селения Петрикова. Вокруг простирались уникальные, можно сказать, девственные природные просторы. Редко разбросанные хутора и деревеньки полешуков4терялись среди первозданных лесов и болот, и, казалось, были оторваны от всего мира. И даже служивые люди царя Российского как-то говаривали Егору Спиридоновичу об одном из близлежащих уголков этого края: «В Лясковичах были по делам ревизским… Селение настолько обособленно, что имеет вид неприметного застенка матушки природы. Ни туда попасть, ни оттуда выбраться. Там и царь, и бог – местный помещик Киневич…» На что пан Войховский, кивая в знак согласия, отвечал: «Особенность жизни у полешуков такова, и никто из них не горит желанием самопроизвольно покинуть родные места. Безмерно любят они свой край. Огромное Полесье у них одно на всех, но у каждого в сердце есть ещё и своё маленькое полесье – отчий кров. Люди свыклись с укладом такой жизни, и что-то менять не помышляют. Да, цивилизация в эти уголки не скоро доберётся со своими соблазнами и искушениями, которые очень быстро развращают человека… Так что этот народ по-своему счастлив в единстве с Богом и природой».
Так и крепостная семья Чигирей, отпрыском которой был Прохор, свято чтила Бога и своего существования в отрыве от природы вообще не мыслила.
Отец Прохора, Чигирь Григорий Максимович, служил у пана Войховского и объездчиком лесных угодий, и смотрителем всего охотничьего снаряжения. Он оберегал лес от самовольных порубок, браконьерства, а зачастую по мере надобности сам добывал дичь к панскому столу. Григорий Чигирь делал всё толково и со знанием. В общем, нёс службу исправно, за что не имел серьёзных нареканий со стороны панской милости.
В детстве Прохор испытывал к батьку двойственное чувство. Как и все крестьянские дети, он побаивался его строгости, но в то же время Прохор и обожал его за то, что батька с особой заинтересованностью приучал сына к своей работе. А мальчишке это очень нравилось.
Гришак – так в деревне звали Григория Чигиря – не прочь был пропустить и шкалик-другой горелки. Но в стельку батька напивался редко, а уж если такое случалось, то дома учинялся настоящий разгоняй. Доставалось всем, но больше всех от таких завихрений Гришака страдала мать. Несмотря на это, Гришак слыл хозяином расторопным. Семья имела хоть и не зажиточный уровень, но и не бедствовала, не перебивалась с хлеба на воду. Хотя, как и у большинства крестьян-полешуков, у Чигирей было в жизни немало тяжёлых моментов, когда всей семье приходилось давиться пушным хлебом5.
Любовь к природе родного края была заложена в роду Чигирей самим Богом. Ещё покойный дед Прохора, будучи мальчишкой, перенимал все азы и премудрости лесной жизни у своего отца, тоже связавшего свою жизнь с лесом. И так повторялось вот уже несколько поколений.
Менялась панская власть, менялись управляющие и приказчики, а вот что относилось к службе, связанной с лесом, то Чигирей никто менять и не подумывал, потому что работников лучше, чем они, не было.
Как некогда дед брал с собой, тогда ещё девяти-десятилетнего Гришака, так и Гришак начал примерно с такого же возраста брать Прохорку с собой на обходы лесных угодий. Такие вылазки для мальчишки всегда были наполнены интересными встречами с обитателями лесного царства. И каждое такое событие сопровождалось не менее интересным рассказом или пояснением о повадках и жизни увиденной птицы, зверька или редкого растения.
Но особо необыкновенные впечатления остались у Прохора от охотничьих походов с ночёвкой. Обычно батька и дед шли с ночёвкой на токующую пернатую дичь к утренней зорьке, и Прошка, которому в ту пору было чуть больше десяти годков, едва ли не со слезами упрашивал взять его с собой. Уж больно заманчиво было провести время у костра в ночном лесу. Конечно, почти все охотники обходились без ночёвок, не было в этом такой уж необходимости. Но и дед, и отец Прохора находили в таких вылазках отдушину от будничных селянских забот. В такие часы они чувствовали себя единым целым с окружающим миром природы.
И если Прошке выпадала удача напроситься на охоту, то во время такой вылазки он с интересом наблюдал за взрослыми и старался помогать в сооружении небольшого куреня6, разведении костра, устройстве подстилки из веток для ночлега. Ему это нравилось, он постигал и учился этому с удовольствием. Но самое интересное начиналось, когда все подготовительные хлопоты оставались позади, а на костре аппетитно шипели шкварки сала или зажаривался добытый по пути рябчик. И к этому времени в угольях уже доходила печёная картошка.
Наступала пора смачной вечери у огня и неспешных разговоров взрослых о всяких охотничьих былях и небылицах.
Вот тут-то Прохорка забывал обо всём на свете и с замиранием слушал интереснейшие истории.
Большей частью говорил дед. И особую колоритность его рассказам придавали всевозможные звуки и шорохи ночного леса. Сам же лес обступал костёр тёмной стеной с причудливыми фигурами и тенями. Молодая сосёнка на краю опушки в отблесках пламени выглядела затаившимся лешим с раскинутыми руками-ветками; густой лозовый куст казался диковинным и зловещим зверем, приготовившимся к прыжку на сидящих у костра людей; белеющая в вышине, в просвете темных веток, небольшая часть берёзового ствола до ужаса напоминала лицо мертвеца. И чем темнее был вечер и ярче костёр, тем более таинственным и угрожающе-сказочным становилось всё вокруг. Но не одними тенями завораживал ночной лес.
Где-то на другой стороне опушки тоненьким звуком жалейки7раздавалась осторожная перекличка затаившихся на ночь птичек. Стрёкот или жужжание первых пробудившихся насекомых, в отличие от зловещих теней, навевали людям у костра мирное успокоение. Но вот, словно эхо, далёкое, а потом вдруг совсем близкое, почти над головой, резкое уханье филина заставляло всех вздрогнуть; от внезапного резкого крика или предсмертного писка какой-либо зверюшки, попавшей в когти хищника, в жилах стыла кровь, и сердце заходилось в сильном трепете.
Изрядно перепугавшись от таких жутких звуков, взрослые крестились и всегда говорили что-нибудь пугающее.
– Свят, свят, свят… Леший кого-то потянул в болото… – серьёзно произносил Гришак.
– Точно, – соглашался дед, – потянул. А может, и кикимора над кем-то измывается. Места-то тут глухие…
Прошка от таких объяснений заметно ёжился, а по телу в разных направлениях пробегало дюжины две мурашек. Дед же, незаметно глянув на внука, спешил бодро добавить:
– Но мы втроём, и у нас огонь, ружья и молитва. Нам и сам чёрт нипочём, – уверял он, но это запоздалое сообщение уже как-то мало успокаивало хлопчика.
Дед и батька вели разговор вроде как между собой, напуская на лица чересчур уж серьёзный вид. Но Прохорка хоть и был ещё пацанёнком, а сразу смекал, для чьих ушей предназначались такие высказывания. И в такие минуты он старался выглядеть спокойно, но как-то уж самопроизвольно получалось, что он сильнее жался к батьке и обязательно так, чтобы дед со своими повествованиями был напротив.
Такие почти сказочные вечера оставляли неизгладимые впечатления в душе мальчика. Хотя зачастую бывало и страшно, и под утро зябкая прохлада не давала спать, а безжалостные комары до волдырей кусали открытые участки тела, но для Прохорки отправиться опять в такой поход было сродни празднику. Ведь слушать деда – это истинное удовольствие.
В такие вечера в лесу дед мог лишь вскользь коснуться темы о всякой нечисти, а так в основном рассказывал лишь только интересные истории и весёлые казусы, дабы не наводить страху на своего внука, к которому он особенно трепетно относился. И многие сверстники очень завидовали Прошке, что у него такой дед.
Да, дед Чигирь славился на всю округу как удивительный рассказчик. Но коньком его повествований была щекочущая нервы и душу слушателей тема колдовства, нечистой силы и всего такого прочего.
В престольные праздники, когда работать считалось большим грехом, люди, одевшись понаряднее, ходили в церковь, праздно прогуливались по селу, заходили к кумовьям и родственникам отметить такой день чаркой горелки да кислым ржаным блином со шкваркой. Кто таких угощений не нажил – лузгали семечки на лавках или дымили самосадом, приветливо здороваясь и тут же с ехидцей обговаривая проходивших мимо более зажиточных односельчан.
Когда же время подходило к вечеру, многие стягивались на окраину деревни, к хате деда Чигиря, ибо знали, что он обязательно уважит их просьбам и расскажет что-нибудь душещипательное.
Ещё засветло первыми, как всегда, появлялись дети. Занимая места на лежавших у хаты колодах, до блеска отполированных портками, они тоже готовились к страшилкам. Словно стая воробьёв, многочисленная детвора деловито рассаживалась на лучших местах, хотя все, конечно же, знали: взрослые придут и всё равно сгонят их с занятых мест, а то и вовсе отправят домой, если с ними не будет кого-то из старших домочадцев.
Дед Чигирь, зная, что на колодах уже собралось изрядное количество сельчан, с нетерпением ожидающих его речей, не спешил с выходом. Удивительный знаток человеческой души, он любил сначала потомить всех неопределённостью, чтобы потом более театрально, как бы с неохотой, произвести свой выход. Но и мужики не лыком шиты! Они уже давно раскусили дедову тактику и особо не волновались: старый Чигирь сам не упустит случая заворожить односельчан своими рассказами.
Прохор сейчас с улыбкой вспоминал, как в ожидании дедовых повествований многие пытались тоже завладеть всеобщим вниманием, рассказывая разные истории и ведя, по их мнению, умные беседы. Но вскоре эти «умные речи» быстро иссякали и неуклюже комкались от скудости языкового слога.
Подавляющему большинству крестьян было в тягость вести длинные речи, да и суровая жизнь от них этого не требовала. Так что все разговоры сводились к обыденным темам: погода, урожай, панское да селянское житие-бытие. Некоторые же просто пытались пересказывать уже известные истории старого Чигиря. Но любая интересная история деда Чигиря в исполнении другого рассказчика получалась пресной, без завораживающей изюминки. А вот если ещё и деревенские бабы начинали вмешиваться в «серьёзные» разговоры, то тема неизбежно меняла русло в сторону пересудов, сплетен, а то и вовсе начиналась перебранка прямо тут же у костра.
Но вот уже сумерки заметно начинали перевоплощаться в тёмный вечер. В пылающий костёр чаще подбрасывались заранее заготовленные ветки и сучья.
Дождавшись своего часу, наконец появлялся и дед Чигирь. Выходя из хаты, он зачастую дожёвывал на ходу специально брошенную в рот корку хлеба или кусочек овсяной ковриги.
– Вечер добры всем! – кивал головой старик.
– Добры!
– Добры! – раздавалось со всех сторон.
– Што это вы тут галдите на всю округу? Даже вечеру не доел. Дай, думаю, пойду гляну: што тут народ так шумит? – говорил дед, ещё больше шамкая губами, чтобы было видно, что его оторвали от вечери, которую на самом деле он давным-давно уже съел.
– Да это Ульянка с Авдотьей спор учинили! Всё не выяснят, чей мужик лучше! – моложавый селянин ухарского вида с громким смехом поддевал непримиримых соперниц во всём, о чём только можно было поспорить.
– Ы-ы, зубоскал! – тут же взъелась на смельчака одна из молодиц. – Тебе до моего Антипки – ой, как ещё далеко!
– А до моего Петра и того дальше! – не смогла промолчать и другая молодица.
– Ой-ё-ёй! А чего это до твоего Петра «и того дальше»?! – напрочь не соглашалась с такой оценкой первая.
– Потому как мой Петро лучше!
И понеслось! И опять заново начинался бесконечный спор. Это забавно тешило всех, кроме самих присутствовавших здесь виновников словесной перепалки – Петра и Антипки. Такое всеобщее внимание вводило их в крайне неловкое положение. И надо ж вот было такому случиться, чтобы самым тихим и безропотным мужикам попались такие взбалмошные и шумные жонки8. Ну, тут уж судьбе в иронии не откажешь.
– Ладно, бабоньки, угомонитесь! – вроде как намереваясь примирить сцепившихся молодиц, молвил всё тот же мужик бравого вида, но потом вдруг, решая всё же восстановить истину, со скрытым подвохом добавлял: – В таком гвалте вы никогда не добьётесь толку. Ну, вот как рассудить, который из семьянинов лучший? Каждая из вас знает всё только о своём мужике, а о достоинствах другого лишь догадывается. А тут надобно, чтоб кто-то их обоих знал как облупленных…
– А к чему это ты гнёшь? – подозрительно прищурив взгляд, подалась на говорившего мужика одна из соперниц.
– А к тому, что вот вы, мабудь9, и не догадываетесь, а на селе всем уже давным-давно известно, что Фроська обоих ваших тихонь изучила вдоль и в поперёк. И ведь ваши ненаглядные Антип с Петром сами до Фроськи украдкой бегают на всякие там сравнения. Вот идите к ней, и она тут же рассудит, чей мужик лучше! Фроська-то толк в таких сравнениях знает!
Фроська – молодица трудолюбивая и как хозяйка во всём умелая, но уж очень славилась на всю округу своей ненасытной распутностью. Хотя и мужик у неё был нормальный, и поколачивал частенько, но, как говорится, горбатого могила исправит. Так и Фроська, несмотря на все воспитательные меры, подгуливала с кем попало, где и когда попало.
У костра все посмеивались, отводя в сторону глаза и пряча довольное обличье, чтобы, не дай бог, самим не нарваться на острый язык взбеленившихся баб. А напуганные таким несусветным оговором несчастные мужики втягивали головы в плечи и в оправдание лишь пробовали что-то сказать, растерянно хлопая выпученными глазами. Но вместо оправданий получались невнятные мычания, и их затравленные взгляды в ожидании приговора были устремлены на своих грозных жонак.
Но со временем и до рьяных супружниц доходило, что их разыгрывают, а тут уж в долгу они ну никак не могли остаться! Да ещё если под угрозой посмешища стояла честь их мужиков!
– Так мы уж давно справлялись у Фроськи, – задиристо отвечала одна из баб. – Наши мужики-то в первых рядах доблестью славятся и всё одно наравне идут, а вот про тебя, – баба демонстративно тыкнула пальцем в сторону охальника, – так Фроська и говорить не хотела. Сказала, что только языком молоть горазд, а в остальном – евнух! – Безнадёжно махнув рукой на наглеца, баба вдобавок ещё и гордо отвернулась, будто там и глядеть было не на что.
Тут уж дружный хохот заставлял и бравого мужика сконфузиться. Да-а, видать, зря он тогда затеял подшутить над первыми склочницами на селе.
Но вот вскоре после полной капитуляции опрометчиво поступившего мужика, его облик быстро потерял разудалый вид, а шум понемногу стих. Несколько неуклюжих попыток оправдания за поднятый шум – и бабы тоже мирно замолкали. Мужики, перекинувшись с дедом Чигирём двумя-тремя незначительными фразами, выжидающе посматривали на его кудлатую бороду.
– Дед, а что сталось с тем парубком? – не выдержав, давал наводящий вопрос один из селян.
– С каким парубком? – непонимающе переспрашивал старый Чигирь.
– Ну, с тем, которого черти извести хотели. Запрошлый раз поздно уже было, и ты, дед, обещал, что в следующий раз доскажешь, чем там дело закончилась.
– Хм… А чем закончилось?.. – хмурился дед, вспоминая прошлую историю. – Не на того черти напали! Смелый и хитрый оказался хлопец, да ещё и заговоры от ихней братии знал. Так что пришлось тем чертям, не солоно хлебавши, катиться назад к себе в болото. Во, как оно было…
Хотя такой быстрый и простой конец истории и разочаровывал всех, но начало было положено. Дед Чигирь ненадолго замолкал. У костра тоже воцарялась тишина. Все догадывались, что в голове старого Чигиря рождается новая жуткая история. Догадывались – и не ошибались.
И вот в мёртвой тишине таинственно начинал вещать голос старика, с первых же фраз завораживая слушателей. Затаив дыхание и стараясь не пропустить ни единого слова, все неотрывно взирали на рассказчика. Напряжение нарастало. Казалось, что во тьме вокруг огня витали упыри или ведьмы, зловещие мертвецы или неведомые чудища из рассказов старого Чигиря. В такие мгновения отчётливо слышались лишь писк комаров, охотящихся за человеческой кровью подобно персонажам звучащей истории, да слабое потрескивание костра, по праву своей значимости осмелившееся вплетаться в новую страшную историю.
У всех захватывало дух. Дети, ещё не достигшие отроческого возраста, жались к матерям, у которых у самих от страху округлялись глаза; мужики сидели с застрявшими в бороде или повисшими на губе потухшими самокрутками; молодёжь испуганно переглядывалась, ища заранее с кем бы после возвращаться домой. Все теснее жались друг к дружке, и никто не хотел сидеть с краю.
Маленькому Прохору тоже тогда становилось жутко и страшно, но его ещё и распирало чувство гордости за своего деда.
Иногда история старого Чигиря заканчивалась далеко за полночь, но никто из неподвижно сидевших всё это время слушателей, включая и самых младших, ни разу не зевнул, ни разу не клюнул носом. А после все расходились тесными кучками – напуганные, но довольные.
Прохор, как сейчас, помнит момент, когда после одного из таких вечеров спросил у деда:
– Деда, а откуда ты столько страшилок знаешь? Их тебе кто-то рассказывал?
– Не, внучек, никто не рассказывал. Половину всего выдумал твой дед, – отвечал старик и, видя разочарование внука, с улыбкой трепал его вихрастую макушку.
– Ну а как же с другой половиной? Кто-то ж тебя научил? – никак не унимался хлопчик.
С морщинистого лица старика тогда вдруг сошла улыбка. Взяв Прошку за плечи и глядя ему в глаза, дед твёрдо, чтобы это запомнилось надолго, произнёс:
– А другой половине, внучек, научила меня жизнь. И не дай бог познать тебе такой науки на своём пути.
Старик задумчиво вздохнул. Не отрывая серьёзного взгляда от любимого внука и, словно что-то предчувствуя, старый Чигирь добавил:
– Хотя… жизнь, Прошка, – шибко10сложная дорога, и кто его знает, что нас ждёт впереди. Но ко всему надобно быть готовым. Всяко ведь может статься…
После этого разговора дед начал часто объяснять, показывать и рассказывать Прохорке много разных и странных слов, действий, вещей. Дело в том, что старый Чигирь славился не только своим умением интересно рассказывать. Во всей округе его знали как умелого знахаря. Люди обращались к нему со всевозможными просьбами, жалобами, хворями и прочими напастями.
Знахарство было обычным и неотъемлемым явлением в жизни сельской глубинки, и без этого не могло обойтись ни одно хозяйство. Зачастую в деревне или на селе проживали несколько знахарей, и, естественно, люди охотнее обращались к тем, у кого чаще получался положительный результат. Этому во многом способствовала и молва, как всегда, преувеличенная и приукрашенная.
Старый Чигирь в помощи никому не отказывал. Если мог – помогал. Если не мог, то успокаивал и говорил, что Бог обязательно поможет.
Как-то после ухода одной посетительницы дед грустно произнёс, глядя ей вслед:
– Жаль… Молода ведь ещё.
– Деда, так ты ж сказал, что всё буде добра! – заметил находившийся рядом Прохорка.
– Сказал, сказал… – задумчиво произнёс дед и тут же грустно добавил: – Отойдёт она скоро… Не поможет ей уже ничто. Но всё равно… без надежды человеку нельзя. Худо, брат, без надежды-то жить… особливо, когда эта жизнь сама же тебя за горло и давит…
Прошка хотя и был тогда совсем ещё мальчишкой, но уже точно знал, что дед его связан с какими-то неведомыми силами. А таких людей называли колдунами. И слово это очень нравилось мальчику.
– Деда, а почему тебя называют знахарем, а не колдуном? – как-то раз спросил он деда.
Дед удивлённо взглянул на внука и, чуть поразмыслив, ответил:
