Врачи из ада. Ужасающий рассказ об экспериментах нацистских врачей над людьми

Я хочу, чтобы вы осознали безграничный потенциал к проявлениям зла и моральной ущербности, который таится в людях, что в повседневной жизни кажутся нам совершенно обычными и добропорядочными. Эти люди по собственной воле принимают решения, превращающие их в безнравственных аморальных преступников, во власти которых оказываются невинные жертвы.

Какова степень вины безмолвного наблюдателя, безучастного к совершаемому вокруг него злу? Каждый из нас может стать спасителем, но всем ли хватит на это смелости?

Все, что случилось с нами, лишь пролог^[12]. Но почему же мы не учимся на своих ошибках?

1. Начало

Октябрь 1946 года Аэродром Вестовер, штат Массачусетс

Сначала стук в дверь был тихим и неуверенным, а потому затерялся среди обрывочных фрагментов моего сна. Потом шум прекратился.

Вскоре в дверь постучали громче и настойчивее, вырывая меня из крепких объятий сна.

– Мисс! Мисс! Проснитесь! – Тук-тук-тук! – Мисс!

Судя по всему, дело не требовало отлагательств. Потерев заспанные глаза, я включила металлическую настольную лампу и взглянула на часы. Два часа ночи!.. Два часа ночи?

Пошатываясь, я прямо в пижаме побрела к двери, открыла ее и выглянула наружу. При тусклом свете лампы в узком коридоре я разглядела темные очертания высокой фигуры.

– Одевайтесь, мисс. Мы вылетаем в шесть утра. Встретимся в комнате для инструктажа в четыре.

– Так точно, – не веря своим ушам, пробормотала я и закрыла дверь.

Пелена сна начала спадать, оставляя меня наедине с суровой реальностью. Вот и все – я буду там! Но это должно было случиться не раньше, чем через четыре дня. И я только час назад оказалась в кровати.

Всего за пару дней до этого я впервые столкнулась с американскими военными. Я была единственной женщиной среди солдат на борту самолета, который держал путь с авиационной базы Селфридж в Детройте на аэродром Вестовер в штате Массачусетс.

По прибытии в Вестовер я предъявила ответственному майору выданные мне Военным министерством США распоряжения, свидетельствовавшие о том, что я являюсь вольнонаемным судебным стенографистом, прикомандированным для работы в канцелярии председателя Совета по расследованию военных преступлений в городе Нюрнберге (Германия). Майор просмотрел мои документы и затем, нахмурившись, вперил в меня пристальный взгляд. Казалось, он был чем-то обеспокоен.

– Вам едва исполнилось двадцать два, мэм. Вы вообще знаете, куда направляетесь?

Его предостерегающий тон выбил меня из колеи.

– Да, – уверенно сказала я. – В Нюрнберг, в Германию, для работы на судебном процессе над военными преступниками.

– А вы знаете, что сейчас происходит в Нюрнберге? Город разбомблен, все вокруг до сих пор усыпано телами. Ветер разносит запах гнили. Нет отопления. Нет горячей воды, чтобы принять ванну. Для обеззараживания питьевой воды нужны хлорные таблетки. Нацистские террористы все еще прячутся в завалах разгромленной крепостной стены. По ночам они выходят на улицы и стреляют в прохожих, которые кажутся им похожими на американцев, англичан или их союзников, – будь то солдаты или гражданские! А время от времени они бросают бомбы в здания, занятые союзниками.

– Это не было мне известно, да… – ответила я, пытаясь нарисовать перед глазами эту пугающую картину. Как бы то ни было, я быстро вспомнила, зачем отправилась в эту поездку, и продолжила. – Но я должна ехать. Я наполовину немка, и потому я никак не могу заставить себя поверить в то, что мы видим в хрониках «Мувитона», во все эти зверства, которые совершили немцы – и особенно немецкие врачи. Я должна увидеть все своими глазами. Я – судебный стенографист, а Военному министерству нужны такие специалисты. Я хочу выслушать свидетельские показания этих врачей, увидеть их лица. Я хочу услышать, чем они оправдывают эти злодеяния и эксперименты над живыми людьми.

Покачав головой, майор все же вручил мне стопку документов для изучения и идентификационный жетон, который нужно было повесить на шею. После этого он попросил какого-то сержанта проводить меня в крошечную комнатку, где мне предстояло оставаться какое-то время. Я и не подозревала, что, согласно распоряжениям министерства, мне будет отдаваться высший приоритет в формировании списков пассажиров на рейсы в Германию, пока сержант мне об этом не сказал, добавив, что, вероятнее всего, мне все равно придется провести на аэродроме около шести дней.

Я была одета в теплый костюм, на сгибе руки держала плащ, на плече у меня висела небольшая сумка, а в руке я несла свой единственный чемодан. Почувствовав мое смятение, сержант мягко сказал:

– Позвольте, я вам помогу.

Он донес чемодан до моего временного пристанища, где я оставила вещи, после чего я проследовала за сержантом, который провел мне небольшую экскурсию по базе.

Мы прошли в комнату отдыха с уютными диванами и креслами из искусственной кожи. В комнате стояли кофейные столики, на которых разместились пепельницы и журналы; на приставных столиках красовались лампы, а на одном из столов я даже обнаружила радиоприемник и кофейный сервиз. У стены жался автомат по продаже прохладительных напитков. Хотя новое чудесное радио с картинками, получившее название «телевизор», было изобретено еще в 1930-х годах, широкого распространения это изобретение не получило вплоть до 1948 года. Нашу реальность с этим событием разделяла еще пара лет, а потому в комнате отдыха, которую показал сержант, телевизора не было.

Стены были увешаны изображениями всевозможных летательных аппаратов военного назначения. Благодаря своему любопытству, глядя на эти фотографии, в тот день я узнала о военно-воздушных силах и боевых самолетах больше, чем за всю предыдущую жизнь. Я полагала, что имею полное право поближе познакомиться с воздушными суднами ВВС США, поскольку скоро мне предстоял полет на одном из них.

На фотографиях был Боинг Б-17 «Летающая крепость» – бомбардировщик, отличавшийся точностью бомбометания, внесший огромный вклад в дело победы над Германией, – в сопровождении истребителей дальнего действия. Боинг Б-29 «Суперкрепость» – самый передовой в техническом отношении самолет, созданный в США во время Второй мировой войны и способствовавший окончательному поражению Японии в августе 1945 года. Этот бомбардировщик представлял собой совершенно уникальное явление благодаря способности переносить тонны бомб на ранее недоступные расстояния, что помогало США осуществлять нападение издалека.

В момент наивысшего могущества, в мае 1945 года – в самом конце войны, – военно-воздушный флот США насчитывал порядка 80 000 летательных аппаратов.

В комнате отдыха я обнаружила несколько десятков фотографий с изображениями различных самолетов, принимавших участие в войнах против Германии и Японии, включая истребители, военно-транспортные суда и бомбардировщики.

А потом я увидела фотографию самолета, на котором должна была вскоре лететь в Германию. Это был Дуглас С-54 «Скаймастер», военно-транспортный самолет большой дальности с четырьмя звездообразными двигателями. Я немного успокоилась, когда узнала о них. Впервые на борту самолета я оказалась в рождественские праздники в 1943 году. Я как раз окончила Колледж бизнеса имени Джона Грегга в Чикаго и направлялась в Детройт, где получила свою первую работу в агентстве, которое предоставляло услуги судебных стенографистов. Рейс осуществлял самолет с двумя двигателями, принадлежавший компании «American Airlines». Бушевала буря, сверкали молнии, и тот полет над озером Мичиган здорово меня напугал. Но мне приходилось летать тем же маршрутом еще несколько раз: я возвращалась в Чикаго и поездом добиралась до своего дома в Вудстоке, штат Иллинойс.

Я понимала, что лететь до Германии мы будем долго, – нам предстояло провести много часов в воздухе над Северной Атлантикой, – и потому здорово беспокоилась.

Обходя комнату отдыха, я постепенно забыла о фотографиях самолетов, и мое внимание переключилось на громкий свинг, несшийся из музыкального автомата. Я узнала песню «В настроении» («In the Mood») Гленна Миллера. И вот тогда я наконец полностью расслабилась и предалась воспоминаниям, вновь оказавшись в местечке по продаже газированной воды, где я частенько опускала монету в местный автомат и выбирала что-нибудь из свинга, под который мы и танцевали со школьными друзьями.

Сержант показал мне, где находится комната для проведения предполетного инструктажа, куда мне нужно было отправиться непосредственно перед вылетом в Германию. Потом мы прошли в столовую, где я впоследствии питалась вместе с американскими солдатами и другими вольнонаемными служащими, откомандированными за границу. Проводив меня обратно в комнату отдыха и осторожно предупредив, чтобы я не заходила на охраняемые территории, допуск на которые разрешен только военнослужащим, сержант ушел.

Я самостоятельно нашла дорогу в свою комнату, выложила из чемодана немногочисленную одежду, изучила полевую кровать и попыталась почувствовать себя как дома. Однако я понимала, что в этой военной среде, где господствуют мужчины, мне все равно будет неуютно. К тому же мне вот-вот предстояло отправиться в путешествие, которого я ждала с таким нетерпением.

Тогда я даже не подозревала, что поездка в Германию изменит мою жизнь раз и навсегда.

Мне предстояло увидеть видеозаписи и фотографии невероятных зверств, стать свидетелем увечий, нанесенных несчастным жертвам, услышать показания, которые они со слезами на глазах давали со свидетельской трибуны, и записать каждое слово. Все это произведет на меня неизгладимое впечатление, которое превратится в напоминание о том, сколь ценным даром является жизнь, и как мне повезло родиться в свободной, демократической стране. С того момента я не терплю ксенофобию, хотя по возвращении в Соединенные Штаты сталкивалась с ней очень и очень часто.

Когда пришло время перекусить, я отправилась в столовую. Стараясь вести себя непринужденно, взяла металлический поднос и встала в очередь за едой, типичной для закусочных. Меж тем вокруг меня не было ни одной женщины!

Но атмосфера оказалась весьма гостеприимной, и солдаты, стоявшие в одной очереди со мной, были не прочь поболтать и задавали множество вопросов. Заметив, что я не ношу форму, они пожелали узнать, зачем я отправляюсь в Германию. Я рассказала, что Военное министерство наняло меня в качестве гражданского судебного стенографиста для работы на судебном процессе над военными преступниками, который уже начался. Они ничего не знали об этом процессе. Когда на наши подносы встали полные тарелки, новые знакомые пригласили меня присоединиться к их компании за длинным столом. Во время беседы я узнала, что они тоже собирались лететь в Германию на помощь утомленным сражениями войскам, которые нужно было вернуть в США.

Мои соседи за столом были совсем юными, и им никогда не приходилось участвовать в боевых действиях. Новые знакомые рассказали, что вечером следующего дня у них состоится вечеринка по случаю Хэллоуина, и спросили, не хочу ли я присоединиться. Я с готовностью согласилась, поскольку не ждала вылета в ближайшие пять дней.

Разумеется, нужно было придумать костюм. Мои собеседники уже приготовили свои наряды и немедленно предложили свою помощь, удивив меня своими остроумными идеями. Им удалось раздобыть для меня огромные солдатские брюки, свободную рубашку, длинный кухонный фартук и веревочную швабру, из которой мы сделали парик. Когда приготовления были завершены, я, несмотря на высокий рост и довольно стройную фигуру, вдруг оказалась похожа на дородного военного повара.

Столовую украсили в стилистике Хэллоуина. С потолка свисали оранжевые и черные ленты, к которым крепились огромные тыквы из гофрированной бумаги. С каждой стены на нас глядели черные кошки, ведьмы и привидения. Музыкальный аппарат наполнял помещение звуками лихих мелодий биг-бэндов 1940-х годов, и в тот вечер прозвучали все популярные песни, от «Ром и кока-кола» («Rum and Coca-Cola») Сестер Эндрюс до «Буги-вуги горниста» («Boogie Woogie Bugle Boy from Company B», «Симфонии» («Symphony») и «Огней гавани» («Harbor Lights»). Пришли девушки из Mount Holyoke College (MHC), находившегося неподалеку – в Хедли, штат Массачусетс, – первые женщины, которых я увидела с момента своего прибытия. Это была по-настоящему грандиозная вечеринка двадцать третьего года моей жизни. И как же это было весело! Как хорошо!

Я вернулась к себе где-то к часу ночи. Прошел всего час, прежде чем меня разбудил тот стук в дверь.

Прием на работу в Военное министерство США

Всего за полтора года до этого, 8 мая 1945 года, в Германии закончилась война. Я тогда трудилась на своей первой работе в должности судебного стенографиста в Детройте, сотрудничая с агентством с ноября 1943 года. Однажды наш офис получил объявление из Военного министерства Соединенных Штатов Америки о найме двадцати шести судебных стенографистов, владеющих навыками быстрого письма и печати. Специалистов искали по всей стране, чтобы в дальнейшем отправить их в Германию для ведения стенографического отчета суда над двадцатью двумя крупными нацистскими лидерами, включая Германа Вильгельма Геринга. Процесс открывался в ноябре 1945 года перед Международным военным трибуналом. В состав трибунала входило по два представителя победивших в войне держав: судьи и их заместители из Советского Союза, Соединенных Штатов, Франции и Великобритании. После этого должны были состояться еще двенадцать процессов (получивших название последующих, Малых, Нюрнбергских процессов), включая дело нацистских врачей. Я хотела поучаствовать именно в нем.

Грядущие процессы тогда освещались на первых полосах всех национальных газет, обсуждались на всех радиостанциях и в кинохрониках «Мувитона». Я тотчас подала заявку, гадая, какова вероятность того, что меня возьмут, учитывая мой небольшой опыт, а также тот факт, что конкурс был довольно внушительным.

Я оставалась в Детройте и с трепетом ждала известий от Военного министерства. Через некоторое время они все же связались со мной, сообщив, что я слишком юна.

Участнику должен был исполниться двадцать один год, а мне было лишь двадцать.

Сердце пронзило болезненное разочарование. Однако представители Военного министерства сказали, что примут меня на работу по достижении нужного возраста и при условии, что я смогу сдать экзамен Гражданской службы США по стенографии с результатом записи более двухсот слов в минуту и с точностью 95 %. Следующие месяцы казались невыносимо долгими, я хотела стать старше как можно скорее!

Наконец пришло уведомление о приеме на работу. Я была в восторге! К уведомлению прилагалась целая стопка документов и различных инструкций по прохождению медицинского осмотра и вакцинации, а также информация по подготовке к экзамену Гражданской службы. Я успешно сдала экзамен с точностью 98 %. Поскольку стенографистов для первого Нюрнбергского процесса уже отобрали, мне пришлось ждать около года до получения назначения уже следующие Малые процессы. Это произошло в конце октября 1946 года; мне было двадцать два года.

Инструктаж и подъем на борт самолета

И вот 1 ноября 1946 года мне предстояло взойти на борт самолета, который сначала летел в Париж, затем во Франкфурт и, наконец, в Нюрнберг. Быстро сходив в душ, вода в котором была еле теплой, я снова собрала чемодан: с момента его распаковки прошло всего полтора дня. Пароходный кофр, в котором пожитки отца моей матери, ее бабушки и дедушки когда-то добрались из Германии в США, спустя сотню лет держал путь обратно в Германию – только уже по совсем иной причине.

Я так устала, что едва стояла на ногах. К четырем часам утра я все-таки добралась до комнаты проведения инструктажа, едва на него не опоздав.

Все мои знакомые солдаты, а также сержант и майор уже находились там. С ними был и незнакомый мне капитан. Судя по виду, мужчины не слишком выспались, что уж говорить обо мне. Я вновь была единственной женщиной среди присутствующих. Предполетный инструктаж начался с инструктажа по надеванию парашюта и надувного спасательного жилета.

Капитан, осознав, насколько мне хочется спать, быстро привел меня в боевую готовность, попросив продемонстрировать, чему мы только что научились. Задание я с треском провалила. Капитан добродушно помог мне пристегнуть громоздкий парашют, и на спине тяжелым грузом повис рюкзак. Капитан показал всем, где находится вытяжной трос, и как его вытянуть в том случае, если нам придется прыгать с парашютом из самолета.

ПРЫГАТЬ ИЗ САМОЛЕТА?! Эта мысль ударила как обухом по голове, и я, теперь уже окончательно проснувшись, внимательно слушала капитана.

В тот момент меня вдруг начали мучить сомнения. Звучный щелчок спасательного жилета был возвращением к реальности. Следующие полчаса мы посвятили практике, тренируясь надевать и снимать парашюты и спасательные жилеты. К счастью, мне хватило ума надеть в поездку теплые шерстяные брюки.

После заключительного инструктажа, посвященного посадке на борт самолета, мы отправились обратно в комнаты и забрали свои вещи. Солдаты тащили огромные рюкзаки. У меня – чемодан, сумка на ремне и плащ. Все вместе мы забрались наверх по трапу и оказались на борту Дугласа С-54 «Скаймастера».

В пассажирском салоне были предусмотрены места для 26 пассажиров. В кабине экипажа перед системой двойного управления бок о бок сидели пилот ВВС, командовавший судном, и второй пилот – его помощник. Позади них расположились штурман и бортрадист. В кабине экипажа, оборудованной койками для отдыха, туалетом, баком с водой и отсеком для хранения парашютов и надувных спасательных лодок, разместились два члена сменного экипажа. В основном салоне находились верхние багажные полки и отсек для хранения спасательных лодок. В хвосте самолета располагались гардеробная, буфет и камера хранения продуктов, а также уборная и умывальная.

Погрузка завершилась в шесть утра. Вокруг стояла зловещая туманная тьма, нещадно хлестал ветер. Мы были совершенно вымотаны, – полный веселья вечер завершился только пять часов назад!

При звуке запустившихся двигателей мы испытали смесь тревоги и воодушевления.

Вот и все! Мы отправляемся в путь. После прогрева самолета мы покатились по длинной и ухабистой взлетно-посадочной полосе и, наконец, под громкий рев двигателей поднялись в ноябрьское небо.

В иллюминатор не было видно ничего, кроме огней далеко внизу, которые становились все меньше по мере того, как мы зарывались в мрачные тучи. Из-за протяжного гула двигателей расслышать друг друга было невозможно, и потому все погрузились в молчание. Мы шли на северо-восток, в предрассветное небо, следуя установленному маршруту над Новой Шотландией, островом Ньюфаундленд и верхушкой Гренландии в сторону ближайшей земли на территории Исландии, от которой нас отделяло еще 2500 километров. Самолет развивал максимальную скорость в 369 км/ч на высоте 2300 метров. Крейсерская скорость составляла 298 км/ч на высоте 3 000 метров.

Страх перед неизвестным крепко держал меня в своих тисках. Но еще до того как самолет оказался над Новой Шотландией, я погрузилась в глубокий сон, проспав больше восьми часов, пока мы не приземлились в Рейкьявике, столице Исландии, – страны, расположенной на небольшом острове протяженностью 480 километров, сплошь покрытом снегом и льдом.

В Исландии мы задержались, вынужденно осев в крошечном здании аэропорта на долгие часы, ожидая готовности нашего самолета. Перед тем как снова взойти на борт, чтобы начать следующий отрезок маршрута, меня представили моей новой попутчице, супруге премьер-министра Исландии. Теперь в самолете было уже две женщины.

Чрезвычайное происшествие над Северной Атлантикой

Мы вновь взмыли в воздух и устремились на юго-восток над Северной Атлантикой, взяв курс на Париж. Мы летели уже несколько часов и давно миновали точку невозврата, когда внезапно образовалась аварийная ситуация. В чем именно состоит проблема, не сообщалось, но мы в точности следовали полученным ранее инструкциям: натянули спасательные жилеты и приготовились совершать аварийную посадку… в Атлантический океан! Что означает аварийная посадка в ледяные воды Северной Атлантики? Что надувные лодки бросят в воду, а нам придется как-то в них взобраться и поскорее убираться прочь, до того как самолет затонет, утягивая нас в огромную черную воронку!

Всего за несколько недель до описываемых событий произошла самая чудовищная на тот момент катастрофа в истории гражданской авиации. Тогда самолет авиакомпании «Американ Оверсиз Эйрлайнс», выполнявший рейс в Берлин, потерпел крушение на острове Ньюфаундленд. Катастрофа унесла жизни 39 человек (мужчин, женщин и детей), включая членов экипажа. Пассажирами в основном были сотрудники Военного министерства США и члены семей их коллег, уже находившихся в Германии.

Несколько часов мы провели в молчаливой молитве, напуганные и заключенные в тугие объятия спасательных жилетов. Мы не знали, что происходит, но понимали, что все-таки до сих пор находимся в воздухе.

Меня обуял такой страх, что я напрочь позабыла о том, зачем вообще летела в Германию.

Как я попала на борт этого самолета? Что я здесь делаю? Моя жизнь оборвется, едва начавшись!

А все эти солдаты! Некоторые парни были одного со мной возраста, а то и младше.

Перед моим мысленным взором живо вставало заплаканное лицо мамы, которая всего несколько дней назад стояла на авиационной базе Селфридж в Детройте, обнимая на прощание свою двадцатидвухлетнюю дочь, объятая страхом за меня и уповающая на то, что со мной все будет хорошо.

Доберемся ли мы до пункта назначения? Что случилось с нашим самолетом? Чувство мучительного беспокойства не отпускало, и в груди беззвучно расцветала паника – как расцветала она и в сердцах солдат, которые нервно оглядывались по сторонам. Мы ни о чем не говорили. Мы были объяты ужасом. Что означает аварийная посадка?

Благополучное приземление в Париже

Наконец мы оказались над прекрасной зеленой Ирландией. Мы так радовались земле, что возможное крушение нас практически не заботило! Сняв надоевшие спасательные жилеты, мы смогли вдохнуть полной грудью. Наконец, после двадцати двух часов, проведенных в воздухе, мы благополучно приземлились в Париже. Уже здесь нам сообщили, что проблемой стала нехватка топлива!

Все очень устали и с трудом передвигали ноги после этого долгого, отягощенного страшной тревогой перелета. Супругу исландского премьер-министра увезли на лимузине сотрудники посольства. Меня встретили военнослужащие и отправили в маленький отель неподалеку от Елисейских Полей и Триумфальной арки.

После двух дней прогулок по Парижу, проходящих в ожидании дальнейших распоряжений, я вдруг обнаружила, что меня совершенно очаровал этот город. Но скоро мне предстоял полет во Франкфурт на борту Дугласа С-47 «Скайтрэйн», маленького самолета с двумя двигателями.

Полет во Франкфурт на борту Дугласа С-47 «Скайтрэйн»

Экипаж состоял из трех человек: пилота, второго пилота и бортрадиста. В самолете был багажный отсек, пассажирский салон и уборная. Члены экипажа между собой шутливо называли самолет Альбатросом.

В кресле рядом со мной оказался вольнонаемный служащий Военного министерства США, пребывавший на тот момент в отпуске. Он возвращался из Парижа во Франкфурт, где мужчину ждала работа. В его обязанности входила регистрация могил американских солдат, похороненных на территории Европы. Он вез с собой несколько метров изысканной французской плательной ткани для своей возлюбленной фройляйн, которая ждала его во Франкфурте. В США у него осталась жена. Так произошло мое знакомство с одним из аспектов пребывания американцев в оккупированной военными Германии. Уже в Нюрнберге я узнала, что подобную двойную жизнь вели довольно многие.

Во время этого полета я не испытывала никакого беспокойства, с удовольствием разглядывая из иллюминатора пейзажи французской глубинки. Каждое здание – большое и маленькое – украшала крыша из красивой красной черепицы. Раньше я не видела ничего подобного.

В какой-то момент картинка резко изменилась. Теперь мы летели над территорией Германии. Под нами разворачивались раскуроченные бомбами и истерзанные войной черно-серые ландшафты, мрачные и зловещие. Я не могла оторвать глаз от чудовищных разрушений, открывшихся моему взору, когда под нами оказался Франкфурт.

До войны население города составляло 600 000 человек, но теперь вокруг простирались безлюдные пустоши.

Слепые оконные рамы таращились на меня, словно пустые глазницы.

После приземления меня встретили военнослужащие и помогли организовать ночлег. Тогда я впервые столкнулась со знаменитыми немецкими перинами в три десятка сантиметров высотой. На следующее утро я явилась к местному майору, который сообщил, что распоряжения несколько изменились, и мне придется остаться во Франкфурте и здесь вести стенографический отчет судебных слушаний свидетельских показаний. Эти новости меня ужасно расстроили. Я хотела быть стенографисткой в Нюрнберге, а не во Франкфурте. Я была потрясена.

И все же я быстро опомнилась и заявила, стараясь подавить нарастающий гнев:

– Нет, я подписала контракт с Военным министерством о работе в Нюрнберге, и я отправляюсь в Нюрнберг. В противном случае можете отправить меня обратно в Соединенные Штаты.

Я удивилась своей решимости, впервые осознав власть, которой наделялся гражданин Соединенных Штатов, работающий по контракту Военного министерства. Если бы я была обычным сотрудником, отправившимся в Германию в командировку, подобного рычага давления у меня бы не было. Майор со мной больше не спорил. А я, проявив такую твердость, весьма гордилась собой.

Последний тревожный полет

Вскоре после этого, закрепив за собой все первоначальные распоряжения, я вылетела в Нюрнберг на борту другого С-47. На этот раз одноместные сиденья стояли вдоль стен миниатюрного фюзеляжа. Насколько я помню, с каждой стороны помещалось по четыре человека. Военный священник, сидевший напротив меня (нас разделял лишь узкий проход), казался мне очень угрюмым и был не особенно словоохотлив. Впрочем, никому из нас было не до разговоров.

В иллюминаторах виднелись хмурые тучи. Самолет попал в сильную турбулентность. Мы все прыгали и прыгали по небу, а пилот говорил кому-то в кабине – второму пилоту или бортрадисту – о том, что им придется кружить вокруг Нюрнберга в ожидании диспетчерских указаний по выполнению посадки. Дверь в кабину пилотов была открыта, так что нам были хорошо слышны все их разговоры. Топлива осталось мало. Так что, выдав отменный поток нецензурной брани, пилот воскликнул:

– Значит, я просто пойду вниз через тучи, и им ничего не останется, кроме как разрешить посадку!

Мы все его слышали, и в пассажирском салоне вновь воцарилась мертвая тишина.

Сидевший напротив меня священник закрыл глаза, и его губы зашевелились в беззвучной молитве. Я тоже молилась.

Слишком мало прошло времени с той угрозы, что нависла над нами во время полета через Северную Атлантику. Я была совсем не готова к новым потрясениям.

Самолет, кренясь из стороны в сторону, продолжал рассекать мрачные тучи. Наконец пилот связался по радиосвязи с диспетчерской вышкой, требуя разрешить аварийную посадку. Он кричал:

– Я больше не могу ждать, у меня топливо заканчивается! Захожу на посадку!

Мы почувствовали, как от быстрого снижения в салоне поднимается давление, и вскоре нас ждала жесткая посадка. В голове гудел рой беспокойных мыслей, пока самолет катился по земле, постепенно теряя скорость. Наконец-то я добралась до холодного, заснеженного, разрушенного бомбежкой Нюрнберга и оказалась на земле, в безопасности. Стояло 6 ноября 1946 года.

За время своего путешествия из Детройта в Нюрнберг (в сумме я провела в воздухе тридцать пять часов, преодолев 4500 воздушных миль) мне ни разу не приходилось спрашивать, что делать дальше. Каждый раз меня встречал служащий вооруженных сил, проверял документы, подсказывал, куда идти, размещал на ночлег в казарме или гостинице, следил за тем, чтобы я являлась в нужные места вовремя, и подсказывал, где можно пообедать.

Складывалось четкое ощущение, что Военное министерство торопится.

Меня доставили на место быстро, весь путь я преодолела по воздуху, в то время как судьи и другие люди еще более высокого или, возможно, чуть более низкого положения плыли на кораблях, вынужденные проводить в океане по двенадцать и более дней, после чего их ждала поездка на поезде из Бремерхафена, города на севере Германии, в Нюрнберг. Безусловно, я была молода, путешествовала без сопровождения и была женщиной. Но все же связано это было не столько с факторами, перечисленными выше, сколько с тем, что для открытия двенадцати последующих Нюрнбергских процессов были необходимы высококвалифицированные судебные стенографисты. Первым в череде заседаний был процесс по делу врачей.