– Позвольте, Валентин Георгиевич, – опешил я, – а зачем вы это написали?
– Дело в том, Вадим, – серьезно сказал Мазков, – что я не помню, как делал эти подписи. А вернее, вспомнил только потом.
– Как же это? – удивился я.
– Та карточка, что после победы сделана… Я не сразу отдал ее Андрею. И вот как-то после отбоя в палатке меня что-то толкнуло во сне. Я проснулся и отчетливо вспомнил, как пару ночей назад встал, зажег фонарик, нашел ручку и написал эти слова, – он прикрыл глаза, вспоминая:
– Андрюхе на долгую память от друга Валька. Мы победили! МТС. Точно!
– А вторая карточка? – допытывался я.
Хозяин задумался.
– Эту сделали в одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмом году. Накануне реформы МТС. Ну, вы понимаете, – усмехнулся он, – машинно-тракторные станции вряд ли имеют отношение к индуизму.
– Наверное, – рассмеялся я.
– Меня из бригадиров прочили сразу в областной совет. А я не хотел в кабинете штаны протирать. Землю любил. И до сих пор без нее жить не могу. Поэтому и барахтаюсь здесь, в Чернокошкино… – он на минуту замолчал, глядя в окно.
– Да, о надписи, – продолжил хозяин. – Я заметил ее… спустя пару лет, когда альбом перелистывал. А заметив, вспомнил, что однажды точно так же ночью, словно лунатик, проснулся и подписал карточку.
Мазков поднялся из кресла, стал чистить трубку. Я понял: сказать ему больше нечего.
– Вот и все, Вадим. После войны я никогда и ни о чем не просил Тракторенко. Чувствовал – хватит. Исчерпал я свой лимит. – Ветеран перевел на меня взгляд. – Так и жил, в душе благодарность большую имея. Сам всем помогал, кто с чистой совестью приходил ко мне. А родственники… – он махнул рукой. – С одной только сестрой общаемся, с Надей, да с дочкой ее и мужем. Кстати! – вскинул он брови, – поговорите с сестрой. Она тоже может что-то рассказать. Адрес я черкну.
Я уходил от Мазкова с непонятным чувством. С одной стороны, история про Митю Тракторенко тянула пока что лишь на нескладную быличку. Мне же нужна была какая-то материальная объективная зацепка, ухватившись за которую можно распутывать таинственный клубок. Я пока не знал, что внутри этого клубка, но чувствовал: что-то есть.
«Может, его сестра подробнее разъяснит?» – думал я.
Ехать далеко не пришлось. Надежда Мазкова, по мужу Окунева, жила в Холмогорах, недалеко от Чернокошкино.
Прощаясь, Валентин Георгиевич сказал:
– Позвоню сестре. Иначе говорить об этом с вами она не будет.
Деревянное жилье семьи Окуневых напоминало пряничный домик из сказки. Только портила вид овальная, с ржавым подтеком, спутниковая антенна, присосавшаяся к резному углу дома, словно инородная опухоль к здоровому телу.
Надежда Георгиевна была одна. Выглядела в противоположность брату: маленькая, плотно сбитая, как старичок-боровичок в женском варианте. Ее плечи, несмотря на погожий день и теплынь в комнате, покрывал серый пуховый платок.
Хозяйка засуетилась возле стола. На расшитой петушками скатерти появились вазочки с вареньем, корзинка домашней сдобы и большой фаянсовый чайник.
– Звонил, звонил Валя. Просил поговорить с вами как есть, – кивнула она, опуская возле меня исходящую ароматным паром чашку. – Вы пейте, Вадим, пейте. Чаек брат привозит. Ему приятель из Калькутты шлет. У нас такого не сыщешь.
– Хоть индийцы не испаскудились, – заметил я.
Хозяйка рассмеялась.
– Вижу, хорошо вас приветил брат!
Надежда Георгиевна подвинула ближе ко мне блюдо с булочками и перешла к сути дела.
– Я всю жизнь проработала учительницей в школе. Младшие классы. Тихо-спокойно. Ничего такого, как у Вали, со мной никогда не бывало. Вот только… – она задумалась, – чудно выходило иногда, словно наваждение. Очнешься и думаешь: что ж это было-то? А началось все со школьной поры…
Я слушал уютный говорок хозяйки. Перед глазами проплыло, окруженное березками, большое бревенчатое здание с вывеской «Школа». В тесных, с массивными подоконниками, коридорах было шумно. Оживленная переменой неслась, гулко топая по дощатым полам, детвора. Ребята постарше собирались возле окон небольшими группами. У высокой двустворчатой двери в класс стояла взволнованная Надя. На ее рукаве алела повязка старшей по звену. Напротив, то и дело проводя пальцем по шмыгающему носу и теребя кончик замусоленного пионерского галстука, потупился патлатый мальчуган.
– Как тебе не совестно, Сережка! – с жаром произнесла Надя. – Ты что учительнице у доски говорил? Прыгнешь под поезд, если тебе двойки в журнале не исправят? Да как ты смеешь! Разве может советский человек, пионер, думать о самоубийстве! Да за такие мысли… Стыдись, стыдись, Сережка, ведь тебя слышал Митя Тракторенко!
Мальчишка вздрогнул и опустил голову ниже.
Я тоже дернулся, освобождаясь от видения. Посмотрел на хозяйку.
Она кивнула.
– Вот-вот. Меня тоже тогда как наваждением взяло. Почему я сказала о Тракторенко – ума не приложу. В ту минуту появилось такое ощущение… словно вот-вот откроется входная дверь и в коридоре появится Митя. Стройный, с волевыми скулами, одетый в кожаную косоворотку, на которой горит кимовский значок. Подойдет к Сережке, посмотрит на него кристальным взором и скажет: «Эх ты!».
– Может, вера родителей как-то повлияла на вас? – мягко предположил я. – Вот Валентин Георгиевич рассказывал…
Женщина замотала головой.
– Нет, нет! Никогда я не молилась Тракторенко, словно богу, не просила ни о чем. Только один раз, несколько лет назад. Потом расскажу. Я и в бога-то не верила. И сейчас без него обхожусь. Все своими силами да вот этими руками, – она показала натруженные морщинистые пальцы. – Это нынешние учителя тяжелее авторучки ничего не поднимают. Везде автоматизация. А в наше время пришлось поработать. Да и теперь… Муж еще в пятьдесят седьмом за длинным рублем на Дальний Восток подался. Так и не вернулся. Только алименты слал. Сыновья, Коля и Петя, в Германию со своими немками уехали, перед развалом Союза. Открытками на Восьмое Марта поздравляют, – горько усмехнулась она. – А вот это все, – Надежда Георгиевна обвела рукой хозяйство, – дочка с зятем помогают. Он головастый, дочкин Борис. Не пьет. Налево не смотрит. Редкость сегодня. Внучка заезжает. И брат наведывается подсобить.
Мы немного помолчали.
– А Сережка этот? Когда вы его отчитывали, не спросил, кто такой Митя Тракторенко?
– В том-то и дело, что нет! – вздохнула хозяйка. – Ну ладно – Сережка. Он мог подумать, это кто-то новый из комсомольской ячейки. Но и у меня не было таких знакомых. А ведь сказала! И до сих пор себя виноватой чувствую. Погиб Сережка через год. Шпана зарезала на улице. Рассказывали, на простыне его до больницы несли. Не успели, – Надежда с тоской посмотрела на меня.
– Точно совпадение. Вы и терзать себя не думайте, – убежденно произнес я.
– Ох, хорошо, если так, – кивнула она. – Или вот другой случай. Вы пейте чай, а я расскажу.
– Спасибо, – я охотно подставил чашку под чайник. Напиток действительно был очень вкусным, не в пример нашим чаям.
– Я уже учительницей работала. Первые – третьи классы. Детишек разных хватало. Балбесов и двоечников тоже. И был у нас директор. Как помню, Конников его фамилия. Толстый маленький тип. Ему бы в торговле работать, а он в школьную систему полез. Поговаривали, наверху у него кто-то влиятельный был. Слушок пополз, что любит он подарки. – Надежда Григорьевна махнула рукой. – Прошлое всегда идеализируют. А в наше время подлецы и взяточники тоже встречались. Только меньше их было. И брали втихую, не как сегодня – в открытую. Ну так вот повадились к директору родители неуспевающих учеников. Почему, мол, ваша учительница Надежда Окунева – а я тогда уже на мужниной фамилии была – детишек наших топит? Это значит – двойки ставит. Видно, хорошо поднесли директору. Он меня вызвал. Сначала орал. Смотрит – меня этим не проймешь. Тогда он по-другому, тихонько да ласково так: вы детишкам двоечки не рисуйте, а я вам за это бумажечку-другую. И по карману себя гладит. И вам хорошо, и успеваемость на высоте. Тут меня и взяло. Смотрю на него презрительно и говорю: «Таким, как вы, место не в системе образования, а в тюрьме! Но Митя Тракторенко все видит!». Он глаза вытаращил: «Да кто ты есть, со мной так разговаривать!». Я выскочила. До вечера ходила сама не своя. Благо, все уроки в первой смене закончились. А на следующее утро к школе машина черная подъехала. Трое из нее вышли. И в директорскую. Мы сразу поняли. В приоткрытые двери выглядывали из классов тихонько. Вывели Конникова. Он красный, дрожит, чуть на пол не валится. Хорошо, уроки шли. Дети не видели. В общем, потом узнали мы, что и родственника директорского в областном управлении арестовали, – Надежда Георгиевна отхлебнула чаю, выжидательно посматривая на меня.
– А если тоже совпадение? И Митя Тракторенко ни при чем? – снова выдвинул я банальную версию. Но других у меня не было.
Хозяйка улыбнулась.
– После уроков в этот день педсовет не назначали. Но все учителя, как смеркаться начало, словно по указанию, собрались в директорской. Те, кто первую смену отработал, приехали вечером из дома. Выяснилось, директор не мне одной взятки предлагал. А когда закончили про этого хапугу, дружно стали благодарить Митю Тракторенко. Спасибо, мол, что помог избавиться от взяточника. Как вам такое?
– Этого объяснить не могу, – признался я.
– Вот и для меня загадка. Но после случая с директором я никогда не вспоминала Тракторенко, никаких странностей не происходило до девяносто восьмого года. Вот тогда-то мне и пришлось взмолиться Мите.
Заинтригованный, я смотрел на хозяйку.
– Да, точно! Пять лет назад это произошло. Рая, дочка, приехала как-то днем, в то лето, сама не своя. Я к ней. Что такое? Оказывается, на их, с Борисом, фирму, бандиты глаз положили. Рейдеры эти самые. Ну какая там фирма! Маленький домашний цех по изготовлению тканевых жалюзи. В общем, обложили данью. Иначе грозились поджечь…